Текст книги "Твой светлый дом"

Автор книги: Алексей Коркищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава шестая

Суд проходил в сельском Доме культуры. Между колоннами у входа стоял большой щит, на котором местный художник броско написал:

«Сегодня в Доме культуры показательный суд! Расхитителям колхозного и государственного добра – всенародный позор!

Начало в 10 часов».

Взбудораженные сельчане за час раньше стали сходиться в Дом культуры. Потянулись туда и ребята – нечасто же случается такое в селе! – но их в зал не пустили.

Ольга и Танюся стояли внизу, а Виталька, Сенька и Шурка заглядывали в окна. Зал был набит людьми до отказа. Стояли даже в проходе и у стен.

На скамье подсудимых Родионов отец сидел с краю, чуть в сторонке от остальных. Все в зале напряженно прислушивались к тому, что говорил с трибуны незнакомый человек.

– По причине попустительства заведующего фермой Бучаева Андрея Матвеевича разлагалась трудовая дисциплина, устраивались пьянки, разворовывались корма, сбывались на сторону, менялись на спиртное. Заведующий не пресек преступные действия семьи Сучалкиных, которая в свои противозаконные операции втянула некоторых строителей животноводческого комплекса…

Виталька приник лбом к стеклу, чтобы лучше слышать, но Родькин отец вдруг поднял голову и, казалось, посмотрел прямо на него. Витальке стало стыдно, и он соскочил на землю.

– Ну, что там? – спросила Ольга.

– Читают обвинение, – неохотно сказал Виталька.

– Засудят! – Шурка пренебрежительно махнул рукой. – Раз попались – засудят как миленьких. Родькиному отцу, наверно, больше всех дадут… Да, Сеня?

Сенька отвернулся, будто бы не слышал: все-таки Родькин отец был его дядей, хоть и троюродным, а Виталька сжал кулаки, двинулся к Шурке:

– Почему это Родькиному отцу дадут больше всех?! Почему?

– Как заведующему! – Шурка состроил рожу, хихикнул. – Он же главный у них…

– Какой же он главный? Он же сам не воровал!

– Так попускал… Хе-хе! Родька теперь не будет такой гордый, а то хвастался: «Моего папу орденом наградили!.. Моего папу по телевидению показывали!..» Правда, Сеня?

– Да врешь ты все! Ничего он не хвастался!

Виталька толкнул его.

Сенька покосился на Ольгу: как она восприняла Шуркины слова? У нее сузились глаза, на курносом лице мелькнула, усмешка. Ничего не ответив Шурке, Сенька пошел прочь.

– Эх ты, подлипала! – сказал Виталька Шурке. – Ты раньше к Родьке привязывался, а теперь Сеньке подыгрываешь. Предатель…

– Вот как дам! – сказала Ольга и замахнулась на Шурку.

Это было так неожиданно со стороны Ольги, что удивился даже Виталька. А Шурка, выпучив глаза, отступал.

– Да я ничего… Я так… Я пошутил, – оправдывался он, бросаясь за Сенькой.

Танюся не вмешивалась в разговор, стояла, сложив полные губы вареником, потом сказала:

– Конечно, жаль Родиона. Такой позор из-за отца!..

– Кто тебя просит жалеть Родьку? – оборвала ее Ольга. – Жалельщица какая нашлась.

Родион, чтобы отвлечься, колол дрова в сарае. Хотел с утра уйти в степь куда глаза глядят, подальше от людей, но раздумал: а если с дедом Матвеем что случится? Дед уже с трудом поднимался с постели. А мать на рассвете ушла на ферму и вернется домой только к вечеру…

В дверях стояла Акулина Кондратьевна, смотрела на внука, качала головой:

– Родя, чуешь?

Он не слышал: задумался.

– Родион!

Внук вздрогнул, выронил топор из рук.

– Дед кличет, Родя… Худо ему.

Матвей Степанович, одетый, сидел на диване. Похудевший, сгорбившийся, беспомощный. И так стало Родиону тревожно за деда, что он обнял его, ласково спросил:

– Что с тобой, деда?

– Душа тоскует, Родя… Отвези меня в степь…

– Что ты выдумал, Матвей! – всплеснула руками Акулина Кондратьевна. – И на чем он тебя повезет?

– На тачке…

– Надо же!.. На тачке… Что люди окажут?

– Какие там люди?! – устало произнес дед – Кто меня увидит?… Все люди там… Сына нашего судят… Показательно судят! – То ли всхлип, то ли стон сорвался с его губ. – Свези в степь, Родя… Может, последний раз…

– Ну что ты, Матюша! Ну что ты такое говоришь?! – с болью произнесла Акулина Кондратьевна. – Да и как он тебя повезет?

– Мы через сад, бабаня, – поспешно, чтоб ее успокоить, сказал Родион. – А потом по-за лесополосой, по старой дороге. Там нас никто не увидит.

– Да и вытянет ли Родион тачку с тобой на бугор? – все еще не сдавалась бабка Акулина.

– Вытяну, не беспокойся! – заверил внук. – И ты садись на тачку, и с тобой вытяну.

Акулина Кондратьевна помогла Родиону протащить тачку с дедом через сад и огород, осталась на краю выгона в зарослях донника, горестно сложив на животе руки.

Матвей Степанович махнул ей: «Иди домой!» Однако она неподвижно стояла, пока тачка не скрылась за лесополосой.

Родион часто оглядывался, удобно ли деду? Тащил тачку на бугор зигзагами, с натугой. Разъезженные колеса ее, виляя, скрипели.

На дорогу из-за деревьев неожиданно вышел Савелий, Виталькин двоюродный дед, с оклунком за спиной. Еще крепкий, краснощекий. Остановился, приподняв серо-зеленую фуражку с высокой тульей. Небольшие глаза его замаслились, он спросил с ехидцей:

– Да ты, никак, уезжаешь куда, Матвей?

Родион старался поскорее пройти мимо Савелия.

– Стой-ка, Родя! – крикнул Матвей Степанович.

Родион, жарко дыша, остановился.

– Нет, Савелий, пока никуда не уезжаю, – вроде бы весело оказал дед Матвей. – Я смотрю те места, где мы гоняли твоих друзьяков-беляков… Помнишь?

– Да чего ты, Матюша, чего ты?! Окстись! – заюлил Савелий. – Какие такие беляки?… Я ж в зеленых был… По ошибке. А потом у красных…

– Да, да, Савелий, ты сразу покраснел, когда над твоей зеленой башкой моя красная сабля просвистела. Знаю я, какой ты…

– Матюша, это ты зря!.. Я ж всегда был за Советскую власть.

– Ну да? А что ты дал Советской власти? Ничего ты не дал ей, а берешь от нее всякие блага. Всегда с мешочком ходишь и всегда что-нибудь в мешочке несешь!

– Чего ты, Матюша, чего ты! Бог с тобой…

Яростно ненавидел Родион в эту минуту Савелия: «Как нарочно, поднесло его! Следил, наверно, за нами». Его беспокоил дед Матвей: как бы у него опять сердце не схватило! Рванул тачку с места и покатил, не ожидая, пока старики закончат разговор.

Долго не мог успокоиться дед Матвей. Переживая за него, Родион тянул тачку все выше.

– Родя, довольно! – спохватился Матвей Степанович. – И отсюда хорошо видать.

– Я тебя на самый верх. Оттуда и речку увидишь.

Родион остановился на самой вершине бугра. Отдышавшись, сел на тачку рядом с дедом.

Дед и внук молча оглядывали бугристую степь, синие под серым небом поля озимки, долину с рекой и ериками, луга и рощи. И не раз их взгляды невольно останавливались на высоком желтом здании в центре села – на Доме культуры, где шел сейчас суд.

– Все это тебе останется, Родя, – Матвей Степанович повел рукой вокруг. – Пустыри тут были, дикие места. А мы в колхоз собрались, распахали степь, рощи посадили, болото высушили. Дорожи этим, внук… Тополя видишь?… Во-он там, у ерика? Это я сажал. Сколько сынов и внуков, столько и тополей и топольков. Тот, самый малый, крайний, то ты, Родион… А рядом, большой, – твой отец… Стройно растет тополь, да только Андрей вкривь пошел…

И замолчал дед Матвей, видно, про суд опять вспомнил.

Как он быстро постарел! Щеки запали, загар выцвел… Жалость и любовь к деду Матвею стиснули сердце Родиону. Хотелось сказать какие-то необыкновенные, ласковые и ободряющие слова, от которых ему стало бы легче, но такие слова не находились. Родион чувствовал себя беспомощным, не знал, как утешить деда.

Родион очнулся, когда Матвей Степанович устало сказал:

– Кончился суд…

Народ толпой вывалился из Дома культуры, растекался ручьями по площади. Солнце на минуту осветило село и вновь начало прятаться за тучи, наплывавшие из-за приречной долины. Тяжелая их тень набегала на хаты. На вершине бугра уже гудел ветер.

– Зачем он с ними связался? – со слезами произнес Родион. – Нам теперь хоть из дому не выходи.

– Ты не кисни, не маленький! – строго остановил его Матвей Степанович. Добавил мягче, тише: – Так что ж нам теперь – отказаться от отца твоего?… Конечно, стыдно… Но ты держись!.. Слышишь?… Борись за своего отца. Он выправится… Иначе как же?… Какого же он тогда роду-племени?… Ты понял?

Родион нагнул голову, пряча мокрые глаза.

– Ладно, деда, я не буду… Я понимаю…

– Упустил я Андрея… Это Дядя сбил его с дороги, – негромко произнес Матвей Степанович и вдруг отвалился на спину, неестественно выгибаясь, хватая ртом воздух.

Родион сорвал тачку с места, бегом покатил ее с бугра.

Шапка упала с головы Матвея Степановича. Ветер ерошил его легкие седые волосы. Голубые глаза неподвижно смотрели в небо, по которому неслись быстрые темные тучи.

Родион бежал изо всех сил, но домой привез деда уже мертвым.

Матвей Степанович так и не узнал о приговоре суда.

…Андрей получил один год принудительных работ по месту жительства с удержанием двадцати процентов из зарплаты в пользу государства. Бардадыму и Антониде дали по пять лет тюремного заключения.

На похороны собралось все село.

Дедовы друзья явились при орденах и медалях. Пришел большой отряд пионеров.

В старой хате плакала Акулина Кондратьевна. Во двор выносили красный гроб с телом Матвея Степановича. Фотограф стал собирать около него родственников. Андрей, в черном костюме, с потемневшим лицом и глубоко запавшими глазами, передвигался как деревянный. Растерянная Мария сказала заплаканной Аннушке:

– Поищи Родиона… Не могу найти… Надо ж с дедом сфотографироваться…

Родион прятался в мастерской. Не хотел он смотреть на мертвого деда Матвея: не мог принять его таким. На верстаке лежала балясина. Не успел распилить ее дед Матвей и теперь уже никогда не распилит. На токарном станке так и осталась незаконченной вторая балясинка… Вот и щербинка. Как расстроился дед Матвей, когда вырвалась стамеска из его ослабевших рук!.. Вспомнил Родион его слова: «Я тебя выучу, внук, столярному делу, если захочешь…» Не научил, не успел!..

Только сейчас с ужасающей ясностью осознал Родион, что дед Матвей навсегда ушел из жизни.

– Не успел… не научил, – прошептал он. Лицо его исказилось от боли. Он изо всей силы ударил кулаком по верстаку, закричал: – Не усп-пе-е-ел!

Аннушка распахнула двери сарая, остановилась у порога, не понимая, что происходит с ее племянником. Родька плакал навзрыд и колотил кулаком по верстаку. Тетка кинулась к нему, прижала к себе.

– Родя… Не надо, родной… Ну, успокойся… Ну, миленький. – И расплакалась сама.

Глава седьмая

После похорон Матвея Степановича жизнь в старой хате разладилась. У Акулины Кондратьевны все валилось из рук. И печь работала плохо. Теперь в хате редко пахло вкусным, больше – подгорелым, пережаренным.

Андрей работал уже на кормокухне, варил комбикормовую кашу для коров на той же самой ферме, где был заведующим: так решило правление колхоза.

Родион редко видел отца. А если тот и попадался на глаза – то пьяным. И на ночь куда-то исчезал. Аннушка хотела приструнить его, так он обругал ее: «Не суйся!.. Не учи старших жить». Она еще оставалась дома: помогала Акулине Кондратьевне по хозяйству, ходила на ферму доить материных коров.

Мать стала сама на себя не похожа: ни с кем не разговаривала, о чем-то думала, часто плакала…

Муторно было на душе у Родиона. Пропала у него охота учить уроки и ходить в школу: все ребята переметнулись к Сеньке. С ним у Родиона было уже несколько стычек. Чуть до драки не доходило.

Недавно Сенька и Шурка натравили на Родиона Бырю из восьмого класса. Быря, видно, сильно накурился перед тем, как подойти к нему в шумном коридоре. Дохнув табачным запахом в лицо, Быря громко, чтоб слышали другие, спросил:

– Родька, говорят, твой отец сам расхлебывает кашу, которую варит…

Родион не дал ему договорить. Быря от удара вскрикнул и, стараясь устоять, нелепо замахал руками. Дежурные старшеклассники схватили Родиона, отвели к директору школы.

Иван Николаевич пригрозил вызвать родителей.

Обозлился Родион, стал пропускать уроки. Несколько дней подряд, будто по болезни, не ходил в школу. Навещали его Виталька и Ольга.

Вот уж не думал Родион, что Ольга будет с ним! Мало знал ее, оказывается.

Приехала Ольга в село с родителями недавно, года полтора назад, когда начали строить животноводческий комплекс. Отец ее работал там электриком, мать вначале доила коров на старой ферме, а теперь ее назначили заведующей молочной лабораторией. Ольга была похожа на мать. Волосы такие же золотистые, волнистые, а глаза серо-голубые, внимательные и вроде бы немного грустные…

А Виталька действительно настоящий друг! Щуплый, с виду слабый, а на самом деле жилистый и крепкий, он всегда был рядом – и в игре и в драке. Виталька никогда не предаст его, как это сделал Шурка, и не будет стоять в сторонке, как трусливый Петяшка.

Если бы не Виталька и Ольга, совсем было бы тошно жить Родиону на свете.

Утром Родион пошел в мастерскую, куда давно не заходил.

В сарае все оставалось так, как и было при жизни Матвея Степановича. У верстака по-прежнему стояли недоделанными поставец, стол и табуреты.

Родион взял отшлифованную балясину в руки. Погладил ее. И так захотелось ему вдруг завершить какую-нибудь дедову работу!.. Может быть, он сумеет распилить балясинку и «прилаштовать» ее половинки к дверцам поставца, как хотел это сделать дед Матвей?… Родион надел передник, зажал в тиски верстака балясинку, взял узенькую продольную пилу, примерился и начал работать. Остро заточенное полотно хорошо вгрызалось в крепкое дерево.

– Пошло, пошло! – обрадовался он.

Увлекся, нажал сильнее и не заметил, как распил ушел от центра. Родион хотел выровнять, но пила не подчинилась. Нажал сильнее – перекошенное полотно со звоном лопнуло, а распиленная часть балясинки откололась наискось. И тут со двора донеслись лай Кудлая и голоса ребят:

– Кудлаша, привет!.. Ты что, не узнал знакомых?

Родион вышел из сарая. Увидел Ольгу, Витальку, Танюсю, Сеньку, Шурку и Петяшку. Меньше всего ему хотелось видеть сейчас Сеньку с Шуркой, да и Петяшку с Танюсей – тоже.

– Вы чего? – спросил он их.

– Мы пришли тебя проведать – ты ж больной, – объяснил Сенька.

Родион с укоризной посмотрел на Витальку и Ольгу. Виталька виновато развел руками, а Ольга сказала напрямик:

– Родька, мы их не звали, они сами привязались к нам.

– Ну заходите, если пришли. – Родион повел рукой в сторону сарая.

В мастерскую ребята вошли гуськом. Девочки сели на розовые тыквы, ребята остановились около верстака и токарного станка. Сенька, заметив сломанную пилу и испорченную балясинку, с издевкой сказал Родиону:

– А ты, оказывается, умеешь столярничать?

– Не твое дело! – оборвал его Родион и набросил на обломки балясинки передник.

Шурка в это время жал ногой на педаль станка, разгоняя маховик, Родион бросился к нему, оттолкнул:

– Не тронь!

Шурка захихикал:

– Родька, говорят, у твоего отца орден отобрали – правда?

– Кто говорит?!

– Чего ты психуешь? Чего накидываешься? – подступил к Родиону Сенька. – Он же просто так спросил.

– Просто так?! – Родион разозлился. – Это ты науськиваешь его на меня. Чего тебе надо?

– Не выдумывай. Никого я на тебя не науськиваю…

– Врешь! – Родион схватил Сеньку за грудки.

– Родька, не цепляйся ко мне – ты же больной.

– Да я тебя… и больной на лопатки положу!

– Ну, смотри, потом не жалуйся, – оскалился Сенька.

– Я не пожалуюсь, только бороться без подножек! – вошел в азарт Родион.

– Я буду судьей, – предложил Петяшка. – Проведу схватку по правилам.

– Ребята, бросьте! – пыталась остановить их Ольга.

Но утихомирить Родиона уже было невозможно. Злился он на весь белый свет, мучался, остро и болезненно воспринимал все, что касалось отца.

Родион и Сенька, сняв куртки, крепко охватили друг друга и, лоб в лоб, посапывая и надсадно, по-мужичьи, покряхтывая, топтались по кругу.

Виталька и Шурка, болея, следили за ними. Петяшка вел себя нейтрально, как и положено судье. Силы были равные, но манеры борьбы, темперамент – разные. Родион яростно наступал на Сеньку, теснил, а тот расчетливо использовал его промашки.

Танюся переживала за Сеньку откровенно и шумно:

– Сенька, не зевай – Родька напирает!

– Сиди помалкивай! – прикрикнул на нее Сенька.

Танюся обиделась, капризно сказала:

– Ох как они долго возятся! Мне уже и есть захотелось.

– Сенька, гни его!.. Вот так! – поддразнивал Шурка. – Дави на позвонок! Он не выдержит – выдохся!

– Да замолчи ты, дурошлеп! – рассердился Виталька. – Твой Сенька хитрит… Судья, чего ворон ловишь?

– Штрафую Сеньку на два очка за пассивную борьбу! – закричал Петяшка.

– Он штрафует!.. За что? Каждый борется, как хочет… Я тебя вот ка-ак штрафану! – Шурка замахнулся.

– Ну, штрафую на одно очко, – струсив, уступил Петяшка.

Родион накинулся на Сеньку очертя голову: рванул его раз, другой, пытался взять на бедро, кинуть через себя, но тот уклонялся от атак и, улучив момент, дал резкую подножку. Родион упал и тотчас вывернулся из-под навалившегося Сеньки. Вскочил.

– Ты подножку дал! Мы же договорились…

– Не ври! Я не давал…

– Была подножка! – возмущенно крикнул Виталька.

– Не было! Не было! – завопил Шурка.

– Была подножка, я видела, – подтвердила Ольга. – Скажи, Танюся, была подножка?

Танюся пожала плечами.

– Ну, а ты чего, Петяшка, помалкиваешь?… Эх, вы! – с презрением сказала Ольга. – Ну и компашка тут собралась! На вас противно смотреть. Судья трусит, секундант врет, наблюдательница лукавит, а сам борец сподличал.

– Я не давал подножки, – оправдывался Сенька. – Родьке показалось.

– Мне показалось?! А это тебе покажется?

И Родион залепил Сеньке хлесткую пощечину.

Замахнулся и Сенька, ударил его кулаком в лицо. Они схватились снова. Затрещала у кого-то сорочка.

– Перестаньте! Это уже не борьба! – закричала Ольга.

Кружась в яростной схватке, Родион и Сенька налетели на тыквы. Подпрыгивая, тыквы с барабанным буханьем обрушились на них, покатились по сараю.

Во дворе встревоженно залаял Кудлай.

– Вы что тут делаете?! – услышали ребята.

Мать Родиона и Аннушка с испугом заглядывали в сарай.

Родион и Сенька, потирая ушибы, стояли среди разбитых тыкв. Шурка уползал в угол. Растрепанная Танюся искала в сене свои стрекозиные очки. Ольга жалась к стене, а Виталька сидел на верстаке.

– Чем вы тут занимаетесь, я вас спрашиваю? – Мария с недоумением оглядывала ребят.

Не замечая крови, стекавшей с разбитой губы, Родион машинально запахнул полы разорванной донизу сорочки, промямлил:

– Мам… мы тут это… боролись… Турнир устроили… Кабаки нечаянно завалили…

– Хороший же турнирчик у вас получился!.. Эх, Родька, Родька… Оказывается, вот какой ты больной. Лучше бы воду со двора выпустил. Хату уже подмывает.

В глазах матери Родион увидел столько горечи и усталости, что в бессилии опустил руки.

Мать пошла в хату, а тетка спросила:

– И в честь какой же принцессы тебе, Родя, губы расквасили?

– Я нечаянно, – пробормотал Сенька.

– Ну да?… Знаю я вашу породу, Сенька! У вас ничего не бывает нечаянно.

Танюся, схватив свой портфель, бегом пустилась из сарая.

– Ну, а ты чего ждешь? – спросила Аннушка у Сеньки и обратилась к Ольге: – Ты останься, Оля, поговорить с тобой хочу.

Кривя губы непонятной усмешкой, Сенька набросил куртку на плечи и пошел вон. За ним, припадая на ногу, поплелся Шурка с двумя портфелями в руках. Вышел и Виталька.

– Скажи, Оля, отчего это Родька почти каждый день приходит домой побитый? С кем он дерется? Из-за чего?

– Тетя Аня, а вы разве сами не понимаете этого? – Ольга внимательно и с грустью посмотрела в глаза Аннушки и пошла к дверям.

– Я-то могу понять, Оля! Но Родькиной матери каково? Ей своего горя хватает. Измучилась она – на ногах еле держится… Пожалеть ее надо, а он…

Родион слушал, опустив голову.

Видно, поняв, в каком жалком состоянии находится племянник, Аннушка подошла к нему, достала платок из кармана:

– Ох, Родя, Родя!.. Давай хоть кровь вытру.

Родион мрачно ковырял лопатой раскисшую землю у ворот – выводил лужу со двора. Перед глазами у него еще стояло измученное лицо матери. Как он сейчас ненавидел себя!.. До чего он дошел!.. Его, видите ли, возмущает поведение Сеньки! Затеял с ним борьбу, чтоб доказать… Что доказать? Что ему, дураку, докажешь?… Боль нудная, тягучая, как эта раскисшая земля, заполняла Родиона. Ход его тягостных мыслей прервал теткин голос:

– До свидания, Родя. Уезжаю я…

Аннушка стояла у калитки с раскрытым зонтом, с сумкой через плечо.

– До свиданья, Аннушка. – Родион не называл ее теткой. Он считал ее своей старшей сестрой. Подошел к ней, ткнулся лицом в грудь. Она обняла, поцеловала его.

– Родя, прошу тебя, держись… Будь молодцом… Жалей мать, не давай в обиду… Слышишь, Родик?

– Да, да, слышу, – глухо ответил он.

Родион смотрел вслед Аннушке, пока ее ладная и крепкая фигурка не скрылась за углом. И вновь он с ожесточением принялся копать канавку, не заметив, Как с улицы, оскальзываясь, во двор вошел отец. Опять выпивший, неопрятный, небритый.

– Молодец, сынок, хвалю! Помогаешь отцу по хозяйству, – оказал он сыну.

Распахнув жесткий брезентовый плащ, отец, горделиво подбоченясь, прошелся по двору, полюбовался новым домом. Из карманов пиджака торчали бутылочные головки, заткнутые морковками.

– А ты чего такой непогодный? – Андрей подошел к сыну ближе, приглядываясь. – А-а, да ты, я вижу, подрался с кем-то! Ха-ха!.. А драться надо уметь, сынок!

– Я не дрался… Я боролся с Сенькой!

– Эге, брат! Сенька – парень хваткий и хитрый, что его отец. Его надо бить так, чтоб сразу с копыт. Вот так надо – снизу. – Отец взмахнул кулаком, прицеливаясь к подбородку Родиона.

Из старой хаты выбежала Акулина Кондратьевна:

– Андрей! Ты что, совсем одурел? На хлопца с кулаками лезешь! Он и так уже побитый.

– Я учу его драться… Пусть бойцом растет.

– Ты вон какой боец вырос, опять на взводе! Набил карманы головками-морковками, явился!

– Тихо, мать, тихо!.. Завелась. Пошли обедать, и тебе налью рюмашку к борщу.

– Будь она проклята, твоя рюмашка!

– Было бы предложено. – Отец развел руками и пошел в хату.

Акулина Кондратьевна горестно покачала головой:

– Боже мой, боже мой! Пропадает человек!.. Родя, пойдем перехватишь, голодный, небось.

– Вот докопаю канавку, бабаня. Немного осталось.

Стеснило дыхание Родиону: как быстро она состарилась после смерти деда Матвея! Лицо потемнело, глаза в тень спрятались. Без деда Матвея плохо стало – будто бы срубили большое дерево, которое защищало старую хату и двор от пронизывающих осенних ветров.

Когда Родион зашел в дом, мать сидела за столом, разбитая, усталая. Бабушка разливала борщ по мискам. Отец вышел из кладовки с бутылкой в руках и, натолкнувшись на материн взгляд, деланно засмеялся, взболтнув самогон:

– Бальзамчик! На лечебных травках. От всех болестей и горестей!

– Ну и что ты на этот раз отнес Дяде? Мешок комбикорма? – спросила его мать.

– Ты чего? Ты чего несешь?! – отец опасливо зыркнул на Родиона. – Дядя мне должен… Это же мастерам на магарыч… Надо же новый дом до ума довести. Водяное отопление смонтировать, накат на стенах сделать…

– Будет тебе накат, погоди! Никак не развяжешься с этим прохиндеем, – сказала бабка Акулина.

– Ты, мать, в мои дела не встревай! Сам знаю, с кем связываться, а с кем развязываться.

– Чего там не встревай! Связался с жульем и пьяницами! Ты отца родного из-за них раньше времени в могилу спровадил.

Андрей чуть было не выронил бутылку: сделал такой жест, будто отпихивал от себя что-то.

– Я спровадил? В могилу?… Это что ж такое ты на меня навешиваешь?… Э-э, нет, мать, я на себя такую вину не возьму! Отец свое пожил… Раненый был, контуженный… Не то говоришь, мать, не то…

– Чего там не то!.. Довел ты его! – запричитала она. – Не вынес отец людского позору… Отец – красный командир, активист. Люди уважали его, а сын…

– А сына коровы, уважают! – дурашливо рассмеялся Андрей, хотя ему было явно не до смеха: белые пятна пошли по лицу. – Он им вкусную кашу варит. Он лучший кашевар на весь район! Он…

– Андрей! – вскрикнула мать.

Родион вздрогнул, выронил полотенце.

Мать вышла из-за стола, приблизилась к отцу.

– Опомнись, Андрей! В кого ты превратился?… Ты после суда ни дня трезвым не был. Совесть вытравляешь самогоном?… Считаешь, тебя судили – обидели? Гордость твою унизили – из начальников погнали?… – ее голос срывался на плач. – Ты на сына посмотри: парень от рук отбился, уроки не учит, каждый день из школы побитый приходит… Из-за тебя! И мне покою нету…

– Да что вы на меня напали?! Люди добрые, пожалейте, – паясничая, произнес отец. – Давайте рюмашки, налью вам бальзамчика, выпьете – добрее станете. А то воспитывать меня взялись. Что я вам, мальчик? – Растерянно усмехаясь, он вдруг натолкнулся на упрямый взгляд Родиона, вскипел: – Чего таращишься?! Ты почему уроки не учишь?

– Я вообще… в школу ходить не буду! – Родион глянул на него исподлобья.

– Эт-то поч-чем-му же? – процедил отец, в замешательстве приглядываясь к сыну: тот никогда до этого не смел так говорить с ним.

– А пот-том-му же! – Родиона колотило: он уже был готов на все.

– Ты как разговариваешь с отцом, негодяй?!

– А ты как разговаривал с моим дедом… годяй?

– Ах ты ж! – Отец замахнулся.

Мать схватила его за руку:

– Не тронь сына!

– Рукам воли не давай, а то кочергу возьму! – сказала бабка Акулина, направляясь к печи.

– Марш уроки учить! – гаркнул отец на сына. – Я вот возьмусь за тебя!

Родион сидел за столом, уставясь в раскрытый учебник. Не шла ему учеба на ум. Вспомнились слова деда Матвея: «Борись за своего отца…» А как за него бороться, если он еще хуже становится.

Затосковал Родион по деду Матвею. Едва сдержался, чтоб не расплакаться. Очень захотелось ему побывать на том бугре, где провел с дедом последние минуты. Сказав, что идет учить уроки к Витальке, подался в степь.

Он шел по той дороге, по которой вез тогда деда Матвея, приглядывался к ней, словно искал что-то дорогое, потерянное. Кое-где оставались следы колес тачки: размыло их уже дождевыми потоками, заносило землей.

На бугор Родион, свернув с дороги, пошел напрямик через залежь на крутом склоне. По ней было легко идти, ноги не вязли на расистом побуревшем разнотравье. Сапоги скоро обмылись от грязи, к ним прилипли мелкие семена полевой нехворощи. Под выцветшей щетиной отживших трав, прижимаясь к самой земле, зеленым пламенем горела осенняя травка-муравка.

Неожиданно плотный парус туч разорвался на западе, и засветило низкое солнце. Родион взбежал на вершину бугра, огляделся. Яркий лимонно-золотой свет залил степь и приречную долину. Тучи, подсветившись исподу, казалось, поднялись выше, прояснился далекий горизонт, и на склонах бугров радостно засияли светло-зеленые поля озимки.

Грустно стало Родиону: не увидел дед Матвей напоследок степь и долину такими красивыми. Поля ожили, озарились удивительно прозрачным, золотым от солнца светом, и Родиону полегчало, поверилось: все должно измениться к лучшему, все уляжется, поправится, и он снова будет жить легко и беззаботно-счастливо… Но чистую прореху на западе закрыла темная туча, и надежда опять потускнела, когда скрылось солнце… Родион сгорбился, словно тучи легли ему на плечи. Посыпался колкий холодный дождик, затягивая серой кисеей степь, приречную долину. Синие голые тополя вздрагивали на ветру, словно в ознобе.

Пряча лицо от дождя, Родион понуро пошел с бугра. Он чуть было не наступил на сиреневые огоньки бессмертников, росших на склоне. Вновь потеплело у него в груди, и степь уже не казалась такой удручающе унылой и бесприютной. Он стал срывать с холодных сизых кустиков стебельки с теплыми звездочками живучих полевых цветов, которых не могли заморить даже утренние заморозки.

С букетом бессмертником пришел Родион на кладбище. Подойдя к могиле деда Матвея, снял кепку.

– Здравствуй, деда! Я принес тебе цветы… – произнес он и… захлебнулся, умолк.

Под дождями могильный холмик осел, венки раскисли, бумажные цветы поблекли, расплылись надписи на черных лентах… Родион стянул в сторону бесформенный ворох венков и воткнул в глину букет бессмертников. Словно живой сиреневый огонь вспыхнул на могиле деда Матвея.