Текст книги "Просто мы разучились любить (СИ)"

Автор книги: Александра Соколова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Смотреть, как в нежной мелодии и темном свете танцует свой танец молодой мужчина в белых одеждах. Он счастлив. Он свободен. Он взлетает над полом, повторяя переливы музыки, и скользит по жизни с улыбкой. Он верит.

Поднести к губам микрофон. Заговорить шепотом:

– Верил… Он шел только вперед, потому что вера поддерживала его и помогала не споткнуться. А если случалось упасть – он поднимался и шел дальше. Всё изменила одна только встреча. Встреча с ней.

Мягкая музыка фортепьяно становится тревожней, острее. На сцене появляется девушка. Она обнажена и прекрасна – словно древняя наяда, пришедшая покорить и обольстить.

Они танцуют с мужчиной. Вальс… Танец, где ты отдаешься и берешь одновременно. Где нет неравенства, где оба партнера на миг забывают, кто они и зачем они.

Несколько па, и вновь в их танец врывается голос:

– Она… О, он поверил в неё сразу – также, как привык верить и до неё. Он доверился ей, чтобы в нежных руках поплыть вперед, к будущему. Туда, где он видел только свет и счастье. Но напрасно он думал, что ведет в этом танце. Вела она. А он лишь слепо подчинялся её движениям.

Снова на сцене сгущается тьма. Остается лишь тонкий лучик света, освещающий упавшего на колени мужчину. Девушка растворяется во тьме лишь на секунду и появляется снова. Но она ли? Нет, у неё теперь другое лицо, она одета в темные одежды и танец, который она вновь танцует с мужчиной, уже не легкий, уже не вальс – он тревожен и заставляет сердце биться чаще. Биться ядерной смесью возбуждения и боли. Интереса и страха.

– Слишком поздно он понял, что она была двулика. Что она не вела, а принуждала. И он подчинялся. Слепой в своей вере.

Девушка в черном и парень в белом танцуют, кружатся по сцене, а свет, он становится всё краснее и краснее, окутывает зал всполохами дыма, и девушка с парнем в бессилии падают на пол.

– Мы умрем вместе, – проговорить, словно появляясь из ниоткуда, и остановившись над распростертыми по полу телами, – Так сказал он в последний миг своей жизни. И она согласилась. Ему легко было уйти. Потому что он верил, что она уходит вместе с ним. Он – верил.

Взрыв мелодии. Траурно-нежная музыка рывками поднимается, набирает темп, и – что же это? – девушка оживает, встает на колени, а потом и вовсе на ноги, смотрит на мужчину, распростертого на полу, и… переступает через него. Уходит, растворяясь в темноте, не белая, не черная – бесцветно-прозрачная. Призрачная.

Опуститься вниз. Встать на колени перед лежащим на полу мужчиной. В ярком снопе света поднять глаза и ошеломить всех выражением лица – суровым, жестким.

– Дальше они пошли каждый своею дорогой. Кто знает – возможно, он продолжал верить и ТАМ, где никто из нас никогда не был, и где все мы всё равно окажемся. Кто знает – может, ТАМ рядом с ним снова появилась она – но уже другая – и повела за собой, создавая иллюзию свободы. Кто знает – может быть, ТАМ она станет белой. Или черной. В своей жизни он верил ей… Доверял… И она была с ним до конца. Вот только не посмела идти рядом дальше.

Встать на ноги, и в потухающем свете прошептать последние слова:

– Судьба… Черно-белая, разноликая распутница судьба… А вы… В неё верите?

В полной темноте зала развернуться и уйти за занавес, слыша несмолкающий гром аплодисментов.

Вдохнуть. Выдохнуть. Сжать губы.

К черту… Они так ничего и не поняли…

19

– Ты не понимаешь. Малыш, для того, чтобы понять это, нужно пройти большой путь. И он впереди у тебя.

Лёка и Саша больше не гуляли по парку. С каждым днем женщина становилась всё слабее, и вот теперь она уже не могла самостоятельно подниматься с кровати. Иногда с Лениной помощью она подходила к окну и, улыбаясь, вдыхала свежий вечерний воздух. Но не более.

Сегодня Саше было совсем худо. Её веки пожелтели и налились тяжестью, но глядя в узкую щелочку между ними, она всё же разговаривала с девушкой, сидящей на краю постели.

– Нет, это ты не понимаешь, – упрямо тряхнула головой Лёка, – Ты просишь меня о невозможном. Ты просишь смириться. Я не могу.

– Я прошу тебя понять, Леночка. Смириться – значит, сдаться. Понять – значит принять.

– Это демагогия… Я не вижу никакой разницы между этими словами. Я поняла, что ты умираешь. Поняла, что тебе этого хочется. Еще бы тебе не хотелось! Умереть – значит хотя бы от телесных страданий избавиться. Всё это мне понятно. Одного не пойму – за что?

– Малыш… – Саша улыбнулась устало и закрыла глаза. – Расскажи мне лучше, как ты будешь жить дальше. А я послушаю, хорошо?

– Я не знаю, как буду жить дальше, – процедила Лёка сквозь зубы, – Скорее всего я последую за тобой. Раз уж это такое благо.

– Лена! – распахнулись глаза, и в черных зрачках вспыхнул свет. – Что ты говоришь такое? Одно дело уйти, когда приходит время. И совсем другое – уйти, когда время еще не пришло.

– А какая разница? В финале мы всё равно окажемся в одном и том же месте.

– Не ты дала себе жизнь, Леночка. И не тебе её отбирать.

– А я не собираюсь вскрывать себе вены, Саш, – Лена усмехнулась. Всё её лицо и тело выражали упрямство, – Я просто доведу свой организм до того состояния, когда ему останется только умереть.

– Зачем?

– Потому что я люблю тебя. И хочу быть с тобой.

– Ты не будешь со мной, если сделаешь это, – Сашины глаза снова закрылись, лицо исказила гримаса боли.

– Почему же?

– Потому что до сих пор мы шли одной дорогой. Ты встала на неё чуть позже чем я, но встала. А если ты убьешь себя – наши дороги разойдутся.

– Да что ты? – это вышло презрительно и ехидно одновременно. – Значит, моя подлая душонка не нужна будет твоей возвышенной душе там?

– Не мне решать это, малыш. И не тебе.

– А тогда какой смысл во всем этом? Зачем верить, зачем жить правильно, если в итоге мы только марионетки, которые ничего не могут решать?

– Ты меня не поняла, – Саша с видимым трудом подняла руку и положила её на Лёкино колено, – Ты решаешь что тебе делать. А вот последствия… Здесь решать не тебе.

– Оо… Значит, всё же наказание? Меня накажут чтобы я больше так не делала?

– Лена…

Сашины глаза закрылись. Напряженная ладонь вдруг расслабилась.

– Ты… Ты что? – Лёка вскочила на ноги, склонилась над кроватью. – Ты не смей… Не смей, ясно? Саша… Сашенька… Не надо…

Её глаза метались по комнате так же, как мысли – в голове. Руки задрожали. Первобытный страх поднялся от пяток к сердцу.

И вдруг – отпустило. Она заметила, наконец, шевеление под одеялом. Саша спала. Спала, утомленная химиотерапией и тяжелым разговором.

Лена бессильно упала на край кровати, сжала ладонями лицо и подумала:

– Твою мать… Что же страшнее – сама смерть или ожидание её… Чёрт знает…

20

– Чёрт вас всех разберет? – заорать, упираясь ладонями об стол. – О чём ты думала вообще? Ты знаешь правила, твою мать! А теперь ты просишь прощения. Да прощаю я тебя, прощаю! Только какого толку тебе от моего прощения?

Рывком руки сбросить со стола наполненную пепельницу и упасть в кресло. Посмотреть на сжавшуюся напротив молодую девочку. Выдохнуть зло, яростно.

– Лёка, я сделаю аборт… Обещаю, – она лопочет что-то, слезами размазывая тушь и грим на лице. Ревет. – Мне очень нужна эта работа. Сейчас нужна как никогда ранее. Лёк, я обещаю – я избавлюсь завтра. Прости меня… Я просто влюбилась, и…

– Да мне неинтересно, в кого ты там влюбилась! – снова заорать и сжать виски. Какие дуры. Какие дуры вокруг. Какие идиотки…

– Лена, пожалуйста, – еще чуть-чуть и она упадет на колени.

– Не смей называть меня Леной! – вскочить на ноги, пинком опрокинуть кресло и резко взять в рот сигарету, игнорируя заколотившееся от боли сердце. – Поняла меня? Сто раз говорила – никто из вас, мать вашу, не смеет называть меня Леной!

– Прости… Пожалуйста…

– Да какой толк тебе от моего прощения?! Не надо нарушать правила, твою мать! И никакого прощения не понадобится.

Дрожащими руками вынуть из кармана пузырек. Высыпать две таблетки на руку. Они зеленые, на них нарисованы «смайлики» – новое инетовское слово. Идиотское, как и всё вокруг. Спасительницы – таблетки. Они дадут сил. Помогут жить дальше. Ах, да, не жить – существовать.

– Пошла вон, – запить таблетки минералкой и поднять с пола кресло, – Или на хрен отсюда, идиотка.

– Лёк…

– Я подумаю! И не смей пока делать аборт! – крикнуть, и смеяться, глядя, как эта молодая дурочка выбегает из кабинета, натыкаясь на косяк двери.

Мать вашу…

– Ну что, Саш? – прошептать в потолок, чувствуя прилив сил в венах. – Ты многому меня учила. Что меня сейчас выбрать? Оставить ей работу или дать возможность еще нерожденному ребенку жить. А? Что правильно? Что правильно, а? Как… Правильно?

21

– Как же правильно? – спросила Лена. – Где найти истину? Или, может быть, её вообще нет?

– Она есть, малыш. Ты просто её не видишь пока.

– А, ну да. Истина где-то рядом. Так, кажется?

– Конечно, – Саша не уловила иронии. Она пошевелила пальцами руки, но оставила попытки приподняться, – Леночка, помоги мне лечь чуть выше, пожалуйста.

Лёка вздрогнула и привычным движением приподняла женщину на постели, поднимая вертикально подушку. Впервые в жизни ощущение близости тела любимого человека не волновало, не отзывалось вспышкой в сердце и в низу живота. Впервые в жизни.

Девушка уже знала, что времени осталось очень мало. Несколько дней назад Сашу перевели в другую палату – одноместную. А это означало только одно: то, что конец близок.

– Саш… Почему всё именно так? – спросила Лена, устраиваясь на кровати и прижимаясь спиной к холодной металлической спинке. – Почему всё не может быть проще? Понятнее? Ведь для того, чтобы поступать правильно – нужно не только знать что-то, но и понимать. И если дать понимание всем людям сразу – было бы проще, правда?

– Проще для кого, малыш?

– Для всех! Это получился бы… идеальный мир.

– Может быть. Но представь себе вора. Он понимает, что красть неправильно. Но всё равно это делает. Понимание – это не принятие, Леночка. И понимать какие-то вещи – это не значит им следовать.

– Да? – Лена задумалась надолго. Через несколько минут встрепенулась и потрясла головой. – Ну да, ты права. Но должен быть другой путь! Как я могу жить правильно, если не понимаю, как правильно?

– Разве ты не понимаешь?

– Нет, не понимаю! Существуют ситуации, когда выхода нет. И ты не знаешь, как поступить правильно.

– Например? – легко улыбнулась Саша, и в этой улыбке Лена увидела вдруг ту женщину, которую она помнила, которую любила, которая была… здорова.

– Например? – отмахнувшись от наваждения, Лёка задумалась. – Пожалуйста. На меня напал бандит. Он угрожает мне оружием, а рядом другой бандит угрожает оружием другому человеку. А у меня в руках пистолет. В какого из бандитов я должна выстрелить?

– Ты должна следовать своему сердцу.

– То есть стрелять в бандита, который готов убить человека и тем самым дать возможность убить саму себя? Это – правильно?

– С твоей точки зрения – похоже, что да, – улыбнулась Саша, – Леночка, правда – это то, что ты чувствуешь внутри себя. Тебе никто её не сможет объяснить до конца, пока ты сама не поймешь.

– Потому что правды нет? – вспыхнула Лена.

– Потому что многие люди её не видят.

– А, ну да… Нет никакой ложки. Точно. Саш, а как бы ты поступила? В такой ситуации?

– Я бы не стала стрелять ни в кого, – мягко ответила женщина и снова попыталась пошевелить пальцами, – Малыш, возьми мою ладонь в свою, пожалуйста.

Оторопевшая Лёка вздрогнула и нащупала рукой Сашины пальцы. Она не ожидала такого ответа. Не была к нему готова. И – в очередной раз – со страхом поняла, что она другая. Просто другая.

– Леночка, – тем временем продолжила Саша, – Ты ждала другого. Ты ждала, что я скажу: стреляй в бандита, спасай жизнь другого человека, а сама погибай. И ты бы так сделала, правда?

– Да…

– Я не знаю, правильно это, или нет. Но, умирая, я бы не хотела понимать, что забрала жизнь у человека, даже ценой жизни другого. Я хотела бы умереть, зная, что осталась честна перед собой.

– Но выстрелив, ты спасаешь жизнь хорошего человека!

– А кому решать, кто хорош, а кто плох, Леночка? Не тебе, и не мне – поверь. Лишить жизни человека – смертный грех. И этот грех не зависит от того, хороший человек, или плохой.

– Так в чём же сила? – тихонько спросила Лёка. – В бездействии?

– Нет… Нет никакой силы, малыш. Есть правда. Есть вера. Надежда. Любовь.

– В чём же правда? – вспыхнула девушка, цепляясь за нужное слово. – В чём она? В бездействии?

– В твоем сердце. Слушай его и найдешь правду.

– А силы, Саш? Где взять силы? Когда их нет – где их взять?

22

– Где бы взять побольше сил, чтобы найти истину? – пробормотать, не особенно надеясь, что тебя услышат.

Но нет – услышали, ухмыльнулись и даже советы давать вздумали… Наивный придурок.

– А за каким хреном тебе истина? Её можно положить в карман или поджарить на сковородке? – сидит, ухмыляется. Хозяин. Директор. Знал бы ты, сколько таких хозяев и директоров мы видели за последний год… И каждый чувствовал себя на вершине мира. Центр вселенной, мать его.

– Дурак ты, Иван Анатольевич, и не лечишься, – отмахнуться от предложенного порошка и продолжить пить водку, – Мало ли что можно в карман положить. Есть еще эта… Как её… Душа!

– Сама дура, – улыбается беззлобно. Даром что сорокалетний мужик, хозяин клуба, директор, шеф. Ан нет – сидит в гримерке и устраивает дорожку из кокаина. Решил снова попасть в тот мир, где он – уж точно – на вершине всей вселенной.

– Что мне с Катькой делать? – спросить равнодушно. – Залетела. Если родит – танцевать не сможет. Выгоню – жить ей не на что будет.

– Выгоняй, – белая дорожка постепенно скрывается в мясистой волосатой ноздре. Какая мерзость, – У неё в контракте сказано, что залет – это увольнение.

– Ну и что? Мало ли что в контракте сказано. Что выбрать, Вано? Оставлю её работать, так она аборт сделает. Выгоню – сдохнет вместе с ребенком. Я хоть так, хоть эдак убийцей получаюсь.

– Убийцей она получится. Не ты ж её трахала, и не ты за неё ноги раздвигала. Чё ты паришься вообще?

– Тебе не понять, – отвернуться и уставиться остекленелыми пустыми глазами в оконное стекло.

– А ты объясни, – ишь ты, приподнялся, приосанился. Даже вроде выпрямился в кресле. Конечно, под кокосом мы все короли мира, и все нас любят, и мы самые лучшие, и даже волосы на заднице – самые приятные и шелковистые.

– На фиг, – отмахнуться лениво и прикурить очередную сигарету. Скользнуть взглядом по плакатам на стенах, по узкому дивану и красному паласу, – Ты наш номер с судьбой понял? Ни хрена. И тут не поймешь.

– А мне и не надо понимать, – высокомерно смотрит, – Публике понравилось – остальное меня не касается. Поплясали мужик с бабой на сцене. Потом бабу на другую заменили. Ты появилась, пару фраз в тему пробормотала. Идеология, бля. Концепт. Я всё понял, дорогая моя. Не мальчик. И терплю я тебя здесь только до тех пор, пока в моем клубе аншлаги.

– Да что ты? – ухмыльнуться.

– Конечно. Я тебе столько денег плачу, сколько до тебя никому не платил. Ты психованная, но людям твои концептуальные – ох, как легко он справился с трудным словом, – номера нравятся. Ты же не стриптиз ставишь, ты устраиваешь театр целый. За то и терплю. А вот если публика тебя разлюбит – сразу на хрен пойдешь.

– Это я и без тебя знаю.

– Так за то я тебя и люблю, Лёка. За понимание. Ты меня презираешь, я тебя. Но вместе мы делаем хорошие деньги. И дальше будем делать.

– А если я скажу, что меня всё это затрахало и завтра я со всей группой уеду отсюда на хрен? – спросить равнодушно, рассматривая своё отражение в пустой рамке от фотографии на столе.

– Твоё право. Оспаривать не буду.

– Ладно, Вано, – засмеяться и влезть с ногами на стол, сметая на пол сценарии, – Поигрались в криминальных авторитетов, и ладно. Ты ж мне как отец родной. А я тебе. Не зря ж ты только у меня тут кокос нюхаешь. Остальных опасаешься – что подумают, увидев тебя настоящим?

– Подумают, что придурок, – тоже смеется, выползает из кресла, обнимает за плечи, – Это ты у нас смелая, тебя все только настоящую и знают. А мне не положено. Я при тебе не просто так расслабляюсь. Знаю – поймешь. Из одной стаи мы, Лёка. Из говенной, но всё же из одной.

– Ошибаешься, – прошептать, одновременно чувствуя, как снова к горлу подступает боль, – Ни хрена ты меня не знаешь настоящую. И никто не знает.

Даже я – и то не знаю.

23

– Кто я? Ты лучше всех можешь ответить на этот вопрос. Кто я? Зачем я живу?

– Для того, чтобы сделать этот мир лучше.

– Каким образом? Я не могу так больше. Я не могу слушать эти эпитеты, аллегории, и всё в таком духе. Скажи мне прямо – кто я? Зачем я?

– Кроме тебя никто не сможет ответить на этот вопрос.

– Чушь! Ерунда! Ты снова прикрываешься верой, болтовней и всем таким прочим. Я задала конкретный вопрос. Я хочу получить такой же ответ.

– Я не знаю, что тебе ответить.

– Почему? Ведь ты практически святая. Кстати. Я давно об этом думаю. А почему ты не ушла в монастырь?

– А зачем я там?

– Ну как же… Если ты так истово веришь – тебе самое место в монастыре. Там тебе никто не будет мешать верить!

– Уйти в монастырь и стать невестой Христа – это самое простое. Я хотела остаться в миру. С тем, чтобы сделать мир лучше. И в этом мире мне никто не мешает верить.

– Сделала? Ты сделала мир лучше?

– Да.

– Ты же не любишь меня. То есть любишь, но так же как остальных людей. Я для тебя такая же, как все остальные.

– Ты не права. Я люблю тебя… иначе.

– Да что ты? А ты знаешь, что Бог против такой любви? Ты должна любить мужчин!

– Никто не вправе говорить мне, кого я должна любить, малыш. Женщину или мужчину. Моя любовь чиста. И эта любовь освящена Божьим смыслом.

– А если бы ты не умирала? Если бы я предложила тебе тогда жить вместе – как муж и жена – что бы ты мне ответила?

– Ты говоришь о плотской любви, малыш.

– Да! Я говорю и о ней тоже! И что? Что бы ты сказала? Сказала бы, что я – дрянь, да? Что я не смею тебе предлагать опуститься в пучину разврата? Что я грешна?

– Я люблю тебя, Леночка. Ты светлый человек и ты всё поймешь сама.

– Я не хочу понимать потом! Я хочу понять сейчас! Я нарисовала тебе ситуацию и спрашиваю – что бы ты сделала в таком случае? Неужели так сложно представить себе и ответить?

– Не сложно, малыш. Но ты ведь всё равно не поймешь, независимо от того, что я тебе скажу.

– Почему? Почему я не смогу понять?…

– Потому что если бы могла – тебе бы хватило слов моих о том, что я люблю тебя. А раз не хватает – значит, ты еще не готова понять.

– Ты о призрачной любви, да? Ах, нет… О любви небесной? О любви нереальной, да?

– Я испытываю это чувство. Оно реально.

– А толку? Что толку мне от этой любви, если я не могу тебя целовать, любить физически, скоро не смогу с тобой разговаривать? Что толку от этой любви?

– Если ты ищешь от любви толк, то это не любовь, Леночка. Поверь мне – в таком случае это не любовь.

– Саш. Ты только что мне сказала, что чувство, которое я испытываю к тебе – не любовь. Верно?

– Это сказала ты. Я не говорила.

– Но ты так подумала!

– Нет. Это подумала ты.

– А, ну да… Выходит, я не уверена в своей любви, да? И потому позволяю себе такие вещи.

– Малыш… Ты злишься. Злость – плохой советчик. Она застилает глаза.

– Мне боль застилает глаза! Ты что, не понимаешь? Мне хочется орать, скрежетать зубами и кого-нибудь убить! Прямо сейчас! Я готова отнять жизнь у другого человека, чтобы спасти твою! Я готова отдать свою жизнь ради того, чтобы ты жила!

– Ты не можешь распоряжаться жизнью, Леночка. Ни моей, ни своей, ни чьей-нибудь еще. Ты не Бог.

– Знаешь, что? Сейчас – впервые в жизни – я жалею, что это не так.

– Радуйся этому. Не нужно жалеть. У него самый большой крест на плечах. Ты даже представить себе не можешь, насколько большой.

24

С новым днем. Открыть глаза, перевернуться на живот и плевком отправить на палас остатки вчерашней водки. Твою мать…

В венах словно алкоголь течет, а не кровь. Течет, омывает сердце, проходит по капиллярам. Сука… Если бы не это сердце – можно было бы уже успокоиться. Или упокоиться? Да какая разница…

Вокруг одни стены. Гримерка, да? Ну конечно. Значит, сил хватило только на то, чтобы доползти сюда. Ну и хрен с ним. И так сойдет.

Подтянуться, пошатываясь дойти до окна и усилием воли выблевать на улицу что-то горько-едкое, мерзкое. Почувствовать, как начинает проясняться голова.

Нет! Этого нельзя допустить. На один миг получить возможность думать внятно – и всё. И снова в болото.

– Какая разница между двумя болотами, Саш? – прошептать, утыкаясь носом в коленки, а спиной – в ребристость батареи. – Если и в том, и в том ты утонешь. Никакой. Хотя нет, разница есть. Разница в том, в каком из двух ты утонешь быстрее.

Поднять руку и сунуть нос подмышку. Воняет. Значит, пили не один день. Снова сутки – или больше – выпали из памяти. Как хорошо. Еще какое-то количество часов прошло незаметно, без боли. Или боль была? Да какая разница, если она не осталась в памяти.

– Да! – заорать в ответ на настойчивый стук в дверь. – Войдите!

– Лёка, я… – остановился на пороге. Жмется, а в глазах – страх. Самый натуральный, без добавки консервантов или еще какой-нибудь хрени.

– Говори! – снова закричать и попытаться разлепить веки на правом глазу.

– Тут один товарищ… Нас зовут в Питер поработать. Хороший контракт, денег в полтора раза больше, чем здесь. Весь пакет – от жилья до сотовой связи. Поговоришь?

– Бля… – сплюнуть горькую слюну на пол и заставить себя соображать. Питер. Это всё равно – какой город. Деньги. Всё равно, сколько денег. Пакет. Тем более – по хрену.

– А это далеко отсюда? – спросить, поднимаясь на ноги и нащупывая в кармане пакетик.

– Далековато, – отвечает смущенно. Бедный мальчик. В этой кодле он совсем недавно. Как его зовут-то? Максим? Леша? Женя? Хрен знает…

– Далековато… – повторить, выуживая дрожащими пальцами пакетик из кармана. Донести до губ таблетку. Далековато – это значит поезд. Это значит несколько часов покоя, когда никто не будет никого трогать. Это значит что спустя некоторое время пить можно будет в другой обстановке. Было и еще что-то, связанное с этим городом, но вспомнить никак не удается. – Ладно, Питер так Питер. Скажи, что я согласна. И девок предупреди.

– Что? – ошалел. Удивленно смотрит. Растерянно. – А ты… Не будешь с ним говорить?

– А хрен он мне нужен? – голос становится увереннее, мысли в голове просыпаются и начинают снова метаться. Туда-сюда. Туда-сюда. – Ты у нас менеджер – ты и говори. И скажи Вано, что мы уезжаем.

– Ладно. Лёк, а что делать с Кэт?

– Какая на хрен Кэт? – взреветь, бросая неприкуренную сигарету. – Какая еще Кэт?

– Ну Катька. Лемешева. Она к тебе приходила… Залетела она. Что с ней делать?

– А, эта… – блин, как же они все надоели. В животе как будто пузырь образовался и рвется, рвется к горлу, сука. – Пусть ко мне зайдет. Сейчас!

– Я понял, понял… Лёк, а как же…

– А так же! – голос почти переходит на визг. Убирайся, убирайся отсюда, я не хочу тебя видеть, я никого не хочу! – Ты можешь хоть что-то в этой жизни сам решить? Вот и решай! Я за тебя решения принимать всё равно не буду.

25

Лена устало подтянула повыше спадающие джинсы и присела на лавочку. Яркое южное солнце проникало сквозь густые листья деревьев и припекало макушку. Сегодня девушка впервые за много дней вышла на улицу.

Каждую секунду она проводила рядом с Сашей. Боялась не успеть спросить, посмотреть, дотронуться. Терялась и злилась перед угрозой. Боялась. Хорошо, когда враг видим. Когда его можно ударить, унизить, опустить на колени словом и делом.

Против смерти Лёка была бессильна.

Её сознание каждую секунду искало выход, и каждую секунду не находило. Смешно – но раньше она относилась к смерти шутя, как к чему-то неизбежному, но вместе с тем нереальному. И только теперь она видела, как смерть укутывает собой, постепенно – капля за каплей – забирая душу человека.

Только теперь Лена поняла всё то, что пыталась сказать – а иногда и прохрипеть – ей Женя. Только теперь она осознала, что это такое – любить.

В разговорах и спорах с Сашей Лена не пыталась найти истину. Потому что истина уже давно была ей понятна. Она лишь пыталась оттянуть неизбежное. Отложить. Замедлить. Хотя бы еще на день, хотя бы еще на час.

Она не знала, что будет делать дальше. Осознавала, что счёт уже идет не на месяцы, и даже не на недели – на дни. Но вот что дальше – не знала.

Самым простым выходом – вскрыть вены, или намылить веревку – она не сможет воспользоваться. Не потому, что стала вдруг религиозной – нет. Просто побоится. Побоится того, что её душа пройдет мимо Сашиной. Пройдет и не узнает.

Простая учительница в школе. Верная жена, которую бросил любимый муж. Хорошая мать, чей ребенок умер под колесами напившегося урода. Женщина, которая на протяжении нескольких лет носила этому уроду передачи и поддерживала его письмами. Женщина, которая жила в каморке при интернате для умственно отсталых людей и мыла там полы. Человек, который всю свою зарплату раздавал одиноким пенсионерам. Человек, который вечерами выслушивал рассказы этих пенсионеров про лучшие времена. Человек, который помогал всем, кто встречался на пути. Человек, который любил всех вокруг – начиная от новорожденного ребенка и заканчивая преступниками и убийцами. Человек, в котором была бездна любви и веры.

Почему она?

Ну почему?

Сколько всего хорошего она принесла в наш мир… Да – пускай это хорошее растворилось в трясине боли и ненависти. Но ведь след остался. Прямой след. Светлый. Чистый.

Сколько людей смеялись над ней? Говорили – «юродивая», «идиотка»? А сколько людей просыпались от спячки, открывали глаза и вдруг понимали – вот оно, настоящее, чистое, светлое? Что перевешивает? Кто может измерить добро и зло? И какая мера сможет определить это?

Ответ пришел сам собой. Только та, что у тебя в сердце.

И тогда Лёка поднялась на ноги. Вытерла непрошенные слёзы и побежала в сторону больницы. Её сердце колотилось где-то между горлом и грудной клеткой, а в голове уже собрались воедино слова, которые она скажет.

Снова ступеньки. Ноги отказывают, легкие горят огнем – но что это по сравнению с тем, от чего нет спасения? Что это за мелочи по сравнению со смертью?

– Сашка… – Лена забежала в палату и остановилась, ошеломленная. Пустая кровать. Матрас, свернутый и лежащий у спинки. Железные пружины. Плотные – ведь кровать же новая.

А почему солнце светит так ярко? Зачем убрали с окна покрывало, которое несколько дней назад Лена так старательно пристраивала к раме? И почему так пахнет хлоркой? Да что такое? Что здесь происходит?

Она умерла.

Эти два слова ворвались в голову и заметались по кругу, сметая всё на своём пути. Расширились зрачки, и в них – именно в них – заколотилось сердце.

Почему всё краснеет? Почему всё поднимается вверх? Я не хочу! Я боюсь! Сашка!

Уберите от меня руки! Какого черта вам всем надо?

Если есть на свете хоть что-то святое – верните! Верните хотя бы на несколько минут! Я должна сказать! Я смирюсь, я уйду в монастырь, я умру вместе с ней – только верните!

Дайте мне шанс! Прошу вас! Пожалуйста!

Она умерла.

Нет. Нет выхода. Нет сил. Нет жизни. Острая игла впивается в вену. Голова мотается туда-сюда на шее, да хоть бы она оторвалась к чертовой матери!

Сашка! Я больше не спрашиваю, почему именно ты! Я понимаю! Я приняла! Я хочу только попрощаться!

Я хочу всего лишь сказать, что я люблю тебя! Я буду тебя ждать. Ждать столько, сколько понадобится. И я объясню всем этим людям, где истина! Они увидят, поймут, слышишь?

Я сделаю то, чего не смогла сделать ты. Я изменю этот мир! Я покажу им правду! И к черту истину, к черту ложки, я объясню так, что они поверят!

Сашка!…

Я люблю тебя, Сашка.

Люблю.

Сашка…