Текст книги "Паника в Борках"

Автор книги: Александра Свида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава XX В театре

Двойной ряд электрических лампочек, дугой расположенных над подъездом театра «Аквариум», ярко освещает прибывающую публику, которой в этот вечер собралось особенно много. Сегодня – первое выступление в оперетке парижской дивы Мари Перье, о красоте и бесподобной грации которой широко раскричали газеты.

Идут и едут не только жители Москвы, но и ближайших дачных окрестностей. Толпа, на миг задержанная проверкой билетов у входа, широкой волной разливается по аллеям сада. На открытой сцене уже выступают вторые силы, назначение которых – заполнить программу первых двух часов. Здесь тоже, по обычаю, лучшие номера приберегаются к десяти-одиннадцати часам.

Раздался первый звонок; широко раскрывшиеся двери не могут вместить разом хлынувшую недисциплинированную толпу. Жестоко толкается публика только последних рядов партера и ярусов; значительно позже спокойно и важно входят нарядные обладатели лож и кресел первых рядов. Среди них много знакомых между собой лиц.

В первой от сцены ложе – тузы торгового мира: жена многомиллионного кожевника Данилова, полная, высокая брюнетка, блестит тысячью искр, рассыпаемых бриллиантами серег и застежкой огромной ценности жемчужного колье.

Рядом с ней, опершись небрежно о барьер, полуобернувшись спиной к публике, ее муж обсуждает новости биржи со звездой нефтяных промыслов, рябым и сутулым Юрасовым.

Над креслом m-me Даниловой склонился молодой юрист Захаров.

В первом ряду кресел блестит лысина редактора «Искры» Платонова; перед ним, обернувшись спиной к оркестру, его правая рука – фельетонист Львов, высокий, стройный брюнет с подвижным, нервным лицом, осматривает наполняющиеся ложи, называя по именам входящих лиц стоящему с ним рядом следователю Зорину.

– Однако, вы знаете чуть ли не всю Москву?

– Моя профессия заставляет меня знать и наблюдать всех и вся – иначе скоро бы иссякла моя фантазия!

– Помимо фантазии у вас блестящее, но часто жестокое письмо; и не хотел бы я попасть к вам в переделку!

– О, Николай Николаевич, куда страшнее, право, попасть в переделку к вам, чем ко мне, – отпарировал Львов.

– Оставим шутки, я часто восторгаюсь полетом вашей фантазии, задумываясь над вопросом – что нужно вам видеть, чтобы улететь из окружающей действительности, – любезно улыбнулся Зорин, быстро поборов набежавшее было на его лицо облачко неудовольствия.

– Если лира звучит, мы забываем, даже больше, не замечаем окружающего и пустота наполняется лицами и звуками. Вот посмотрите, например, на темную пасть ложи «А», – нервно вздрогнул Львов, – не кажется ли вам, что ее глубина наполнена какой-то скрытой опасностью; раскроются двери и… над кем-то совершится приговор судьбы…

В этот миг дверь ложи широко распахнулась; повернув выключатель, капельдинер осветил чопорную, со строгой выдержанностью одетую, леди Лимингтон Тольвенор; за ней сухие фигуры ее мужа и сэра Эдуарда Карвера.

– Полет вашей фантазии на этот раз не совсем удачен, – засмеялся Зорин. – Сиятельные фигуры леди и лорда Тольвенор могут заморозить, но не убить; рука же лорда, хотя и влиятельная, не подписывает приговоров!

– Я говорил вам, что для нас часто открываются двери в невидимое, но согласен с вами, что на этот раз мое предчувствие скрытой, грозящей кому-то опасности из литерной ложи не может относиться к лорду или его чопорной супруге, а м-р Карвер очень добрый и отзывчивый человек, неспособный причинить вреда даже мухе; его приемы в Гранатном поистине очаровательны!

Львов низко поклонился, когда по нем мимолетно скользнул лорнет леди Тольвенор. Едва заметным движением головы ответила ее светлость, сухо поклонился лорд и ласково улыбнулся Карвер. За ними, в глубине первого отделения ложи, полузакрытая портьерой, едва виднелась чья-то фигура.

Слегка постучала о пюпитр и поплыла в воздухе палочка капельмейстера. Полились звуки оркестра и погасли огни. Мягко шурша, раздвинулся расписанный веером занавес. Тысячи глаз устремились на сцену и взрыв рукоплесканий встретил появление артистки. Блестящая красота ее, несравненная грация и небольшой, но хорошо поставленный чарующий голос надолго приковали к сцене всеобщее внимание.

– Сегодня у вас за ужином прислуживает Кай-Тэн; пригласите Данилова и познакомьте его с Тахикарой, – шепнул отрывисто Тольвенор.

Карвер вздрогнул с головы до ног.

* * *

Долго не умолкали овации по окончании первого акта.

Быстро поднялись с своих мест навстречу входящему в их ложу англичанину финансовые тузы; г-жа Данилова, польщенная вниманием Карвера, расцвела…

Мертвыми, погасшими глазами смотрит на выходящую публику Львов…

– Первая ложа от сцены в партере… Подготовьте сидящую там даму к сегодняшнему визиту Кай-Тэна, – чуть слышно бросил лорд в направлении слабо шевелящейся портьеры.

– Будет исполнено, – так же тихо ответил сидящий там неизвестный.

– Вы совсем забыли меня, г. Данилов, и я был бы очень рад видеть вас сегодня у себя за ужином, – любезно улыбнулся Карвер, вставая, так как прозвучал уже второй звонок и пора было уходить.

– Прекрасный, замечательно симпатичный человек, – восторженно отозвалась г-жа Данилова, лишь только за ушедшим закрылись двери.

– Это уж чисто по-женски, Анна Николаевна; ну, можно ли восхищаться каким-то англичанином, когда перед нами несравненная Мари Перье!

– Всему свой черед, Михаил Ивановича… Тише; раздвигается занавес и сейчас я отдам ей все свое внимание, а быть может, всецело разделю ваши восторги!

Но бедной Анне Николаевне не удалось сделать ни того, ни другого.

Много неудовольствия вызвала она у соседей своим поведением. Весь акт нервно вертелась на кресле, проводила рукой по лбу, отгоняя какую-то мысль или, наоборот, силясь что-то вспомнить. К концу акта голова ее опустилась на грудь.

– Что с тобой? – тревожно спросил муж, как только вспыхнуло электричество. – На тебе буквально лица нет!

– Не обращай на меня внимания, Сережа, и продолжай восторгаться Перье. Я необъяснимо нервно стала себя чувствовать и готова была бы уехать, не ожидая конца, если бы не жаль было расстраивать вечера тебе и нашему милому Михаилу Ивановичу!

– Обо мне, пожалуйста, не думайте; я досмотрю оперетку и в одиночестве, а вечер после одиннадцати у меня все равно занят; у вашего же мужа едва хватит времени довезти вас до дому и возвратиться в Гранатный переулок без опоздания к ужину!

– В таком случае не буду напрасно мучиться, я чувствую себя отчаянно усталой. Желаю вам приятного вечера, Михаил Иванович, и прошу не забывать нас, а сегодня извините за расстроенную компанию, – любезно простилась г-жа Данилова.

Глава XXI В Гранатном переулке

Глубокая ночь. Изысканный ужин у м-ра Карвера окончился. Довольные, веселые гости переходят в кабинет и прилегающую к нему маленькую гостиную, где радует их взор безукоризненно вычищенное зеленое сукно карточных столов.

В кабинете играют в макао; более солидная компания перешла в гостиную, где засела за бридж. Тишину прерывают только возгласы игры. Через час страсти разгорелись. Под густыми облаками табачного дыма потускнело электричество. Возбужденные лица раскраснелись и покрылись каплями пота. К шелесту бумажек начал примешиваться веселый звон золота.

Хозяину не везет. Лицо его мертвенно бледно, глаза неестественно горят, что неудивительно при его большом проигрыше. Зато перед Даниловым кучка золота и бумажек растет и растет.

– Вам везет, как утопленнику, – пошутил его сосед.

– Я давно готов был бы бросить, если бы не стыдно было встать от стола с таким огромным выигрышем.

– Почему? Счастье не каждый день приходит, и не следует бросать карт, пока они к вам так доброжелательны!

– Я чувствую себя усталым настолько, что играю, не отдавая себе отчета. Вероятно, повлияла духота театра, да и здесь не лучше, несмотря на раскрытую дверь в сад.

– Разделяю ваше мнение, г. Данилов, и, пожелав компании возможно больших выигрышей, отправляюсь домой, – произнес доктор Тахикара, вставая со стоящей в углу комнаты кушетки. В начале вечера он проиграл несколько сот рублей и благоразумно удалился от игорного стола.

Между столами бесшумно скользили хорошо дрессированные лакеи, предлагая гостям прохладительные напитки, вина, фрукты. Среди них находился китаец Кай-Тэн, личный слуга Карвера, удостаивавший лакеев своей помощью только в случае особенно большого наплыва гостей. Переходивший через комнату Тахикара обронил портсигар, который в тот же миг поднял Кай-Тэн, попутно услужливо стирая с него пыль.

В вестибюле важный швейцар подал доктору пальто и позвал его автомобиль.

– Пожалуйста, позовите и моего шофера, – раздался усталый голос Данилова.

– Вы все же решились покинуть кому-то свое счастье, – обернулся Тахикара.

– Да, я слишком устал!

Раздался гул отъезжающего автомобиля доктора и почти следом за ним вышел Данилов. Лишь с третьего раза его шофер услышал зов.

– Измучился ожиданием, бедняга, и уснул, – снисходительно подумал Данилов.

– Домой, Васильев, – отдал он распоряжение, садясь в автомобиль.

Быстро мчится по сонным улицам Москвы даниловский автомобиль; опытный шофер ловко объезжает неровности мостовой, прожектор бросает яркие снопы света, карета мягко покачивается на своих рессорах. На пути глухой переулок, где Васильев на миг задержал ход машины. Причиной была, вероятно, большая груда камней для постройки, которую он и объехал тихим ходом. Мягко шуршат шины… Сигналов не нужно, на улице никого нет.

Вот и Борки…

Всей грудью вдохнул свежий воздух леса шофер, выпрямляясь на своем сиденье.

– Столько часов проторчал сегодня в Москве, невольно подумалось ему, – еще понятно, поехать в театр, но на кой черт эта английская кукла время от времени устраивает ужины в своем Гранатном. Ведь живет же он неделями на даче у своего приятеля-лорда; вот и устраивал бы там карточные игры; по крайней мере, люди ожидали бы их на чистом воздухе. Разве только он сам леди этой побаивается… Дама основательная, что и говорить: из себя щуплая, а взглянет – точно молотком по голове хватит, – так и согнешься перед ней в три погибели.

Громко, отрывисто закричала сирена, будя задремавший бор. Приехали.

Звук сирены услыхал дремавший в вестибюле лакей и, быстро сбежав по ступенькам, распахнул дверцы кареты.

… Из нее никто не вышел…

Как-то нелепо откинувшись в угол, неподвижно сидел Данилов. Съехавшая с головы шляпа лежала рядом с ним на сиденье. Беспорядка в одежде не замечалось… В полумгле раннего рассвета трудно было в первую минуту ориентироваться, не то ему дурно, не то он спокойно спит. Предположили последнее. Лакей громко окликнул своего барина.

…В карете ни вздоха, ни звука, ни шороха…

С интересом следивший Васильев отстранил лакея и смело тронул заснувшего барина за руку. Выпущенная им, начавшая слегка холодеть рука бессильно повисла вдоль тела, а от невольно данного толчка голова покачнулась и упала на грудь.

– Барину дурно, – передавалось из уст в уста, и побежала тревога внутрь дома, полоша сонных людей…

Глава XXII Страшное возвращение

Вернувшаяся домой в одиннадцатом часу ночи Анна Николаевна Данилова торопила свою горничную, жалуясь на страшную усталость. Быстро раздев барыню, Маша подала футляр для снятых драгоценностей и удивилась крайне, что барыня не поторопилась спрятать их в несгораемом шкафу в кабинете барина, что имела обыкновение делать немедленно по возвращении домой. Накинув на плечи барыни легкий капотик, Маша тщательно осмотрела окна и тихо вышла из комнаты, зная, что барыня, какой бы усталой не была, обязательно перед сном станет на молитву. Окна в остальных комнатах Маша не осматривала; об этом всегда заботилась старая няня барыни, и не любила старушка, чтобы это кто-нибудь делал за нее. Аккуратность няни была известна, и никто уже ее не проверял. Загасив по пути электричество, Маша прошла в свою комнату и вскоре крепко уснула.

Анна Николаевна не молилась, как думала Маша, и не легла в постель, как за минуту перед тем безумно хотела. Стоя посреди комнаты, она крепко сжимала руками пульсирующие виски. Потерявшие выражение остекленевшие глаза переходили с предмета на предмет. В мозгу медленно, лениво позли мысли.

– Как неприятно, что именно сегодня Сережа уехал на этот бессмысленный ужин. Он говорит, что дорожит английскими связями. Обещал недолго сидеть и, чтобы иметь предлог скоро уйти, взял с собою только несколько сот рублей, говоря, что с этими деньгами за макао не просидишь более получаса. Уехал веселый, смеющийся. Почему у меня болит сердце? И что важное я забыла сделать?

Взгляд ее упал на туалет, где на подушке раскрытого футляра тысячами огней переливались два огромных бриллианта серег.

– Ах, вот что! Я забыла отнести свои украшения. Боже, у меня от усталости немеют все члены!..

Медленно подошла к туалетному столу, нажала невидимую среди резьбы головку, вынула из открывшегося тайника ключ от несгораемого шкафа и положила его на самом видном месте туалета.

Вздох облегчения поднял ее грудь; глаза устало закрылись, и бесшумным шагом она направилась через ряд комнат в столовую, где беззвучно отомкнула двойные двери на веранду. Шатающейся тенью вернулась к себе и, не снимая капота, в глубоком сне опустилась на постель.

– Барину дурно, – ползет тревожный шепот по всем углам спящей даниловской дачи; там и сям вспыхивают огни; мелькают фигуры полуодетых людей, слышатся причитания старой няни. По лестнице, придерживая полы кружевного капота, разбуженная и перепуганная внезапным шумом, спускается Анна Николаевна.

Навстречу ей шофер, лакей и дворник вносили бесчувственного мужа.

– Ради Бога, что случилось? Положите его на диван в кабинете. И скорее в Москву за профессором Федченко!

– Извините за смелость, но не лучше ли прежде привезти доктора Карпова; он живет в двух шагах, – нерешительно предложил Васильев.

– Кого хотите, только скорее, скорее! – простонала бедная Анна Николаевна, покрывая поцелуями голову бесчувственного мужа.

Через четверть часа Карпов входил в кабинет. Прежде всего он передал почти бесчувственную Анну Николаевну на попечение горничной и няни, и сам занялся больным. Для опытного глаза доктора Карпова после беглого осмотра стало очевидно, что перед ним лежал мертвый, которому всякая помощь была излишня.

– Что могло быть причиной его смерти? Здоровяк был, кажется. Ну посмотрим, посмотрим, – бормотал Карпов, приступая к тщательному осмотру трупа.

На расстегнутом белье он обнаружил засохшие капельки крови; проследив их направление, он вдруг вздрогнул с головы до ног и побледнел почти как лежащий перед ним труп. За левым ухом он заметил крошечную, еле сочащуюся кровью ранку с обсосанными краями.

Шатаясь, подошел он к телефону и вызвал уголовный розыск. Второй звонок был к Кноппу, с которым Карпов в последнее время сошелся. Сообщение его было коротко. В ответ раздался глубокий вздох и одно только: сейчас!

Через полчаса дом Данилова жужжал как улей. По требованию обезумевшей от горя Анны Николаевны все же был вызван профессор Федченко. Несчастной все казалось, что муж не умер, что у Карпова не хватает только умения при-ести его в чувство.

Профессор подтвердил горькую истину, вместе с Карповым констатировал смерть от поранения сонной артерии. Он подтвердил высасывание крови из ранки и определил время наступления смерти между двумя и половиною третьего часа ночи. Роль врачей окончилась…

Началось расследование…

Глава XXXIII Предварительное следствие

Убийство широкого благотворителя миллионера Данилова взбудоражило власти Москвы. Заработавший по всем направлениям телефон собрал через какой-нибудь час на даче Данилова всех представителей судебной и административной власти. Все были поражены, расстроены, прямо убиты происшествием.

Бледный, как смерть, пристав части едва держался на ногах под строгим взглядом прибывшего полицеймейстера. Не говоря уже о появившихся каких-то привидениях, два убитых миллионера! И все это в Борках. Есть от чего сойти с ума. Еще места, пожалуй, лишишься.

– И чем я-то виноват, что это все происходит в Борках. Все у меня в порядке; к счастью, околодочный час тому назад посты проверил. А может, это у вас, г. полицеймейстер, на улицах в автомобилях людей убивают, – бормотал он про себя.

Дача Данилова оказалась ограбленной. Из несгораемого шкафа, ключ от которого торчал в замке, взяты все огромной ценности украшения Даниловой. Деньги тоже исчезли. Точной их суммы Анна Николаевна определить не могла, но помнила, что была их большая пачка, когда муж отделял себе для карточной игры. Пропал и замшевый мешочек, в котором покойный всегда держал золото. Наличия взлома не установлено; вор, очевидно, вошел череэ открытую дверь, ключ от которой был вставлен с внутренней стороны. Всегда осматривавшая и тщательно запиравшая двери старая няня г-жа Даниловой утверждала, что и в этот вечер закрыла их и еще раз осмотрела их, идя спать, это было около одиннадцати часов ночи; няня не спала, когда г-жа Данилова вернулась домой. Сама г-жа Данилова показала, что в этот вечер чувствовала себя особенно усталой и не выходила из своей спальни, где на туалете оставила даже бриллиантовые серьги и чрезвычайно ценное жемчужное колье. Она была с мужем в кабинете и хорошо помнит, что он замкнул несгораемый шкаф и положил ключ во внутренний карман жилета. Ее же собственный ключ прячется в секретный крошечный ящик, о существовании которого не знает даже ее няня, хотя ее давно считают своим человеком.

Все переглянулись. Ключ убитого, давно вынутый Зе-ниным у него из кармана, лежал на столе.

– Так как шкаф открыт, очевидно, вашим ключом, сударыня, и тайник ваш уже известен убийце, не откажитесь показать его и нам, – обратился любезно к Даниловой товарищ прокурора.

Анна Николаевна быстро прошла в свою комнату и остановилась там пораженная: только сейчас она заметила, что серьги и колье пропали. Показала им лишь привычному глазу видную крошечную головку, спрятанную в резьбе, украшавшей стол, и открыла тайник.

Маленький плоский ящик был пуст. Туалетный столик был заказан в Петербурге и с самого момента его привоза она никогда ни при ком не открывала тайника.

Дело запутывалось все больше и больше.

Дорожки парка и пол сохранили следы больших ног, но Зенин утверждал, что, судя по оттиску, обувь была значительно больше ноги и надета очевидно, для скрытия настоящего размера ступни.

Он шел спокойно: вор, очевидно, был знаком с расположением комнат или уверен, что никого не разбудит. Он безусловно имел в доме сообщника, но кого же?

Няня исключалась. Глубокая старушка боготворила вы-няньченную ею Анну Николаевну, которая всегда заботилась о ее нуждах и карманных деньгах для церковных расходов. Родных у нее не было.

Горничная жила у Даниловых пять лет и не была замечена в чем-либо предосудительном.

Лакей Яков служил умершему, когда тот был еще холостым, был преданным и безусловно честным человеком, за что ему охотно извиняли маленькую слабость: пойти время от времени выпить пива со своими знакомыми и с часок поговорить о политике, в которой он считал себя большим знатоком.

Второй лакей, повар и его помощник не ночевали в самом доме, а в отдельном домике в глубине сада; там же помещался и садовник с мальчиком-помощником.

Дворник помещался в маленькой сторожке у ворот.

Последним допрашивали шофера.

Бледный и взволнованный, стоял он перед столом следователя и чувствовал, что его ответы беспощадно губят его, но что иное мог он сказать?

Опрошенный по телефону швейцар Карвера точно определил выезд убитого, так как в это время часы пробили два. Подтвердил он и то, что Данилов садился один.

– Вы продолжаете по-прежнему утверждать, что нигде не останавливались и не впускали никого в карету? – допрашивал Зорин.

– Нет, улицы были совершенно пусты. Ехал я очень быстро. Вскочить на таком ходу никто не мог. Прожектора далеко и широко освещали путь; я первый заметил бы приближающегося человека!

– Вспомните хорошенько, – мягко сказал Зорин, – быть может, на вашем пути попадалась починка мостовой или загораживающая путь стройка дома?

– Решительно нет, г. следователь, такие вещи могут задержать опытного, знающего свое дело шофера только при дневном движении, а ночью, видя их издали, свободно можно маневрировать, не задерживая хода!

– Вы утверждаете, что дверцу кареты открывал лакей, а вы, соскочив с сидения, стояли сбоку?

– Да, г. следователь!

– Не заметили вы в карете какого-нибудь особого запаха, кроме духов г, Данилова?

– Я не специалист по этой части. Кроме того, г-жа Данилова почти ежедневно высылала Машу вспрыскивать сидение и стенки шипром, да и сама она употребляла крепкие духи, отчего в карете стоял всегда приторный удушливый запах!

– Долго ли стояла открытой дверка кареты, когда вы приехали?

– Не могу определить точно. Не обратил внимания. Очень все растерялись и испугались; не сразу догадались вынести хозяина, да и потом я закрыл ее только, когда вышел из дома, чтобы ехать за доктором!

– Отходили ли вы далеко от своей машины, когда ожидали г. Данилова в Гранатном и не приближался ли кто-нибудь к вам?

– Нет, г. следователь. Нас там было всего несколько человек и машины стояли одна за другой. Гранатный переулок всегда тихий, а в ночную пору, да еще летом, совершенно безлюдный!

Присутствующие при допросе власти невольно переглянулись. Возбуждал глубокую жалость этот жестоко обвиняющий сам себя молодой человек. У всех было какое-то невольное чувство его невинности, а улики против него собирались неотразимые.

– Мне вас очень жаль, Васильев, но я должен временно подвергнуть вас аресту.

Беспомощно оглянулся бедняга на всех присутствующих, точно ища в ком-нибудь защиты.

Все лица были строги и серьезны.

Тяжело вздохнув, повернулся он к выходу, где окружили его городовые и сопровождающей их околодочный надзиратель. У самой двери к нему подошел Зенин и шепнул только пять слов: «Я верю в вашу непричастность».

Полными слез глазами взглянул на него Васильев.

За шофером настала очередь дворника Власа. Он откровенно признался, что часов с одиннадцати, закрыв ворота за выехавшим барином, он лег в своей сторожке и заснул, пока не услышал гудок автомобиля. Он называл свой сон грехом, прощения просил за него положительно у всех и ничего более от него нельзя было добиться.

Лакей Яков, проводив барина, собрался было пойти спать, но сел в плетеное кресло у широкого окна вестибюля, намереваясь покурить, и сам не почувствовал, как задремал; очнулся, услышав сигналы шофера. Балкон находился на противоположной стороне дома и ему не мог быть виден, равным образом и окна спальни.

Допросили остальную прислугу и только собрались позвать старую няню, когда вдруг отчаянно заэвонил телефон. Все вздрогнули, точно ожидая нового несчастия.

Взявший трубку товарищ прокурора побледнел, как мертвец.

– Из тверской полицейской части извещают, что в «Hotel National» при загадочных обстоятельствах обнаружили убийство певицы-гастролерши Мари Перье, – ни к кому особо не обращаясь, сообщил он каким-то надтреснутым, не своим голосом.

В комнате водворилась мертвая тишина.