Текст книги "В поисках построения общего языкознания как диалектической системы"
Автор книги: Алексей Лосев
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Это определение мы даем в такой простейшей форме: структура вещи (или чего бы то ни было вообще, например, понятия или суждения, морфемы, лексемы, синтагмы) есть ее единораздельная цельность. Это и не пучок отношений, и не набор отношений, и даже не система отношений, но прежде всего сама картина этих отношений, взятых как целость.
Обычно тут же бьются относительно различия структуры и системы, а также структуры и модели. И действительно, все эти категории не только очень близки одна к другой, но прямо-таки предполагают одна другую и базируются одна на другой. Нам представляется, что структура, система и модель есть в своей основе одно и то же, но только с разным логическим ударением. Одно и то же здесь – единораздельная цельность. Но единораздельная цельность, данная как единство, есть система, а данная как раздельность, есть структура, и данная как цельность, она есть модель.
Четвертая методологическая тенденция фонемных теорий – это функционализм.
а) Всякий, кто даже мало знакомился с фонемной литературой, несомненно, заметил, что термин «функция» употребляется в этой литературе не только чрезвычайно часто, но с каким-то маловыясненным и даже подозрительным значением. Говорится о том, что фонема есть функция звука или, наоборот, что отдельный конкретный звук есть функция фонемы звука. Говорится о том, что и вообще значение звука есть функция звука или что звук есть функция значения звука. Говорится о том или ином утверждении, что его нужно понимать не фактически-описательно, но функционально.
Ясно, что во всех таких выражениях просвечивает какое-то особое учение о функциях, вовсе не то, с которым все знакомы еще из школьной математики. В этой последней всегда говорилось, что функция какой-нибудь исходно взятой величины есть совокупность действий, которые необходимо произвести с данной величиной, причем эта последняя именуется аргументом функции. Но явно не это элементарное представление о функции имеется в виду в обширной фонемной литературе, когда заходит речь о функциях.
И действительно, вся фонемная литература оперирует весьма оригинальным понятием о функции, хотя о философском происхождении этого понятия либо не имеется никакого представления, либо оно имеется, но о нем сознательно умалчивается. Поэтому современному исследователю волей-неволей приходится самому вскрывать это понятие функции, которое пронизывает собою решительно всю фонемную литературу.
б) Скажем сначала о тех философских теориях, в которых понятие функции развивалось независимо от языкознания.
В сущности говоря, это старейший философский термин, восходящий еще к средневековой философии, а также к XVII и XVIII вв. Во второй половине XIX и первой половине XX в. с этим учением связаны имена Ф. Брентано, Г. Уфуэса, Э. Гуссерля и К. Штумпфа[142]142
В краткой форме с этим можно познакомиться в статье: Кунцман А. Психология мышления Ф. Брентано, Г. Уфуэса, Э. Гуссерля и К. Штумпфа // Новые идеи в философии. СПб., 1914. Вып. 16. С. 109 – 155.
[Закрыть]. У этих исследователей термин «функция» заменяется также и другими терминами, как, например, «акт», или «интенция» (имеется в виду направленность сознания на предмет и связанные с этим структурные отношения внутри сознания). Но К. Штумпф прямо противопоставляет психические явления и психические функции, понимая под последними не глобальные психические переживания, взятые в их нерасчлененности, но в их взаимных отношениях, без которых невозможно единство сознания. Особенно тщательно разработал эту теорию функции Э. Гуссерль, но вместо термина «функция» у него фигурирует термин «эйдос», т.е. такая родовая абстракция, которая имеет самостоятельное и положительное значение и дается вполне интуитивно, т.е. без всяких предварительных рассуждений.
Интересно, что в фонемной литературе отнюдь не отсутствуют ссылки на подобного рода философов, но ссылки эти даются бегло и всегда случайно. Так, Н.С. Трубецкой в своих «Основах фонологии» много раз употребляет этот термин и притом в самых разнообразных чисто случайных и фантастических значениях. Однако у Н.С. Трубецкого отнюдь не отсутствуют ссылки на К. Бюлера, но опять-таки не в каком-нибудь принципиальном смысле[143]143
Трубецкой Н.С. Указ. соч. С. 22, 44, 332.
[Закрыть]. А между тем, К. Бюлер как раз относился к тем немецким философам, которые были представителями так называемой Gestaltqualität, т.е. рассуждают о таких оформлениях, которые обладают своим собственным качеством или, как мы бы теперь сказали, своей собственной структурой. Точно так же и P.O. Якобсон ссылается не больше и не меньше, как на самого Гуссерля, и притом не раз[144]144
Якобсон P.O. Избр. работы. М., 1985. С. 58, 143, 174, 301, 303, 385, 406 – 409.
[Закрыть]. Но для тех, кто близко знаком с философией Гуссерля, причисление P.O. Якобсона к школе Гуссерля звучало бы смехотворно.
В немецкой философии, и как раз во времена формирования основ фонологии, появился замечательный труд Э. Кассирера[145]145
Кассирер Э. Понятие субстанции и понятие функции / Пер. Б. Столпнера и П. Юшкевича. СПб., 1912.
[Закрыть]. Здесь давалась максимальная для тех времен разработка теории функции. В противоположность понятию субстанции, т.е. в противоположность глобальной и бесформенной опытной данности, Э. Кассирер выдвигал функцию как систему единораздельных отношений, которая не была просто общим понятием вещи, но была ее смысловым рисунком, к тому же активно оформляющим и всякое наше познавание вещей. Эта философия Э. Кассирера явилась глубоко продуманной системой, которую невозможно обвинять в каких-нибудь нелепостях, обычно возводимых против упора на теорию чистых общностей. Эти функции Кассирера неотрывно связаны с действительностью, обобщением которой они являются, и в состав которой они необходимым образом входят, как равно они неотрывно связаны и с отдельными вещами, на которых осуществляется их смысловая заряженность и которые без этого оставались бы просто непознаваемым бытием, т.е. чем-то бессмысленным[146]146
Там же. С. 16 – 17, 393.
[Закрыть].
Мышление, по словам Э. Кассирера, возможно только как переход от одного момента к другому, т.е. только как различие. Но оно возможно еще и потому, что все различаемые им моменты также и тождественны. Но при этом такое самотождественное различие мышления не остается замкнутым в себе, а проявляется как функция при познавании вещей и их мышлении. Функция эта также различествует в своих отдельных моментах, но всегда тоже является неделимым и самотождественным целым. Поэтому функция есть смысловое становление различно-тождественного мышления, будучи его проявлением вовне, и будучи адекватным осмыслением всякой объективной предметности. Э. Кассирер пишет:
«Тождество, к которому все больше и больше приближается мышление, есть не тождество последних субстанциальных вещей, а тождество функциональных порядков и координаций. Но последние не исключают момента различия и изменения, а лишь в них и с ними приобретают определенность. Многообразие, как таковое, не уничтожается, а ставится лишь многообразие другого измерения: математическое многообразие заменяет в научном объяснении чувственное многообразие. Мысль, следовательно, требует не угашения вообще множества и изменчивости, а овладения ими посредством математической непрерывности законов и форм рядов. Но для установления этой непрерывности мышление нуждается в точке зрения различия не менее, чем в точке зрения тождества, и первая точка зрения, следовательно, также не навязана ему извне, а имеет свое основание в самом характере и самой задаче научного „разума“»[147]147
Там же. С. 420.
[Закрыть].
Функция потому является оформлением объективной действительности, что никакой другой объективной действительности, кроме как функционально оформленной, просто не существует; или, точнее сказать, такая функциональная действительность вполне существует, но, если ее обязательно брать в отрыве от ее функций, она окажется только субстанцией, т.е. чем-то непознаваемым, бессмысленным и потому протестующим против своего же собственного изолированного существования.
Во всей фонемной литературе нет ни намека на имя Э. Кассирера. А тем не менее, если бы фонологи продумали свою теорию фонемы до конца, им волей-неволей пришлось бы солидаризироваться с Э. Кассирером[148]148
Необходимо, впрочем, сказать, что в своей собственной философии языка Э. Кассирер обходился без развитой теории функции, но зато дает развитую теорию языка как выразительной системы. Cassirer Е. Philosophie der symbolischen Formen. I. Teil. Die Sprache. Berlin, 1923.
[Закрыть].
в) Итак, при любых оценках истории фонологии необходимо сказать, что понятие функции везде играет здесь принципиальную роль. Эта роль до того велика, что вся фонология иной раз называется как именно функциональная теория. Яснее всего об этом рассуждает М.В. Панов. Он говорит, что понятие фонемы должно было выдержать проверку как логическую, так и фактическую. А кроме того еще и проверку ее объяснительной силы. Что же такое фонема, выдержавшая эти три проверки? Это та фонема, которую М.В. Панов как раз и называет функциональной. А функциональность эта есть способность выполнять смыслоразличительную роль в пределах единой морфологической позиции. Таким образом, функциональность, вообще говоря, есть смыслоразличительная сила с определенной семантической нагрузкой (в плане отождествления или различения морфем, а также и цельных слов). А это и есть та функция, о которой говорили приведенные у нас выше немецкие философы. Заслуга М.В. Панова, как и других теоретиков фонемы, заключается именно в том, что они не исходили ни из какой философской школы, а шли, так сказать, снизу, т.е. с чисто эмпирического и позитивного уровня. Именно этот уровень и обнаружил для них всю свою несамостоятельность, а это и значит – свою несостоятельность и свою нужду еще и в других уровнях языка, не просто фактических, и даже не фактически-смысловых, но уже чисто смысловых.
Важно также и то, в чем М.В. Панов видит свое отличие от Пражской школы. Ведь по Н.С. Трубецкому, функция тоже есть обобщение отдельных значимых звуковых тенденций (дифференциальных признаков). Но эта обобщенная функция обобщает у Н.С. Трубецкого только те явления звуков, в которых имеется хотя бы один общий фонетический признак. Что же касается М.В. Панова, то его определение функции не есть просто обобщение эмпирически данных родственных звуков, но это особая их сущность, которая уже далеко выходит за пределы отдельных звучаний и определяется той или иной морфной позицией.
Таким образом, функция у М.В. Панова как бы тоже имеет свою собственную субстанцию, как и реальное звучание; но субстанция эта есть субстанция чисто смысловая, неделимая и нерасчленимая, однако в то же самое время играющая роль разделения и расчленения. А это значит, и вообще оформления целого ряда реально звучащих и уже чисто перцептивных звуков[149]149
Панов М.В. Современный русский язык: Фонетика. М., 1979. С. 174 – 194.
[Закрыть].
г) В заключение нашего раздела о фонемном функционализме мы позволим себе кратко сформулировать сущность принципа функции, который фактически всегда использовался самими фонологами, но, судя по обширным материалам прошлого, никогда не формулировался ими философски. При этом мы спешим заверить, что такое отсутствие философии в период зарождения и восхождения фонологии нужно считать явлением не отрицательным, но в высшей степени положительным, поскольку фонологи всегда занимались именно самим языком, а не философией. И если они приходили к тем же выводам, которые мы должны находить в передовых философских теориях, то это свидетельствует только о том, что в своих чисто языковых обобщениях фонологи были на высоте современных научно-философских требований.
Если попытаться дать определение самого принципа фонемной функции, то нужно будет сказать, что она есть смыслоразличительная, т.е. чисто смысловая, данность. Будучи фактически основанной на эмпирических наблюдениях, она, взятая сама по себе, в смысловом отношении вполне самостоятельна. Функция, во-первых, основана сама же на себе, т.е. она самообоснованна. Во-вторых, теория функции делает свои выводы при помощи своих же собственных, т.е. чисто смысловых и вполне имманентных соотношений. Функция, таким образом, не только самообоснованна, но и самодоказательна. И, в-третьих, она не преследует никаких целей, кроме как проявления и выражения самой же себя. Она, следовательно, не только самообоснованна, не только самодоказательна или, вообще говоря, самодеятельна, но и самодовлеюща.
Можно ожидать, какой переполох вызовет такое определение функции среди эмпириков и позитивистов. Но этот переполох объясняется только отсутствием диалектического понимания предмета. Никакая смысловая значимость, никакая умность или сверхумность, никакая идеальность или отрешенность не страшны для диалектики, которая, хотя и различает идею и материю, тем не менее в конечном счете мыслит их как нечто целое и нераздельное.
И если кто станет отрицать такую теорию функции, он должен будет отрицать значение и самой обыкновенной таблицы умножения, которая, хотя и возникла на почве бесконечных фактических обобщений, но фигурирует так, что нет никакой возможности сводить ее на какие-нибудь определенные вещественные данности.
Если мы говорим, что дважды два – четыре, а дважды четыре – восемь, то мы имеем в виду не камни или деревья, не яблоки или карандаши, а делаем эти свои утверждения совершенно независимо ни от каких вещей. Таблице умножения, конечно, нужно еще научиться, и здесь для ребенка большой труд. И тем не менее сама-то таблица умножения в своем смысловом содержании не рождается, не растет, не расцветает, не болеет и не гибнет. И вообще, таблица умножения – вне возраста. А если кто-нибудь скажет, что таблица умножения все-таки основана на вещах, то это вовсе не будет возражением, потому что мы тоже говорим, что таблица умножения основана на вещах. Только при этом мы добавляем еще то, что такая возникающая из вещей таблица умножения никакого отношения по своему смыслу не имеет ни к каким чувственным или нечувственным вещам. А если таблица умножения и всерьез находится в постоянном движении и изменении, как и все вещи, тогда всегда может оказаться, что дважды два не четыре, а пять.
Можно сказать, что отрицающий чисто смысловую значимость функции просто не знает математики и математической механики. Ведь когда математик решает свои сложнейшие уравнения, он ни о какой материи не думает, а старается только соблюдать чисто имманентную взаимозависимость чисел или величин. И тем не менее оказывается, что именно благодаря такого рода «заумным», с точки зрения позитивистов, уравнениям только и можно представить себе движение солнечной системы и, в частности, предсказывать положение тех или других светил в то или иное время с точнейшим указанием соответствующих точек на небесном своде. Кто и здесь станет отрицать объективную значимость чисто смысловых, т.е. чисто идеальных, математических операций, тот, очевидно, вообще принимает идею за какую-то мертвую глыбу и для практики отрицает значение всякой теории. Но практика, лишенная теории, есть анархия, а понимание идеи как мертвой глыбы есть принципиальное отрицание всякой плановости и вообще всякого принципа как руководства к действию.
Поэтому становится вполне понятным, почему фонологи и вообще лингвисты так бесстрашно пользуются терминами «функция» или «функциональный». Тут ведь и бояться нечего. Однако, для этого необходимо иметь кристально ясное мышление. А вот это-то и отсутствует у тех, кто находится под гипнозом фактического нагромождения бесконечных и бессвязных позитивных данных, поневоле вносящих туман в умы.
д) Из лингвистов, которые, хотя и не пользуются философскими теориями функции, но тем не менее в яснейшей форме оперируют этим принципом, мы бы указали, например, на Н.А. Слюсареву, которая не только дает весьма внушительный и полезный исторический обзор функциональных теорий в языкознании, но и различает функционально-когнитивные и функционально-коммуникативные аспекты, где имеется в виду различие языка и речи. Вместе с тем, однако, этот автор в яснейшей форме представляет себе также и вообще единораздельную цельность функции и объективного предмета функции[150]150
Слюсарева Н.А. Проблемы функционального синтаксиса английского языка. M., 1981 (исторической части здесь посвящены с. 38 – 57, разделению двух основных функций 14 – 21, 59 и слитности функционального и семантического в языке воедино – с. 75).
[Закрыть].
Мы бы считали полезным обратить внимание читателя на кандидатскую диссертацию Л.А. Гоготишвили. Здесь тоже дается ясное разграничение функционального и сущностного методов и языкознании, а также обосновывается необходимость их конечного объединения. В связи с этим автор интересно трактует такой термин, как «форма». Среди обычных и некритических пониманий под формой больше всего имеют в виду пространственно-временные формы. Но указанный автор утверждает, что это отнюдь не единственное понимание формы. Свои формы существуют и в чисто семантической области, где вполне ясно намечаются формы чисто смысловые и формы языковые. Языковые формы, не покрывая всей семантической сферы, осуществляют как функцию изоляции, так и функцию закрепления определенного смыслового содержания за конкретным языковым знаком. Вся эта диссертация и посвящена выяснению тех реальных мыслительно-речевых процессов, в которых изолированное и закрепленное языковыми знаками содержание сливается со всей остальной свободной в этом отношении смысловой идеальной сферой[151]151
Гоготишвили Л.А. Опыт построения теории употребления языка. Дис. канд. филол. наук. M., 1984. С. 25 – 28, 49 – 59, 53 – 59, 72 – 191.
[Закрыть]. Мы бы сказали, что работа Л.А. Гоготишвили является весьма полезным образцом такого применения принципа функции, которое без всякого использования каких-нибудь философско-теоретических построений тем не менее оперирует правильным пониманием функции, соответствующим потребностям современной науки.
Тем читателям, которые хотели бы познакомиться с разнообразными пониманиями функции, можно рекомендовать статью Н.Д. Арутюновой[152]152
Арутюнова Н.Д. Функции языка // Русский язык: Энциклопедия. M., 1979. С. 385 – 386.
[Закрыть], где характеризуются такие функции языка, как коммуникативная, репрезентативная, экспрессивная, апеллятивная, а также референтная (номинативная, денотативная, когнитивная), эмотивная, магическая, фатическая, металингвистическая, поэтическая и др. Л.Е. Веденина[153]153
Веденина Л.Г. Основная проблематика французского функционализма // Мамудян М. Лингвистика. М., 1985. С. 5 – 6.
[Закрыть] различает авторов, по которым функция есть внутрисистемное отношение лингвистических единиц, и авторов, у которых функция есть отношение лингвистических систем и их манифестаций внеязыковой реальности. К первым Л.Е. Веденина относит традиционную грамматику, глоссематику и генеративную трансформационную теории, ко вторым – Пражскую школу. Г.В. Воронкова также дает представление о разнообразии современных пониманий функции перечисляя некоторых исторических предшественников[154]154
Воронкова Г.В. Проблемы фонологии. Л., 1981. С. 31 – 33.
[Закрыть].
Изучая все эти бесчисленно разнообразные понимания языковой функции, мы, конечно, получаем огромную пользу. Но не надо забывать только одного: лингвистическая функция не есть просто роль или деятельность того или другого языкового элемента. Т.П. Ломтев прекрасно писал:
«Дифференциальная функция фонемы – это не роль, не назначение фонемы, а сама фонема в одном из ее свойств. Дифференциальная функция данной фонемы есть некоторое множество ее дифференциальных элементов. Множество дифференциальных элементов фонемы формируется при постановке данной фонемы в соответствии с другой фонемой»[155]155
Ломтев Т.П. Общее и русское языкознание. М., 1976. С. 113 – 114.
[Закрыть].
Функция фонемы есть, таким образом, не что иное, как сама эта фонема, но только взятая в аспекте своих смысловых манифестаций.
е) Ко всему предыдущему необходимо добавить, что кроме термина функция в родственном смысле всегда существовали и другие термины, которые не нашли для себя достаточного места в фонологии. Таковы термины: «форма», «акт», «интенция», «энергия» и «энтелехия» в аристотелевском смысле; «идея» и «эйдос» в платонической литературе; а также в чисто феноменологическом смысле у Э. Гуссерля «идеирующая абстракция»; «коммуникация» в смысле Ясперса, «символ»[156]156
Ср.: Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976;
Он же. Знак. Символ. Миф. М., 1982.
[Закрыть], «знак», «герменейя» (истолкование, интерпретация)[157]157
Ср.: Герменевтика, история и современность. М., 1985.
[Закрыть]. Сопоставление терминов «функция», «порождение», «оппозиция», «дистрибуция», а также логическую и математическую природу функции находим у Ю.С. Степанова[158]158
Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975. С. 243 – 301.
[Закрыть].
Из всех такого рода терминов некоторое распространение в фонемной литературе получил термин «модель».
Итак, в пределах четвертой фонемной тенденции фонема есть смысловая функция звука, когда эта функция, во-первых, смысловым образом формирует субстанцию звука, а, во-вторых, сама возникает как смысловой атрибут этой субстанции. Ясно, что так понимаемая функция тоже есть своего рода субстанция, но уже совсем не перцептивная, а исключительно смыслоразличительная, смысловая, сигнификативная.
Пятая тенденция – моделирующая.
а) Именно эта тенденция многими привлекается потому, что ни типическая общность ряда звучаний, ни структурная общность не могут рассматриваться в отрыве от контекстных звучаний. Эта структурная общность определяет собою все характерные для нее частности, является для них моделью, или законом. Такую методологическую тенденцию при построении понятия фонемы можно назвать моделирующей, или – структурно-моделирующей тенденцией. Для диалектики это является простейшим и очевиднейшим фактом: общность и частность исключают всякую малейшую возможность метафизического дуализма, так что общность есть закон для появления индивидуального, его смысловой образец и модель, а все индивидуальное есть только проявление соответствующей общности.
Критику этого антимоделирующего дуализма в отношении теории гиперфонемы в прекрасной и отчетливой форме дает М.В. Панов. Он пишет:
«Когда-то, в 40-е годы, понятие „гиперфонема“ подозревали в том, что оно есть проявление агностицизма в науке: признав, что в слове собака есть гиперфонема |a/o|, мы будто бы утверждаем, что фонемная суть этой единицы непознаваема (ведь мы не можем решить, |а| здесь или |о|). Это обвинение необоснованно. Оно говорит только о философской неосведомленности тех, кто его выдвигает и поддерживает»[159]159
Панов М.В. Современный русский язык: Фонетика. С. 121.
[Закрыть].
Действительно, для подобного рода критиков звуки существуют, а отношения между звуками не существуют и даже непознаваемы, или звуки существуют, а их взаимное влияние не существует, или звуки имеют свой смысл именно как звуков, а самый этот общий смысл звуков и, следовательно, позиционная оригинальность звуков, выходит дело, не существует, бессмысленна, и даже непознаваема. Опровергать подобного рода суждения мы не станем. Тем более потому, что сейчас мы как раз и говорили о существенной связи фонемы и ее аллофонов, когда фонема выступала у нас как моделирующий принцип.
б) Между прочим, имеется одно очевиднейшее доказательство неперцептивного характера фонемы, которая не произносится, но мыслится, и не есть звук в его вещественной данности, но невещественный смысл вещественного звука. Именно, фонеме может соответствовать не только определенного рода позиционное звучание, но и полное отсутствие всякого такого звучания. Когда мы говорим честь, месть, кость, то фонема т представлена здесь вполне чувственно, вполне вещественно, вполне перцептивно. Но когда мы говорим честный, лестный, костный, то в этих случаях мы никакого т здесь не произносим, а произносим чесный, лесный, косный. Спрашивается: неужели в этих случаях т целиком отсутствует? Оно, конечно, здесь присутствует, но присутствует не перцептивно, а сигнификативно. Оно здесь не произносится, но предполагается, мыслится. И это очевидно уже из одного того, что, если бы этот звук целиком отсутствовал и не предполагался даже мысленно, то произношение косный было бы двусмысленно, поскольку здесь предполагается не только кость, но и косность. Другими словами, фонема в данном случае определяет собою не только разные перцептивные звучания тех или иных позиционных аллофонов, но содержит в себе возможность и нулевого звучания[160]160
Весьма ценное рассуждение о «лингвистических нулях» можно найти в кн.: Реформатский А.А. Очерки по фонологии, морфонологии и морфологии. М., 1979. С. 45 – 54.
[Закрыть]. Здесь воочию видно, что фонема, если не целиком, то, во всяком случае, в одном своем аспекте является нулевой значимостью. Но мы уже знаем, что всякая фонема вообще, даже и при наличии соответствующих ей перцептивных аллофонов, все равно в перцептивном смысле есть нуль. Она не просто «есть», но прежде всего «значит», а значение звука само по себе не есть звук, а только его смыслоразличительный признак, его смыслоразличительная значимость.
Итак, в пределах пятой фонемной тенденции фонема есть смысловая модель звука, в конститутивном реализме которой не может быть и тени никакого сомнения[161]161
Прекрасные рассуждения о «реальности модели» можно найти в статье А.А. Реформатского в кн.: Проблемы лингвистической типологии и структуры языка / Под ред. В.С. Храковского. Л., 1977. С. 3 – 10.
[Закрыть].
Шестая тенденция – это общесемантическая.
а) Семантика была и на стадии простой феноменологии звука. Но там ее смыслоразличительная сущность ограничивалась только отдельными звуками. Однако совершенно ясно, что звуки языка – это не просто звуки, но такие звуки, которые сначала что-нибудь различают, а потом и тут же обозначают, но обозначают не только просто самих же себя. Ведь звуки языка и речи обслуживают всю обширную область человеческого общения, всю область разумно-жизненного общения людей. Но тогда звуки отличаются один от другого не просто своими звуковыми качествами, но и своей семантической нагрузкой.
Такая семантическая нагрузка может возникать в результате функционирования целых слогов, или морфов, корней слов, цельных слов и даже грамматических конструкций. Чаще всего говорили о морфологическом смысле звуков. Но, конечно, можно и нужно говорить также и о лексической и грамматической сущности звука. Достаточно указать только на огромную роль междометия в каждом языке. Все эти ах, ох, ух, эх, их, ага, ого, эге, угу, увы, вон, ишь ты, ура, являются, конечно, целыми предложениями и даже больше, чем просто предложениями. Это даже не просто звук, рассматриваемый как звук же, но такой звук, который несет на себе смысл вообще любой семантики, каковая только возможна в языке как орудии человеческого общения. Поэтому не нужно удивляться, если мы будем говорить о морфологической, лексической или предложенческой фонеме. Если всерьез расстаться с абстрактной метафизикой, то для языка и речи, собственно говоря, только такое общесемантическое значение звука и способно удовлетворить реалистически настроенного языковеда.
б) Будет весьма уместно еще раз указать на разницу московского и ленинградского понимания фонемы. Согласно ленинградцам, фонема выполняет лишь смыслоразличительную функцию, но не выполняет смыслообозначительной функции. Другими словами, звук сам по себе не имеет никакого смысла, а только технически различает разные смыслы, заложенные в морфемах. Фонемный состав морфемы, по ленинградцам, может меняться, так как фонема не имеет непосредственного отношения к смыслу морфемы, но лишь к ее техническому различению с другими смыслами. Л.Р. Зиндер так и пишет:
Однако то, что вполне бессмысленно, не может играть какой-нибудь роли в сфере смысла. Поэтому приписывание фонеме каких-либо смыслоразличительных функций либо предполагает, что звук и смысл звука, во-первых, различны, а, во-вторых, тождественны, либо само понятие фонемы будет страдать путаницей или двусмыслицей, т.е. бессмыслицей. Ленинградцы признали, что звук и смысл различны, но не признали, что они в то же время и тождественны, а это и надо считать лингвистическим дуализмом. Согласно же москвичам, фонема выполняет не только смыслоразличительную, но и смыслообозначительную функции, т.е. фонема уже сама по себе у москвичей имеет непосредственное отношение к смыслу, почему для москвичей и имеет столь важное значение тезис, противоположный тезису ленинградцев, о постоянном тождестве фонемного состава морфемы вопреки даже самым неожиданным звуковым модификациям морфемы в речи. Таким образом, москвичи признают не только различие между звуком и смыслом, но одновременно и их тождество, тем самым диалектически преодолевая дуализм ленинградцев.
в) Нетрудно убедиться, что в истории фонологии почти всегда оперировали такими понятиями, как тождество или различие в каком-нибудь одностороннем смысле слова, почти без всякого диалектического понимания единства этих категорий. При этом необходимо сказать, что вопрос о тождестве и различии уже давно потерял характер метафизического дуализма. Т.В. Булыгина пишет:
«Наиболее простым и наиболее общим различием всех мыслимых отношений между различными объектами является противопоставление отношений различия отношениям идентичности или тождества. Известно, однако, что ни различие, ни тождество двух объектов не может быть абсолютным, т.е. совершенно безусловным, с какой бы точки зрения мы эти объекты ни рассматривали»[163]163
Булыгина Т.В. Грамматические оппозиции: (К постановке вопроса) // Исследования по общей теории грамматики. М., 1968. С. 177.
[Закрыть].
С точки зрения В.Б. Касевича[164]164
Касевич В.Б. Фонологические проблемы общего и восточного языкознания. Автореф. дис. … докт. филол. наук. Л., 1981. С. 11.
[Закрыть], такая фундаментальная для многих фонологов категория, как оппозиция, вовсе не есть только различие, но еще и тождество. А о различии говорят здесь только в виду того, что в оппозиции оно прежде всего бросается в глаза. В.А. Виноградов, прекрасно отдавая себе отчет об односторонности выдвигаемого у де Соссюра примата различия, прямо пишет:
Другими словами, вопрос о диалектике тождества и различия как о единстве противоположностей, так или иначе уже давно созревает в современном языкознании.
Чтобы внести ясность в существующий фонологический разнобой, попробуем рассуждать так.
Во-первых, покамест о звуке говорится только с точки зрения его физико-физиолого-психологического рассмотрения, никаких вопросов о тождестве и различии не возникает. Но стоит только задать себе вопрос, что такое звук, то уж тут, на самой примитивной и элементарной ступени науки о языке мучительным образом дает о себе знать проблема тождества и различия. То, что звук что-нибудь значит, уже само по себе свидетельствует о различии звука и значения звука. Следовательно, без категории различия здесь не обойтись. Но остановиться на таком различии никак невозможно. Значение звука обязательно надо в то же самое время отождествлять с самим звуком, чтобы не было непроходимой пропасти между звуком и значением звука. Другими словами, ответить на вопрос о том, что такое данный звук, это уже значит признать и отличие смысла звука от физического звучания, и тождество того и другого, т.е. признать за звуком самотождественное различие.
Во-вторых, однако, это самотождественное различие физической и семантической стороны звука, в свою очередь, может быть выражено как физически, так и семантически. Самотождественное различие звука и его значения, выраженное физически, явно оказывается физической субстанцией речи, т.е. тем, что мы называем аллофонами, а самотождественное различие звука, выраженное не физически, а семантически, т.е. средствами чисто смысловыми и значащими, есть фонема. Поэтому и в фонеме, и в аллофоне одинаково присутствует самотождественное различие звука и значения звука. Но в фонеме оно дано смысловыми средствами, а в аллофоне оно дано материально-физическими средствами.
Поэтому споры о том, где тут различие, и где тождество, основаны только на формально-логической метафизике. Если подходить к этому предмету диалектически, то самотождественное различие материальной и смысловой стороны присутствует здесь решительно везде, так как без этого не существует языка вообще, но только в одном случае оно дает фонему, а в другом случае дает аллофоны.
Так можно было бы говорить о принципиальном характере общесемантической стороны языка и, в частности, фонемы. Речь идет здесь, конечно, не о семантике вообще, но о семантике лингвистической.
г) В заключение раздела о семантике мы хотели бы предложить одну маленькую систему категорий, которая, как она ни предположительна, но все же должна способствовать уяснению всей этой труднейшей области семантического функционирования фонемы. Однако, если читатель захочет всерьез понять эту систему, он должен исходить не из тех разнобойных и противоречивых категорий, которыми изобилует история фонологии, но только из такого понимания этих категорий, которых здесь мы будем придерживаться. Если эти категории везде имеют десятки и сотни разных оттенков, то это обстоятельство делает позволительным и для нас формулировать эти категории так, как нам сейчас представляется целесообразным.
