Текст книги "Твой светлый дом"

Автор книги: Алексей Коркищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава третья

Родиону с дедом Матвеем досталось место у самой двери. Вся большая комната, зала, была заставлена столами, лишь пятачок на середине был свободен – для танцев. Гости сидели впритирку. Отец и мать находились в центре. Дядя разместился слева от отца. Между ним и Бардадымом с Антонидой – баянист, а за ними – остальные отцовы приятели, среди которых были и строители нового животноводческого комплекса. Комплекс возводили неподалеку от молочнотоварной фермы, где отец работал заведующим, а мать – дояркой.

Справа от матери сидели Виталькина мать и ее подруги-доярки. Из всех женщин особенно выделялась толстая Антонида в панбархатном платье с огромными бордовыми цветами на зеленом фоне и тяжелым золотым пауком на груди. Серьги и кольца у Антониды тоже были золотыми.

Дядя, подняв стакан, с заученно-сладенькой улыбкой произнес:

– Мужички и бабоньки, ну так выпьем же за то, чтоб Анд-рюша и Маруся в новом доме жили счастливо и новых детей…

– Стоп, стоп, Дядя! – остановил его отец и тотчас поправился: – То есть Ларион Кузьмич… Родька, а ну-ка дуй во двор к своим приятелям, нечего тебе тут делать…

– Пускай остается, и для него новоселье! – возразила Виталькина мать. – А вы языки не распускайте. Дядя, культурно выражайся, ты ж у нас интеллигент…

– Я-то интеллигент, да и у меня есть имя-отчество… А ты без мужа, как брошенка, пришла, – пытался отшутиться Дядя.

– Интеллигент, куда уж там! Жену свою за двухметровым забором держишь.

Тут зашумели у порога бабкины помощницы:

– Федя пришел! Федюнь явился!.. Пожалуйста, заходи, Федюнчик, угостись.

Все обернулись к двери, умолкли.

Федя, почтальон лет пятидесяти, со шрамом на лице, в сильно поношенном кителе, прихлопывая, притопывая, вышел на середину комнаты и, оглядывая гостей светлыми рассеянными глазами, весело сказал:

– Кому хоромы, а кому похороны!

– Федюнчик, бог с тобой! – переполошилась бабка Акулина. – Поднесите-ка ему стаканчик. Живей!

– Правильно! – подтвердил Федя. – Наливай – родню поминай.

– Тут новоселье, мил человек, – остановил почтальона отец и поспешно сунул ему в руки стакан. – Выпей за нашу счастливую жизнь в новом доме.

– Так точно, Андрей Матвеевич! – Федя пристукнул каблуками резиновых сапог. – Счастливая жизнь ждет вас где-то впереди. И я не буду виноват, если…

– Да пей, разговорился! – рявкнул Бардадым.

– А тебе не терпится узнать новости? – Федя рассмеялся и залпом выпил.

Его лицо собралось в морщинистый комок, старушки бросились к нему с закуской: кто совал огурец, кто куриную ногу, но Федя ничего не взял, помотал головой и, ухнув, произнес с жалостным упреком (можно было подумать, что сейчас заплачет):

– Что вы мне дали?! Тьфу!.. Как вы эту дрянь пьете? Кто варил самогон?

– Кто варил, тот и подарил, как говорят японцы. – Дядя наигранно засмеялся.

– Ему пить что керосин, что бензин, а туда же – самогон не нравится! – подыграл Дяде Бардадым.

– Эх вы, японцы-папонцы! – насмешливо сказал Федя и лапнул себя по нагрудному карману. – Так вот какие новости, граждане-товарищи. Кому приятные, кому отвратные… Повестки в народный суд. Встать, кому вручаю! – Федя вновь рассмеялся, считая, видимо, что хорошо пошутил. – Тебе, Андрюша, – первому, с уважением, как начальнику.

Отец машинально поднялся, принимая повестку. Родион заметил, как сильно он побледнел. И у него самого вдруг замерло сердце, а потом так сильно забилось, что зазвенело в ушах.

– И тебе есть, гражданин Бардадым, – продолжал Федя.

– Я – гражданин Сучалкин, – растерянно пробормотал тот.

– Одна сатана, принимай!.. Хорошо, что вы все вместе держитесь, а то бегай ищи вас… И твоей дражайшей есть. Принимай, драгоценно-золотая!

– Я не возьму! – запаниковала Антонида.

– Возьмешь, Тонька, – строго оказал Федя. – При свидетелях вручаю. – Он язвительно улыбнулся Дяде, который настороженно глядел на него, и сказал с сожалением: – А тебе, Дядя, пока нету. Ты мудрый…

Он не успел закончить – отец схватил его за грудки:

– Улучил момент?! Не мог подождать с повестками?

– Не мог, Андрюша, – ласково сказал Федя. – Карман жгли, проклятые!..

– Андрей, оставь Федора!.. Так, значит, правда: следствие шло, а мне глаза отводили?! Скрывали?!

– Так они уже давно подследственные, Матвей Степанович! – воскликнул Федя и пошел к порогу. – Эх, пей, честная компания, гуляй да про суд народный не забывай!

– А ну его, – прохрипел Бардадым. – Давайте выпьем – и никакая хвороба нас не возьмет.

Лицо деда Матвея покраснело. Он грохнул кулаком по столу:

– Ах, значит, так?! Их под суд, а они праздничек себе устроили?… А ну-ка марш отсюда к чертям. Все!

– Ну-ну! – зло произнес отец. – Ты в моем доме не распоряжайся.

– Ах ты ж!.. – Дед пошел на него, подняв кулаки, и вдруг судорожно вздохнул, будто ему дали под дых, качнулся, зашарил рукой в воздухе.

– Матюша! – вскрикнула бабка Акулина, бросаясь к нему.

Дед Матвей заваливался на бок, схватившись за сердце.

– Держись за меня, деда, держись, – говорил Родион, подпирая его руками.

Гости, толкаясь, выходили из комнаты. Баянист тоже был не прочь уйти, но Бардадым придержал его:

– Ты, милок, сиди, отыгрывай свое – мы тебе заплатили.

И мать поднялась из-за стола, но отец схватил ее за руку:

– А ты куда? Ничего с ним не станется.

Она вырвала руку и вместе с бабкой Акулиной повела деда Матвея на воздух. С порога Родион оглянулся. За столами остались отец, Бардадым с Антонидой и еще несколько мужчин, незнакомых Родиону. Наверное, строители животноводческого комплекса.

Родион сидел у себя в комнате за столом перед раскрытым учебником, но никак не мог сосредоточиться и унять в груди дрожь. Он впервые испытывал чувство растерянности и тревоги: понял, что в старую хату вошла беда.

Дед Матвей лежал на диване под клетчатой бабкиной шалью и с высоких подушек хмуро смотрел за окно на пустынный выгон. Бабка Акулина запаривала в кастрюльке травы. Мать мыла посуду, горой сваленную на столе.

На веранде раздались неровные шаги, в большую комнату вошел отец с усмешкой на лице, набрякшем от самогона. Подтянул табурет к дивану, сел:

– Батя, ну что ты так расстроился? Ну ты же гвоздь, отец! Ведь ничего страшного не случилось.

Деда Матвея передернуло, он рывком приподнялся на подушках и закричал стончавшимся от возмущения голосом:

– Ничего страшного, говоришь?! Ты слышишь, мать?! Народ будет судить нашего сына… Нашу честную фамилию будут в грязь топтать и поносить!.. А ему ничего страшного?!

– Да не будут меня судить. Я ничего не брал, – вставил отец.

Бабка Акулина показывала сыну рукой: уйди, выйди вон. Андрей будто ничего не замечал.

– Сам не брал, говоришь?! А кто расплодил жулье на ферме? Ты с кем связался?! Кем себя окружил?

Затаившись за шторой, Родион слушал их разговор. Отец уговаривал деда:

– Да успокойся, батя. Береги здоровье. Давай поговорим спокойно, без крику. Ну что ты заладил?… Ну если и возьмет кто немного комбикорма, что за беда?…

– Значит, берут?! Тянут?! Мы жилы рвали, своими руками колхоз стягивали, от кулаков сберегли, от фашистов защитили, а вы – жуки-кузьки! – растягивать?! И вам ничего страшного?! И ты, мой сын, с ними?! – Дед Матвей встал с постели, босой, взлохмаченный. – Прочь с моих глаз!

Отец отступил к двери:

– Ну ты чего, батя? Чего разошелся?

Бабка Акулина, вытолкнув его на веранду, придержала деда Матвея, хотела уложить на диван, но тот закричал и на нее:

– Нашкодила твоя деточка, а?! Твой любимчик-мазунчик!..

– Да успокойся ты ради бога, Матюша! Что ж ты себя до крайности доводишь? – с плачем воскликнула бабка.

Дед, охнув, ничком упал на диван.

У матери выпала из рук голубая тарелка и разбилась на полу с жалобным серебряным звоном. Родион вздрогнул: словно это у него в груди что-то раскололось и впилось занозами в сердце. Это была самая мучительная, самая острая боль – душевная боль…

Глава четвертая

Несколько дней спустя, почувствовав себя лучше, Матвей Степанович послал внука с запиской к председателю колхоза Литовченко. Приказал не возвращаться без ответа.

Родион стыдился зайти в контору. Председатель колхоза, Сергей Иванович, раньше часто бывал у них, с отцом дружил, с дедом Матвеем держался как родной сын, а вот в последнее время не показывается, наверное, стал презирать их всех из-за отца…

Сергей Иванович был сыном старого дедова друга Ивана Литовченко. Вместе рубились они с белогвардейцами, в одном кавалерийском корпусе воевали против фашистов. Ивана похоронили под Будапештом, а Матвей Степанович только через полгода после войны вернулся домой: все латали да перелатывали его в госпиталях. До сих пор докучают ему старые раны, и мучится он, кряхтит, но виду не подает. А вот допекли…

Долго топтался Родион около правления, ожидая пока председатель выйдет на улицу. Ругал себя: «Трус несчастный!.. Стоишь, хвост поджал…, А там дед хворый лежит, дожидается ответа!» Наконец решился подойти к шоферу газика:

– Дядя Петя!.. Председатель поедет куда-нибудь или не поедет?

Шофер, широкоплечий, плотный парень, поднял голову из-за книги, ухмыльнулся:

– Не скоро поедет. У него интересные товарищи из района засели… С золотыми пуговичками.

Родион нервно потер руки, напружинился. Взяв разгон с улицы, он напролом кинулся в председательский кабинет, не обращая внимания на посетителей, скопившихся в приемной, и на сердитый окрик секретарши:

– Стой! Ты куда? Председатель занят.

В кабинете сидело несколько человек, их Родион не разглядел – он видел только председателя колхоза, сунул ему записку с разбегу.

– Сергей Иванович, от деда Матвея!.. Захворал он… Лежит…

Председатель Литовченко был явно в плохом настроении: взъерошен, глаза недобрые. Он смял записку в кулаке, сердито, бросил Родиону:

– Ну чего ждешь? Иди.

Жарко вдруг стало Родиону, испариной прошибло. Не двигаясь с места, он тихо сказал:

– Дед ответа ждет. Вы записку прочитайте!

Литовченко извинился перед посетителями, стал читать записку.

Родион оглядел сидевших за столом: рядом с секретарем парткома Торопченко находились незнакомые дядьки. Двое из них были в темной форме с золотыми пуговицами. «Приехали судить моего отца!» Родиона из жара бросило в холод.

– Передай Матвею Степановичу: скоро буду, – сказал председатель. – Шагай!

Только на своей улице Родион расправил плечи и освобожденно вздохнул.

У двора стояла «скорая помощь». Врач уже выходил из старой хаты, бабка Акулина провожала его. Родион, прошмыгнув мимо них, ворвался в переднюю.

– Ну, что оказал председатель? – спросил дед Матвей. – Как принял записку?

Родион замялся на миг и решительно ответил:

– Хорошо принял. Сказал, скоро будет.

– Ты уж упроси Литовченко, чтоб защитил нашего Андрея! – с порога сказала бабка Акулина. – Оговорили его…

– Ладно, ладно тебе! – остановил ее дед Матвей. – Вы вот что, граждане-товарищи, как только Литовченко в хату, вы – во двор.

– Понятно, понятно! – успокоил его Родион и пошел в свою комнатку.

Ясное дело, дед Матвей собирался говорить с председателем напрямки. Они всегда говорили друг с другом, как мужчина с мужчиной – открыто. Вот бы узнать, о чем пойдет у них разговор. Родьке нужна правда об отце. Что произошло с ним? Почему его вызывают в суд вместе с Бардадымом и Антонидой?

Услышав гул автомашины, Родион взглянул в окно: к воротам подъезжал газик председателя.

– Деда, Литовченко приехал, – сказал он. – Я пошел во двор. А ты, смотри, держись, а то полезешь и на него с кулаками.

– Шагай, шагай, советчик какой нашелся! – улыбнулся дед.

Поговорив о чем-то с бабкой Акулиной, Литовченко направился в хату. Родион метнулся из-за скирды к окошку, проник через него к себе в комнатку. Закрыв створки и сняв резиновые сапоги, на цыпочках подошел к двери. Прислушался, затаив дыхание.

– Упустили мы Андрея, Сергей Иванович: я – как отец, ты – как руководитель, – с горечью говорил дед Матвей. – Как же так случилось: на наших глазах человек в болоте увяз, а мы ничего не заметили?… Бельмы нам глаза затуманили, что ли?

– Тут моя вина громче, Матвей Степанович, – виновато ответил председатель. – Прошляпил я Андрея, не усмотрел… Мы же думали его директором животноводческого комплекса поставить…

– И ты говорил ему об этом?

– Говорил. Дескать, входи в курс дела, присматривайся, людей подбирай…

– Вот он и зачванился, кого стал подбирать?

– Мы же его к самостоятельности приучали, чтоб сам все решал… А он себя этакой шишкой на ровном месте почувствовал… Стал куражиться! Вот и пошло у него одно за другое цепляться…

В голосе председателя прорывался гаев, и Родион горбился, Словно ощущал на своих плечах тяжесть отцовских грехов.

– Бардадым с Антонидой сбывали корма, связались с такими же подлецами со стройки комплекса, и поплыли материалы, оборудование. Особенно много труб малого сечения уплыло. Трубы специальные, оцинкованные, для автодоильного цеха. Где их теперь искать?… Что же теперь, милицию привлекать, по дворам шарить?

Услышав о трубах, Родион вздрогнул, будто его током ударило: видел он у кого-то совсем недавно такие. Внутри труб матово поблескивало… Оцинкованные! У кого же он их видел? «Мы сами с Витькой найдем трубы быстрей, чем милиция», – решил Родион.

– И что же следствие открыло? – спросил дед Матвей. – Какую вину Андрея выяснило?

– Андрей в хищениях прямо не замешан. Но под суд подпадет… Как ответственное лицо… Зевнула наша группа народного контроля, Матвей Степанович. Поздно спохватились мы… Дело приняло уголовный оборот.

– Так… Значит, будет суд?

– Показательный суд, Матвей Степанович.

– Показательный?! – задохнулся дед Матвей.

В передней установилась напряженная тишина. Родион испугался, как бы они не услышали гулкий стук его сердца. Отошел от двери, прислонился к стенке.

Дед Матвей прокашлялся и с усилием, глухо спросил:

– Как Андрей держится на… ну, на этих беседах?

– Откровенно?

– А то как еще?… Говори… Я большее выдержал…

– Задирается Андрей, грубит. Вашим именем, как щитом, прикрывается: на кого, мол, наскакиваете? На сына героя гражданской и Отечественной?…

– Так-так… Хорош гусь!.. Спасибо за правду… Спасибо, что зашел…

– Не поддавайтесь болезни, Матвей Степанович. Выздоравливайте.

Скрипнула дверь. Председатель вышел. Дед Матвей зачем-то поднялся с дивана, зашатавшись, повалился на постель, застонал. Родион выбежал во двор – звать бабку Акулину.

Она заставила деда Матвея проглотить таблетки, которые врач прописал на случай сердечного приступа…

Необычно тихо стало в старой хате.

Родион посидел немного над тетрадками – учеба не шла на ум. Вышел во двор. Заглянул в окна нового дома. Здесь теперь жил отец после стычки с дедом. Но сейчас его в доме не было. Где он пропадал целыми днями, Родион не знал. От работы отца освободили. Заведующей фермой поставили Танюсину мать.

Побродив бесцельно по двору, Родион хотел забраться в свою нору в скирде, но она вдруг потеряла для него былую привлекательность: показалась тесной и душной.

Глава пятая

На следующий день Родион с трудом высидел уроки. Хорошо, что его не вызывали к доске: он бы не связал двух слов. Все думал о деде Матвее, об отце, о том, как сильно усложнилась жизнь.

Когда Родион вернулся домой, мать и бабка стряпали. Дед Матвей спал.

– Он что – и не просыпался еще? – поразился Родион.

– Тихо! – остановила его Акулина Кондратьевна. – Пускай отоспится в охотку.

Матвей Степанович лежал на своем деревянном, с балясинками, диване, вытянув тяжелые руки поверх клетчатой шали. Узловатые в суставах, покрытые шрамами пальцы непрестанно шевелились: они будто бы охватывали рамку пилы, сжимали стамеску, оглаживали деталь.

– Все шеволит да шеволит руками, – сказала Акулина Кондратьевна. – И во сне, видно, работает.

– Да он есть хочет, бабаня! Целые сутки ничего не ел. Разбуди его, – попросил Родион.

– И в самом деле, мама, давайте разбудим, – оказала Мария. – А то еще успится и совсем не проснется.

– Вы чего шепчетесь? – вдруг произнес Матвей Степанович, приподнимаясь.

– Небось, голодный, деда? – подскочил к нему Родион.

– Да-а… Напоследок все про жареное-пареное снилось. – Матвей Степанович протяжно зевнул. – Ну и выспался! Как всю жизнь не спал.

– Ну, вставай, отец, умойся, обедать будем – борщ как раз сварился, – сказала Акулина Кондратьевна.

Они уже сидели за обеденным столом, когда Матвей Степанович спросил:

– Андрей где? Он что – все еще там прячется? – кивнул головой в сторону нового дома.

– Там он, – подтвердила Акулина Кондратьевна. – Боится тебя беспокоить.

– Чего ж теперь бояться – надолго уже обеспокоил. Зови его, Маша. Пообедает с нами, поговорим…

– Может, не надо, отец? – сказала, Акулина Кондратьевна.

– Надо, мать, надо! Иди за ним, Маша.

Мария вышла и вскоре вернулась с Андреем. Родион уставился на него с интересом: сколько дней уже не видел отца.

Андрей исподлобья оглядел всех, пробормотал:

– Здравствуйте.

– Здорово, здорово, сынок. Садись, пообедаем вместе, поговорим.

Матвей Степанович держался спокойно.

Акулина Кондратьевна поставила перед сыном миску с борщом. Борщ ели молча, а когда Мария поставила пирог на стол, повел разговор Матвей Степанович:

– Ты что ж, сынок, бегаешь от меня?

– Я не бегаю от тебя. Ты сам погнал меня.

– А ведь спесив ты! Спесив, как…

– Матюша! – с укором остановила его Акулина Кондратьевна.

– Спокойно, мать, спокойно!.. Я знаю, Андрей, с чего у тебя спесь завелась. С тех пор, как тебе орден дали. Да, тебя наградили. Но один ли ты его заработал?… Доярки да скотники тебе его заработали! А ты их под позор подвел.

– Матюша… при Родьке-то!..

– А что – Родька? Ему тоже придется за отца отвечать. Пусть лучше знает правду от своих, чем брехню от чужих.

– Ну какое такое преступление я совершил?! – сердился Андрей. – Ну если и позволял, если закрывал глаза на то, что работники фермы брали домой комбикорм, так это им было как поощрение.

– Ишь, хозяин нашелся! Добреньким хотел быть за государственный счет?… Твоей глупостью и зазнайством воспользовались прохиндеи Бардадым с Антонидой да Дядя.

– А при чем тут Дядя?

– Придет время – узнаешь при чем. Без него тут не обошлось. Тебе, самодовольному дураку, глаза отвели, вокруг пальца обкрутили. Откуда ты такой взялся?… А как ты ведешь себя на следствии? Напакостил – и за отцовскую спину прячешься?…

– Матюша! – вскрикнула Акулина Кондратьевна.

– Тихо, мать, тихо!.. Андрей, честно, прямо повинись перед народом…

– Чем это я провинился перед ним?! – вскипел Андрей и отбросил ложку.

Матвей Степанович покачал головой:

– Ничего ты не понял, сынок… Разъело тебя в середке… Показательным судом будут судить тебя, Андрей.

Женщины ахнули.

– Меня – судить?! Показательным судом?! За что? – вскричал Андрей.

– За то самое, что и Бардадыма с Антонидой. И тут я ничем помочь тебе не могу. И не хочу. Так что не прячься за мою спину!

Опрокинув стул, Андрей выбежал из комнаты.

– Что же будет, папа? Что же будет? – потрясение произнесла Мария.

– Сунут дурака в тюрьму – то и будет!.. Ты, Маша, тут тоже виновата. Ведь знала о его делишках на ферме, видела, что он пошел по кривой дорожке, да помалкивала.

Мария подняла на тестя глаза, полные слез:

– А вы разве не замечаете, как мы живем в последнее время?… Он мне рассказывает про свои дела?… Советуется со мной?… Он другим рассказывает…

– Каким таким другим? – опешил Матвей Степанович.

– Да ладно тебе допытываться, – остановила его Акулина Кондратьевна, кивнув на Родиона.

Матвей Степанович умолк и больше ни слова не вымолвил до конца обеда. А потом оделся и сказал Родиону:

– Пойдем, внук, поработаем.

– Господи, что ты себе в голову взял, отец! – всполошилась Акулина Кондратьевна. – Едва оклемался – уже работать собрался.

– Тихо, мать, тихо! Знаешь, работа человека на земле держит.

Они вышли во двор. День был ясный, тихий. Оранжевая листва на деревьях, просвеченных солнцем, казалось, пылала огнем.

Дед Матвей оглядывал двор, и село, и степь с таким жадным любопытством, будто вернулся откуда-то издалека и очень соскучился по родным местам.

– Хорошо! Жить бы да радоваться…

– Живи сто лет и радуйся, деда! – сказал Родион.

– Жаль, внук, не получается.

В мастерской Матвей Степанович неторопливо надел передник, прибрал токарный станок, осмотрел инструмент на полках, выбрал стамеску и закрепил буковый валек в патроне Родион подмел около верстака и станка.

– Ну, Родька, начнем. Еще одну балясинку выточим, распустим обе и к дверям поставца прилаштуем. А ты приглядывайся, примечай. – Он упер стамеску в подставку. – Ну, с богом, как говорится. Жми, внук!

Родион разогнал маховик так, что его спицы слились в оплошной круг. Из-под лезвия стамески полилась пахучая стружка. На вальке стали обозначаться окружности. Дед Матвей почему-то кривился. И вдруг стамеска с визгом вырвалась из его рук, и крутнувшись в воздухе, упала на землю. Испуганный Родька снял ногу с педали. Недоточенная балясина перестала вращаться, и теперь на ней можно было рассмотреть выщербину.

С усилием сжимая и разжимая непослушные пальцы, Матвей Степанович разглядывал их, качал головой:

– Руки судорогой свело… Видно, табак мое дело, Родя!

– Да ты не переживай так, деда! – ласково сказал внук. – Это у тебя от тех сонных таблеток… Пойдем, прогуляемся, просвежимся, а?

Матвей Степанович молча взял палку – чего раньше никогда не делал – и, опираясь на нее, прихрамывая сильнее обычного, пошел со двора. Повернул не в сторону села, а к выгону.

– Ты куда, деда? Пошли в центр. В магазин зайдем, потом на речку…

– Нет, внук. Сходим моих старых друзей и соратников проведаем.

Родион догадался, о ком говорил дед Матвей: о тех, что лежали на кладбище. Живых он обычно навещал сам, а когда шел к тем, лежавшим под обелиском и намогильниками с красными звездами, то всегда брал Родиона.

– Ну что ты выдумал? Ты там еще больше расстроишься. – Внук мягко пытался отговорить деда.

– Не расстроюсь. Я их уполномоченный на земле и обязан не раскисать. – Матвей Степанович забросил палку в бурьян. – Пошли!

Кладбище, чтобы окот туда не заходил и не топтал могилы, недавно огородили штакетником, деревянные обелиски заменили железными, выкрашенными под мрамор, а дорожки посыпали песком.

– Уютно тут стало, гляди-ка! – с усмешкой сказал Матвей Степанович.

Сняв шапку, он остановился у головного обелиска с красной звездой. На нержавеющей пластине было выгравировано: «Тимофей Петрович Полуянов, 1895–1920 гг.» С эмалевой фотографии смотрел казак. В папахе. С маузером на боку.

– Здравствуй, Тимофей Петрович, друг мой и комиссар! – негромко сказал дед Матвей. – Пришел я к тебе на этот раз не с радостью, а с бедой…

Родион с удивлением наблюдал за дедом. Он говорил со своим давно погибшим другом и комиссаром так, словно тот стоял перед ним живой.

– Прозевал я своего младшего сына, товарищ комиссар… Конечно, Андрей спохватится, его перетрясет, как на грохоте, но мне-то каково, Тимоша?! Столько позора… – Он положил руку на плечо внука, подтолкнул вперед. – Вот привел я к тебе Родиона, своего внука. Парень он хороший, серьезности, правда, еще недостает, но это дело наживное. Он знает про тебя, Тимофей Петрович, и про наш последний бой с белогвардейцами, когда я был ранен, а ты погиб, спасая меня… Ох, жаркий бой тогда был! – Дед застыл на минуту в раздумье, глядя вдаль. – Да, жаркий бой тогда был! Дрались мы как черти, но если б не ты, Тимоша, не было бы ни меня, ни, понятное дело, сыновей моих и внуков. – Матвей Степанович стиснул плечо внука. – Не забудь, Родька, приходить к Тимофею Петровичу и благодарить его!

– Никогда не забуду, деда! – горячо сказал Родион.

– И детей своих к нему приведешь. Слышал?… Мы все жизнью ему обязаны.

Родион взглянул на деда – его лицо было строгим. В волнении, с трудом сглотнув слюну, произнес:

– Ладно, деда… Приведу.

Не снимая руки с плеча внука, Матвей Степанович подвел его к соседней могиле. «Семен Карнавин, 1912–1930 гг.», – прочитал Родька. На фотографии совсем юный парень с суровыми глазами и четко очерченными, чуть припухшими губами.

Родион знал: Семен Карнавин – один из комсомольских вожаков села. Его убили кулаки в первый год коллективизации. Дед Матвей был тогда бригадиром полеводческой бригады. Ветреной ночью озлобленные кулаки решили сжечь колхозные поля пшеницы. Семен, вместе с другими комсомольцами из ночной охраны схватился с ними врукопашную. Несколько ножевых ран получил Семен, но успел придушить одного поджигателя на поле, которое охранял, и потом, чтобы потушить, катался по горящей пшенице. Так и нашли его, обожженного, истекающего кровью. Умер он по дороге в село на руках у товарищей…

– Здравствуй, Сема, соратник мой дорогой! – оказал дед Матвей, и голос его дрогнул. – Привел я к тебе Родиона, моего внука… Хотел бы я, Сема, чтоб вырос он таким, каким был ты…

Родион прижался плечом к руке деда, неотрывно глядя в суровые глаза Семена Карнавина.