Текст книги "Властелин огня"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Но главное, мои ноги словно приросли к полу. Может, я и убежал бы, но даже не мог шелохнуться.

В чувство меня привел негромкий голос, прозвучавший совсем близко, – голос дяди Коли Мезецкого.

– Ай-я-яй! ..

Я вздрогнул, и меня прошиб холодный пот. Я решил, это Мезецкий обращается ко мне, и сейчас мне влетит по первое число за то, что я подглядывал. В том, что между Мезецким и Ковачем существует таинственная связь (или сговор, как хотите), я давно убедился.

Но Мезецкий меня не заметил. Его «ай-я-яй!» относилось к самому Ковачу.

– Ай-я-яй! – повторил он, подходя совсем близко к невозмутимому гиганту. – Этого еще не хватало! А если бы кто нибудь увидел? Совсем шальные слухи бы пошли. Ты и без того успел дел наворотить, только держись!

– Лучший способ проверить качество стали, – невозмутимо ответил Ковач.

– Понимаю, что для тебя лучший. Но ты все-таки поосторожней. Не приведи Господь ...

– А чего бояться? – возразил Ковач. – Вся наша бригада знает, кто я такой, да и другие сталевары тоже. Постороннему никто и словечком не обмолвится.

– Смотря сколько они предложат, эти «посторонние», сказал дядя Коля. – И журналисты, стоит им что-нибудь про нюхать, отвалят за сенсацию любые деньги. А главное, Варравин никаких средств не пожалеет, чтобы узнать, что же у него за враг такой, срывающий все его планы.

Ковач слегка качнул головой.

– А если даже и выяснит что-то? Обожжется так же, как и остальные обжигались. Ни сталь, ни людей стали я в обиду не дам, тебе это лучше всех известно. Да и не проболтается никто ни за какие деньги. Моя тайна – тайна всех сталеваров, и ни один сталевар за все золото мира ее не продаст ... Ты лучше погляди, какая сталь пошла. Плотная, духовитая! Ее, как горный мед, ложками можно есть.

И когда он это сказал, я тоже обратил внимание, что остывающая сталь очень похожа на мед, густой и сочный. Позже я, вспомнив эти слова Ковача, поразился, что он, всегда говоривший очень коротко и по делу, выдал такое красивое сравнение. До тех пор мне ни разу не приходилось слышать (и, сразу отмечу, после тоже ни разу не пришлось), чтобы Ковач выражался поэтически.

– Не забывай, что и у тебя есть слабое место, – сказал дядя Коля.

– Я не забываю, – ответил Ковач. – Но на то есть Артур. От тех сил он меня всегда со спины прикроет. – Впервые в его ровном голосе почувствовалась какая-то интонация – когда он особо выделил слово «тех». – Артур и во многом другом помощник. Видел бы ты, как он лобовое стекло джипа закрыл, чтобы они затормозили и я успел вовремя ...

Я догадался, что Артур – это черный ворон, о котором рас сказывала Машка.

– А бросить вас, отдать на заклание всяким спекулянтам, я не могу, – продолжал Ковач. – Если бы бросил, то на что бы я вообще был нужен? Ничего, недолго осталось ...

Дядя Коля вздохнул.

– Ладно, я знаю, вмешиваться мне не след. Так, к слову пришлось ... я вот с чем шел-то. Ты ступай домой, как все с обеда вернутся. Надо обозначить, что ты тоже устаешь и иногда должен отсыпаться.

– Так ли уж надо? – спросил Ковач.

– Надо, – твердо сказал Мезецкий. – Поверь мне. Иначе волну ненужных слухов мы не загасим.

– Хорошо, – согласился Ковач. – Сколько мне дома пробыть?

– Да хоть несколько часов. А еще лучше – до завтрашнего утра.

– Уйду через час. Завтра к семи утра вернусь, – решил Ковач. Он окинул взглядом цех. – До завтрашнего утра никаких проблем не будет.

– Вот и славненько! – И дядя Коля Мезецкий ушел.

Я подождал, пока он скроется, а Ковач отвернется, и бочком, бочком, на цыпочках выскользнул из цеха.

Только на улице я смог перевести дух. И задумался, что же мне делать.

После подслушанного разговора стало ясно, что с моей стороны будет глупо и смешно предупреждать Ковача об опасности, с которой он может не справиться, и просить его быть поосторожней. Он знает, что делает, и если уж Мезецкий с ним соглашается ... в то же время мое желание предупредить Ковача об опасности – удобный повод его навестить и, завязав с ним разговор, попробовать выудить хоть частичку его тайны. Он сказал, что уйдет к себе, в «инженерный дом», через час. Вот и отлично! Часа через два-три я и отправлюсь к нему в гости, а пока пойду пообедаю.

В итоге я пошел к Ковачу не через три часа, а намного поз же, я пообедал, сделал все уроки, и с Лохмачом погулял, да и по дому работа нашлась. Было около девяти вечера, когда я оделся и тихо выскользнул за дверь.

Я шел по нашим тихим улицам и обдумывал, с чего мне лучше начать разговор с таинственным сталеваром. И опять был чудесный морозный вечер – зима в этом году баловала нас ровной и приятной погодой, без оттепельной слякоти и жутких буранов и вьюг, когда на улицу носа не высунешь. Морозы стояли крепкие, здоровые, «румяные морозы», как называла их бабушка. Солнце светило в чистом небе каждый день, снег на солнце искрился, а ночью посверкивал от звезд и фонарей, и оставался таким же чистым, как небо, всю зиму.

Так и не придумав, как начать разговор, я решил: как получится, а там посмотрим.

Я подошел к «инженерному дому». На первом этаже, в квартире Ковача, горел свет. Поднявшись по трем ступенькам крыльца, отремонтированным как раз нашими досками, я вошел в подъезд, где теперь горела лампочка, и уже собрался было постучать в дверь квартиры, как она открылась от одного моего прикосновения. Оказывается, дверь была не заперта. Мне даже показалось, что я ее и не касался, она сама распахнулась передо мной, приглашая войти.

И я вошел, притворив дверь, невольно ступая тихо-тихо, на цыпочках. Подойдя к чуть приоткрытой двери комнаты, я заглянул в щелку.

Ковач сидел за столом совершенно неподвижно, вытянув на столе руки. Его можно было принять за выключенного робота, какими их изображают в фантастических боевиках.

Я застыл на месте. Мне стало боязно открыть дверь и войти. Ковач шевельнулся. Я уже хотел толкнуть дверь и сказать ему, что я здесь, но он сделал такое, что я опять застыл на месте.

Не поворачивая головы, он протянул правую руку и взял с подоконника старые дверные петли, лежавшие там с того дня, когда квартиру отремонтировали, заменив их на новые. Взвесив эти три петли в ладонях, Ковач начал лепить из них совсем как мы лепим снежок.

Через несколько мгновений на столе оказался стальной шар, весь сверкающий, как будто отполированный его ладонями. У шара были три ножки, по нему струились какие-то узоры, и я не сразу разглядел, что они складываются в очертания континентов, и что сам шар – это маленький красивый глобус.

Хотите верьте, хотите нет, но мне стало неловко. Получалось, что я все время подглядываю и подслушиваю за Ковачем, и хотя моей вины в этом, если честно, не было, просто так складывались обстоятельства, но я все равно почувствовал себя подлым шпионом. И мне очень не хотелось, чтобы и сейчас вышло так, будто я что-то тайком подглядел.

Вообще-то, если бы это был человек, который мне не нравился, то я следил бы за ним безо всяких угрызений совести. Мне стало не по себе от мысли, что я вечно слежу за другом, слежу так, будто подозреваю его в чем-то.

И я кашлянул, чтобы Ковач услышал, что я здесь, и понял заодно, что я все видел. Когда он повернул голову, я сказал:

– Здорово!

Он совершенно спокойно пригласил:

– Заходи.

Я зашел, сел напротив него и стал рассматривать глобус.

Вблизи я заметил, что в глобусе сверху есть щель для монет значит, он пустотелый, это копилка.

– А как же его открывать, когда монетки накопятся? – спросил я.

– Он сам откроется, – сказал Ковач.

– Да ну?

Ковач кивнул и, ничего больше не объясняя, протянул мне глобус-копилку.

– Это тебе.

– Спасибо, – поблагодарил я.

Уже потом я разобрался, в чем там было дело. Когда монетки доходили почти до верха, очередная опущенная монетка надавливала на пружинный запор, расположенный на самом верху, почти у прорези, и глобус распахивался. Монетки нужно было выгрести и снова закрыть глобус. Однако снаружи открыть его было уже нельзя, приходилось ждать, пока вновь не наберется достаточно монеток, чтобы надавить на запорчик. Никакого волшебства, хитроумная конструкция. Ковач мог бы сразу объяснить мне, в чем там дело, но он же не любил ни чего объяснять, из него каждое слово надо было вытаскивать чуть ли не клещами.

Я еще думал потом: может, мне померещилось, что Ковач слепил глобус-копилку из старых дверных петель? Может, на Подоконнике лежали не петли, а почти готовый глобус, и Ковач взял его, чтобы кое-что доделать ... А может, он заметил меня – и подшутил надо мной. Зная, что я за ним наблюдаю, он взял петли и, сделав вид, будто разминает их и лепит из них что-то, незаметно подменил их глобусом.

Да, вполне могло быть ... Но такой розыгрыш, мне кажется, был не в характере Ковача. И потом, с металлом он действительно мог сделать все, и чудеса творил, сами уже знаете, еще похлеще, чем лепить из стали, как из пластилина. И я не сомневаюсь, что этот глобус – одно из его чудес, причем не самых крупных.

– Я действительно очень рад, – сказал я. – Копилка просто замечательная, но главное, что это подарок от тебя.

Мне показалось, в лице Ковача что-то дрогнуло.

– Но я и о другом поговорить хотел ... – сказал я.

Он молча на меня посмотрел.

– Понимаешь ... – я искал нужные слова. – Вот ты запретил мне упоминать о том, что я был на шоссе, когда ты спасал Машку. И вообще говорить, что мне что-то известно, чтобы бандиты мной не заинтересовались. А сам ты – будто напоказ твердишь, что готов опознать и тех, кто был во второй машине, и что, вообще, ты очень многое успел увидеть и запомнить. Я понимаю, ты хочешь самых главных из норы выманить, но ... – я совсем сбился.

– Ты за меня боишься? – спросил Ковач.

– Немножко боюсь, – сказал я. – Я понимаю, ты с ними справишься, но как подумаю, что ты самого Варравина взялся разозлить – а ведь за ним и миллиарды долларов, и тысячи людей, и что угодно к его услугам, он даже атомную бомбу может купить, чтобы сбросить ее на тебя ... Ты же хочешь драться с асфальтовым катком величиной с пятиэтажный дом. Разве нет?

– Нет, – спокойно ответил Ковач.

– Но как же ... – начал я.

Ковач поднял руку, останавливая меня, и поглядел на окно.

Я тоже повернул голову. На окне с внешней стороны сидел огромный черный ворон.

– Ой! .. Это твой ручной ворон? – спросил я. Ковач чуточку подумал, прежде чем ответить: – Почти ручной.

– А как его зовут?

– Артур, – ответил Ковач.

Ворон расправил крылья, изогнул шею и, балансируя на обледенелом краю оконной рамы, что-то хрипло крикнул сквозь двойные зимние стекла.

Ковач резко встал.

– Уходи! – сказал он. – Уходи немедленно!

– Но я ...

Он сунул мне в руки глобус.

– Беги отсюда! То, что здесь будет, тебя не касается!

Я увидел выражение его лица и испугался. Мне стало ясно: сейчас произойдет нечто такое, при чем я присутствовать не должен.

– Все равно я с тобой! – сказал я. – Если что, можешь на меня положиться! И спасибо за подарок!

Ковач кивнул:

– Беги!

И я побежал. Опрометью выскочив из дома, я отбежал от него метров на сто. Потом остановился отдышаться, и страх начал проходить. Меня одолело любопытство. Я тихо-тихо, держась в тени забора, вернулся назад и спрятался за ветхим сарайчиком напротив «инженерного дома».

И почти сразу услышал, как где-то неподалеку тормозят два или три автомобиля.

Я ждал.

Минут через десять вокруг «инженерного дома» почти бесшумно задвигались тени.

– Давайте! – донесся до меня через еще какое-то время голос. – Давайте, живее! ..

– А он там? – спросил другой голос.

– Там, там, в окно его видно, как он за столом сидит ...

– Окно-то прикрыли?

– Разумеется.

Внутри у меня все похолодело. Я ждал, что сейчас начнется стрельба, но никакой стрельбы не было. Зато возле входной двери послышался стук, похожий на стук молотков, а затем что-то увесистое бухнулось на ступеньки крыльца.

«Что же они делают?» – гадал я.

Может, я и понял бы, но вдруг ощутил резкий толчок в спину – будто воздух сгустился и пытался выпихнуть меня из-за сарая.

Я ухватился за доски и оглянулся ...

Говорят, «волосы встали дыбом». Вот у меня, наверное, так и произошло. Во всяком случае, я почувствовал, как они шевелятся.

Надо мной нависал огромный чернобородый мужик, в старинном кафтане, с саблей у пояса.

– Давай, давай, беги к ним! – гудел он.

Мужик не произносил эти слова так, как обычно произносим мы. Его губы оставались неподвижны, а слова словно рождались в воздухе, но я слышал их абсолютно четко.

Я стиснул зубы, чтоб не закричать. Не хватало еще, чтобы я выдал себя перед теми, кто суетится вокруг дома.

– Беги к ним, сынок, беги! – задребезжал другой голос, надтреснутый и мерзкий.

Рядом с чернобородым мужиком возник другой, небольшой и скрюченный. За ухом у него торчало гусиное перо, а лицо, и без того уродливое, казалось еще страшнее: его нос был зверски изуродован, и вместо ноздрей виднелись две огромные дыры.

– Беги к ним, кому говорят! – повторил он.

На меня опять что-то надавило с жуткой силой. Вроде бы мужики почти не шевелились, они колыхались в воздухе, а сам воздух меня толкал, как толкает в спину ураганный ветер. Я еле цеплялся за доски и чувствовал, что долго не продержусь.

А рядом с первыми двумя возникали все новые и новые фигуры и рожи, одна другой страшнее, и все – в старинных одеждах ...

– Беги к ним! – громыхал чернобородый.

– Нажмите на него крепче! – дребезжал скрюченный.

Они все вместе стали наваливаться на меня, и я понял, что мне конец ...

Неожиданно огромная черная тень будто рухнула с неба. Это был ворон Ковача. И стоило ему появиться среди призраков, как они сразу рассеялись.

Я с облегчением перевел дух. Ворон, сделав свое дело, взмыл в ночное небо и исчез. Я осторожно выглянул из-за сарая.

Пока я воевал с призраками, тени закончили свою работу.

– Давай! И отбегай! – скомандовала одна из теней. Заплясали язычки пламени, тени побежали прочь от дома, а потом ночь будто взорвалась – так полыхнуло со всех сторон пламя, охватывая «инженерный дом» от фундамента до крыши и в пламени этом не было ни единого просвета!

Где-то вдали, на одной из соседних улиц, отчаянно закричал какой-то мужчина, потом послышался женский визг.

Я смотрел, оцепенев. Теперь я понял, что делали эти тени.

Они со всех сторон обливали дом бензином или керосином, а может, и подкладывали еще что-то ... По тому, с какой яростью пламя бушевало под каждым окном, охватывая оконные проемы, было похоже, что под окнами и на окнах было что-то такое, что мешало выбраться из дома.

Я не знал, что делать. Пытаться загасить пожар нечего было и думать, но даже взломать заколоченную (теперь я понимал, что она заколочена) дверь или освободить одно из полыхающих окон, чтобы через это окно можно было вылезти, у меня бы не получилось.

Все больше слышалось криков и воплей с соседних улиц, и у дома стала собираться толпа, люди боялись близко подходить к огню, а потом весь шум перекрыли сирены пожарных машин.

Машины резко тормозили у дома, пожарники выскакивали, разматывали шланги, готовили свои ломики, топорики и лестницы. Не успели они направить шланги на горящий дом, как крыша затрещала и начала проседать. Сквозь нее прорвался столб дыма и искр, пламя устремилось к небу, и весь дом превратился в огромный факел.

Пожарники кричали, чтобы народ отошел подальше. На конец заработали шланги, но толку от них было мало. Правда, пламя на окнах они кое-где сбили, но все уже выгорело до та кой степени, что огонь начинал угасать сам по себе.

Опять послышался треск. Это пылала стена фасада. Разлеталась деревянная обшивка, обнажались скрытые ею старые бревна, тоже охваченные пламенем. И вдруг бревна затрещали как-то иначе – в их треске появился другой звук, что ли, если можно так выразиться. Потом они разошлись, будто разбитые могучим ударом, в стене образовалась брешь, словно пробитая тараном, во все стороны полетели крупные щепки, и на фоне пламени возникла мощная фигура ...

Толпа ахнула и отпрянула назад. Пожарники оцепенели. Ковач спокойно вышел из бреши, которую он сам себе и пробил своими стальными кулаками, прошел метров десять, остановился и оглянулся на полыхающий дом.

Дом, словно под его взглядом, вздрогнул и совсем обрушился.

Я больше не выдержал.

– Жив! – закричал я, выскакивая из своего укрытия и кидаясь к Ковачу. – Жив!

– Жив, – подтвердил Ковач.

Он наклонился, взял пригоршню чистого снега и стал снегом стирать следы копоти с лица и рук.

Мы услышали звук затормозившей машины. Это на своей директорской «вольво» подъехал Машкин отец.

– Слава богу, уцелел! – кинулся он к Ковачу. – как только мне позвонили, я сразу помчался! .. Но как же они ... как же ты ...

– Все хорошо, – сказал Ковач, выпрямляясь. И мне показалось, что в его взгляде промелькнуло нечто, похожее на лукавство. – Но теперь, я думаю, вы согласитесь, что мне безопаснее жить на заводе и ночевать прямо в цехе ...

– Да, конечно, конечно, – забормотал Сапаков. Кто-то положил руку мне на плечо. Я оглянулся.

Это был мой отец. И рядом с ним – дядя Коля Мезецкий. – Ты что здесь делаешь? Тебе давно спать пора!

– Он молодец, – сказал Ковач и поглядел на меня. – Но все равно ступай спать.

Я пошел домой, и состояние у меня было – сами можете себе представить, какое. Я был и возбужден, и потрясен, и напуган, и обрадован, и думал, что я всю ночь не смогу уснуть.

Но я заснул. И заснул очень быстро. Заснул, поставив на полочку возле самой кровати стальной глобус-копилку.

Глава шестая ПРИЗРАКИ ПРОШЛОГО

На следующий день в школе Яков Никодимович после своего урока сказал мне:

– Найденов, задержись на секунду.

Я остался, и Яков Никодимович, подождав, пока все выйдут, спросил:

– Ты был свидетелем пожара, да?

Я кивнул.

– Расскажи мне все, что видел. Я запишу. Это очень важно. Но это можно сделать и чуть попозже. А сейчас я хотел спросить у тебя, не хочешь ли вечерком прогуляться к одному человеку.

– Вы нашли того, кто может что-то знать ... ну, о тех, прошлых Ковачах?

– Похоже, нашел, – усмехнулся он как-то криво. – Видишь, мне почти месяц понадобился, чтобы зацепить хоть какую-то ниточку. Все, кто может помнить те времена, отнекиваются и отговариваются ...

– А кто этот человек?

– Он довольно долго был пациентом психиатрической больницы, – сообщил Яков Никодимович.

– Он ... не того, не буйный? – немного испугался я.

– Был бы буйным, его бы не выпустили. Сейчас он старик, на пенсии. Немного не в себе, конечно ... Но, похоже, только псих и отважится рассказать о событиях тех лет. Может, и мы тогда разберемся, что в них такого страшного.

– Конечно, я пойду! – сказал я.

– Тогда в шесть часов подходи ко мне, а уже от меня двинемся дальше.

– Обязательно!

Он отпустил меня, и я побежал на перемену.

– Что ему было надо? – спросили Борька с Васькой.

– Да так. В очередной раз насчет своего краеведческого музея, не хочу ли я чем-нибудь помочь. Ему мой домашний реферат по истории родного края понравился.

Раньше у меня никогда не было секретов от друзей. Но сей час что-то нашептало мне, что нынешнее дело – совсем особенное, и чем меньше народу будет о нем знать, тем лучше.

Сам я был заинтригован, как говорится, по самую макушку и ровно в шесть часов вечера был у Якова Никодимовича.

Мы сели в автобус и проехали остановок пять, до кварталов блочных домов на северо-востоке. Дома были разные. Пятиэтажки – постарше, семи– и восьмиэтажные – поновее. Яков Никодимович сверился с адресом на бумажке, мы нашли нужный дом и подъезд и поднялись на лифте на шестой этаж.

Яков Никодимович позвонил в дверь.

– Кто там? – прозвучал надтреснутый старческий голос.

– Здравствуйте, Александр Степанович, – сказал Яков Никодимович. – Это я, Плотогонов, от краеведческого музея. Я вам звонил.

Дверь приоткрьтась. Выглянул довольно ветхий старик. – Плотогонов, говорите? А это кто?

– А это – мой ученик. Ему тоже будет интересно вас послушать. Петя, познакомься с Александром Степановичем Рахмоновым.

– Здравствуйте, – сказал я. – Добрый вечер.

– Добрый, коль не шутите, – отозвался Александр Степанович. Он распахнул дверь. – Заходите.

Мы вошли. Еще на лестничной клетке я уловил кошачий запах, из приоткрытой двери им повеяло сильнее, а в прихожей он стал довольно резким.

– У меня три кошки, – сразу объяснил Александр Степанович. – Единственные, можно сказать, родные существа. Все волнуюсь, что с ними будет, когда меня не станет. Правда, соседи у меня хорошие, обещали приглядеть, если что, но все равно, знаете ... Да что это я все о своем и о своем. Проходите.

Мы прошли в комнату, где сразу увидели всех трех кошек.

Одна устроилась на подоконнике, возле батареи, вторая – в углу дивана, а третья – под телевизионным столиком. И вся троица предпочитала наблюдать за нами издали, не пытаясь познакомиться поближе.

Александр Степанович жестом пригласил нас сесть за круглый стол посередине комнаты, сел сам и спросил:

– Так что вы хотели узнать?

– Нас интересует та история, из-за которой вы впервые попали в больницу, – сказал Яков Никодимович. – Это было в конце сорок шестого года?

Александр Степанович помрачнел.

– Ту историю я вспоминать не желаю ... Да и не могу.

– Почему? – спросил Яков Никодимович.

– Опасно это, – ответил старик.

– Неужели до сих пор опасно? – мягко проговорил Яков Никодимович. – Столько лет прошло ...

– Прошло-то прошло, да все эти года вот тут сидят! – Старик похлопал себя по затылку. – Лечили меня из-за этой истории, чуть не залечили, и подписку я давал, что все осознал и никому ничего рассказывать не буду ... Не буду, в смысле, смущать людей своими фантазиями. На веки вечные подписался.

– Все же переменилось, – сказал Яков Никодимович. – Можно сказать, в другой стране живем. Теперь, пожалуйста, можно спокойно рассказывать обо всем, что запрещалось раньше. Все подписки отменены.

– А государственная тайна? – возразил Александр Степанович. – Я же и за государственную тайну расписывался. Нет, мил человек, не искушай меня, я новых неприятностей под самый конец жизни не хочу. Если только с этим пришли, так лучше уходите подобру-поздорову.

– Вы знаете, что на металлургическом комбинате появился человек по имени Александр Ковач? – спросил Яков Никодимович.

– Как не знать! Слухом земля полнится. Так и подмывает меня сходить и поглядеть на этого Ковача, тот или не тот. Но боязно.

– От чего же боязно? – поинтересовался Яков Никодимович.

– А от того, – старик не выдержал, прорвало его, – что я сам видел, как этот Ковач ... То есть тот Ковач, но это неважно! Как он исчез, в печи исчез, в расплавленном огненном металле! Будто нырнул, без вопля и без всяких примет, что живая плоть сгорает! Одному из наших вообще стало плохо ... Да это же и представить себе нельзя, чтобы человек по доброй воле кинулся в адову реку! Лучше хоть с голоду загнуться, хоть в лагерях, хоть пулю получить ... А пули-то от него отскакивали! Нам говорили, будто это мы плохо стреляли, мимо! Стрелять то мы умели! Правду, видно, тогдашние старики доказывали, что и не человек это вовсе был! .. А может, и тот профессор был прав, что меня от больниц избавил ... – задумчиво добавил Александр Степанович. И, не дожидаясь наших вопросов, продолжил: – Нас тогда всех троих, кого послали арестовывать Ковача, в дурдом отправили. Ну, понятное дело, когда начальству докладывают, что арестовать шпиона не удалось, потому как он сперва приказу «без сопротивления сдаться» не подчиняется, потом от него пули отскакивают, а под конец он в кипящем металле исчезает ровно в доме родном, – так начальство только одно решить может: у всех мозги набекрень, после того, как увидели, какую лютую смерть человек принял! Свидетелями-то были сами сталевары! Но все, кто тогда присутствовал в цехе, стали отнекиваться: мол, ничего не видели, ничего не знаем, ваши люди хотели арестовать Ковача – это да, а стреляли или нет, мы разобрать не могли, слишком шумно было в цехе. А куда Ковач делся, мы не видели. Он, мол, на рабочей площадке мартена в тот момент только один и был, может, и свалился в металл, но мы о том свидетельствовать не можем, потому как не перед нашими глазами это происходило. А Челобитьев, он вообще высказался в том смысле, что, мол, может, они его и подстрелили, и он уже мертвым в металл свалился. Как же, мертвым! ..

– Но, может, так оно и было? – осторожно предположил Яков Никодимович. – Это же самое вероятное и естественное объяснение, оно все загадки убирает.

– Ну уж нет, вы мне не рассказывайте! – отозвался Александр Степанович. – Как будто мы отличить не могли, подстрелили его или нет. И главное, сталевары врали все, они там были ,отлично все видели ... Только, естественно, убедить начальство, а потом психиатров, что сталевары врут хором, потому как сговорились все, мы никак не могли, все получалось против нас. И этот Челобитьев ... Он-то зачем со своими версиями полез? Да у него самого рыло в пуху было .Недаром, получается, на него старики указывали, что он – причина всему. И взять его в оборот нельзя было: знатный сталевар, орденоносец.

Александр Степанович помолчал немного, чтобы перевести дух, потом продолжил:

– Ну вот, много лет ничего никому не говорил, а перед вами разговорился. А ведь взяла с меня тогда подписку комиссия, во главе с профессором, а то и академиком ... Там, значится, как получилось-то? – Он заговорил медленней и спокойней. – Я самый молодой был из всех троих. И в «органы» идти не собирался, меня туда направили в приказном порядке, как тогда водилось, когда в начале сорок шестого из армии демобилизовали. Ну, мое дело маленькое, пошел служить. Для меня это всего-то третий выезд на арест был, я больше в карауле стоял. Ну а кончилось тем, что нас на лечение поместили. И вот проходит год, другой, то я в больничной палате кукую, то меня выпускают. А потом врач вызывает и говорит: «Тебя комиссия из Москвы видеть хочет». Ну ведут меня на эту комиссию. Все ученые сидят, а посередине – профессор-академик, с бородкой клинышком и в очках, все как положено. И он мне, значит, говорит: «Установили мы, что с вами вышла промашка. Дело в том, что мы проводили строго секретный опыт: создали механического сталевара, чтобы он, значит, работал без усталости и без сбоев. А как его срок службы выйдет, чтобы он сам себя и переплавил в тот металл, из которого сделан. И получилось так, что самоуничтожился он на ваших глазах, а вам, естественно, никто не поверил ... » – «Так, получается, я здоров?» спрашиваю. «Здоровы, здоровы, – кивает профессор. – Только одно вот ... Распишитесь в этом документе, что вы всю жизнь будете молчать о том, что видели, в целях сохранения государственной тайны. Никому ни словечка больше об этом Коваче, иначе, сами понимаете, придется вас назад в больницу забрать, чтобы лишние люди про эту тайну не слышали». Я расписался, и меня сразу отпустили, а потом жил себе потихоньку ...

И бакенщиком поработал, и по-всякому. Пенсию-то большую я себе выслужил на том, что двадцать лет просидел начальником радиомаяка – ну, начальником служебной радиостанции, через которую судоходство на реке регулируется и через которую все переговоры идут... Думал иногда над той, давней историей. Выходит, сталеваров ученые предупредили, чтобы те не удивлялись, что рядом с ними механическое чудо работает, и язык за зубами держали? Вот и отнекивались сталевары, чтобы самим не загреметь за разглашение тайны. Но почему же тогда «органы» предупреждены не были, почему позволили думать на этого робота, будто он – американский шпион? Хотя тут наше дело маленькое, высоким людям виднее. А иногда и призадумаешься вдруг правда в том, что я от стариков слышал ...

– А что вы от них слышали? – спросил Яков Никодимович.

– А такое я слышал, будто Ковач этот был не кто иной, как стальной дух. Стальной человек, который, когда совсем плохо, выходит из печи, чтобы сталеварам помочь, а как надобность в нем пропадет, так возвращается назад в печь. И будто при большой беде его при звать можно. А сделать это под силу самому лучшему сталевару, который овладел всеми тайнами профессии. На Челобитьева тогда грешили ... Мол, только он мог такое сотворить, больше некому. Он же насчет стали прямо-таки колдуном был, все умения отцов, дедов и прадедов в нем были собраны. Я помню его жилистым таким, сварливым стариком. Хотя, если прикинуть, это тогда он мне стариком казался, из моих двадцати двух лет, а на самом-то деле был он намного моложе меня теперешнего – лет пяти десяти с небольшим. И он же, понимаешь, нам головы дурил, что, мол, мертвым он в металл рухнул от наших пуль, как будто все происходило не у него на глазах ... Вот и говорили, что призвал он стального человека, когда танковая сталь не шла и не шла. Я пытал стариков, как же такой призыв стального духа можно осуществить, но они отвечали, что это ни кому неведомо, кроме того, кому тайные знания переданы из рук в руки. Да и нельзя точно сказать, что это сделал именно Челобитьев. Стальной дух, говорили они, иногда появляется и сам по себе, когда чувствует, что пришло его время. Однако, если кто его специально и призывал, то Челобитьев Иван Евгеньевич, больше некому. Больше никто с такой задачей не справился бы.

– А вы-то сами во что больше всего готовы верить? – спросил Яков Никодимович.

– В механического сталевара, – ответил Александр Степанович. – Профессор зря врать не станет. А нынешний Ковач, думаю, – это уже новая модель, современная, напичканная всякими компьютерами и прочим. Эту новую модель теперь секретно испытывают, никому не открывая, что это робот, а не человек. И вам я не советую допытываться. Угодите в психушку, как я в свое время. Сами знаете, за лишнее любопытство языки режут ... А если себе представить, что это стальной дух вернулся в трудные для сталеваров времена ... Тогда надо искать того, кто его вызвал, среди любимых учеников Челобитьева, кому он мог тайные знания передать, чтобы они не умерли вместе с ним.

– Спасибо вам! – сказал Яков Никодимович, вставая. Я тоже встал.

– Не за что! – отозвался Александр Степанович. – Только попрошу: будете эту историю дальше рассказывать, не вздумайте на меня ссылаться. Все равно от всего отрекусь.

– Вас мы никогда и ни за что не упомянем, – заверил его Яков Никодимович.

– Вот и славненько! – Старик тоже поднялся, чтобы нас проводить.

Кошки настороженно следили за нашими движениями. Мы вышли из квартиры, вызвали лифт ...

Пока мы ехали в лифте и выходили на улицу, я молчал и думал о своем. Я знал от самого дяди Коли Мезецкого, что он был любимым учеником знаменитого сталевара Ивана Евгеньевича Челобитьева. И Челобитьев дядю Колю взял под свое крыло, едва ему исполнилось четырнадцать лет, разглядев в пареньке редкий дар сталевара ... Так, во всяком случае, говорили взрослые.