Текст книги "Факел"
Автор книги: Алексей Киреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Павел шагнул в переднюю.
– Ну, ну, договаривай, Петр, как ты этого туза рубанул? – кивнул он Бокову.
Боков встал, подошел к Мальцеву.
– Чего там рубанул! Он уже готовенький был. И как на блюдечке – на, мол, меня кушай, Пека. Летчики засмеялись.
– Так вот, ребята, этот самолет мы вместе с Петром срубили. Я начал, а он прикончил. И знайте еще, ребята, пусть запишут этот самолет Пеке. Ему до Звезды одного не хватает. Так я доложил и Борисову.
Боков от неожиданности раскрыл рот и не знал, что сказать. Он развел руки, словно слепой шагнул к Павлу, как-то неловко ткнулся ему в широкую грудь, тихо вымолвил, глядя снизу вверх в глаза:
– Всю жизнь не забуду, Павел, всю жизнь…
– Это по-братски, Пека, по-братски.– Павел улыбнулся, присел на скрипучую табуретку.
Начались расспросы. Павел охотно рассказал о бое.
– А знаете, кто это был, с тузом на борту? – спросил Павел и сам же ответил: – Борисов предполагает, что это… Келлер.
– Келлер?!
– Попалась хитрая лиса!
Тонечка слушала Павла, затаив дыхание. И, когда Павел прервал рассказ, чтобы закурить, спросила:
– А кто же он, Келлер-то?
– Страшный, очень страшный фашист, Тонечка,– ответил Павел, пуская струйки дыма в угол, «где немножко продувало».– Недаром наши его прозвали хитрым лисом. Видишь ли, он похоронил не одного нашего летчика. Все хитростью брал. И самый главный его прием – это неожиданность. Вот возвращаются наши на аэродром, он пристраивается к ним и на самом подходе, а то и на посадке бац одного – и наутек. Ну а когда бой кипит, он не лезет. Он со стороны наблюдает. А как увидит, что кто-то зазевался или увлекся, он тут как тут. И опять победа. Вот так и сшибал наших. И звание потому у немцев такое получил – «король неба».-Павел подымил самокруткой и продолжал: – А вот сегодня он сам стал добычей. Я его же тактикой действовал. И он попался на удочку -=. напоролся на пулеметы,
– Ты думаешь, он мертв? – спросила Тоня.– А может же он с парашютом выброситься или… Ну бывают же случаи…
– Жив он, паразит.
– Да?
– Он прыгнул с парашютом. И с лыжами. Оказывается, и приземлился хорошо. Опытный, черт. А потом на лыжи – и к границе. Ходок он, видать, отменный. Несколько километров отмахал, пока схватили.
– Ну и что же?
– Привезли в полк. Командир созвал всех свободных летчиков полюбоваться на эту птицу.
– И это в самом деле был Келлер?
– А что, эрзац, что ли? – засмеялся Павел.– Правда, у них там, говорят, и эрзац-Гитлеры есть. Но этот настоящий. Крупный такой, зверюга. Долго разговаривать не хотел. Белками крутит – и только. Того и гляди, кинется на тебя.
– Вот какую щуку ты поймал,– похвалила Тоня мужа.– Такую, видать, еще никто не лавливал.
Павел незаметно улыбнулся:
– Борисов спросил Келлера: кто его сбил? Показали Бокова. Немец покачал головой, сказал: «Такой молодой не мог меня сбить». Тогда Борисов попросил выйти вперед меня и опять спросил Келлера: «Может быть, этот?» Келлер сначала покачал головой, но потом внимательно посмотрел и попросил назвать мой бортовой номер. Я назвал. Тогда Келлер, вскочив, закричал: «Да, да. Но неужели этот молокосос так перехитрил меня, старого аса, «короля неба»!» Борисов ему спокойно ответил: «Он у нас и не таких рубал, да так, что перья летели. Ну-ка, Павел Сергеевич, подойди поближе да покажи этому «королю», как ты и на чем летаешь!» Я шагнул к столу, но дал знак Борисову, что, мол, неудобно демонстрировать. А Борисов еще громче крикнул: «Покажи, покажи, Павел, пусть знают силу русского человека, пусть знают, сволочи!» Я снял фетровые бурки и оказался перед немцем на… протезах. Келлер так и остолбенел. Стоял несколько секунд с выпученными, как у совы, глазами и, кажется, ничего не понимал. А когда до него дошло, он схватился за голову, рухнул.
Тоня встала, обняла Павла, поцеловала в губы:
– Молодец ты у меня, просто молодец!
Павел, смутясь, ответил:
– У нас, как ты знаешь, все такие.
– Но ты особенный.
– Для тебя?
– Да.
Тоня подняла из ванночек йоги Павла, протерла их мягким махровым полотенцем, помогла надеть протезы. В эту минуту Павел подумал: хорошего, доброго друга встретил он на фронтовой дороге, друга на всю жизнь.
Глава третья
День Победы застал Павла в Крыму, куда он был переведен в последние месяцы войны. И как ни грустно ему было расставаться с однополчанами, как ни уговаривал он командира оставить его а полку, Борисов был неумолим: Крым есть Крым а Заполярье – Заполярье. В Крыму летать легче, а это как раз и необходимо Павлу.
– Потрудился на славу, большое спасибо тебе,– сказал Борисов.– А теперь высшее начальство приказало,– да Юг. И я не имею права возражать.
Борисов выстроил полк, чтобы попрощаться с Павлом, у всех на виду крепко, по-мужски поцеловал его, сказал:
– Ну, Павел Сергеевич, счастливого пути! От всех ребят тебе земной поклон. Встречай победу в солнечном Крыму, она не за горами.
Павел прошелся вдоль строя, крепко пожал руки своим боевым друзьям, дольше других задержался возле Димы Соловьева, притянул его к себе.
– Ну, будь здоров, Шплинт,
– Встретимся, Павел! – горячо прошептал Дима.
До победы над немцами действительно оставалось немного, и Павлу уже не пришлось участвовать в боях с фашистами в Крыму. Немцам было не до Крыма. Они отступали в глубь своей территории и заботились лишь о том, как бы уберечь шкуру от неминуемого возмездия.
И вот она, долгожданная победа, взметнулась над страной радужным фейерверком, объятиями, поцелуями, слезами!
Сообщение радио о победе Павел услышал дома. Он нарочно не выключал репродуктор в эти майские дни, с часу на час ждал известия. И точно – ранним утром торжественно прозвучал голос диктора, и весь дом заходил ходуном. Павел разбудил Тоню, схватил ее в охапку, поставил на ноги, начал целовать в губы, в щеки, в глаза. По его лицу текли слезы, руки дрожали, его колотил, словно в лихорадке, радостный озноб.
Тоня закричала:
– Павлик, Павлушка, буди всех! Победа! Всех, всех буди!
Павел носился по коридору, стучал в двери соседей, неистово орал:
– Радуйтесь, друзья, победа! Победа!
Люди в одном белье выбегали в коридор, бросались Павлу в объятия, целовались, плакали и сквозь слезы кричали «ура».
Этот майский день был торжественным и на аэродроме. Командир полка Загубисало поднял все самолеты в воздух, они прошли в строгом строю над летным полем, дали победный салют, а затем летчики доказывали фигуры высшего пилотажа.
Мальцев вел свой «ястребок» с какой-то особенной легкостью, с блеском. Авиаторы, находившиеся на аэродроме, невольно любовались его полетом.
Потом летчики отпраздновали победу за общим столом. Шумно произносили тосты, по очереди подходили к Загубисало, поздравляли с победой, хвалили его за личную храбрость, желали новых удач.
Подошел к Загубисало и Павел, сказал:
– Мой тост за славных воздушных бойцов, которые отважно защищали Родину на севере и юге.
В ответ Загубисало заметил:
– Спасибо, Павел Сергеевич, за добрые слова. Желаю скорее закончить службу, ведь тяжело тебе…
«Нашел что сказать в такой радостный час», – подумал Павел и, скрипя протезами, вернулся к своему столу, молча досидел до конца торжества.
Домой пришел расстроенный. Рассказал обо всем Тоне. А она улыбнулась, шепнула:
– Он, наверное, пошутил. Разве посмеет. Ведь мы уже не вдвоем…
Тоня прижалась к Павлу, заглянула ему в глаза.
– Не чувствуешь? Он уже бодается… наш малыш…
– Молодец ты у меня, Тонечка. Хорошо бы девочку.
– Не все ли равно кого? Ведь наш он, весь до кровинки наш.
– Оно, конечно. Но девочку – лучше. Тебе помощницу. Если второй вдруг…
Тоня легонько оттолкнула его от себя.
– Ишь, какие планы строит.
– А в наше время без плана никак нельзя, – отшутился Павел.
За полетами, за заботами Мальцев не заметил, как в его семье прибыло пополнение. Тоня, и верно, родила дочку, назвали ее Леночкой. Черноглазая, с носом-пуговкой, она, как утверждал Павел, была очень похожа на него, а Тоня перечила: отыскивала на едва расправившемся личике Леночки свои черточки. Так и жили Мальцевы, наслаждаясь радостью, пришедшей в их дом после войны.
Но однажды Павел вернулся домой сумрачный, злой. Еще с порога швырнул фуражку на кровать, грузно протопал в переднюю комнату, тяжело опустился на стул. Тоня, насторожившись, прошла следом за Павлом, тихо прикрыв за собой дверь. Он вскинул на нее усталые глаза:
– Ну вот, я, кажется, приземлился. – Павел заерзал на стуле, отвернулся к окну.
– Что-что? – переспросила Тоня.
– Сегодня вызвал и предложил подумать… Предложил подумать о пенсии, мать.
– Тебе предложили? Да ты что, не в себе, что ли? – вскрикнула Тоня и повернула к себе лицо Павла. В его глазах она увидела слезы. – Да кто же это посмел? А? Да как ему не стыдно!…
– Загубисало. Вызвал сегодня и говорит: заводи, Павел Сергеевич, пенсионную книжку, пробил час уходить па покой…
Мальцев встал, взял со стола папиросы, чиркнул спичкой так, что серная головка огненным шариком отлетела в сторону, закурил.
– Да как же это он… как же? – Тоня заплакала, Павел рассказал все по порядку. Оказывается, уже несколько дней Мальцева обхаживал командир звена Федорович, воевавший с Павлом раньше в Заполярье, а теперь переведенный на Юг. По поручению Загубисало он «готовил» Мальцева к разговору о его демобилизации. Издалека, намеками Федорович давал понять Павлу, что он, хорошо повоевав, имеет право на заслуженный отдых, что его заменит молодежь, а он будет помогать ей расти, как ветеран, как летчик-вояка, приходя в полк на досуге. Павел огрызался, говорил Федоровичу, что без неба у него никакой жизни не будет и пусть, мол, он заткнется со своей демобилизацией. Если в войну добился разрешения летать, специальный самолет для него сделали, так разве он не может служить в авиации в мирное время?
– Нет, ты мое сердце больше не береди, иначе худо будет! – сказал Павел сгоряча.
– Как это так, худо? – вскипел Федорович. – Угрожаешь? А еще командир!
– Да, командир, – спокойно ответил Павел. – Но ведь ты ерунду порешь, потому и говорю так.
– Как это «ерунду»? – еще больше ощетинился Федорович. – Да знаешь ли ты…
– И знать не хочу, – перебил его Павел. – Прошу больше не напоминать мне о запасе. Слышать не хочу.
– Ну что ж, товарищ Мальцев, – пригрозил Федорович. – До встречи у Загубисало. – Он резко повернулся и направился к штабу.
А через несколько минут запыхавшийся посыльный вызвал Мальцева к командиру.
Павел явился, доложил. Загубисало принял его не сразу. Он приказал обождать в приемной. В кабинете командира находились Федорович и замполит Бортов. Но вот дверь открылась, и Павлу разрешили войти.
Не пригласив сесть, Загубясало перешел в атаку:
– Что же это вы, Павел Сергеевич, подчиненному угрожаете?
– Не понимаю вас, товарищ командир, – сказал Павел.
– Что ж тут непонятного. Вот Федорович только что в присутствии Бортова доложил, что вы ему угрожали…
– Ничего подобного, – не удержался, перебил Павел.
– Товарищ Мальцев! – строго крикнул Загубисало, – вы что, старинку решили вспомнить?!
– То есть, товарищ командир? – насторожился Павел.
– Хоть вы и далеко были, Мальцев, но проказы ваши вот здесь все зафиксированы. – Загубисало потряс папкой. – Если забыли, я вам напомню, Мальцев.
– На память еще не обижаюсь, товарищ командир.
Загубисало обратился к Бортову и пренебрежительно сказал:
– Этот ас выкидывал на Севере такие штучки, только ахать приходится. Не так ли, Федорович, ведь вы там служили?
– Точно, товарищ подполковник.
– Ну, скажем, приехали как-то на Север артисты, один из них, не то Казин, не то Мазин, петь отказался, простудился, голос сел, – продолжал Загубисало. – Так знаете, что этот хлюст отчубучил? Явился в клуб, схватил этого артистика за шиворот, выволок на сцену и приказал петь. Да, да, приказал петь. Тот отказывался, возмущался, но все же запел. Правда, на первых же нотах петуха пустил, но пел…
– Был такой случай, – согласился Павел, глядя в пол, – А что ж он, гад несчастный, артачился? Ребята изголодались по песне, все бои да бои. А он приехал и… на бюллетень. Ну ребята и попросили меня поговорить с ним по душам. Пришел я к артисту, добром попросил повеселить ребят. А он хватается за горло, побаливает малость, говорит. Тогда я сбросил с себя ботинки, показал на протезы, повертел ими перед его носом и спросил: «А у меня не побаливает, думаешь, вот эта культяпка? Иди и пой, говорю ему. Война требует жертв, а сердце – песню». Пошел. За шиворот его я, конечно, не брал, товарищ Загубисало, это кто-то присочинил, но дал понять… И он запел, чертяка, не петухом, а соловьем запел, да еще и приплясывать стал, помните, как Макс – растратчик ресторана из картины «Заключенные».
Федорович и Бортов рассмеялись. Загубисало нахмурился еще больше, недовольный ходом разговора. Повернувшись к окну, он сказал:
– Ну и схватили за это десять суток «губы».
– Правда ваша, товарищ командир, отсидел. А генерал Головкин до срока выпустил, посмеялся и говорит: «Бросайте ваши глупые шутки. Не то рассержусь и на полную катушку врежу».
– Так вот, очевидно, Мальцев, вы и вспомнили про эту старинку. Ведь вам Федорович о деле говорил, а вы с угрозой…
– Никто ему не угрожал, товарищ командир. А что касается его разговоров, то это напрасно он. Это не его ума дело.
– Как не его? – возразил Загубисало. – Он по моему поручению действовал. Пробил час, товарищ Мальцев, надо идти на покой. Ведь даже здоровых, полноценных людей увольняем.
– Это мне на покой? – тихо спросил Павел и тут же добавил: – Да вы шутите, Кирилл Прокофьевич!
– Это почему же я должен шутить? Что я вам мальчик или командир?
– Я в запас не хочу. Вы знаете…
– Но приказ…
– Он не для меня. Я в войну добился отмены всех приказов и стал летать. И сейчас добьюсь, если вы поставите вопрос…
– Но ведь это делается для того, чтобы лучше было тебе… вам, – переходя на более умеренный тон, проговорил Загубисало. – Ведь вам надо сохранять здоровье. А летное дело, сами знаете, тяжелое. Тут ж здоровому трудно справляться. А вы будете загорать на пляже, любоваться красотами природы, удить рыбку. Ну чем не жизнь?
– Что ни говорите, Кирилл Прокофьевич, а запас не для меня. Я рожден летать и буду летать. Греть животик на пляже – дело будущего. А рыбки я наловлю и в выходной день. Так что очень прошу не ставить вопрос о моем увольнении.
Павел заметил, как на скулах Загубисало заходили желваки. Он нервничал. Чувствовалось, что вот-вот сорвется и накричит, а то, может быть, в припадке гнева и выгонит из кабинета.
– Вот что, товарищ капитан, – сказал Загубисало, строго глядя на Павла. – Езжайте домой, посоветуйтесь с женой, хорошенько подумайте, а завтра доложите. Но помните, выхода нет.
Павел сжал палку, сжал так, что пальцы правой руки побелели. Выпрямился, щелкнул каблуками, отрапортовал:
– Есть, подумать, товарищ командир. Но завтра я скажу то же самое, что сказал теперь.
– Идите! – махнул рукой Загубисало.
– Слушаюсь! – Павел повернулся и вышел из кабинета. Пошатываясь, он направился к автомашине, стоявшей недалеко от штаба. Загубисало смотрел на широкую, немного сутулую спину Павла и думал: «Вот, черт упрямый, недаром он заставил того артистика петь». Повернулся к Федоровичу и Бортову.
– Видели, каков фрукт! Идите, Федорович. – И, помолчав немного, спросил Бортова: – Какое ваше мнение, Иван Сидорович?
– Этого приказом не возьмешь.
– Как это приказом не возьмешь? – возразил Загубисало.
– Очень просто, Кирилл Прокофьевич. Поставьте себя на его место – и вы сразу же другое заговорите. Он же – герой. Восемнадцать фашистских самолетов угробил. Звезду заслужил… И с женой у него что-то не ладится – после родов плохо себя чувствует. Надо повнимательнее отнестись.
– Посмотрим, – неопределенно буркнул Загубисало, дав понять, что разговор окончен.
Бортов вышел из кабинета и направился домой.
По настоянию майора Бортова Павла назначили штурманом наведения. Бортов уговорил его пойти на эту должность. Это было верное решение. Посадить такого летчика, как Мальцев, на пункт управления – полезное дело. Павел имел опыт, разбирался в тактике воздушных боев, хорошо чувствовал маневр. Такой штурман быстро найдет общий язык с летчиком, выполняющим задание, и сноровисто, с наиболее выгодного направления наведет его на цель. Какой командир не захочет иметь толкового летчика на командном пункте?
Загубисало представление о назначении Павла подписал неохотно, с оговоркой, что он идет навстречу комиссару – так он по старой привычке называл своего замполита Бортова, которого, кстати, немножко побаивался. «Бортов – человек крутой, стукнет в верха – и поминай, как звали», – сказал как-то Загубисало Федоровичу.
Но Бортов никуда и никогда «не стукал». Он был просто прямым и честным коммунистом, который ценил человека, вникал в его дела, радости и огорчения. Его сердце всегда было открыто для людей, какое бы положение они ни занимали. К Бортову шли днем и ночью, шли все, кому хотелось поделиться с ним радостью, излить свою печаль: пусть и об этой печали знает замполит, легче будет одолевать невзгоды.
Пришел к Бортову и Павел Мальцев. Вошел в кабинет без стука, как к своему, родному. Сел па диван, вынул папиросы, помолчал.
– Я знал, что ты заглянешь, – сказал Бортов, поднимаясь из-за стола. Подошел к Павлу, взял предложенную папиросу, щелкнул зажигалкой, дал прикурить Мальцеву, сам прикурил. – Трудно спалось? – спросил и выпустил куда-то в пол струйку дыма, разогнал ладонью.
– Признаться, глаз не сомкнул, Иван Сидорович, – выдохнул Павел.
– Понимаю. Я тоже мучался… Нелегкую задачу перед тобой поставил командир. – Бортов вернулся к столу, стряхнул пепел в пепельницу. – Ну и что же ты надумал, Павел? – спросил, не оборачиваясь.
– Служить решил, Иван Сидорович, вот и вся моя дума. Пришел к тебе поддержку искать. И Тоня просила, Иван Сндорович.
– Правильно, Павел, служить надо. – Шагнул к Мальцеву Бортов. – Но где? Летать?
– Только летать!
– Но только ли? Может быть, осядешь на капе? Чем черт не шутит – из тебя прекраснейший штурман наведения получится. А, Павел Сергеевич? Да и Антонине Степановне спокойнее будет. Хватит уж ей ночами-то не спать, глядеть в небо. Ведь она не железная. Пока шла война – туда-сюда, долг, все на фронт работали. Ну теперь-то дай ей, как говорится, вздохнуть. Прихварывает она у тебя, говорят.
Павел поднял на Бортова удавленные глаза:
– А это откуда тебе известно, Иван Сидорович?
– Э, батенька мой, что не известно замполиту? Какой же он будет замполит, если…
– Нет, в самом деле? – перебил Мальцев.
– Ну а это уж мое дело. Скажи, серьезно больна?
Павел тихо ответил:
– После родов чего-то расклеилась. На сердце жалуется.
– А что говорят врачи?
– Навещают, капли какие-то прописали.
– Как это «какие-то»?
– Поди разберись в них, каплях-то. В медицине я не силен, хотя по госпиталям навалялся. А Тонечка – сама медичка. Понимает, что к чему.
– Ты это дело не запускай. Помощь нужна – скажи.
– Страшного пока ничего нет, Иван Сидорович. Если что – загляну… Так как же, Иван Сидорович, посоветуешь? – вернулся Павел к началу разговора.
– Я же сказал – служить, Павел. Ты еще нужен авиации. Но где – вот вопрос?
– Летать хочу… Не могу без неба.
– А капе, по-твоему, паршивая лужа, что ли?
– Ну зачем же так, Иван Сидорович! – возразил Павел. – Разве я…
– Да знаешь ли ты, с капе дальше и выше видно. Перед тобой – весь воздушный океан, а в нем – молодые летчики, которых твоя уверенная рука выводит на цели.
Павел улыбнулся.
– Знаю, знаю, Иван Сидорович, ты мастер, так сказать, зажечь сердечко. Но ведь…
– Что ведь?
– И все же это земля-матушка.
Бортов взглянул на часы:
– Тебе во сколько к командиру?
– В двенадцать.
– Сейчас без четверти, решай!
Павел встал, оперся на палку, выпрямился:
– Вот что, Иван Сидорович, если командир намерен списать, пусть будет капе, а если повременит, тогда…
– Хорошо. Договорились. Пошли. – Бортов широко распахнул дверь, пропуская вперед Павла.
Загубисало встретил Мальцева официально. Окинул его взглядом, кивнул на стул. Павел сел, оперся на палку.
– Ну что надумали, товарищ капитан?
Павел встал, приложил руку к козырьку:
– Служить, товарищ командир!
– Садитесь и не паясничайте. Я серьезно спрашиваю.
В разговор вступил Бортов:
– Кирилл Прокофьевич, он в самом, деле решил служить.
– Как это понимать, Иван Сидорович? Товарищ капитан, – обратился Загубисало к Павлу, – выйдите, пожалуйста… Как это прикажете понимать? – повторил он вопрос, когда Мальцев вышел.
Бортов приблизился к столу, встал напротив Загубисало.
– Кирилл Прокофьевич, я долго беседовал с Мальцевым. Мне кажется, с увольнением следует повременить.
– То есть? – сердясь, спросил Загубисало.
– Нельзя одним махом это делать. Он нам еще нужен, опытный летчик, сердцем прирос к самолету, и, если оторвем его от машины, как говорится, с кровью, мы нанесем человеку непоправимую рану.
– А кто будет выполнять приказ об увольнении людей в запас, я или ты?
– Оба, Кирилл Прокофьевич, будем выполнять. Ты и я. Но ведь приказ-то надо выполнять не формально, а… по существу.
– Что ж, по-твоему, я формалист? Так, что ли? По-твоему, здорового, крепкого парня уволь, а инвалида оставь? Да? И это выполнение приказа по существу? А с кем, позволь тебя спросить, ты воевать будешь, если завтра сыграют вновь тревогу? С инвалидом?
– Кирилл Прокофьевич! – повысил голос Бортов. – Вы забываете, о ком говорите! Вы оскорбляете человека, который…
– Я уже сорок лет Кирилл Прокофьевич, – перешел на еще более высокую ноту Загубисало, – и никому не позволю командовать! Я командир и попрошу вас, товарищ майор, выслушать, что я скажу. – Загубисало перешел на «вы».
– Я повторю, Кирилл Прокофьевич, – твердо сказал Бортов, – вы можете принимать любое решение, но не имеете права говорить оскорбительно о человеке, перед которым мы должны снимать шапку…
– Ну и хватил, вот так хватил, комиссар. – Загубисало круто повернулся к Бортову. Глаза их встретились, схлестнулись. Несколько секунд они смотрели друг на друга сурово, не моргнув. Наконец Загубисало отвел взгляд в сторону, нервно запустил руку в карман, выхватил оттуда портсигар, закурил,– Кури, комиссар,– сунул он в руки Бортова портсигар и шумно опустился на стул.
Бортов закурил, положил портсигар на стол. Загубисало взял его и нервно сунул в карман.
Несколько минут курили молча.
– Так что же ты предлагаешь? – спросил Загубисало, успокоившись.
– Штурманом наведения назначить, – так же спокойно ответил Бортов,
Загубисало нажал кнопку, вызвал начальника штаба. Тот явился быстро, словно стоял за дверью:
– Слушаю вас.
– Напишите представление на Мальцева.
– На увольнение, как договорились?
Загубисало зло блеснул глазами:
– Поперед батьки не лезьте в пекло.
– Слушаюсь.
– Напишите представление о назначении его на должность штурмана наведения. В кадры я позвоню. Идите и позовите Мальцева.
Павел вошел в кабинет энергично, широко.
– Вот что, товарищ капитан, – сказал Загубисало. – Комиссар уговорил меня оставить тебя на капе наведенцем. Как ты на это смотришь?
– Положительно он смотрит, Кирилл Прокофьевич,– вставил Бортов.
– Положительно, товарищ командир, – подтвердил Мальцев.
– Тогда жди приказ. А теперь – будь здоров.
Павел, постояв немного в нерешительности, повернулся к Бортову, протянул ему свою широкую ладонь, сжал маленькую, но крепкую руку замполита, сказал:
– Спасибо, комиссар.
– Идите, Павел Сергеевич, – ответил Бортов и тихонько подтолкнул его в плечо. Павел, опираясь на палку, вышел из кабинета.
– Думаешь, справится? – спросил Загубисало, пуская в потолок дым.
– Уверен, – ответил Бортов, гася папиросу.
Они помолчали. Над аэродромом раздался гул самолета. Загубисало посмотрел в окно.
– Федорович идет. По почерку вижу.
– Да это он, – неопределенно заметил замполит,
– Хоть сейчас комэском ставь.
– Дело твое, но я бы воздержался.
Загубисало всем корпусом грузно повернулся к Бортову:
– Не любишь его?
– А при чем тут любовь?
– Но летает-то здорово!
– Летать еще мало.
– Нет, комиссар, ты определенно на него зол. – Загубисало посмотрел в глаза Бортова. – Не скажешь, почему?
– С чего это ты взял? Я не зол на него. Замполиту быть злым, как ты знаешь, просто запрещено. Да, да, запрещено. Но на Федоровича у меня свой взгляд. И раз ты спрашиваешь – отвечу. Он прямолинейный службист, а точнее… карьерист. Ты не улыбайся, Кирилл Прокофьевнч, он карьерист.
Загубисало прищурил глаза:
– Так чего ж ты его не лечишь, комиссар?
– Давай лечить вместе, Кирилл Прокофьевич.
– Но я этого самого карьеризма в нем не замечаю. Даже под лупой рассматривал – не нашел. Не путаешь ли ты хорошую службу с карьерой? А?
Бортов встал, зашагал по комнате.
– Очевидно, Кирилл Прокофьевич, мы по-разному понимаем, что такое хорошая служба.
– Отчего ж?
– Ты видишь в нем только летчика. А я хочу видеть и человека. Вместе, слитно.
– А разве на собраниях Федорович не выступает?
– Даже слишком часто.
– Так как же тебя понимать?
– Очень просто. Он выступает, но о чем? Он больше поучает других, чем анализирует положение в своем звене. У соседа и то не так и это не эдак, а у самого под носом черт знает что творится – этого он не замечает. А скажи – на любого набросится: «Придирки. Позорят лучшее звено». А как он строит взаимоотношения с подчиненными? «Вот вкачу тебе «арбуз» – ты у меня забегаешь», «Вот суну тебе «рябчика» четыре – запрыгаешь». И это так разговаривает опытный летчик, командир звена!
– А по-твоему, с ними лобызаться он обязан, – возразил Загубисало. – Он же командир, а не тряпка!
– Командир – это не солдафон, а воспитатель. Война прошла. Она, может быть, и прощала грубость. Но сейчас-то пора перестраиваться. Требовать нужно. Но как?
Загубисало не глядя нащупал спичечный коробок на столе, взял его в руку, секунду-другую поиграл им. Затем встал, оперся кулаками о крышку стола. Стол заскрипел.
– Ну, будет, комиссар, – сказал Загубисало. – Так немудрено и поругаться. Поедем-ка лучше на аэродром. Подышим воздухом, посмотрим, как наши орлята летают.
– Поехали! – поддержал Бортов
Загубисало поднял трубку телефона, гаркнул:
– Саня, заводи драндулет!
Кирилл Прокофьевич, надев фуражку, ребром ладони примерил, точно ли над переносицей находится «краб», шагнул из-за стола. Бортов, улыбаясь про себя, направился за ним. «Ты тоже службист будь здоров», – подумал он о Кирилле Прокофьевиче, садясь в машину.
Загубисало, поудобнее устроившись на сиденье, громко сказал:
– Саня, на аэродром!…
