Текст книги "Твой светлый дом"

Автор книги: Алексей Коркищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава восьмая

Аннушка не сразу уехала в город. Рейсовый автобус опаздывал, и она зашла в контору, к председателю колхоза. Говорили о Матвее Степановиче, Андрее. Литовченко с болью сказал:

– Он считает, будто это я специально для него придумал показательный суд, чтоб выставить на позор людской! Зверем на меня смотрит. Зашел к нему как-то в кормокухню, хотел с ним по-человечески поговорить, а он на меня с криком: «Пришел душу потешить, хо-зя-ин?! Ну, радуйся, радуйся, ты своего добился!» Слыхала?… Я-то понимаю, каково ему работать коровьим кашеваром на той самой ферме, где был заведующим. Конечно, я вину с себя не снимаю. Попустил вожжи…

– Да не казнитесь, Сергей Иванович, – сказала Аннушка. – Андрей сам виноват. Пусть кашеварит!.. Плохо, что другим из-за него горе… Родька сам не свой. Он же гордый парнишка. Дразнят его в школе, а он не спускает обидчикам, дерется… Марию жалко – совсем извелась. Любит она Андрея… на части разрывается. И мать как потерянная… Ох, не доучусь я, видно, Сергей Иванович!

– Ну что ты говоришь, Аннушка! Ты эти мысли выкинь. Место ветврача я оставил за тобой на животноводческом комплексе.

– Я хотела сказать, очно не доучусь, на заочное отделение перейду. Всего-то один год остался.

– Доучивайся очно, Аннушка. Оправдай колхозную стипендию до конца. Ничего, обойдемся без тебя. Андрею я прикручу гайки…

У крыльца конторы раздались гудки автомашин, Литовченко выглянул в окно.

– Ага, приехали заводские шефы! – обрадованно сказал он. – Бригада монтажников. Наконец-то дождались!.. Я выйду, на квартиры их надо распределить – хозяюшек я вызвал, а ты посиди тут, чего тебе под дождем мокнуть.

Аннушка, услышав оживленный разговор у крыльца, поднялась, вышла из правления. Молодые хозяйки отбирали себе квартирантов из группы парней, бравых, крепких, еще не потерявших солдатской выправки. Помогая друг другу, монтажники и колхозницы со смехом и шутками усаживались в крытые грузовики. На крыльце в одиночестве стоял с трубкой в зубах парень лет двадцати пяти. Усатый, бородатый и длинноволосый. В грубом свитере, брезентовых брюках и сапогах. Мокрые волосы его обвисали сосульками. Когда Аннушка с зонтиком и сумкой появилась на крыльце, он вынул трубку изо рта и, шагнув к ней, воскликнул:

– Здравствуйте, Аннушка!

Вот так встреча! Она удивленно посмотрела на парня. Глаза у него были добры и усмешливы. Зеленые, с золотыми искорками, под темными бровями, покрытыми дождевыми росинками. Она помнила эти глаза, в которые ей нравилось смотреть, но не узнавала самого парня.

– Аннушка, ваша институтская группа была на практике… А наша бригада монтировала доильный цех, – взволнованно заговорил парень. – Помните? Это было на животноводческом комплексе в Азовском районе…

– Григорий?… А я сразу и не узнала. Вы так изменились…

– Я вас искал, заезжал в институт, но вас там не было… Что случилось, Аннушка?

Она собралась ответить, но, в это время один из монтажников крикнул Григорию:

– Григорий Александрович, вижу, вы тоже без приюта не останетесь!

Монтажники засмеялись, девушки закричали наперебой:

– Постриги его, Аннушка! И побрей!.. Нет, лучше осмали!

Председатель весело наказывал:

– Девчата, ласково ухаживайте за шефами, вкусно кормите, чтоб быстрее они смонтировали нам доильный цех! Насчет продуктов не беспокойтесь: дадим и меду, и мяса, и яиц… А вам, товарищи шефы, как договаривались, быть завтра на комплексе ровно в семь ноль-ноль!

– Будем точно, товарищ председатель! Мы люди дисциплинированные. Еще не забыли армейский порядок! – отвечали парни.

– Мы их обласкаем – довольны останутся! – со смехом говорили девушки. – Не беспокойтесь, Сергей Иванович. Они у нас быстро поправятся.

Автомашины отъехали. Председатель взошел на крыльцо к Григорию и Аннушке.

– Куда же тебя определить, товарищ мастер? – огорченно сказал Литовченко, – Не очень-то понравился ты нашим девчатам.

– Мне девушки ни к чему. Я верен одной-единственной.

– Это ведь бригадир монтажников, – обратился председатель к Аннушке. – А зарос-то как, руководитель, а?

– Я не руководитель, а рукодеятель, рукопаш! – шутливо-наставительно сказал Григорий. – Видите ли, я студент-заочник, госэкзамены на носу. Как получу диплом, так и побреюсь. Такую клятву дал. Не ломайте себе голову, Сергей Иванович, куда меня приткнуть. Пристройте к какой-нибудь старушке. К такой, чтоб мягко стелила, вкусно кормила…

– И давала сто пятьдесят к обеду? – подхватил Литовченко.

– Нет-нет, что вы, Сергей Иванович! – засмеялся парень. – Вишневого варенья к чаю.

– Да ну? – удивился председатель.

Аннушка улыбнулась:

– Отвезите его к нам, Сергей Иванович. Скажите матери, пусть поселит в моей комнате.

Рейсовый автобус прошумел по лужам к остановке у Дома культуры, Аннушка спохватилась:

– Ой, бегу! До свидания, Гриша. – Она взглянула ему в глаза и побежала к автобусу.

– До свидания, Аннушка. Спасибо на добром слове! – крикнул он ей вслед и помахал рукой.

Приостановившись на мгновение, девушка махнула ему.

– Ну, ты шустряк, однако! – рассмеялся председатель. – Двух минут не поговорил, а уже… А говорил, верен одной-единственной.

– Так это она и есть. Я с ней давно знаком, да вот только встретил.

– Как в сказке! – Литовченко недоверчиво смотрел на парня.

– В жизни всякое бывает. – Григорий не отводил взгляда от уходившего автобуса. – А почему она такая грустная? Может, дома что стряслось?

– Слишком много вопросов сразу, Григорий Александрович. Длинный разговор. Поехали!

– Ну что ж, поехали. Хочу поскорей вселиться в ту комнату, которую отдала мне Аннушка.

– Отдала… – проворчал председатель. – Если тебя туда пустят!.. Не хотелось бы мне к ним заходить сейчас, ну да чем раньше, тем лучше.

– Не понял, Сергей Иванович. Но чувствую, что-то неладное у девушки произошло. В чем дело?

Литовченко с досадой отмахнулся.

– Поживешь у них, сам разберешься. – Он хотел взять чемодан, но едва оторвал его от земли. – Ни черта себе! Что у тебя тут?

– Книжечки, книжечки, Сергей Иванович. – Григорий легко одной рукой подхватил чемодан, другой – туго набитый огромный рюкзак.

– Силен, бродяга! – удивился Литовченко и открыл заднюю дверцу газика.

– Ну, так вы ответите мне на мои вопросы? – спросил Григорий, забираясь в машину.

– Ладно, Гриша. Кое-что расскажу, в первую очередь о Матвее Степановиче – отце Аннушки, которого недавно не стало.

Андрей и Мария собирались на работу, бабка Акулина занималась уборкой, когда во дворе неуверенно залаял Кудлай и за окном мелькнули тени.

– Черт несет председателя и еще кого-то! – сказал Андрей.

– Типун тебе на язык! – возмутилась Акулина Кондратьевна. – Гость на порог – бог в дом. – Она поспешно открыла дверь. – Заходите, заходите, гостечки!

Литовченко и Григорий вошли, поздоровались.

– Господи! – ахнула Акулина Кондратьевна, увидев кудлатого гостя.

– Нет, это не господи, – со смешком, избегая смотреть в сторону Андрея, заговорил председатель. – Это Григорий Александрович Матюхин, шеф с завода… Принимай его, Акулина Кондратьевна, на постой с кормежкой.

– Да куда же я его возьму?

– В Аннушкину комнату. Я говорил с ней. Она разрешила.

– Разрешила… А я не разрешаю! – заявил Андрей. – У нас не дом приезжих!.. Устраивай его, где хочешь. Нам-то какое дело до него!

– А ты со мной так не разговаривай!.. – оборвал его Литовченко. – Я не с тобой разговор веду. Акулина Кондратьевна тут хозяйка. Ее хата!.. Дожился – ни до чего ему дела нет!.. Это нужный для колхоза человек. Он не в гости приехал.

– А чего ж он такой? – сказала Акулина Кондратьевна, поводив в воздухе руками.

– Какой такой?! – с обидой сказал председатель. – Он хороший!.. Мастер на все руки: монтажник, электрик, сварщик. Утюг вам починит, телевизор. А кроме того, он студент-заочник. Серьезный человек!

Андрей обошел вокруг Матюхина, приглядываясь, и неожиданно переиграл:

– Это другое дело. Бери его, мать! Он нам водяное отопление в новом доме смонтирует, свет проведет…

– Вот-вот, расходы оправдает парень, – обрадованно подхватил председатель.

– Женатый? – спросила старуха, все еще недоверчиво озирая Матюхина.

– Еще холостой, – ответил Григорий с улыбкой. Его, кажется, забавляла эта сцена.

– Вот и будет вам зять! – сказал Литовченко.

– Зять-то зять, да где невесту взять? – едко усмехнулся Андрей. – Черта с два наша Аннушка вернется в село. Не такая она дура!

– Аннушка вернется, – проговорил Литовченко с многозначительной медлительностью. – Аннушка меня не подведет, как некоторые.

Андрей взглянул на него исподлобья, но сдержался. Хлопнул Матюхина по плечу, засуетился около него:

– Раздевайся, браток, обсыхай, устраивайся. А ты, мать, рюмашку бальзамчика налей ему к борщу.

– Вот и хорошо, вот и ладно! – Литовченко подмигнул Матюхину.

Григорий сидел у печи на скамеечке, шевелил пальцами босых ног. Акулина Кондратьевна, вытащив из запечка пару длинных шерстяных носков, подала ему:

– На вот, надевай и носи на здоровье.

– Да у меня есть носки… там… в рюкзаке, – смущенно сказал Матюхин.

– Ты со мной не спорь, шеф с завода. Знаю я ваши городские носки. От них как раз и простуживаются… А может, налить тебе, а? Для сугреву, а, студент?

– Нет-нет, Акулина Кондратьевна! Мне нужна ясная голова. От спиртного затупится моя книгорубка. – Григорий постучал себя по лбу.

Акулина Кондратьевна улыбнулась:

– Крепкий ты, значит.

Хлопнула дверь – вернулся Родион.

– Глянь, Родь, попа на постой приняла, – сказала ему бабушка, как только он показался на пороге.

Родион от неожиданности выронил фуражку из рук, вытаращился на «попа», затем на бабку Акулину. Недавно с ней из-за иконы поссорился, которую она на чердаке нашла, в угол повесила, а теперь вот – попа на постой взяла!.. Совсем бабаня в религию ударилась!

– Это, Григорий, мой внук Родька. Видишь, какой он у нас комиссар, тебя испугался. Подумал, бабка уже совсем того… Икону, материно благословение, достала с чердака, повесила, так он – тюх-тюх, разогрелся наш утюг… Весь в деда Матвея, царство ему небесное! – Акулина Кондратьевна перекрестилась. – Хороший он хлопец, да только без деда раскрутился. Поздоровайся, Родька, чего стоишь, глаза вылупил?… Это шеф с завода. На комплексе работать будет.

Григорий поднялся, поздоровался с ним за руку. Как со взрослым! Рука квартиранта была мозолистая, крепкая и теплая.

– А что, и вправду похож я на попа? – со смехом спросил Григорий.

– Да нет, – Родион сконфуженно отвел глаза.

– Давай, Родя, вселим Григория в Аннушкину комнату, – оказала Акулина Кондратьевна. – А потом вместе пообедаете.

…Аннушкина комната Григорию понравилась. Просторная, с двумя стойками, подпирающими сволока. Одно окно выходило на выгон, другое – на веранду, во двор. В одном углу стоял большой трельяж, в другом, у окна, – старой работы стол с ящиками и высокая этажерка с книгами, в третьем углу – платяной шкаф и телевизор. А напротив печки стоял самодельный деревянный диван с балясинами, как и в большой комнате. Над ним висел портрет Аннушки.

Акулина Кондратьевна достала из шкафа полотенце, положила на диван и сказала:

– Выкладывай, Григорий, вещи. А ты, Родион, принеси дров и затопи печку.

Она вышла. Григорий снял свитер. Под ним оказалась матросская тельняшка. У Родиона тотчас поправилось настроение, весело подумалось: «Ого, да он морячок! Вот тебе и поп!» Он чуть было не рассмеялся. За дровами проворно сбегал. Полную корзину притащил. Выбрал самые крученые: они жарче и дольше горят.

Григорий, показав на портрет Аннушки, спросил:

– Кто она тебе?

– Тетка.

– Красивая у тебя тетка.

– Да? – Родион пожал плечами.

Он никогда не задумывался, красивая Аннушка или некрасивая. Подошел ближе к портрету, пригляделся – ничего особенного, но сказал:

– Да, тетка у меня что надо. Учится на ветврача. На комплексе работать будет.

– Я тоже учусь, Родион, на энергетика. Заочно, правда.

Вошла Акулина Кондратьевна, принесла разноцветные ряднушки, пахнущие чебрецом, стала застилать полы. От ряднушек в комнате стало весело, как на цветущем лугу. И почувствовал себя Григорий в чужой хате легко, беззаботно и просто. Такие чувства, бывало, испытывал он, навещая старенький куренек в родной станице.

– Матвей Степанович, видно, был хорошим мастером, – сказал Григорий хозяйке. – Это ведь его работа? – Он кивнул на диван.

– Его, – ответила Акулина Кондратьевна. – Смолоду любил столярничать, а занимался другим, жизнь так распорядилась. Для старой хаты сделал мебель, а для нового дома не успел… Стоит недоделанная.

– Андрей бы доделал.

– Тямы нету у Андрея. Не те руки, – с грустью ответила она. – Не перенял отцов дар.

– Может быть, мне удастся? Посмотреть надо мебель…

– А чего ее смотреть? – оказал Родион.

Григорий понял: тронул нечаянно больное место у парнишки.

Извиняясь, произнес:

– Дело в том, что я знаю это ремесло. Я ведь столяром работал до службы и думаю… мы с тобой, Родион, сможем закончить дедову работу.

– Своди его, Родион, покажи мебель, а я пока борщ согрею, да на стол соберу, – сказала Акулина Кондратьевна.

– Ну ладно, пошли! – оказал Родион, что-то решив про себя.

Он подметил, как Григорий оглядывал поставец, стол и табуреты на точеных ножках – с уважением к работе деда Матвея, с пониманием его мастерства.

– Добротные вещи, ничего не скажешь, – произнес квартирант. – Нам тут мало дела осталось, Родя.

Так же внимательно отнесся Григорий и к инструменту.

Он понимал в нем толк: все эти рубанки, долота, стамески и пилы привычно, как намагниченные, прилипали к его рукам.

Родион за спиной Матюхина в это время хотел спрятать испорченную им балясину.

– Чего ты там прячешь? Давай-ка ее сюда. – Григорий протянул руку.

– Она негожая. – Родион смущенно подал ему и балясину, и сколок с нее. – Я испортил… Хотел распилить, а пила пошла в сторону. Хотел поправить, а она – хрясь!

– Ну, это ничего. Мы ее склеим, а потом правильно распилим. Надо сохранить последнюю работу Матвея Степановича.

– Дядя Гриша, а вы умеете точить на токарном станке? Я бы очень хотел научиться.

Григорий засмеялся:

– Родя, я тебе пока еще не дядя. Зови меня просто Гришей. Договорились?

– Ладно, Гриша, договорились, – легко согласился Родион.

– Вот и прекрасно! А точить, думаю, я не разучился. – Матюхин надел передник и выбрал именно ту стамеску, которой последний раз работал дед Матвей. – А ну-ка, будущий племяш, погоняй станок!

Родька осторожно разогнал маховик. Боялся, вдруг вырвется стамеска из рук бывшего столяра, как тогда у деда.

– Жми, Родя, смелей!

Григорий упер стамеску в подставку. Шуршащим ручейком потекла стружка из-под острого лезвия. Ловко у морячка получалось! Не хуже, пожалуй, чем у деда Матвея.

– Давай, давай! Жми, подмастерье! – весело покрикивал он.

И Родион жал на педаль что было сил. Его охватывал восторг при виде появляющихся кругов на детали. Когда они стали такими же четкими, как и на первой балясинке, лежавшей на раме станка, Григорий пошлифовал их наждачной бумагой и суконкой.

– Шабаш, Родя, готово!

– Получилось, Гриша! – радовался Родион, останавливая станок. – Научишь меня точить? А то дед Матвей не успел.

– Научу, Родя, ты парнишка крепкий, уже держишь стамеску в руках. И, право слово, мне очень по душе, что ты хочешь перенять дедово мастерство.

Григорий, любуясь, ласково огладил балясинку ладонями, и на ней появился красноватый блеск. Родион восхищенно смотрел на квартиранта: настоящий мастер!

Глава девятая

Хороший день плохо кончился.

Родион вечером засел за учебники. Но пришел отец с каким-то мордатым дядькой. Оба пьяные да еще с пол-литрами в карманах.

Они пошли в комнату к Григорию. Тот их решительно выпроводил, сказал, что спиртного в рот не берет. Отец раскипятился: «Чего кочевряжишься! Хозяина не уважаешь!..»

Стыдно было Родиону за него перед Григорием.

Отец с дядькой сели в большой комнате… Какие уж теперь могли быть уроки! До полночи никому не было покоя… Мать и бабка Акулина пытались их утихомирить, пристыдить, но куда там!.. Отец ничего не хотел слушать.

Урок истории вел Иван Николаевич, директор школы, но Родион, как ни старался, никак не мог сосредоточиться на том, что он рассказывал, забыть отца и все вчерашнее.

Ольга с тревогой следила за Родионом. Почувствовав ее настойчивый взгляд, Родион обернулся, и она покачала головой с мягкой укоризной: мол, ну что ты так переживаешь, Родька? Встряхнись!

Он ответил ей немного смущенной и радостной улыбкой. Внезапно покраснев, Ольга отвела от него глаза.

Родион опустил голову, чувствуя, как у него горят уши. Сердце его радостно билось, в ушах стоял звон. Он пытался понять, что же с ним сейчас произошло, и не сразу услышал Ивана Николаевича:

– Родион! Бучаев! Да тебя не дозовешься. О чем ты так увлеченно мечтаешь? О пятерке по истории? Так иди отвечать.

Урока Родион не знал. Из-за парты поднялся, но к доске не пошел.

– Ну так что же, Родион? Иди!

– Зачем? – пробормотал он. – Сразу двойку ставьте, я урока не знаю.

В классе засмеялись.

– Тихо! – сказал Иван Николаевич. – А ты, Родион, зайдешь ко мне после уроков.

До звонка Родион сидел, тупо уставясь перед собой: страшился случайно оглянуться и увидеть грустные глаза Ольги.

В кабинете Иван Николаевич пригласил Родиона сесть.

– Давай поговорим с тобой откровенно, по-мужски. Ты ведь вон уже какой парень. Ну что ты делаешь? Дерешься, двоек нахватал… Ты мне сейчас очень не нравишься. И деду Матвею ты таким не понравился бы. Когда ты возьмешься за ум?

Родион хотел было сказать ему об отце, но в горле будто ком застрял – не продохнуть.

Иван Николаевич смотрел на него в упор.

– Ну, так в чем же дело? Объясни по-человечески.

Родион молчал. На его глазах вскипали слезы.

– Да-а, с тобой не разговоришься… Вот что, Родион, передай отцу или матери, чтоб зашли ко мне. Сегодня же. Ты понял, что я сказал?

Ничего не ответив, Родион выбежал из кабинета.

За углом школы его ждали Ольга и Виталька. Родион промчался мимо своих друзей.

– Он плачет, – оказала Ольга.

– Ну, если Родион плачет – значит, ему совсем плохо, – забеспокоился Виталька. – Что же делать, Оля? Ему надо как-то помочь.

– Я бы очень хотела помочь, но как? – ответила Ольга. – Он сам все понимает, только сделать ничего не может…

Понуро, нога через ногу, притащился Родька на ферму. Всю дорогу думал: как объяснить родителям, по какому поводу их вызывает директор школы?… С какими глазами он подойдет к матери? А что скажет отцу?

Поразмыслив, Родион решил поговорить с отцом напрямик, по-мужски. Зачем вчера устроил бучу в хате со своим мордатым собутыльником и не дал ему выучить уроки?! Почему пьет и ругается с матерью и бабкой? В общем, он выдаст ему все, что думает о нем, без обиняков.

Родион смело зашел в кормокухню, заполненную паром: в огромных чанах, пузырясь и бормоча, варилась комбикормовая каша. Отец стоял на подмостках и яростно, будто заклятого врага, расковыривал ее большой, с хорошее весло, мешалкой. Лицо серое, глаза опухшие, на рыжеватой щетине и на одежде присохли нашлепки комбикормовой каши. Родион пожалел, что зашел к нему: «Он мне сейчас задаст! Попал я под горячую руку».

– Ты чего, Родька? – спросил отец, продолжая расковыривать кашу.

– Да я… просто так… – промолвил Родион.

– Ага, интересуешься моей новой профессией? – Отец желчно рассмеялся. – Что ж, сынок, любая работа, как говорится, почетна и уважаема. Мы люди негордые, нам что фермой руководить, что кашу варить.

Тут Родька понял: отец еще со вчерашнего пьян, в школе ему в таком виде появляться нельзя. Да и не пойдет он. И не получится у них «мужского» разговора. Надает отец подзатыльников и – до свиданья!

Родион попятился к двери, тут, чуть не обив его с ног, в кормокухню ворвался вчерашний мордатый дядька с криком:

– Андрюша, похмелиться принес!

Отец бросил мешалку и произнес повеселевшим голосом:

– Родька, иди гуляй.

Родион тихо вышел во двор.

Остановился за углом коровника. Охватило его тупое равнодушие ко всему на свете: пропади все пропадом! Уйти бы из дому куда глаза глядят…

Когда немного успокоился, о матери подумал: каково ей будет? Мало она перенесла и переносит горя?… Надо идти к ней повиниться, заверить, что такого с ним никогда не повторится.

Уже не надеясь застать ее – обеденная дойка наверняка закончилась, – Родион все-таки зашел в коровник. Людей там не видно было. Коровы жевали, рылись мордами в кормушках. В проходе, в той стороне, где находились материны коровы, стоял один-единственный молочный бидон. Родион подошел к нему и услышал редкий стук струек молока о дно подойника. Он пригнулся и увидел мать. Она непривычно медленно доила корову: пальцы ее, будто с мороза, с трудом сгибались и разгибались, охватывая соски вымени. И вдруг, негромко застонав, мать опустила руки и, уткнувшись головой в бок коровы, тихонько, как-то по-девчоночьи жалобно заплакала.

Родион замер, в первое мгновение хотел было броситься к ней, но его остановила мысль: «Матери будет неприятно, что я вижу ее… такой».

Во дворе громко закричала женщина:

– Ты чего тут торчишь, не едешь?! Молоко окиснет – на тебя штраф повешу!

– Я бы давно умотал, да Машка Бучаева с дойкой не управилась! – ответил шофер молоковоза.

– Я вот зараз с ней побалакаю! – с угрозой сказала женщина.

Родион метнулся в боковой проход.

Дверь со скрипом распахнулась, и в коровник вошла новая заведующая фермой, Танюсина мать, крупная, похожая на Танюсю, женщина. Коровы вскинули головы, когда она гаркнула:

– Мария, ты что прохлаждаешься?! Молоковоз ждет! Молоко пропадет!

И услышал Родион ответ матери, спокойный, будто бы с ней ничего не случилось особенного, видно, стыдилась, своей слабости:

– Да вот руки судорогой сводит…

– Давай-давай, чего там! Разомни руки да побыстрей заканчивай дойку!

– Не кричи, коровы пугаются.

Заведующая вышла, сердито хлопнув тяжелой дверью, а Родион все еще сидел на корточках за кормушкой, не в силах подняться на ослабевших ногах. Сердце его сжималось от боли: «Бедная мама!.. Как же ей плохо…» Разве мог он сейчас подойти к ней и сказать: «Мама, иди, тебя директор школы вызывает, потому что я не учу уроки, грублю учителям…»

Украдкой, чтоб никто не увидел его, выбежал Родион о фермы, бросился в лесопосадку. Постоял в тяжком раздумье среди гудевших на ветру акаций… Плохой он сын! Ни разу не пришел на ферму помочь матери, да и никогда не задумывался о том, как ей тут работается… А мать почти каждый день поднимается до рассвета, недосыпает, руки вон уже испортила на ручной дойке, да еще находит время ублажать его…

Долго стоял Родион в лесополосе, не зная, что делать. Растерянный взгляд его остановился на кирпичных строениях животноводческого комплекса. «Может; к Грише пойти? – мелькнула неуверенная мысль. – Он добрый… Вон как работал на токарном станке деда Матвея!» Родион все более набирался уверенности в том, что Григорий сможет помочь ему – он чувствовал доверие к нему. И решился: «Пойду к Грише. Расскажу ему все, как есть. Он поймет, поможет мне». И уже не испытывая сомнения, Родион направился прямо к корпусу, где монтировали автодойку.

В просторном помещении автодойки вспыхивали синие огни электросварки, отражаясь в широких окнах, в переплетениях труб, на груде металлических частей, сваленных посреди цеха, и на вакуумном аппарате, около которого хлопотали монтажники. Матюхин стоял с председателем колхоза, секретарем парткома Торопченко и председателем группы народного контроля Лукашиным возле слесарного верстака, рассматривая какие-то чертежи.

Увидев их, Родион замер за высоким ящиком, на котором было написано: «Не кантовать!».

– Сверил я с монтажными схемами наличие оборудования, как вы просили, Сергей Иванович, – говорил Гриша, – и оказалось…

– Чего именно недостает? – нетерпеливо спросил Литовченко.

– Двух электромоторов, оцинкованных труб штук тридцать…

– Проклятый Бардадым так и не признался, кому сбыл ворованное! – в сердцах сказал Литовченко.

– За то и добавили ему срок, – заметил Лукашин.

– Но нам-то от этого не легче!

– Вот именно, – подхватил Матюхин. – Бардадыма посадили – он сидит, а мы стоим – монтаж автодойки задерживается.

– Этого ни в коем случае нельзя допустить! – воскликнул председатель. – Стыдно перед колхозниками – еще весной обещали пустить комплекс… Надо найти оборудование. Ведь чего сбыли нашим же сельчанам!

– А как найти? – спросил Лукашин.

Родион лихорадочно соображал, пытаясь вспомнить, у кого же он совсем недавно видел трубы…

Григорий сердито сказал:

– Я, как бригадир, отвечаю за полную рабочую загрузку монтажников. Простои, сами понимаете, нам ни к чему. Поэтому у меня к вам есть предложение. Соберите колхозников и прямо, честно скажите им: так, мол, и так, уважаемые, опозорились мы, то есть члены правления и группа народного контроля, перед монтажниками…

Лукашин прервал его:

– Ты, товарищ, тут человек новый, не знаешь наших дел…

– Ты, товарищ, меня не перебивай. В ваших делах я уже по уши увяз. Так вот, Сергей Иванович, – Григорий повернулся к председателю, – признайтесь колхозникам в халатности, в неумений организовать надежное хранение государственного добра.

– В этом виноват и Андрей! – опять вступил Лукашин. – Он ведь и членом правления был, и группы народного контроля. Мы на него надеялись, а он…

– Ладно, успокойся, – остановил его секретарь парткома. – Григорий Александрович подкидывает нам дельную мысль. Давайте проведем собрание. Откровенно поговорим с колхозниками.

– Вы к этому разговору и Андрея подключите, – подсказал Григорий.

– Да, его подключишь! – воскликнул Лукашин. – Он надолго теперь отключился.

– Что ж вы, его совсем сбрасываете со счета? – с укором сказал Матюхин. – Он же ваш человек. Уважали, ценили, а как подгорел – в чем и ваша вина! – так и кинули его? Хороши руководители!.. А он мучается, выпивает, совсем может пропасть.

– Вы, товарищ, много себе позволяете, – оскорбленно произнес Лукашин.

– Да ты не разбухай, Виктор Петрович. – Председатель улыбнулся. – Этого товарища зовут Гришей Матюхиным. И он прав. Не в бровь целит, а в глаз. Надо привлекать Андрея к общим делам. Нагар с него сойдет, его нельзя оставлять одного. Я поговорю с ним. Да и ты, Анатолий Максимович, не теряй его из вида.

– Хорошо, – согласился Торопченко. – Будем готовить собрание.

Они простились с Матюхиным. Григорий уже хлопотал около вакуумного аппарата.

Родион показался из-за ящика.

– Посмотри, Гриша, какой помощник к нам пришел! – сказал напарник Матюхина.

– А-а, Родя! Здорово, братишка. – Григорий отложил ключ, приглядываясь, пошел навстречу. – Ты что такой смурной? Что случилось?

– Поговорить надо… – замялся Родька.

Матюхин тотчас набросил на плечи парусиновую куртку, и они вышли во двор. Родион, запинаясь и пряча глаза от стыда, рассказал обо всем, что произошло в школе.

Он схватил Матюхина за руку:

– Гриша, ты сходи к директору школы… Я не мог сказать… ни матери, ни отцу… Не мог! Им и без того плохо… Скажи Ивану Николаевичу… Я буду хорошо учиться. Правда!

Григорий ласково охватил широкими ладонями скуластое лицо Родиона: за какие-то сутки оно потеряло детскую округлость, обострилось, в глазах – мука… Растревожился Григорий и не сразу смог ответить:

– Ладно, Родя. Схожу… Подожди меня, на минутку в цех забегу.

Так в рабочей одежде и пошел Матюхин в школу, не было у него времени заходить на квартиру и переодеваться.

Директор школы Григорию понравился с первого взгляда. Еще молодой, лет тридцати, держится просто, но сам себе на уме, смотрит испытующе. Григорий решил схитрить, нарочно развязным тоном сказал:

– Вы что, директор, измываетесь над моим племянником? Я не позволю!

– Какого племянника вы имеете в виду? – Иван Николаевич сощурил глаза в улыбке.

– Да Родьку Бучаева. Сделали из парнишки психа. То отца к вам приводи, то мать. Что он такого сделал? Ну, подумаешь, подрался мальчик, подумаешь, двоек нахватал.

– На пушку берете? Насколько мне известно, нет у Родиона такого оригинального дяди. А квартирант такой есть. Ну, будем знакомы!

Они пожали друг другу руки. Григорий сказал:

– Вас не проведешь, Иван Николаевич.

– Так ведь все новости приходят в школу свежими, в тот же день, Григорий Александрович. В селе все на виду, а приезжие, да еще монтажники, тем более. А вас Родион упросил прийти ко мне, так ведь?

– Да. Тяжело ему. Не мог он позвать к вам ни отца, ни мать. Вот до чего дело дошло, Иван Николаевич! Неважно у них в семье. Слишком много навалилось сразу на детские плечи. Парнишка взрослеет, перерастает самого себя.

– Вот и мне хотелось, чтобы взрослость пришла к нему быстрее, чтобы этот процесс перерастания не затянулся. Я понимаю, что с ним происходит… Но Родион – человек упрямый и самолюбивый, на него надо воздействовать сильно, иначе он станет неуправляемым.

– Нет, Иван Николаевич, с ним этого не произойдет! Пережимать в таких случаях опасно. Родиону требуется время, чтобы осмыслить, что произошло в семье. В нем, я бы сказал, личность проколупывается мучительно, но упрямо – я это почувствовал. И характер определяется. Слышали бы вы, Иван Николаевич, с какой уверенностью он заявил: «Скажи Ивану Николаевичу, я буду хорошо учиться. Правда!» Я ручаюсь за Родиона и не оставлю его без поддержки.

– Хорошо, Григорий Александрович. Полагаю, что Родион не подведет вас. Ну, а как идет монтаж на комплексе? Скоро ли сдадите в эксплуатацию доильный цех?

– Могли бы сдать через месяц, да не удастся.

– Что ж так?

– Не хватает оборудования. Вы, должно быть, знаете. Бардадым да иже с ним прокутили его. Об этом мы сегодня говорили с правленцами. Думали о том, как все вернуть. Решили вынести этот вопрос на колхозное собрание, чтобы узнать, кто перекупил трубы. Ну, и приструнить кое-кого… Вам, Иван Николаевич, надо бы выступить.

– Но… я-то при чем?

– На вашем месте я бы сказал о поведении некоторых родителей. Об их выпивках, хищениях и так далее. О том, что все это сказывается на судьбах их детей. О ребячьих трагедиях, в конце концов! Ну в самом деле, почему дети должны страдать из-за поведения своих отцов и матерей?! А жизнь сельчан вы знаете хорошо, подкрепите примерами, расскажите о Родионе.

Иван Николаевич некоторое время молча смотрел на Матюхина.

– Над этим стоит подумать, Григорий Александрович, – наконец произнес он. – Пожалуй, я так и сделаю.

– Вот и чудесно! Позвоните секретарю парткома Торопченко. Его обрадует ваша идея.

– Зубастый вы человек, Григорий Александрович! Моя идея?! – воскликнул директор. – И, чувствуется, вплотную занимались детьми.

– Приходилось. Пионервожатым был. В райкоме комсомола работал. Ну и просто не могу быть равнодушным к детскому горю. – Матюхин поднялся. – Спасибо за солидарность, Иван Николаевич.

Они улыбнулись друг другу и расстались, довольные знакомством.