Текст книги "Мы погибнем вчера"

Автор книги: Алексей Ивакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава 10. Европейцы, млять…

Окопчик наш – последняя квартира,

Другой не будет, видно, нам дано.

И черные проклятые мундиры

Подходят, как в замедленном Кино.

И солнце жарит, чтоб оно пропало,

Но нет уже судьбы у нас другой,

И я кричу: "Давай, Виталий Палыч!

Давай на всю катушку, дорогой!"

Юрий Визбор

Вот уже полчаса Толика тащили на импровизированных, сделанных из шинели и двух палок, носилках. Время от времени он приходил в сознание, пытался что-то сказать, но Юрка Семененко каждый раз закрывал ему рот:

– Молчи, Толян, молчи! Нельзя тебе говорить. Вот придем сейчас – у нас там врач есть, он тебя на ноги быстро поставит.

Кинжал они вытаскивать не стали. Понятно было, что легкое пробито, а лезвие перекрывает кровеносные сосуды. Достанешь – и он захлебнется в собственной крови. Путь уж Валерка разбирается.

Шестеро красноармейцев менялись через каждые пять минут. Очень уж тяжел был здоровяк Толя Бессонов – за центнер, а бойцы ослабли на похлебке из брюквы.

Немцы и сами особо не шиковали в котле, подчистую грабя местное население, а на пленных обращали внимание в последнюю очередь.

Но шли, почти бежали.

И успели.

Ритка, когда увидела носилки, даже не заметила незнакомых бойцов. Просто метнулась к ним с криком:

– Кто?

Но ее опередил хромающий Валерка, протирая на ходу очки.

– Толик, Господи, да как же это, Толик, очнись! – Юра с дедом еле оттащили ее от раненого.

– Чего, знакомы, что ли? – поинтересовался долговязый красноармеец, натянувший пилотку до ушей.

– Знакомы, знакомы… Сейчас и с вами знакомиться будем, пока там дохтур колдует. Отряд! Становись! – рявкнул неожиданно Кирьян Васильевич.

И партизаны, и красноармейцы немного замешкались. Первые – совсем не привыкли, вторые несколько отвыкли.

– Рррняйсь! Смирррна! – Кирьян Васильевич прищурился, обходя строй.

Десять человек – это уже серьезно. Это уже отделение.

– Я – командир партизанского отряда унтер-офицер Кирьян Богатырев. Вопросы ко мне?

Красноармейцы недоуменно переглянулись. Долговязый поинтересовался:

– Это какой-такой унтер-офицер?

– Унтер-офицер, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!

– Царской армии что ли? – долговязый презрительно ухмыльнулся. – Так нет уже царской власти, двадцать пять лет уж как нет.

– Не царской, солдат, армии, а русской. И команды вольно я не давал! Встать смирно!

Боец дернулся, опустив руки.

– Кто такой?

– Младший политрук Двадцатой стрелковой бригады Третьей ударной армии Долгих.

– А звать?

– Дмитрий.

– А как же ты, Дима, в плен-то попал?

Политрук помрачнел:

– Под Ватолино, зимой еще. Проверял боевое охранение. Разведка немецкая…

– Понятно. Разведка, значит… Так что ж тебя не расстреляли-то? Немцы жутко комиссаров не любят. Да и я не очень!

Долгих аж с лица сменился:

– Оно и понятно… Царская держиморда…

Юра с Ежом дернулись было, но дед резким жестом остановил их.

– Царская, царская… Так что не расстреляли-то?

– Так я в красноармейской форме-то был. Старая форма изорвалась, новую никак прислать не могли, вот звездочку не успел перешить на обычную. Да и документов не было с собой…

Один из бойцов хихикнул.

– Вот что, политрук, держать я тебя не буду. Хочешь – иди, куда глаза глядят. Оружие у тебя есть, в бою взял, молодец. Видел я как ты за нашим героем бежал. Иди, да в плен не попадай больше.

Политрук остался стоять в строю, переминаясь с ноги на ногу.

– Чего не идешь? Иди. Ты свободен.

– Разрешите… – слова Дмитрию давались с трудом. – Разрешите остаться?

– А чего так. Тебя же мое командование не устраивает?

Политрук молча взглянул на деда…

– Разрешаю, Дима. Но запомни раз и навсегда. У меня другого звания нет – унтер-офицер я. А, ежели, тебя смущает – просто командиром зови. Или дедом. Ребята вона уже привыкли – и подмигнул Рите. – И помни. У нас тут единоначалие. Безо всяких ваших комиссарских штучек. Понятно?

– Так точно! – вытянулся младший политрук.

– Ты? – обратился командир к следующему

– Старший сержант Олег Таругин! Танкист. Механик-водитель.

– Танков, пока что, не имеем, пехотой повоюешь.

– Придется, товарищ командир!

– Куда ж ты денешься-то… Ты?

– Рядовой Прокашев. Алексей. Пехота. Начал в Первом коммунистическом батальоне.

– Ух ты… Это еще кто?

– Ополченцы. Из студентов и профессуры московских университетов.

– Ишь ты… Профессор, значит?

– Что вы… Студент я. Философ. Третий курс.

– Ого! В плен как попал.

– На высотке оборону держали. Один я остался. И патроны кончились. Ну и…

– И руки в гору?

Прокашев виновато понурился.

– Правильно и сделал, – ответ унтер-офицера был неожидан. – Вот сейчас и отомстишь. Следующий!

– Мальцев я. Тоже Алексей. Рядовой тоже.

– Пехота?

– Ага… рядовой.

– Чего ага? Где служил?

– В пятьдесят девятой… В тех же местах, что и товарищ младший политрук. А в плен попал, когда в атаку шли. До первой траншеи дошли – чем-то оглушило. Очнулся – кругом немцы.

Мальцев ростом вполне оправдывал свою фамилию.

– Удобный у тебя для пехотинца рост. Все пули мимо. Хрен найдут. Ты?

– Сержант Колупаев. Павел. Десантник. Первая мобильная воздушно-десантная бригада.

– Где?

– Под Малым Опуевым. В марте. Контузило. Немцы подобрали после боя.

– Чего делать думаешь?

– Душить, сук голыми руками. Насмотрелся в плену, мама не горюй.

– Успеем еще. Потерпи. Ты?

– Ефрейтор Русов. Андрей, минометчик.

– Цыган, что ли?

– Почему цыган сразу? Не цыган! Русский я! Папа – молдаванин.

– Хм… Где служил?

– Двести первая Латышская стрелковая дивизия.

– Какая-какая?

– Двести первая. А что?

– Я не ослышался? Латышская?

– Ну да… Там половина латышей точно. Хорошо воюют, между прочим. А чего?

– Да так… В плен как попал?

– Контузило тоже… Очнулся – расчет лежит, миномет вдрызг. Пошел к своим – на немцев наткнулся.

– Понятно… Ну вот и познакомились, значится… Теперь слушай мою команду! Равняйсь! Смирно! Вольно… Мы идем на прорыв. К нашим. Вот этим четверым обязательно надо дойти до своих. Обязательно.

– Пятерым, Кирьян Васильевич… – перебила его Рита.

Унтер-офицер Богатырев метнул на нее такой взгляд, что она чуть не упала.

– Вот им дойти надо обязательно. Потому еще раз говорю – анархии и прочего двоевластия не будет. Или вы с нами идете – или сами по себе. Вопросы есть?

– Никак нет! – рявкнули бойцы.

В этот момент к деду подошел доктор Валера и что-то прошептал ему на ухо.

Дед поиграл желваками, подумал и что-то шепнул доктору в ответ.

– Разойтись! Маргарита! Ко мне… – почти ласково, но все же приказал Кирьян Васильевич. – И вы, ребята, тоже!

– Операция нужна, – хмуро сказал Валера. – Инструменты. Трокар. Кислород. Чего я сделаю в таких условиях? Умрет. Нож достану – почти сразу. Не достану – еще пару часов протянет. Гемопневмоторакс.

Еж выругался, А Рита застонала от бессилия.

– Может вколоть чего?

– Чего тут вколешь, говорю же, все.

– Пробуй, Валерий Владимирович. Может получиться чего? Вариантов больше нет. Вытаскивай нож. – Вини с силой протер лицо.

– Д-да, В-валер. Д-делай.

– Я ж убью его, почти сразу.

Дед положил ему руку на плечо:

– Не ты. Немец тот. А ты спасать будешь. Мужик он здоровый. Может и сдюжит.

– Сделать-то сделаю. Пусть даже и сдюжит. А дальше? Ему покой нужен. А тут…

– Погодите… Он в сознании? – воскликнула Рита.

– Пока в сознании… Идите, поговорите. Десять минут. Не больше, а то потом поздно будет.

Они подошли к носилкам. Толик тяжело хрипел кровавой пеной. Сели на землю рядом.

– Толька, ты как? – осторожно взяла его за руку Рита.

Тот чуть улыбнулся в ответ и пожал ее ладошку.

– В-все нормально б-будет. С-сейчас В-валера все с-сделает! – Юра заикался на каждом, практически, слове.

Вини и Еж молчали – не знали, что тут сказать. А что тут скажешь?

А Толик что-то прошептал…

– Что? – Рита наклонилась к нему.

– Лешка…

– Что Лешка? Вини, тебя Толик зовет!

– Ива… Иванцов. Хоронил я его. Как попал сюда. Так на утро хоронил. Там. Най… Найдете потом. Третий дом от ветлы. За домом…

– Иванцов??

– Он был… Точно… Вот и я сейчас… Скоро.

– Вытащит тебя доктор, слышишь? Ты молодец, ты можешь. Ты же нужен нам, Толик, слышишь?

Толик опять чуть-чуть улыбнулся…

– Все, идите отсюда. Юра, останься, помогать будешь, – незаметно подошел Валера.

Юра молча кивнул. Ребята отошли, но тут дед вдруг вмешался.

– Ну-ка брысь, мне еще пару слов сказать надо. Отойдите все.

Доктор в недоумении отошел.

Кирьян Васильевич встал на колени перед Толиком.

Потом сердито оглянулся и махнул рукой, мол, отойдите подальше. Потом наклонился близко-близко к Толе:

– Православный?

Тот прикрыл глаза в знак согласия.

– Я тебе молитовку прочитаю. А ты меня за руку держи. Как услышишь твое – так руку мне жми… Понял?

Толик опять прикрыл глаза.

– Слушай… Неисчислимы, Милосердный Боже, грехи мои – вольные и невольные, ведомые и неведомые, явные и тайные, великие и малые, совершенные словом и делом, умом и помышлением, днем и ночью, и во все часы и минуты жизни моей, до настоящего дня и часа.

Согрешил я пред Господом Богом моим неблагодарностью за Его великие и бесчисленные, содеянные мне, благодеяния и всеблагое Его помышление. От самой юности моей обетов крещения я не соблюдал, но во всем лгал и по своей воле поступал. Согрешил я пренебрежением Господних заповедей и предания святых отцев, согрешил непослушанием, неповиновением, грубостью, дерзостью, самомнением…

…Ребята стояли в стороне и смотрели, как что-то шептал Кирьян Васильевич Анатолию на ухо, а тот почему-то плакал в ответ. И часто так кивал в ответ. Потом дед привстал с колен и перекрестил Толю. А потом молча махнул Валере – приступай.

– Брысь отсюда все! – грубо сказал доктор. – Стой! Рита! Чистые тряпки есть?

Рита молча кивнула и вытащила из вещмешка простынь. Дед только покачал головой. И протянул врачу трофейную фляжку со шнапсом

– Мха еще нарвите. Вместо ваты! – крикнул Валера вслед уходящим, пока Юра рвал на бинты белую ткань.

– Эй, Толя… Готов? Потерпи чуток. Юр, нож достану – сразу рану зажимай. И держи. Ребро сломай – но держи, понял?

– Знаю, Валер. Есть опыт.

– Ну… Поехали? – доктор вытер руки,

Валерка осторожно взялся за рукоятку ножа. И потащил его вверх. Не быстро, но и не медленно. В руке противным скрипом отдавалось движение лезвия по костям. Толя только играл желваками.

– Давай! – гаркнул Валера и дернул нож вверх.

Юра тут же зажал рану тряпками. Прошло несколько секунд, Толя лежал спокойно, но вдруг выгнулся дугой, захрипел, из рта пошла кровавая пена, схватил руками землю, потом несколько раз судорожно вдохнул, в ране забулькало…

И не выдохнул.

– Все… – горько сказал Валера.

А потом тихо встал, отхлебнул из фляжки и, пнув ближайший пень, ушел. А по щеке Юры проползла слеза. Сухая слеза. Мужская.

На могильном холмике поставили крест. И вырезали 'Бессонов Анатолий. Русский солдат'

Юра посидел около могилы, дождавшись, когда отряд скроется в кустах, а потом выцарапал, чуть ниже, странные цифры:

'1972-1942'…

…Кирьян Васильевич, заметил, что Валера шагает сам не свой. И так ходок плохой, он еще старался идти чуть позади всех. Поставив впередиидущими Юру и политрука, унтер-офицер, под предлогом портянку перемотать, задержался.

– Говори, Владимирович, чего нос повесил?

– А ты, Кирьян Василич, будто не понимаешь?

– Я-то понимаю, да мне не свое понимание надо, а твое.

– А чего тут понимать? Убил я его…

– По моему приказу, сынок, не по своему желанию. Ну, куда бы мы его потащили, а? А на хвосте вот-вот немцы появились бы.

– Да все я понимаю… А тоскливо. Врач, же я. Спасать должен, не убивать. Надо было мне с ним рядом остаться.

– Чтобы мы без доктора остались, что ли? Скоро на прорыв пойдем. Незаметно, вряд ли удастся. Эвон, орава какая. Боевой подразделение уже, не чих собачий. Ты – ой как! – потребуешься. Так что собирайся с силами. Еще спасать тебе и спасать.

Разговор их перебил подбежавший Еж:

– Дед, там это… Десантник Паша разбушевался. Вперед без твоего приказа не пускает.

– Ну? Чего случилось?

– Дорога там. Говорит, ты должен посмотреть, вначале.

– Ну и правильно делает. Привал! Всем тут оставаться. Не курить и это… Еж! Не разговаривай много.

– Очень надо, – обиделся опять Еж.

А впереди тихо ругались Колупаев и политрук:

– Нету же никого, дорога пустынная, махнули бы уже давно!

– А я говорю, командира жди!

Юра в спор не вмешивался, отдыхая на мху.

– Чего случилось? – вмешался дед.

– Эээ… Товарищ командир, дорога! – ответил ему младший политрук Долгих.

– Ну и дорога, ну и чего?

– А того – вон провод идет по жердям. Значит связь кого-то с кем-то. А это в свою очередь значит, что патрули могут шататься!

– С чего взял?

– Мы когда зимой мотались – немцы аккуратно начали дороги контролировать. Раз в пятнадцать минут – патруль идет. Бронник, как правило. Это зимой. А сейчас и подавно. Куда спешить-то? До темноты можно подождать…

– Ждать-то как раз нам не с руки, боец… Немцы уже наверняк подняли беготню. Но и ломиться вперед, как лоси в гон, тоже не стоит. Лежите, да оглядывайтесь…

– Тихо! Слышите?

С северной стороны дороги, из-за поворота, послышался гул мотора.

Павел молча показал политруку указательный палец:

Партизаны улеглись за деревьями.

Через несколько минут появился…

– П-пепелац! – выдохнул Юра в изумлении. – Сукой буду, п-пепелац!

– Чего? – переспросил так же шепотом десантник.

– Вон чего! Ты гляди!

По дороге тряс железными листами странный грузовик.

Радиатор, мотор и кабина были закрыты листами кровельного железа. Крыши над кузовом не было, зато сверху, из амбразуры в передней стенке, торчал ствол пулемета. Причем сам кузов был деревянным. На борты – сверху – немцы приделали металлические листы.

– Такой же хочу… В музей! – заворожено шептал Юрка.

В бронегрузопепелаце тряслись пятеро немцев. Один из них грозно водил стволом пулемета по проплывающему мимо лесу.

Однако Юра все-таки выдержку проявил. И даже злой, как собака, десантник Паша Колупаев. Когда же вундер-машина скрылась, он сказал:

– Эх, как руки-то чесались снять заразу с пулемета…

– Раз чесались, наломай-ка лапника с елки. Заодно и почешешь. И нос не показывайте, – скомандовал дед.

– Лапник-то зачем? – удивился политрук.

– Д-дорога песчаная тут. Следы з-замести.

– Соображаешь! – одновременно сказали Колупаев и дед.

– Не пальцем д-деланный! – отбрил Семененко.

– Не пальцем все деланы, а соображалка не у всех работает. Некоторые просто газеты туда складывают.

Политрук решил, что это в его сторону намек, открыл рот, но сказать ничего не успел, Юра опередил его:

– Еще и еду.

– Тихо вы! – перебил их Паша. – Опять немцы!

На этот раз немцев было двое и пеших. Шли со стороны, куда уехал броник. Один тащил катушку на горбу, второй чего-то жевал и разглядывал провод.

– Связисты… – шепнул политрук и тут же получил чувствительный тычок в бок от Паши и кулак под нос от деда.

Связистов проводили взглядом, пока и эти не скрылись.

– Ну и д-движение! – шепнул Юра. – Как в час пик…

– Надо было снять их! – загорячился политрук. – Эти же не в танке! Можно было ухлопать!

– Угу. А через час тут будут все кому не лень, – сказал десантник. – Без шума надо уходить!

– Врага надо убивать везде, где бы ты его не встретил!

– Слышь ты… Ты меня еще в лагере своими лозунгами достал. Может заткнешься, а? Чего в плену-то не убивал? Храбрый, блин, стал…

– Цыц, бойцы! – рявкнул дед. Захотел добавить что-то еще, но тут из-за поворота, где скрылись связисты, раздались выстрелы.

– Что за хрень еще? – воскликнул командир. – Долгих, бегом за отрядом. Остальные, за мной!

Вдоль обочины они, изо всех сил стараясь не шуметь, добежали к месту перестрелки.

Связисты лежали в обочине с их стороны дороги. Один стрелял из карабина, второй, скрючившись на дне канавы, неловко бинтовал окровавленное правое плечо и ругался сквозь зубы:

– Himmeldonnerwetter! Verfluchte Schwein!

Его 'мучения' были прекращены быстро и безболезненно. Три выстрела почти в упор и два трупа.

– Эй! На той стороне! – крикнул дед. – Кончай палить! Выходи, поговорим!

А в это время Паша-десантник и Юра ужами поползли к канаве.

– А ты кто такой? – раздалось с другой стороны.

– Лесник! – вспомнил Кирьян Васильевич недавно рассказанный Ежом анекдот про партизан и фашистов. – Выходи, давай. Только оружие свое на земельку положи. Ладушки? И не шали. Нас тут много.

Паша быстро прошарил по карманам и ранцам связистов, а Юра высунул ствол винтовки из канавы.

На той стороне помолчали. Потом кусты зашевелились и с поднятыми руками – в одной винтовка – вышел крепко сбитый, невысокий мужик в кожанке.

– Ну, вот и Леонидыч! – хмыкнул Семененко и встал. – Леонидыч! Здорово!

Леонидыч, только собравшийся положить винтовку на землю, разогнулся и, как будто не удивившись совсем, сказал:

– Тимофеич, помоги! Там Маринка ногу подвернула, я уж замаялся второ день на себе ее тащить.

– Сидите там, сейчас п-придем. – ответил ему Юра.

В этот момент за спиной деда затрещали кусты.

Партизаны, запыхавшись, выскочили на обочину.

– Слоны индийские,– буркнул дед. – Вперед!

Отряд рывком перескочил дорогу и скрылся на другой стороне.

Ежа, впрочем, дед удержал за шкирку:

– Погодь, трупы оттащим.

Ухватив немцев под руки, отволокли их в сторону.

– Тяжелые же гады… – ругнулся Еж.

– Жрут много, – ответил Кирьян Василич, когда трупы забросали лапником.

И вовремя. Потому как опять зафыркал мотор. Чудо-хрень возвращалась обратно.

А вот следы на дороге убрать не успели. Водитель через амбразуры, делавшие грузовик похожим на сумасшедшего японца, не успел их разглядеть, но пулеметчик загрохотал кулаком по кабине. Машина загромыхала кровельным железом и остановилась.

– Интересно, п-почему это немцы идиоты такие? Что б-бронелистов не могли снять с разбитых танков? Или хотя б-бы котельного железа найти не могли? – Юра так и не смог перестать удивляться сумрачности гения тевтонов.

– Чего было то и наклепали. Тебе какая разница, железячник чертов? – зло зашипел Паша. – Смотри в оба!

На другой стороне дороги тихо матерился дед. Бронегрузовик умудрился появиться именно в тот момент, когда командир оказался с одной стороны дороги, вместе с Ежом – а отряд с другой.

Из кабины, открыв дверь, высунулся фриц, толстый как Геринг с карикатуры Кукрыниксов. Подозрительно оглядев обочину, спрыгнул на дорогу и что-то рявкнул на своем гортанном. Пулеметчик вытащил ствол из амбразуры и нацелился в сторону, где лежал в кустах весь отряд. Остальные немцы, попрятавшись за полубронированными бортами, выставили стволы карабинов в боковые амбразуры.

Кильян Васильевич не успел ничего сказать, как Еж, размахнувшись от плеча, метнул одну за другой две гранаты в 'пепелац':

– Мать вашу так, забодали, козлы вонючие, домой я хочу!

С обоих сторон дороги раздалась беспорядочная стрельба. Толстый ганс сначала упал сам на землю, потом пополз под машину, но тут же успокоился, получив пулю под каску. Сначала под каску, а потом с другой стороны туловища.

А потом рванул бензобак и грязно заматерился дед:

– Да что ж ты, едрена Матрена, опять пулемет поломали! Ёж, твою мать! Почему без команды, скотина, огонь открыл?

– Так это… Вот… Захотелось…

– Ты у девки своей хотеть проси!

Грузовик полыхал так, что жар опалял лица издалека. Захлопали шины одна за другой. Пришлось обежать поодаль.

– Вперед, времени нет, уходим! – дед не стал ни знакомиться с новоприбывшими бойцами, ни заметать как-то следы. А как тут замести? Только бежать, бежать вглубь болота.

И так такого шороха понаделали – сначала положили взвод латышей, потом перебили охрану пленных, сейчас еще и связистов с дозорной машиной ухлопали.

И это называется идти по-тихому?

Через час всех тыловиков по тревоге подымут! Решат, что остатки десантников – и капец котенку, срать не будет.

Это и озвучил дед на первом привале через час.

– А чего делать-то? Ноги в руки и бегом. Резонно? – спросил Вини, когда, загремев железом, все рухнули на очередную полянку.

– Есть тут заимка одна… – сказал вдруг Валера, до того осматривавший внимательно опухшую и посиневшую ногу Маринки.

Дед покосился на него:

– Это ты про христофоровскую, что ли, лежень?

– Про нее, Кирьян Васильевич. Если уж местные энкаведешники ее найти не смогли в свое время, немцы даже с собаками хрен найдут.

– А ты, Валерий Владимирович, никак дорогу туда знаешь?

– Откуда мне знать-то? Это ты, дед Кирьян наверняка знаешь. Не можешь не знать.

Дед покачал головой. Потом подумал и добавил:

– И впрямь… Светлая голова у тебя. А я вот про христофоровку-то и не вспомнил даже…

Остальные молча слушали разговор местных. Неожиданно подал голос философ рядовой Прокашев:

– Простите, а это местный фольклор такой? Христофоровка?

Доктор сказал:

– Ага!

А дед:

– Вечером узнаешь…

…Через пару часов они ползли по срубленным стволам деревьев, скрытых в чаще и образующих цепочку-тропу над бездонной топью очередного демянского болота…

– Мост скрытников это, – объяснил дед, когда они подошли по чавкающей мокрой земле, покрытой белыми первоцветами, к берегу болотины. – Ползти будем по деревьям. Смотрите под ноги. Да осторожней будьте. Сверзиться как нечего делать, вытаскивать не буду! Эй, девица-красавица, как тебя?

– Марина… – осторожно как-то пискнула новенькая. В отличие от Риты, невысокая брюнетка, но в схожести с Ритой с такими же живыми умными глазами.

– Марина… Ползти сможешь?

– Постараюсь…

– Это… Стараться не надо. Надо ползти на карачках. Валера за тобой приглядит. И вы двое – Молдаванин и Мелкий – замыкающими пойдете.

Рядовые Мальцев и Русов переглянулись и кивнули почти одновременно…

…Уже темнело, когда наконец, 'трижды трахнутый об чертову голову', как выразился Еж, мост закончился и они один за другим попрыгали с конца 'пути скрытников' на твердую землю. По пути даже никто не свалился со скользких бревен.

– Где это мы? – спросил Вини, утирая пот в очередной раз с грязного лба.

Земля была изрыта черными, заплывшими от времени воронками, в середине которых еще плавал лед. В глубине стоял покосившийся двухэтажный дом.

– Скрытники тут обитали, – сказал дед, переводя дыхание. – Пока НКВД не разогнал их. Может быть и сейчас наведываются… Место для них тут… Святое…

– Что еще за скрытники? – насторожился политрук.

– Староверы. Был у них тут такой толк. Считали себя для мира помершими. Их при жизни отпевали и хоронили.

– Как это? – воскликнули сразу несколько бойцов.

– Гроб, конечно, пустой был. А считались мертвыми… А чего расселись? Сказки потом расскажу, а теперь за дело. Кто могёт рокатулет сделать?

– Чего? – удивился Еж. – Какой рыгалет?

– Рокатулет. – вдруг подал голос молчаливый танкист Таругин. – Меня друг научил еще на фронте. Хлыст валишь – чем длиннее, тем лучше – сверху еловым лапником заваливаешь. Поджигаешь со всех сторон. Горит медленно, но долго. И вокруг спать можно.

– Сибиряк, что ли? – поинтересовался Вини.

– Зачем сибиряк? Из Одессы я.

– О как. А не заметно.

– Почему? – удивился Таругин.

– Песен не поешь, шутки не шутишь, небывальщины не баянишь. – улыбнулся Вини.

– А что, раз одессит, значит шут, что ли?

– Да не… Я так к слову…

– Ну и баянь сам тогда. Или вон, философа попроси. – Сказал Таругин, поднялся и пошел выискивать подходящее дерево для рокатулета.

Через час все расположились у нещадно дымящего костра, разогревая на нежарком пламени немецкую тушенку.

– Дед, расскажи о скрытниках-то?

– А чего рассказывать? Вот тут они и жили. Вона молельня у них. Два этажа над землей и один вырыли как-то вниз.

– Так может туда спать и пойдем, Кирьян Васильевич? – подал голос Юра. – Дым по низу идет, погода портится.

– Не пойду я туда, Юра. И тебе не советую. Место там плохое. Они, вишь, тут смертоубийства учиняли над собой.

– Чего, чего? – не понял спасатель.

– Чаво, чаво… Убивали сами себя. Вона тут лог есть. Каждую весну воды полон. Там они на Пасху и топились. Перед чем десять дней голодали. Мученичество такое у них было. А кто и в бане угорал, кто на костер шел. А затеял это все варнак один… Христофор. Вот и заимка, стало быть христофорова. Хотя в пору ее люциферовой звать…

– Ужас какой… А зачем это все, Кирьян Васильевич? – передернул плечами Еж.

– А чего, ты милай, у меня-то спрашиваешь? У Христофорки и спроси. К болотине подойди и спроси. Может выйдет да ответит. Его, говорят, прямо тут и шлепнули без суда и следствия.

– Кто?

– Так в тридцать шестом оперативники НКВД их тут нашли, Христофорку расстреляли, а скрытников и скрытниц, которые живые остались куда-то увезли. В старое бы время по монастырям отправили, а нынче… Кого в лагерь, а кого в больницу. Доктор, Машку-то Пестрикову помнишь?

– Помню… Пропала тогда весной, месяц искали. Пришла и двух слов сказать не может – трясется, зрачки страшные, большие. Не глаза, а зрачки. А в зрачках словно огонь пляшет,– задумчиво произнес Валера.

– Топили ее, да вырвалась. Обряд испортила. Заперли, значит, еще дён на десять, в подпол. А она сбежала как-то. Вот дорогу и показала сюда. До войны сюда парни ползали. Слухи ходили, что Христофор казну тут где-то попрятал. Да так никто и не нашел. А пара человек так и не вернулась. Агась…

– Это ж до чего людей религия доводит, Господи ты Боже мой! – воскликнул студент-философ Прокашев.

– А причем тут религия? Это не религия, а человек себя так доводит до греха.

– Да все одно, бабьи сказки. Что староверы, что нововеры. Какая разница?

– А такая, милок, что мы с тобой сейчас с винтовками в руках на болоте сидим, а свидетель, там какой, Иеговы оружие в руках держать ни под каким предлогом не хочет и лучше под Гитлера ляжет, чем Родину оборонит.

– А помню я… – вдруг подал голос младший политрук Долгих. – Ага. Во взвод прибыло пополнение. Парень один дикий, косматый. Лейтенант где-то бегал, я значит, документы спрашиваю. Все люди как люди, а он мне тетрадный лист протягивает. А на тетрадном листе каракулями: 'Дан сей паспорт из града Вышнего, из полиции Сионской, из квартала Голгофского, отроку Афанасию, сыну Петрову. И дан сей паспорт на один век, а явлен сей паспорт в части святых, и в книгу животну под номером будущего века записан'. Я себе даже в блокнот для смеху записал, почему и запомнил.

– И как?

– Погиб отрок Афанасий. В первом же бою погиб. Миной накрыло, – задумчиво сказал политрук. – Разные люди какие бывают…

– Открыл, понимаешь, открытие… Однако, отбой! Девки наши уже сопят вовсю! Даже лясы поточить не сумели! – Девки – Рита с Мариной – и впрямь уже спали, так и не успев поговорить – намаялись за тяжелый день. И даже дедовы страшилки не помешали сну.

– Русов, Мальцев!

– Я!

– Я!

– Службу помним… Первые у моста часовыми. Через два часа подымайте Алешку Винокурова и Юру. Потом меня будите. Я с тобой подежурю… как тебя?

– Майор запаса Микрюков. – отрапортовал тот. А потом добавил, уже мягче. – Володя.

– Бают Леонидом отца звали?

– Так точно, товарищ командир. – Леонидыч аккуратно выбирал остатки жира и мяса из банки.

– По комиссии что ли списали? А войска какие? – поинтересовался политрук, укладываясь головой к костру.

– Ты это, Дима, лучше ногами к костру ляг. Голова болеть не будет. А так да… По комиссии.

Долгих почесал подбородок смущенно, но перевернулся все же:

– А род войск?

– ВВС. Стратегическая. Дальняя.

– Ого! Голованова небось знаешь?

– Типа того…

– А Берлин бомбил?

– Ну… – Леонидыч облизал ложку.

Дед не выдержал:

– Всем спать, едрена мать! Приказ по отряду. За нарушение три наряда вне очереди! И хучь ты генерал-майором будешь, а пока тут моя власть!

Из темноты кто-то хихикнул.

– Ежов! Пять нарядов!

С совсем другой стороны раздался сонный, но возмущенный голос:

– А я-то чего опять?

– За компанию, ититть! Спать всем!

И Леонидыч, и дед проснулись одновременно. Еще до того, как их начали будить Вини и Семененко.

– Куришь? – спросил Кирьян Васильевич, когда они устроились у в корнях поваленных сосен.

– Нет.

– А я вот балуюсь… – сворачивая 'козью ножку' сказал дед. – Ну, рассказывай…

– А что рассказывать-то? – в тон ему прищурился Леонидыч. – Сбили. Упал. Ранило в плечо. В деревне Маринка выходила. Потом…

– Не звизди мне. Я уж ваших всех знаю… Сбили его… Я, мил человек, уже в курсе что такое 'аська'.

– Что?

– И про компутеры с тырнетом знаю. Еж бараголистый, много рассказал. Да и скрывать ни к чему. Все равно – глаз режете, сразу понятно – не здешние. Валера было шпионов заподозрил, да он человек материалистический – в правду таким сложно поверить.

– Я, Василич, сам не знаю – что такое 'аська' и Интернетом пользоваться не особо умею. Нет в моей деревне Интернета. А ты с чего поверил-то нам?

– Леонидыч, давай-ка о другом поговорим… Ты ведь у них командиром был? Там, в мирном времени?

– Так точно, товарищ командир! – улыбнулся майор запаса.

– Вот и принимай командование. Не возраст мне тут по болотам скакать. До фронта я вас выведу. А дальше…

– Василич… Тебе лет-то сколько?

– Пятьдесят четыре, а что?

– А мне пятьдесят пять, Василич. И мне не с руки по болотам бегать. Как и ТАМ было не с руки в воронках сидеть по пояс в воде да кости солдатиков доставать. А кому с руки? Давай уйдем, прямо сейчас, и чего эти пацаны наделают?

Унтер-офицер смущенно крякнул, затянулся и опять почесал седую щетину:

– Вот ведь… А они все, майор, командир… Майоры, они вроде моложе бывают. Али как? Так чего делать-то будем?

– Знаешь, Василич… Когда я тут очнулся… На поле очнулся. А кругом трупы наших. Сотни. Жижей по земле уже растекаются парни. Первым делом я подумал – вот помер я. Слышал – где и как ты погиб, так по той смерти тебе и воздаяние? Вот и подумал, – не дожидаясь ответа деда, продолжил Леонидыч. – Значит судьба мне, не в той войне, так в этой долг отдать. По настоящему отдать. С винтовкой. Чтобы хоть одного… А через полчаса Маринку подобрал. Лежит и в голос рыдает в канаве. От страха. Ну, думаю, значит не помер. Не может же быть, чтобы сразу мы померли и в одном месте очутились? И опять же, жрать охота… Ладно, ее успокою сейчас, пристрою, а потом хоть трава не расти. В одну деревню сунулись, в другую… И везде – или немцы, или полицаи. Или местные не пускают. Картошку в руки и гонят. Страшно им. Вчера уходили из деревеньки, забыл, как называется, – Пехово, что ли? – полицаи нагрянули. Мы огородами и в лес. Один был бы – стрелять бы стал. А тут как? Через плетень лезли – ногу она растянула. Как ее бросить? А сейчас? Уже не одна она у меня…

– Вот и веди к своим!

– А там что? Опять доказывать, что ты не враг? Особый отдел, тройка и все такое?

– А что делать-то?

– Устал я, Василич, устал я доказывать. Еще там. У себя. Я ведь бомбером был. В Афганистане. Работали нормально. Духов пластали. А потом сюда вернулись – и на тебе. Я оказывается палач, по мирным жителям бомбы бросал. Убивал детей и женщин, понимаешь? А эти дети сорока лет и женщины с бородами – стреляли там внизу… А кто говорил, знаешь? Власть говорила. Которая меня туда и послала. И медали с орденами давала вначале. А потом врагом оказался – хуже немца. И вот выйдем сейчас за линию, к нашим – что я им скажу? Что я знаю – через несколько дней немцы фронт будут рвать на юге? Что через полгода под Сталинградом будут? Так меня же шлепнут через полчаса за пораженческие настроения? Или нет? Или как там у них? И ведь не только меня. Всех. Чтобы под ногами не мешались.