Текст книги "Война орхидей"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Нет, – сказал Гитис. – До свидания.

– Прощайте, – проговорил Зараев, когда Гитис уже вешал трубку.

Гитис поглядел на часы и сделал третий звонок.

– Да? – сказал охриплый мужской голос.

– Где наша подруга? – спросил Гитис.

– Здесь, рядом, – ответил мужчина.

– Ее подопечный готов к вылету во Франкфурт.

– Хорошо.

Гитис повесил трубку и, поразмышляв секунду, все ли он сделал и сказал, пошел дальше. Он двигался все той же легкой упругой походкой, походкой насмешливого дуэлянта, всегда готового ужалить противника словом, прежде, чем шпагой, чтобы лишить того хладнокровия и молниеносным выпадом нанести точный и коварный удар прямо в сердце...

А в небольшой квартирке на окраине Москвы положил трубку мужчина, с которым говорил Янчаускас. Телефонный аппарат находился на убого обставленной кухне площадью чуть более пяти метров. Пластиковое покрытие кухонного стола было истерто и исцарапано, подвесные шкафчики – ободраны и в их углах обнажалась рыхлая основа ДСП, кафель над мойкой наполовину осыпался, старая газовая плита – вся в копоти. Немногим лучше, надо сказать, обстояло дело и в двух комнатенках, с их выцветшими и облезлыми обоями и самой необходимой мебелью производства семидесятых годов, когда мебель дешевых массовых выпусков уже перестали делать из дерева, но ещё не научились находить красоту в искусственных материалах.

Мужчина посмотрел на женщину, во время короткого разговора не отрывавшую от него задумчивых глаз – женщину, которая нашла его около пяти утра, через ряд подставных телефонных номеров и квартир, и с которой они вели с тех пор нескончаемую беседу. Он рассказал ей то, что не говорил никому, а она слушала и запоминала.

– Ну? – спросила она.

– Курослепов вот-вот клюнет. Ты должна драться из последних сил. Никакого "понарошку", понимаешь?

– Вполне. Ты повторил мне это уже раз десять. Не беспокойся, они дорого заплатят... прежде чем доберутся до цели.

– Лучше бы они добрались до неё уже во Франкфурте.

– Да, конечно, – кивнула она.

– Прости, – он провел рукой по лбу. – Прости, я устал. Может, поэтому и говорю лишнее – без конца талдычу одно и то же.

– Все нормально, – откликнулась она. – Лучше проговорить все мелочи, чем потом обжечься на пустяке.

– Да, на пустяке... Но ты не обожжешься, – он вздохнул, собираясь с силами. – Пора мне делать последний шаг.

В ответ на это она ничего не сказала, и он снял трубку с телефона.

– Алло! – проговорил он, набрав номер. – Курослепов? Твои псы обложили меня со всех сторон, но я все равно до тебя доберусь! Кто говорит? Тот человек, который прислал тебе пленочку. Знаешь, почему? Потому что одна из девочек на этой пленке – моя сестра. Ты умрешь, скотина, но перед смертью тебя ждет ещё несколько сюрпризов. Один из них – в доме напротив твоего, в мезонине. Ах, ты уже нашел? Молодец, умный! Но это тебе не особенно поможет. Я лично сидел за этим оптическим прицелом, если хочешь знать. Улавливаешь? Так вот, поскольку этот Терентьев жарко дышит мне в спину, я сообщаю тебе, что выхожу на финишную прямую. Он несется за мной – а я понесусь за тобой, и я всех опережу! Так что до встречи. Пока.

Беркутов положил трубку.

– Теперь тебе путь открыт, – сказал он. – Повернувшись ко мне лицом, он оголит тебе спину.

Она продолжала молчать.

– Ну! О чем ты думаешь? – поинтересовался он.

Она встала с шаткого табурета и, шагнув ему навстречу, взяла его руки в свои.

– Иди сюда, – спокойно проговорила она.

Он отшатнулся от неё как ошпаренный.

– Нет! Ты соображаешь, что делаешь?

– Вполне, – ответила она, с легким кивком. Она опять подошла вплотную, а ему некуда было пятиться – он оказался зажат в углу, между холодильником и стеной. Ручка холодильника впилась ему под лопатку, но он этого не замечал. А она ловко и деловито стала расстегивать его рубашку, начав с пуговицы под самым воротником.

– Ты пойми... – он задыхался, но не от возбуждения, а от болезненного спазма, перехватившего ему горло. – После того, что произошло... После того, как я столкнулся со всей этой мерзостью... Я не могу... Я два раза пытался остаться с женщиной... И оба раза передо мной вставала моя сестра, садящаяся верхом на Курослепова... И мне начинало казаться, что я превращаюсь в такое же животное, как и он... Мне хотелось раздавить себя, уничтожить... Только я начинал испытывать возбуждение, как мой член... Он начинал казаться мне пиявкой, наливающейся чужой кровью... И все... И всякое возбуждение проходило... Я сбегал, потому что... Потому что я начал понимать, почему церковь говорит про всякий секс как про стыд и грязь... Я больше не хотел вымарываться в этой грязи...

– Я тоже, – сказала она. – Расстегнув предпоследнюю пуговицу и почти обнажив его торс, она легонько провела пальцем по его животу, от пупка вверх. Все его мускулы были напряжены, брюшной пресс казался каменным. – Я тоже... почти не могу. Ты думаешь, кто я? – её голос зазвучал приглушенно и вкрадчиво. – Обыкновенная провинциальная девчонка, воспитанная в "порядочной" семье, в те времена, когда "секса в Советском Союзе не было". У меня в подкорке засело отношение к нему как к чему-то стыдному и недопустимому. Поэтому я и использовала его в своей профессии. Может быть, мне надо было ощутить, что я нарушаю некое абсолютное табу, по сравнению с которым табу на убийство – сущий пустяк. Вспомни: насколько нам вдалбливали про недопустимость "распущенности", настолько же рьяно нам внушали, что убийство убийству – рознь. Что есть высший суд "пролетарской совести", так? Помню, как мне хотелось походить на героинь фильмов и повестей для подростков – на юных "железных" комсомолочек в кожаных куртках, которые без колебаний выхватывают наган, чтобы "пристрелить контру", и при этом – "выше любви"... Ведь все это было, да?.. И эта история, она вызывает во мне такое же омерзение, как в тебе... Но я знаю, что мне нужно это преодолеть... Чтобы жить дальше... Поэтому я прошу тебя – не ради тебя, а ради меня самой... Даже если все это будет чисто механическим, и не доставит удовольствия ни одному из нас... Мне это нужно, чтобы... Выйти из пике, в которое я вошла... Или, скорее, чтобы лопнул какой-то нарыв в душе... Я должна себе доказать, что могу пройти через это... Иначе я сгорю на первом же следующем деле... Понимаешь?

Кажется, он понял. Напряженности в нем стало меньше, он дышал теперь тише и ровней, будто поддавшись гипнотическому обаянию этого приглушенного голоса – даже вне смысла того, что она говорила. При том, что она находила единственные нужные слова...

Она расстегнула пуговицы на рукавах его рубашки, стянула с него рубашку, прижалась к нему, медленно-медленно провела языком по его шее, по его груди, быстро коснувшись обоих сосков, окруженных темными волосками.

– Ты соленый, – совсем тихо, но ещё не шепотом, произнесла она. – Мне хочется слизать тебя до основания, как коровы слизывают соль... Пойдем.

Она повлекла его в комнату, и он, опять-таки, не сопротивлялся.

– Ложись вот так, – велела она.

Он лег на живот, растянулся на широкой кровати. Она стала медленно раздеваться. Когда он пошевелил головой, пытаясь поглядеть, что она делает, она сказала:

– Лежи. И не оглядывайся. Просто лежи, закрыв глаза, и старайся ни о чем не думать.

Он послушно закрыл глаза, хотя ему, опустившему лицо в подушку, и так ничего не было видно.

Раздевшись, она села ему на поясницу и стала медленно массировать его спину, начав с плеч. Ее сильные ловкие пальцы мяли его кожу, проминали мускулы, стараясь нащупать точки наибольшего напряжения – этакие одеревенелые бугорки, которые должны были превратиться в мягкие и эластичные, прежде чем она повернет его лицом к себе. Иногда она приникала к нему, вытягивалась так, чтобы её грудь легко скользила по его спине, иногда опять выпрямлялась, крепче стискивая ноги, чтобы он полнее ощутил её плоть. Она работала вдумчиво и равномерно. Руки двигались сами по себе, а мыслями она была далеко – припоминала услышанное...

– ...Мне надо было найти человека со старинным фолиантом... С фолиантом, посвященным алгебре и астрологии выведения растений, в том числе орхидей... Чтобы вывезти его из Чечни...

– Ты знал, как его искать?

– У меня были некоторые наводки. Но прежде всего мне нужно было уйти в бега, заручившись доверием чеченцев...

– Я так понимаю, тебе это удалось.

– Да. Все произошло даже лучше, чем я надеялся. То есть, не знаю, можно ли говорить про "лучше", после всего, что произошло. То есть, я бы все равно это сделал – и ушел бы в бега, сорвав задание. Я и так его сорвал, в каком-то смысле. Но я не мог иначе.

– То есть? Что произошло?

Он слегка застонал – то ли оттого, что она, припоминая эту часть его рассказа, слишком сильно стиснула его плечи, оставив на них ярко-красные отметины своих пальцев – то ли потому что он припоминал то же самое, синхронно с ней. А ведь для него эти воспоминания были ещё живее и мучительней.

– Я застрелил четырех наших мародеров. То есть... Я ведь и Афганистан прошел, и был в других местах. Когда идет вот такая партизанская война из-под каждого куста, многие звереют, теряют рассудок. Наверно, комплекс затравленного зверя, понимаешь? От постоянного ожидания выстрела в спину пробуждается неуправляемая злоба, желание растерзать, разорвать, причинить боль, выплеснуть все, что накопилось. Такая жестокость, что люди сами потом не верят, будто это были они. Так вот... Я перехватил четырех наших солдат, трех рядовых и сержанта, взявшихся насиловать чеченскую девочку... Лет двенадцати, как моя сестра... Потом оказалось, что сержант велел рядовым делать это – чтобы повязать их круговой порукой... Это было в разрушенной, наполовину сожженной деревне... Мать и дочка были одними из немногих, кто оставался в этих развалинах, прятались там... Сержант уже изнасиловал девочку и велел первому рядовому, наставив на него автомат, снять брюки и начать... Двое других ждали своей очереди... Это было... Лучше не рассказывать, как это выглядело. Я перестрелял их всех. Потом я сказал матери и дочке – девочку качало, и она шла с трудом – что теперь мне хана, к своим возврата нет, и пусть они проводят меня в горы, только подтвердят, что я их спас, чтобы меня не расстреляли по ошибке...

– Разве ты не мог объяснить командованию, за что ты их?.. Тебя бы полностью простили.

– Наверно, мог... Но... Вот он, идеальный повод, который мне велел найти Повар. Хотя, повторяю, я бы пришиб этих подонков, даже если бы не искал повода. У меня в голове все помутилось. На месте этой девочки я увидел мою сестру, так ясно увидел, понимаешь? Если бы я знал, насколько это было... вещее видение, так это называется?

Он поглядел на неё пустым взглядом.

– Я никогда никому не рассказывал о том, что произошло. Даже Повар не знает. Он знает лишь, что я нашел идеальный повод, чтобы войти в доверие к горцам и найти человека с фолиантом. У меня бы язык не повернулся никому рассказывать. Хотя, возможно, он и догадался. По оставшимся трупам можно было вычислить, что произошло, и за что я их... Но ты первая, кому я об этом рассказываю.

Теперь она легонько барабанила ребрами ладоней по его шее и по ложбинке между его лопатками. Взяла его за плечи, потянула вверх. Его позвоночник стал немного податливей. Она словно выбивала и выдавливала из него ядрышко его боли. Ей становилось жарко – и она надеялась, что он ощущает ровный жар её лона, покоившегося у основания холмиков его твердых ягодиц. Наклонившись, она коснулась языком основания его шеи – пощекотала невесомым и быстрым движением, проверяя, насколько он готов. Он попытался втянуть голову в плечи – скорей прячась от себя, чем от её осторожной ласки, и она поняла, что желание закипает в нем помимо его воли: желание, за которое он себя сейчас ненавидит.

– ...А потом, когда я встретился с человеком с фолиантом... Это было нелегко, потому что он прятался... За ним шла настоящая охота... Мне помогли родственники девочки, которую я спас... Я стал их кровным братом, и для меня они были готовы на все... А потом пришли известия из Москвы... Двоюродный брат девочки, ездивший в Москву, чтобы подготовить почву для нашего тайного броска в столицу – промежуточной остановки перед рывком на Запад – привез мне кошмарные известия... Я просил его подкинуть денег моей семье... И он мне рассказал... Что произошло с моей семьей... Моя сестра то ли повесилась, то ли её повесили, после всего, что с ней сделали, мать пьет так, что почти потеряла человеческий облик... И что ко всему этому причастны их одноплеменники, старающиеся подмять под себя всю московскую проституцию... Они – мои враги – стали и их врагами. Тем более, что они были в числе врагов человека с фолиантом – в числе тех, кому было поручено... было выгодно, понимаешь?.. найти его и убить. И тогда я самовольно нарушил ход операции. Человек с фолиантом и остальные согласились со мной. Я честно сказал ему, что мое задание – как можно скорее вывезти его из России, и он должен понимать, какой опасности подвергнется, если согласится ждать – месяц, два, три, сколько будет нужно для моей мести – поэтому, если он скажет хоть слово, я немедленно его переправлю, и вернусь разобраться с собственными делами. Но мне бы хотелось покончить со всем до того, как мы расстанемся – потом мне могут просто не дать этого сделать. Ты ведь знаешь Повара... Он заявил, что не только останется, но и поможет мне в моей мести. И родственники девочки, сопровождавшие нас, сказали то же самое. Мол, если они бросят меня, то это будет для них вечным позором. Так я нарушил приказ Повара и сорвал его планы. А может, и не сорвал. Может, он все просчитал заранее, и задержка человека с фолиантом в Москве была ему на руку... Ведь и тебя он призвал, и того, другого. Мне было отдано распоряжение подыгрывать тому, другому – в обстоятельствах, изменившихся по моей воле и по моей вине...

– "Черному орлу"?

– Да. Он уже один раз разбирался с чеченцами, навык есть...

– Гм... Выходит, это на него я работала тогда, в Берлине... Но я считала его одним из них... И в его кличке есть что-то кавказское.

– Он не имеет к ним никакого отношения. А кличек у него много.

– Твой намек... Он имел какое-нибудь отношение к фильму "Черный орел"?

– Я использовал этот фильм как, так сказать, запасной ключик. Если бы ты не поняла одного намека, то многое сообразила бы, когда тебе на глаза попалась бы кассета. Что она попадется тебе на глаза – я не сомневался. Она сейчас всюду на видных местах – во всех киосках, во всех магазинах видеокассет.

– Мотив желательного сотрудничества КГБ и ЦРУ в аннотации – это, так сказать, случайная шелуха, или тоже конкретный намек?

– А ты как думаешь? Во всяком случае, во Франкфурте я должен был передать моего подопечного с рук на руки человеку, который имеет отношение не к нашим, а к другим спецслужбам. Этот человек и должен был его оберегать и увезти его дальше. Думаю, теперь Черному Орлу поручено то же самое.

– Ты знаешь, кто такой Черный Орел? Я имею в виду, его настоящее имя, какие-то данные его биографии?

– Откуда? Такого знать не положено. Если даже я и встречался с ним, то понятия не имел, что он – это он. Какой-нибудь западный коммерсант, или российский безработный, или вообще что-то очень неожиданное. Меня могли показать ему, для пользы дела. Но это значит только, что он меня всегда узнает... В смысле, что я – это я. А я его – нет.

– Почему вообще ты сообщил мне про Черного Орла – дав понять, что работаешь под ним?

– Ты должна была знать, во что ввязалась. И ты, и я – мы теперь дымовая завеса, понимаешь?

– Понимаю.

– Тогда не спрашивай больше ни о чем.

– Хорошо. Что было потом?

– Потом началась моя охота на Курослепова. Я думаю, вы о многом уже догадались, и догадались правильно. И как погиб Бечтаев, и как я узнал от Моховых, где тайник с пленкой – перед тем, как застрелить этого гада... Ну, и многое другое... Самое важное в другом. Когда Повар сменил мне задание при условии, что я готов буду погибнуть...

Да, Повар все переиграл – и переиграл так изящно, как будто с самого начала ему было нужно именно то, что произошло, а не другое. Он словно рассчитывал на то, что Беркутов "даст сбой" – и не мыслил себе эффектную заключительную развязку без такого своевременного срыва одного из своих лучших исполнителей. Можно было подумать, что... Но нет, даже Повар, пожалуй, на такое не способен.

Беркутов вздрогнул – словно подумав о том же самом – и Богомол медленно повернула его на спину, лицом к себе. Да, его мужская природа брала над ним верх – невзирая на его отчаянное сопротивление. Она встала над ним на четвереньки и осторожно, боясь сделать лишнее движение, опустилась на его твердый "кол", способный "залечить дуплистый ствол", как эта европейская идиома обыграна в "Фаусте". При всей твердости, этот кол вошел в неё легко и плавно – и сразу словно ещё больше разбух, заполняя все пространство, ему предназначенное. Она стала двигаться, так же медленно и аккуратно, как делала все до этого, глядя ему прямо в глаза. Его глаза были пусты – точно так же пусты, как и её собственные. Она умела придать своему взгляду любое выражение, он мог казаться затуманенным страстью, которой она вовсе не испытывала, но сейчас она отбросила все ухищрения и уловки. Вернее, держалась только за одну уловку: предстать такой же опустошенной и совершающей акт отчаяния, а не акт любви и наслаждения, как и Беркутов. Настроившись на его волну, она с поразительной ясностью ощутила, насколько он надломлен, насколько выжжено все внутри у этого человека. Ей стало страшно: она впервые ощутила, что такое иметь дело с настоящим мужчиной – в тот момент, когда от былого мужского величия остается только память, когда человек мерещится себе раздавленным червем. С таким крушением личности она никогда не сталкивалась – потому что никогда не имела дело с личностью, все её жертвы, с которыми она, "по производственной надобности", делила постель, были всего лишь слизняками – она сама их так про себя называла невзирая на все их капиталы, мускулы, пренебрежительное отношение к смерти, особенно чужой... Да, она впервые обладала настоящим мужчиной – и это было совсем иное чувство, несмотря на то, что в данный момент ей принадлежали лишь жалкие крохи... Ей хотелось расшевелить его, срастить сломанный хребет его души, увидеть, как в его глазах пробуждается жизнь – наверно, это было бы совсем упоительно.

Она насела на него чуть покрепче – так, что ей стало немного больно и он глухо застонал. Она закусила губу, чтобы не ответить на его стон своим стоном – ей казалось, что сейчас это может спугнуть тот робкий огонек жизни, который начал разгораться в его глазах. Она наклонилась к нему пониже, чтобы соски её грудей слегка скользили по его груди, и он вдруг вздрогнул, будто ударенный током – так содрогается человек, через которого пропускают ток реаниматоры, чтобы запустить остановившееся сердце, жадно следя при этом за монитором, на котором тонкая ровная нить становится все волнистей и изломанней – да, вот так он весь передернулся, будто получив мощный разряд электричества... И вдруг, одним мощным движением, он перевернул её на спину и сам оказался на ней, и теперь он резкими глубокими толчками входил в нее, а она ощутила странную слабость – слабость, являвшуюся предвестием чего-то, что она никогда прежде не испытывала – и при этом она неотрывно следила за его глазами. Жизнь все больше разгоралась в них, исчезала тоскливая опустошенность, и она поняла, что он становится собой.

И ещё она поняла, что теперь, ожив и перестав существовать только для того, чтобы отомстить и погибнуть, он станет опасен. Обретя былую силу, он может поломать всю игру – игру, так тщательно выстроенную Поваром. Из затравленного циркового слона он превратится в слона дикого и буйного, готового вытаптывать целые деревни, попадающиеся ему на пути. Да, она разбудила в нем прежнего мужчину, дала ему вновь ощутить свою силу – и тем выпустила джина из бутылки. Получалось, она пробудила его для жизни только ради того, чтобы немедленно его остановить. Иначе было нельзя – иначе он всех погубил бы. Но разве то, что он умрет полноценным человеком – это был неё её драгоценный дар? Прощальный дар – единственное, что она могла ему подарить.

Его опять сотрясло, словно ударом тока – и она ощутила в себе его семя, такое жаркое, какое никогда прежде в неё не изливалось. И она сама испытала нечто новое и удивительное – но прежде, чем она осознала эти свои новые ощущения, она сумела, собрав в кулак все силы и волю, нанести резкий точечный удар в его висок – собранными в щепоть и напряженными пальцами – и он, даже не ойкнув, начал оседать и придавил её своей тяжестью.

Она сдвинула с себя безжизненное тело, присела на край кровати и поглядела на того, кому сумела подарить такую блаженную и легкую смерть. Его зрачки уже остекленели и застыли, но в них все равно продолжали светиться сила и радость жизни.

– Удар милосердия, – пробормотала она, обращаясь к этим глазам.

Ей было не по себе. Комната слегка покачивалась и плыла перед ней, и она боялась подняться на ноги. Такое было ощущение, что ноги откажут и она рухнет на пол. Но, все равно, надо встать, пройти в ванную, одеться... Она чувствовала приятное тепло в животе – тепло, не желающее уходить, медленно расползающееся по телу. Это было похоже на чувство сытости, только без тяжести...

Сумочка с её сигаретами осталась на кухне. Она наклонилась к его брюкам, валявшимся возле кровати, достала из них зажигалку и сигареты, жадно закурила. Беркутов курил крепкий, почти горлодерный "Кэмел" без фильтра, к которому она была непривычна, и сама поражалась тому, с каким удовольствием она делает каждую затяжку – ей нравился этот дым, нравилось, что от него её пальцы начинают пахнуть совсем по-мужски – совсем как пальцы Беркутова...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Игорь и Клим сидели на лавочке на Гоголевском бульваре, неподалеку от детской площадки.

– Так что вот, – сказал Игорь. – Шиндина можно списывать в покойники, и теперь надо решить, как обставить это дело лучше для всех. Дать ему погибнуть, сдать его властям или ты просто пустишь слушок, что Шиндин приторговывал малолетками и охота на него идет из-за этого. Тогда перед ним закроется большинство логов, в которых он мог бы отсидеться, и он сам прыгнет в наши руки. Известно, что лучше видеть небо в шашечку, чем не видеть его вообще и никогда... Штука в том, что мне нужны эти головорезы, охотящиеся за Шиндиным. И если бы только мне они были нужны...

Клим задумчиво кивнул.

– Я бы разыграл вариант с запуском слухов. Самый безопасный для всех. Для нас с тобой, я имею в виду. Я запускаю слух, что с Шиндиным ведут войну на истребление за рынок малолеток – на этом рынке такие шакальи законы, что даже наших дрожь берет, хотя наши ребятки, вроде, ко всему приучены и ничем их не испугаешь. И одновременно я через третьи руки подкину Шиндину идейку, что спастись он может за твоей широкой спиной – если, конечно, согласится на определенное сотрудничество в обмен на защиту... Думаю, клюнет и сам к тебе прибежит. Ну, а решит и дальше скрываться – тут ничего не поделаешь, пусть гибнет, дурак. Кидаться в самый пожар, чтобы вытащить за шкирку такого драного кота – это уж извините.

– Так когда мне ждать весточку от тебя? – спросил Игорь.

– Постараюсь, чтобы уже к вечеру была какая-то ясность. А там – как получится. Сам понимаешь, не все от меня зависит...

– Тогда... – начал Игорь. И тут запищал его мобильный телефон. Игорь быстро поднес аппарат к уху. – Алло?

– Игорек? – услышал он взволнованный голос Андрея. – У нас тут тьма-тьмущая событий!.. – и Андрей вкратце проинформировал его о винтовке с оптическим прицелом в окне второго этажа дома напротив и о звонке Беркутова, объявившего Курослепову открытую войну и поклявшегося, что достанет своего врага в ближайшее время.

– Понял... – сказал Игорь. – Сейчас я к вам выезжаю. Перезвоню по пути. Скажи нашему клиенту, у меня для него не менее потрясающие новости!..

– Что-то серьезное? – поинтересовался Клим, когда Игорь отключился от связи.

– У нас не серьезных событий не бывает! – усмехнулся Игорь. Ладненько, буду ждать известий от тебя.

– Бывай! – Клим поднялся с лавочки. – И не обижайся, если вдруг повернется так, что мне сразу придется сдавать Шиндина... ну, в нужный отдел, вместо того, чтобы отправлять к тебе. Это предупреждение я все равно век тебе не забуду.

– Никаких обид! – заверил Игорь. – В таких играх своя шкура всегда должна быть ближе к телу. А потом, и мне ты нужен живым и невредимым – на многие годы вперед.

Они с Климом пошли в разные стороны. Оказавшись за рулем своей машины, Игорь достал мобильный телефон и опять соединился с Андреем.

– Ты, что, не один был? – осведомился Андрей.

– Да, утрясал судьбу нашего четвертого фигуранта, так сказать... Так я не понял, Беркутов представился полным именем или нет?

– Нет. Сказал, пусть наш клиент сам вычислит, кто он такой – или у тебя спросит.

– Ну, и представь его Курослепову во всех регалиях. Имя, фамилия, отчество, послужной список... Но скажи при этом, пусть сразу не дергается Беркутов не главный. Я везу Курослепову имя человека, который стоит над Беркутовым – и который оплачивал всю операцию.

– Кто это?

– Некий любитель орхидей из Чечни. Орхидей и алгебры. Тот самый, которого выследила твоя подруга.

– Ты уверен?..

– На все сто. Очень интересная личность... Тебя что-то смущает?

– Нет, ничего, – Андрей ответил как-то слишком поспешно.

– В общем, ждите меня и пока не рыпайтесь. До скорого.

То, что Андрея что-то смущало, было ясно. А Игорь привык доверять чутью – или, точнее, шахматной интуиции – своего друга. Что настораживало Андрея? То, что Зараева им поднесли как на блюдечке – и, скорей всего, с подачи Повара? У Игоря было мало сомнений, что Гитис действовал по поручению Повара... Но это вполне объяснимо: если для Повара этот Зараев не меньшая головная боль, чем Курослепов, то почему не облегчить задачу, покончив с обоими врагами зараз? Пусть дерутся, пока не угробят друг друга...

Или Андрей разглядел что-то другое? В своем кратком сообщении он успел особо подчеркнуть, что винтовка была нацелена на главную оранжерею. Что ж, самая удобная точка, в которой можно подстрелить Курослепова. Но почему тогда Беркутов не нажал на курок?

Скорей всего, Андрей знает – или догадывается – почему. И эта догадка представляет ему всю ситуацию в новом свете.

Интересно, что же он разглядел?

Может, его смутило то, что винтовку не нашли раньше, хотя, конечно, обшаривали окрестности довольно основательно? Что ж, тогда это может означать, что Беркутов установил винтовку лишь вчера или позавчера – чтобы устроить Курослепову лишнюю встряску. Или, скажем так, лишь вчера или позавчера вновь выставил её на самом виду...

Или Андрея насторожило то, что Беркутов в очередной раз подставил Кибирева – назвавшись владельцу дома, Вешнякову, его именем? То, что вокруг несчастного гинеколога сплетена такая крепкая сеть, что-то да значило. Впрочем, это могло значить лишь то, что Беркутов хотел таким изощренным способом провести через все круги ада ещё одного человека, принявшего участие в издевательствах над его сестрой. Врача, преступившего не только все нормы врачебной этики, но и вообще все законы божеские и человеческие...

То, что Беркутов бросил Курослепову открытый вызов, делало почти невозможным благополучно вызволить Беркутова из всего этого дерьма. И все-таки Игорь постарается – сделает, что может...

Больше Игорю ничего в голову не пришло, и он сосредоточился на дороге, гоня в Баковку на предельной допустимой скорости.

Ему удалось добраться всего за сорок минут. Охрана у ворот поселка уже знала и его, и его автомобиль, и без лишних вопросов поспешила распахнуть ворота, чтобы он мог проехать без задержек.

Как выяснилось, он подоспел как раз вовремя, чтобы не допустить последней стадии допроса с устрашением, который Курослепов устроил Кибиреву, не внемля советам и просьбам Андрея не трогать пока что врача Курослепову надо было хоть к чему-нибудь приложить руки, чтобы не чувствовать себя совсем беспомощным перед лицом надвигающейся на него гибели.

– Как ты познакомился с Беркутовым? – орал он. – Не вздумай мне врать!

– Честное слово... Не знаю я никакого Беркутова!.. – повторял Кибирев, которого извлекли из бильярдной сразу после того, как Хованцев поведал Курослепову, кто его страшный и неуловимый враг и почему он испытывает к Курослепову такую ненависть. Под воздействием первого шока Курослепов и решил действовать круто и решительно.

– Этот гад внаглую пудрит мне мозги! – бросил он Игорю, не успел Игорь войти в дверь. – Но я вытрясу из него все об этой банде, которая меня преследует!

– Оставьте его пока что в покое, – сказал Игорь. – У меня есть более важная информация, которую надо немедленно обсудить.

– Уберите его назад! – велел Курослепов охранникам. – Я займусь им потом... Пошли! – и он провел компаньонов в свой обставленный безделушками кабинетик. – Итак, что ещё стряслось? Кстати, почему вы мне до сих пор не говорили о Беркутове?

– Чтобы добраться до тех, кто стоит у него за спиной, – спокойно ответил Игорь. – Ежику было понятно, что у Беркутова возможности не те, чтобы действовать в одиночку. Значит, его поддерживали какие-то ваши могущественные враги... А если бы вы узнали про Беркутова, вы бы кинулись в погоню за ним, наломали дров и упустили бы более крупную дичь, разве не так? То есть, от главной опасности не избавились бы, потому что эти люди нашли бы ещё сто Беркутовых, обиженных вами и умеющих профессионально убивать. Наша задача в том, чтобы выполоть зло с корнем – и в этом смысле, согласитесь, мы действовали предельно четко и как надо.

– Ну, не держите меня за безмозглого гориллу, – проворчал Курослепов. И резко, без паузы, спросил. – Что это за люди?

– Скажите, вам ничего не говорит такая фамилия – Зараев? – осведомился Игорь.

– Нет... Вроде, нет... – Курослепов нахмурился, напрягая память. – Кто он такой?

– Глава одного из чеченских кланов. Нам ещё не до конца известно, чем этот клан промышляет. По виду, больше похоже на наркотики и на экономические преступления, чем на похищения людей и торговлю оружием. Хотя кто знает... Суть в том, что этот клан решил вас убрать.

– За что? – Курослепов опустился в кресло, его пальцы впились в подлокотники так, что побелели. Он глядел набычась, исподлобья, его глаза налились кровью, словно он готов был сорваться, как пружиной подброшенный, и броситься на неведомого врага. Впрочем, возможно, он был так напряжен не от бешенства, а от измотанности бессонницей и жизнью под постоянным стрессом.