Текст книги "Факел"
Автор книги: Алексей Киреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Алексей Киреев
ФАКЕЛ
Повесть, рассказы
Воениздат, Москва, 1966
СУДЬБА КАПИТАНА
Повесть
Героям Советского Союза Захару Сорокину и Михаилу Девятаеву посвящаю
В середине дня пошел снег. Причудливые звездочки-снежинки, кружась в беспорядочном хороводе, мягко опускались на крыши домов, асфальтированную мостовую, на прихваченную первыми заморозками землю и тут же таяли, оставляя мокрые пятнышки-оспинки.
Было довольно холодно. Прохожие, одетые еще в демисезонные пальто, спешили, и лишь один человек, никого не замечая, стоял на набережной. Опершись спиной о гранитный парапет, он подставлял разгоряченное лицо падавшим снежинкам. Растаяв, они ручейками текли по его щекам, попадали в уголки глаз и рта. Время от времени человек смахивал носовым платком холодные ручейки и опять упрямо подставлял лицо навстречу освежающим снежинкам…
Павел Мальцев всего лишь час назад вышел из большого с колоннами дома, что находится на одной из центральных улиц города, и, тяжело опираясь на крепкую дубовую палку с резиновым набалдашником, направился сюда, на набережную, где он любил бывать в хорошие и горькие для себя минуты наедине о собой.
Павел стоял и затуманенными от слез главами смотрел на свою крупную широкую ладонь, в выемке которой покоилась золотая пятиконечная звездочка. На сверкающие грани звездочки медленно падали снежинки, делая ее еще трогательнее и нежнее, еще ближе и дороже сердцу.
– Ну вот и победила правда, вот и восторжествовала… – шептал Павел, глядя на свою награду. – Только малость поблекла, кажется, потускнела.
Поднес звездочку ко рту, дохнул на нее, осторожно потер рукавом пальто и опять зашептал:
– Нет. Это глаза мои потускнели. А она как была, так и есть – настоящий светлячок. Ишь, как играет!
Павел стал перекладывать звездочку с ладони на ладонь, любуясь, как она искрится при свете внезапно вспыхнувшего уличного электрического фонаря.
И в это время в отражении золотых лучиков звездочки, сверкающей то на правой, то на левой ладони, перед Павлом в одно мгновение, год за годом, промелькнула вся его жизнь – не короткая и не долгая, но сложная и трудная, будто горная дорога – с тяжелыми подъемами и стремительными спусками, с крутыми разворотами-виражами.
Глава первая
…Было это в октябре 1941 года. Молодой лейтенант Павел Мальцев вместе с Димой Соловьевым прибыли с Черного моря в Заполярье. На Юге они уже прошли боевое крещение – несколько раз схватывались с немецкими летчиками, прочувствовали, как в солнечном небе пахнет порох, как гремят пушки и стрекочут пулеметы. А здесь, на Севере, летчиков неприветливо встретила заполярная зима ядреными морозами, крутыми снежными зарядами и дикими норд-остами.
– Ну, кажется, влипли мы, Дима, – сказал Павел, высаживаясь из вагона на небольшой северной станции. – Загорать придется, а не воевать. Тут небось фронтом-то и не пахнет.
– Поживем – увидим, – бросил в ответ Дима, настроенный, как всегда, оптимистически. – Глядишь, и залетит какой-нибудь шалопай.
– А над Черным морем жарко, ребята дерутся день и ночь, а мы за «шалопаем» вдесятером гоняться будем, – с сожалением вздохнул Павел, забрасывая вещевой мешок за спину.
– Не ной раньше времени, – возразил Дима.
Они зашагали в сторону небольших домиков и землянок, примостившихся словно ласточкины гнезда на склоне горы.
Шли споро, молча, посматривали по сторонам, и оба думали о Крыме. Там, на Южном побережье, еще тепло. Павел вспомнил, как он несколько месяцев назад купался в Евпатории – изумрудная вода приятно освежала тело, он, фыркая от удовольствия, заплывал далеко в море и, распластавшись на воде, глядел в синь неба.
– Да, Дима, здесь, конечно, не Крым, – нарушил молчание Павел. – Березки-карлики да мох на склонах гор. Глаз остановить не на чем.
– Привыкнешь – расставаться не захочется, – ответил Соловьев.
– Нет, ты только вспомни, Дима, какие там, ну, скажем, сосны. Крымские сосны. Стоят, смотришь, где-нибудь на самой вершине горы, пустили свои могучие корни в земную твердь – и никакой ветер их не берет, ничто их не страшит. Горделивые и величавые. А секвойи. Да это же гиганты! Тысячелетия живут…
– Может, убавишь немного, – усмехнулся Соловьев. – Ведь я тебя знаю: ты любишь «заливать».
– Тысячелетия! В горах Сьерра-Невада есть секвойи высотой около ста пятидесяти метров, а толщина – ну прямо на коне вокруг не обскачешь. Двадцать метров. Каково? А живут они, товарищ Соловьев, хоть верь, хоть не верь, до пяти тысяч лет!
– Так это в Сьерра-Неваде, – не унимался Дима, – а в Крыму секвойи – вот как эти березки-карлики.
– Не скажи, товарищ Соловьев. Ты был в Никитском ботаническом саду?
– А что?
– Ну был, я спрашиваю?
– Был.
– И что же ты там увидел?
– Меня больше… бесстыдница занимала.
– Кто-кто?
– Бесстыдница, говорю.
– И как она, ничего? – Павел расхохотался.
– Оригинальна.
– Блондинка или брюнетка? – Мальцев перекинул вещевой мешок с одного плеча на другое.
– Шатенка.
– Стройна, изящна и бела?
– Да ты не ехидничай. Нежная такая. Я ее даже… погладил. Кожица у нее глянцем отливает, а толщиной – с папиросную бумагу…
– И она не отвернулась, когда ты ее того… гладил-то? – вновь засмеялся Павел.
– Чего же ей отворачиваться? Ведь она… бесстыдница.
Павел остановился.
– Нет, ты что, шутишь или в самом деле?
– Разве только ты умеешь «заливать»? – неопределенно ответил Соловьев.
– Насчет секвойи? Так это же правда, Дима.
– А я разве вру? Ведь ты был в Никитском ботаническом?
– Конечно.
– Вино там пил, по усам текло, а в рот не попадало?
– Ей-ей был.
– Секвойю ты заметил, а бесстыдницу нет. Значит, ты еще нравственно непорочный малый, – съязвил Дима и вдруг насторожил ухо. – Постой, постой, никак, «мессеры»?
Мальцев тоже прислушался.
– Нет, это тебе показалось.
– Да постой же ты! – крикнул Дима.
– Кажется, точно, они так гудят, – подтвердил Павел,
Когда Мальцев и Соловьев подбегали к городку, воздух разрезал леденящий вой сирены. Группа вражеских самолетов, выскочив из-за сопки, атаковала аэродром. И хотя советские самолеты, барражировавшие в районе аэродрома, и те, которые поднялись в воздух по тревоге, связали боем немцев, все же один «мессер» прошел низко над землей и дал несколько очередей по нашим машинам. Павел и Дима, сначала с интересом наблюдавшие за воздушным боем, бросились в капонир, упали в прикатанный снег и так лежали там, прижавшись друг к другу, пока не кончился бой.
– Оказывается, здесь серьезно, – сказал Павел, вставая и отряхивая снег с меховой куртки.
– А ты говори-ил… – протянул Дима, подбирая вещевые мешки. – Хорошо, если никто не заметил, как мы с тобой…
Павел пошутил:
– Сиганули-то? Весь полк наблюдал, как ты сидор свой бросил.
Полк не полк, а командир полка действительно видел: два каких-то летчика во время обстрела метнулись в капонир, хотя можно было укрыться и поближе, за невысокой каменной стеной. И как только Павел и Дима представились Борисову, он с улыбкой спросил:
– Ну что, неласково встречаем? А? Ничего, здесь хоть и холодно, но бывает жарче, чем в Крыму. Наглеет немец. Превосходство пока за ним. Мы стараемся перехитрить умением. Вам придется с азов начинать. Тут ведь не юг, где ни облачка, тут все время сложняк, и, конечно, чтобы умело бить врага, надо быть асом.
– С чего начнем, товарищ командир? – спросил Павел.
– С провозных, – ответил Борисов и зашагал по землянке. Невысокого роста, плотный, словно спрессованный из стальных слитков, командир полка ходил взад-вперед, как маятник, и горячо говорил: – Да, да, с провозных, как школяров, вас будем учить. Прочувствуете машину, ее поведение при маневре, присмотритесь к местности, научитесь маскироваться. Заметили, наши самолеты похожи на тигров. Это камуфляж. Очень хорошо помогает прятаться на фоне сопок и бить врага внезапно, наверняка… – Он сел за стол, закурил, – Ребята у нас хорошие, летают смело, дерутся отважно, не пожалеете, что попали в нашу семью. Качинское окончили? – спросил Борисов Павла.
– Оба оттуда, – улыбнулся Мальцев.
– Хорошее училище, – заметил Борисов. – А потом у Загубисало в эскадрилье были?
– Да, у капитана Загубисало.
– Знаю Кирилла, вместе учились, вместе летали.
– Смелый, – вставил Павел.
– Смелости у него хоть отбавляй, да и с гордецой он. – Борисов взглянул на летчиков, как бы спрашивая: «Разве я не прав?»
Павел и Дима промолчали.
– Итак, друзья, – Борисов встал, – зачисляю вас в первую эскадрилью. Желаю успеха. Подвернется случай – представлю полку.
Мальцев и Соловьев вышли из землянки. В лица ударил морозный воздух.
Павел сказал:
– Вот и начинается наша жизнь сызнова. Слыхал: «Как школяров…»
– А ты что, сразу в бой захотел? – возразил Дима. – Тут ведь Север.
Друзья принялись за дело. Имея уже небольшой фронтовой опыт и совершив здесь несколько контрольных полетов, они вскоре были готовы выполнить и более сложные задания.
Как– то несли боевое дежурство. Дул холодный норд-ост. В ноябре в этих краях хозяйничает полярная ночь. Лишь в середине дня ненадолго она уступает свои права мутноватому рассвету.
Мальцев и Соловьев сидели в самолетах в боевой готовности: машины – с прогретыми моторами, рации включены на прием, колпаки кабин закрыты.
И вот приказ – дежурной паре подняться в воздух; с запада идет группа вражеских самолетов, ее нужно перехватить на дальних рубежах и атаковать.
Взревели моторы, и вскоре два наших самолета скрылись за сопками. Летели на небольшой высоте, маскируясь рельефом местности.
Павел был ведущим. Они, шли почти крыло в крыло. Крупная, затянутая в шлемофон голова Павла послушно поворачивалась то в одну, то в другую сторону: так летчик может держать под наблюдением все сферы предстоящего боя, иначе противник атакует внезапно.
Летели долго. Маневрировали по высоте, делали пологие виражи, чтобы лучше осмотреть местность. Но противника не было видно. Павел уже подумал: не ложная ли тревога, не пора ли просить разрешения возвратиться на аэродром – как вдруг заметил впереди две приближающиеся точки.
– Дима, будь внимателен! – предупредил Павел.– Впереди «мессеры». Слушай, как будем атаковать. Сейчас за мной набирай высоту, зайдем над «мессами», ударим сверху. Ну, действуй!
Соловьев точно выполнил маневр. Машины с ревом круто полезли в бездонное небо. Пробили один, второй ярус облаков. Осмотрелись. «Мессершмитты» как ни в чем не бывало продолжали лететь на восток.
– Прикрой меня, Дима! – скомандовал Мальцев, и его «ястребок» кинулся на ведущий самолет врага. Соловьев пошел на другой. В суровом небе Заполярья разразился жаркий воздушный бой. Самолеты, будто ошалелые, носились над сопками, резко взмывали вверх, с надрывным воем ложились в глубокие виражи. Пулеметные очереди то и дело прошивали воздух сверкающими трассами. Пули, словно разъяренные пчелы, впивались в обшивку фюзеляжей и гасли в них.
Вот Павел вобрал в прицел немца, нажал на гашетку и дал длинную очередь. Трасса пришлась по кабине летчика. «Мессер» задымил, начал терять высоту. Но тут на какой-то миг Дима Соловьев выпустил из поля зрения второго фашиста, и тот, пристроившись в хвост самолета Павла, нанес по нему удар. Мальцев почувствовал, как тупая, обжигающая боль резанула бедро и что-то теплое, липкое засочилось в унту.
– Дима, Дима, где ты? Атакуй «мессера», атакуй! – крикнул Павел и резко подал ручку от себя.
Машина пошла на снижение. Соловьев накинулся на немца, но тот, увернувшись из-под удара, набрал высоту и скрылся в облаках.
Самолет Павла, как раненая птица, кружась и покачивая крыльями, опускался все ниже и ниже. Дима заметил это и стал прикрывать его посадку. Несколько раз пронесся над самолетом Павла, показывая знаками, куда лучше сесть. Мальцев выбрал для посадки озеро, покрытое снегом. Машина проползла несколько десятков метров на брюхе и замерла.
Павел с силой открыл колпак. Свежий ветер ворвался в кабину, а вместе с ветром налетел снежный вихрь. Колпак пришлось закрыть.
Мальцев осмотрел ногу. Попытался подвигать ею, переставить с места на место. Нога не слушалась. Лишь боль пронизывала, казалось, все тело, жгла сердце. Павел достал пакет, кое-как перевязал рану. Боль немного стихла.
Вьюга угомонилась через час. «Можно, наверное, открыть колпак и сориентироваться. Что же с Димой? – гадал Павел.– Ну, конечно же, улетел на аэродром. Сейчас докладывает Борисову, а тот – настоящий батя – пришлет По-2, и вытащат меня отсюда».
Павел хотел было перевалиться через кабину на плоскость крыла, как вдруг услышал громкий собачий лай. В одно мгновение перед Мальцевым выросла клыкастая морда здоровенного дога. Собака с яростью бросилась на фюзеляж самолета и, скользнув по его обшивке, с воем грохнулась на снег. Тотчас же вскочив, дог немного отпрянул назад и снова неистово налетел на приподнявшегося в кабине Павла.
– Прочь! – крикнул Мальцев и выстрелил из пистолета в пасть дога. Тот ткнулся мордой в снег.
«Вот чудо, – подумал Павел, держа пистолет наизготовку. – Откуда взялась тут собака? Может, рядом жилье? Кстати, где я нахожусь? На своей земле или на финской?»
Павел хотел было открыть планшет, чтобы вытащить карту, но морозный воздух разорвал выстрел. Пуля прошла совсем близко, щелкнув об обшивку самолета. Павел взвел пистолет, осмотрелся: метрах в ста, за валуном, мелькнула человеческая фигура. Снова грянул выстрел. Мимо. Павел, собрав силы, рывком перевалился через борт самолета, укрылся за мотором. «Кто же это может быть?» – подумал он, наблюдая, как черная фигура короткими перебежками продвигается к его самолету. Павел выглянул, и. опять блеснула оранжевая вспышка. «Вон оно что, – осенила догадка Павла. – Это же летчик со сбитого мной самолета. Точно. Немцы иногда берут с собой в полеты собак. Так вот он откуда, этот клыкастый дог?»
Мальцев был прав. Действительно, невдалеке виднелся немецкий самолет, уткнувшийся носом в снег. «Ну погоди же, гад, ты у меня сейчас получишь»,– подумал Павел о немце и, выбрав момент, выстрелил. Промах. Еще выстрелил. Фашист продолжал приближаться,– значит, не попал. «Что за черт! – пронеслось в голове.– Надо выждать. Пусть подойдет ближе, и тогда буду бить наверняка».
Чтобы обмануть немца, Павел положил на колпак кабины перчатку. И тут же пуля свистнула над головой. Еще раз высунул перчатку – немец молчал. Павел осторожно поправил перчатку. Фашист «клюнул» на приманку, не выдержал, выстрелил: перчатку будто ветром снесло.
Считая, очевидно, что русский ранен или убит, немец крикнул:
– Эй, Иван, сдавайт!
Павел молчал.
Немец повторил:
– Эй, эй, рус, сдавайт!
Павел притаился. Прошло несколько томительных минут. И вдруг услышал, как зашуршал под ногами немца снег. Второй, третий шаг… Слышно прерывистое, тяжелое дыхание. «Ну, Павел, держись! – Гулко стучит сердце.– Миг, еще миг – и вот он, фашист, перед тобой. Смотри, он уже пригнулся, пролезает под плоскостью самолета… Распрямляется, остервенело дышит почти в лицо тебе… Чего же ты медлишь, Павел?!»
И Мальцев нажимает на крючок пистолета. Осечка!
– Не вышло, рус, не вышло! – захрипел немец и сильно ударил по пистолету Павла. Пистолет отлетел на несколько метров в снег.
Завязалась схватка. В руках немца сверкнуло лезвие финки. Взмах, удар в лицо. Павел падает навзничь. Немец по-кошачьи бросается на Мальцева. Он ловок. Его толстые, как сардельки, пальцы тянутся к шее Павла. Вот он уже крепко сдавил горло, сдавил так, что, кажется, хрустнули хрящи. «Неужели поддашься, Павел? А ну, собери силы и наддай, наддай ему, иначе смерть. Позорная, бесславная…»
Павел согнул здоровую ногу в колене и с силой ударил ею немца в пах. Будто мяч отлетел фашист. Павел тут же метнулся к пистолету, выбросил давший осечку патрон, дослал в ствол новый.
– Получай, гадина! – прохрипел Павел.
Пуля угодила в грудь фашиста. Немец хотел было шагнуть и, неловко развернувшись, мешком осел в снег.
– Вот так-то,– выдохнул Павел и тыльной стороной дрожащей ладони вытер кровь на лице.
Сколько длился этот поединок с немцем, Павел не знал. В схватке он потерял много крови и, как только увидел, что фашист повергнут и недвижно растянулся на снегу, почувствовал: по телу разлилась страшная усталость. Кружилась голова, перед глазами плыли багровые круги. Тошнило. Хотелось спать.
Павел сунул пистолет за пазуху, схватился руками за край кабины, хотел было подняться, чтобы забраться в нее и там поспать, но не смог – обледенелые перчатки скользнули по фюзеляжу, он бессильно сполз на снег. Уткнувшись лицом в воротник реглана, поджав под себя ноги, он тут и уснул.
Проснулся Павел от сильной боли в ноге, от озноба. Открыл глаза и долго не мог сообразить, где он, что с ним случилось. Но постепенно пришел в себя, поднялся. Превозмогая боль, походил вокруг самолета, немного согрелся. Вскарабкался в кабину, взял доппаек, сунул в рот кусочек шоколада, рассовал по карманам галеты.
Взглянул на часы. Они стояли. В схватке пострадал и компас – потерялась стрелка. Подумал: «Ищут или не ищут? Ведь Дима доложил». Посмотрел на самолет: нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы вдохнуть в него жизнь? Нет, невозможно. Немец угодил прямо в бензобак. Еще хорошо, что не вспыхнул, но бензин вытек. Да и когда садился, самолет сильно повредил. Конечно, не взлететь.
Прошло несколько утомительных часов. Над сопками снова повисли снежные облака, И вот уже налетел порывистый ветер, и снег посыпал будто из прорвы. Разыгралась свирепая пурга.
Мальцев сидел в кабине и ждал, когда метель перестанет, чтобы могли за ним прилететь и вызволить из этой ловушки. Как было знать ему, что Борисов, хотя и организовал несколько поисковых групп, но из-за плохой погоды они не могли вылететь. Лишь наземные партии вышли на розыски Мальцева.
А время шло и шло. Ожидания уже казались напрасными. Что делать? Павел решил идти на восток, идти по безлюдной снежной пустыне.
…Павел шел и верил, что идет туда, куда надо. Временами останавливался, ориентировался и опять шагал на восток, к своим. Раненный, полуголодный, он выбирал наиболее отлогие скаты высот, чтобы легче было на них взбираться. Путь был невыносимо тяжел и долог. Десятки часов он находился один на один с белой безбрежностью, а конца пути все не было.
Съел последнюю галету, последнюю дольку шоколада. Внутри горело, словно разожгли там костер. Нестерпимо хотелось пить. Павел глотал снег, чтобы утолить жажду. Не помогало. Впереди, кажется, блеснул ручеек. А может, мираж? Кружится голова. Еле-еле шагают ноги. Стоит присесть на долю секунды – и все, замерзнешь, останешься навечно в снегах Заполярья. Нет, нельзя останавливаться, нельзя садиться…
Павел добрался до ручья, снял перчатки, зачерпнул пригоршню ледяной воды, попил, обмыл лицо, вытер шерстяным шарфом.
«Неужели не ищут? Неужели не ищут?» – в сотый раз терзал себя Павел. И ему тотчас послышался шум самолета. Да, да. Вот он приветливо машет крыльями: крепись, мол, Павел, сейчас сяду. Ну давай же, давай садись… Павел хотел было помахать самолету руками, но пошатнулся, поскользнулся и угодил но пояс в воду. Течение чуть было не подхватило его. К счастью, Павел успел уцепиться за кустарник. С трудом выбрался на берег. Самолет или пролетел, или его совсем и не было. Обозленный на все на свете, Павел поворчал, потом снял унты, вылил воду, разорвал на две части шерстяной шарф, обернул ступни, снова напялил унты.
Что же еще ждет его впереди? Сколько ему еще шагать по тундре? Хоть бы чуточку обогреться…
Опять с отчаянием пробивался в снежной коловерти вперед. Окончательно изнемог и в отчаянном бреду, в горячке, упал у подножия безымянной сопки. «Вот и все, Пашка», – были его последние слова…
Очнулся Павел в госпитале и с ужасом понял, что у него вместо ступней культи. Слезы брызнули из глаз, из груди вырвался истошный вопль:
– Ноги!… Верните мне ноги!…
Рядом сидел человек в белом халате и белом чепчике. Мягко сказал:
– Успокойтесь. Мы сделали все, что могли…
Это был хирург полевого госпиталя Петр Петрович Дмитриев. Он после операции – ампутировал ступни – несколько дней не отходил от Павла.
– «Все, что могли… все, что могли», – с горечью повторял Мальцев. – А найти не могли?… Там… на озере…
– Искали, Павел Сергеевич, искали… Да вот, кажется, и командиры твои заглянули.
Павел открыл воспаленные глаза. Перед ним, возле его ног, стояли командир полка Борисов и парторг Хохлов. Павел попытался улыбнуться, но улыбка не получилась: от сильной боли, полоснувшей лицо, он поморщился.
Борисов взял руку Павла, пожал.
– Спасибо, Павел Сергеевич, за храбрость, за мужество,– тихо сказал он.– Мне все доложил Соловьев. Мы тебя представили к ордену…
– Ребята привет передают,– добавил Хохлов,– желают скорее поправиться.
– Чтобы снова быть вместе и как можно быстрее,– продолжал Борисов.– Как дола-то, неплохо идут у нашего Павла? А, доктор?
– Раз начал бранить докторов,– пошутил Петр Петрович,– значит, скоро потребует выписать или, на худой конец, убежит из госпиталя…
Слушая этот разговор, Павел думал: «Хороший вы народ, друзья мои, но я-то калека».
Борисов и Хохлов на прощанье пожали Павлу руку, поцеловали его в марлевую повязку, опеленавшую изуродованное лицо, и медленно вышли из палаты. Павел грустно посмотрел им вслед. Глаза наполнились слезами: когда он снова увидит этих хороших людей? И увидит ли?…
Нет, напрасно так думал Павел. Пришлось ему встретиться и с Борисовым, и с Хохловым, и с Димой Соловьевым. Встреча эта произошла на том же аэродроме, зажатом с трех сторон каменистыми сопками. Представился гвардии старший лейтенант Мальцев командиру, тот обнял его, расцеловал. А когда оба поуспокоились, Борисов прямо, без обиняков спросил:
– Ну что делать будем, Павел Сергеевич, на капе посидим или?…
Павел зажал под мышкой палку и, вынув из кармана пачку документов, перебирал дрожащими пальцами – искал что-то.
– Ты садись, Павел Сергеевич, садись – удобнее будет и легче,– предложил командир.
Но Павел как будто не слышал Борисова. Он с еще большей сосредоточенностью перелистывал документы и затем, найдя нужную бумагу, протянул командиру.
– И вам надо познакомиться, Иван Филиппович,– сказал Павел Хохлову и присел на краешек самодельной табуретки.
Борисов долго и внимательно читал бумагу. Его лохматые брови то приподнимались от удивления, то хмурились. Наконец с посветлевшим лицом протянул документ Хохлову:
– Прочитай-ка, прочитай, Филиппыч.– Сам резко встал, распростер руки и обхватил Павла. – Узнаю североморца, узнаю! Значит, будешь летать, Павел Сергеевич, будешь! И самолет тебе сделаем – ковер-самолет!… Ну, каков он, наш Мальцев-то, Филиппыч? А? – обратился Борисов к Хохлову и, не дождавшись ответа, воскликнул: – Молодчина ведь!… Свистать всех свободных людей наверх. Сейчас представлять будем Павла Сергеевича. Пусть все знают, каков он, наш Павел Мальцев! А ты, Филиппыч, эту бумагу зачитаешь. Добро?…
Летчики собрались быстро. Многие летали еще вместе с Павлом, учились овладевать сложняком. Среди них был и Дима Соловьев. Он не подошел, а подбежал к Павлу, схватил его за плечи, подтянулся на цыпочках, чмокнул в губы.
– Вернулся, значит. Ну и того… хорошо, значит…– Этими невразумительными словами и кончилось все его красноречие.
Павел заметил, что у Димы нервно задергалась щека.
– Как видишь, Дима, вернулся,– сказал Мальцев и притянул к себе друга.
Вошел командир. Все встали. Борисов шагнул к Павлу, легонько подтолкнул его вперед.
– Бы знаете, кто это? – спросил он у собравшихся.
– Знаем!… – раздалось в ответ.
– Нет, вы не знаете, кто это.
– Ну как же… Да это же Павел… Павел Мальцев…
– Павел, да не тот, – проговорил Борисов. – Перед нами совершенно необыкновенный человек. Он не хочет идти на покой, не хочет даже посидеть на капе, а подавай ему небо. А ну, прочитайте, пожалуйста, Иван Филиппович, документ, чтобы все знали, кто такой Павел Мальцев.
Хохлов вышел на небольшой подмосток, служивший сценой, откашлялся в ладонь, начал читать:
– «Павел Сергеевич Мальцев обратился с рапортом к Председателю Государственного Комитета Обороны товарищу Сталину, в котором просил разрешить ему летать на боевом самолете и уничтожать фашистов в воздухе. Учитывая патриотическое стремление товарища Мальцева сражаться с немецко-фашистскими захватчиками, Председатель ГКО удовлетворил его просьбу, а военно-медицинская комиссия в порядке индивидуальной оценки признала П.С. Мальцева годным к летной работе на всех типах самолетов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления. Направить товарища Мальцева в полк североморских летчиков, в котором он начал боевой путь…»
Летчики, слушая парторга, поглядывали друг на друга, на Павла. Да, это, конечно, здорово: человек без ног – и готов летать.
– В какую эскадрилью тебя зачислить? – спросил Борисов Павла.
– Если можно, в первую, в родную.
– Будь по-твоему,– сказал Борисов.– Командир первой эскадрильи, поставьте на все виды довольствия…
Павел и Дима вечером долго сидели вдвоем в землянке. Говорили и говорили. Дима рассказал, как он тогда прилетел, доложил командиру и тот организовал поиски Павла, как его все же нашли без сознания у подножия одной сопки, как друзья воевали без него, кто убит, кто ранен, кого наградили и кого наказали. А Павел рассказал, как он скитался но госпиталям, тренировался, чтобы встать на ноги, как обивал пороги отдела кадров и медицинской комиссии… И вот получил то, что зачитал Хохлов.
– Если бы не Петр Петрович,– задумчиво сказал Павел,– не летать бы мне.
– А кто это Петр Петрович? – спросил Дима.
– Врач, хирург. Замечательный человек. Оттяпал мне ступни и говорит, что так и было,– Павел невесело улыбнулся.– Вот посмотри,– Он поднял штанины, и Дима увидел два желтых протеза.
Мальцев наклонился, расшнуровал один ботинок, попросил Диму снять. Соловьев осторожно потянул за ботинок. Показалась подернутая красной нежной кожицей культя. Дима зажмурился.
– Павка, да разве ты можешь!… Пожалей себя…– Дима опустился на койку рядом с Павлом, посмотрел на его ногу, лежавшую на заячьей шубке-коврике.– Согласись на капе, Паша. Там легче. А летать… Ну ты же понимаешь, что это значит…
– Брось ныть, Димка! – резко сказал Павел.– Я думал, одобришь, поддержишь, ведь ты считался у нас оптимистом, а ты… Тоже мне друг…
– Паша…
– Ты не первый… Замолчи лучше…
Павел обул ботинок, прошелся по землянке, стукнул палкой по дощатому столу:
– Вот Петр Петрович – молодчина. Не горюй, говорит. Будешь летать. Я тебе сделал надежные ноги. Еще не одного фрица ухлопаешь.– Павел подошел к Диме. – И буду летать! Обязательно!
Опять зашагал по землянке, подошел к окну, взглянул на летное поле. «Ястребки», прижавшись друг к другу, стояли в боевом строю. Они были готовы взмыть в небо.
Павел смотрел в окно и думал, что на одном из таких истребителей скоро взлетит и он, опять почувствует безбрежность неба, которое зовет, манит его, вновь почувствует себя человеком.
– Дима, скажи, а эта, курносенькая, все еще тут? – вдруг спросил Павел, повернувшись к Соловьеву.
– Ты про кого? – озадаченно уставился Дима.
– Будто не знаешь. Ну эта, как ее… блондиночка, курносенькая такая…
– Здесь блондинок и курносеньких много. Недавно опять пополнение прибыло.
– Брось ты, Димка,– хитрить. Такая только одна была. Помнишь, когда мы приехали, она нас встретила? Пигалицей ты ее еще назвал… А я пуговицей…
– Вот и пойми тебя: курносенькая, пигалица, пуговица… Ну имя-то у нее есть или нет? – Дима расхохотался,– Тонька Пожарская, что ли? Здесь, забияка. Ни одного хлопца не подпускает на пушечный выстрел. На каких только к ней виражах не подходили – твердит свое: «Выключи контакт!» Павел улыбнулся:
– А меня подпустит?
– Это тебе виднее. Раз о ней завел разговор, значит, неспроста.
Павел подсел к Диме, обнял его за плечи.
– Знаешь, Шплинт,– вдруг вспомнил он прозвище друга, прилипшее к нему за малый рост,– она хорошая дивчина. Ничего она мне пока доброго не сделала, да а видел я ее всего лишь несколько раз, а вот, поди ж ты, запала тут,– кивнул на свою грудь.– Когда я шел по холодной тундре, почему-то она была рядом со мной. С медицинской сумкой наперевес. В своих кирзовых сапогах, в дубленом полушубке, прыгала с камня на камень и звала меня за собой… И я шел… Когда лежал в госпитале и у меня были тяжелые минуты, она, казалось, садилась на мою кровать, клала руку мне на лоб, успокаивала ласковыми словами, и я засыпал, чтобы назавтра, проснувшись, быть радостным и бодрым… Уже ехал сюда в набитом битком поезде и опять вспомнил эту курносенькую блондинку… Тоню… Скажи, почему бы это? А?
Дима заглянул Павлу в глаза:
– По-моему, Паша, это любовь.
– Ты шутишь или всерьез, Шплинт?
– На полном серьезе.
– Тогда я пошел…
– Куда?
– Хотя пойдем-ка вместе.
– Куда?
– Ты знаешь, где она живет?
– Пожарская?
– Да.
– Все в той же землянке.
– Проводи.
– Сегодня уже поздно. Давай-ка лучше, брат, поспим немного. Неровен час, сыграют тревогу. Хоть несколько дней и не беспокоят фриц, погода видишь какая, но чем черт не шутит!
Павел сдался. Они по-солдатски быстро разделись. Дима помог Павлу снять протезы, заботливо укрыл его одеялом и, сказав: «Спокойной ночи», сам юркнул в постель.
В землянке наступила тишина. Лишь будильник на столике четко отсчитывал секунды, да за окном гудел, посвистывал холодный ветер.
Павел и Дима не спали. Каждый думал о своем. Павел мечтал о том, как он через месяц, а может и меньше, подойдет к истребителю, похлопает его ладонью, сядет в кабину, опробует мотор и… взмоет в воздух. А она, Тоня, белокурая, стройная, улыбнется ему, помашет рукой, пошлет воздушный поцелуй и шепнет: «Возвращайся с победой, и скорее!»
А Дима в это время думал: «Какой же ты непутевый, Пашка. Летать захотел. Ну, посмотрел бы еще раз на свои ноги – обрубки ведь, Мороз по коже пробегает. В самый раз сидеть бы на капе… А Пожарская, видать, глубоко в твое сердце вошла. Не знаю, что ты в ней хорошего нашел… Нет, она, кажется, ничего…»
– Ты говоришь, это любовь, Шплинт? – раздался вдруг в тишине голос Павла, и кровать жалобно заскрипела под его могучим телом.
– А ты все еще не спишь, чертяка? – послышалось в ответ. Дима высунул голову из-под одеяла, приподнялся на локте.
– Нет, сплю, сплю, Шплинт…
И, еще раз повернувшись с боку на бок, Павел захрапел на всю землянку.
