Текст книги "Паника в Борках"

Автор книги: Александра Свида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава III Жемчужное ожерелье

На Сивцевом Вражке, за решетчатым забором, окруженный аллеями высоких тополей, стоит большой деревянный дом. Против парадного подъезда, посреди усыпанной крупным песком площадки, высоко бьет фонтан. К левому крылу дома прилегает зимний сад. Все построено солидно, прочно, и в то же время барски-свободно. Здесь не выгадывался каждый вершок, дом не строился для сдачи жильцам. Это – дом дворян Лярских, переходивший из поколения в поколение.

Прекрасная обстановка больших высоких комнат, несмотря на первые числа мая, сохраняет еще зимний вид. Картины и мебель без покрывал; на столах изящные альбомы, в угловой гостиной перед большим дедовским креслом стоит корзиночка с начатой работой; в большом зале за белыми колоннами открытый рояль с небрежно разбросанными на нем нотами.

Через неделю свадьба Зои, единственной дочери Ларисы Николаевны Лярской; сегодня же приготовляются к приему матери жениха.

Дверь в зимний сад широко открыта; стол убран цветами; на нем мягко поблескивает старинное серебро и так соблазнительно пахнут редкие в это время года ягоды. Ляр-ская озабоченно осматривает стол. Не хочется ей принять будущую родню хуже, чем она сама была принята у них. Простая, добродушная Мавра Никитишна смотрит на все глазами своего Сережи, а это сегодня у Лярской слабое место: Зоя капризничает. Хоть и влюблен в нее без ума молодой жених, но все же он может оказаться способным разглядеть характер красавицы-невесты; а характер у нее бывает иногда тяжеловат даже для избаловавшей ее матери. Как на грех, именно сегодня выдался такой роковой день. Сейчас Зоя нервно качается в качалке, насмешливо поглядывая на хлопоты матери, – а с ее уст так и сыплются саркастические замечания.

Мать молчит; в эти дни может возражать ей только старая-старая няня, вырастившая когда-то саму Лярскую, ее сестер и братьев, а потом и ее дочь – Зою. Последняя зовет няню шестнадцатым столетием, безгранично любит ее и ее воркотню называет «отголосками минувших времен».

– Что же ты притихла, мама? Обдумываешь, чем бы еще удивить Потехину? О, поверь, на нее больше всего произведут впечатление суровые лица на портретах наших предков и особенно моей чопорной бабки, которая, вероятно, перевернулась в гробу от ужаса, что ее внучка выходит замуж за сына миллионера-купца. Бери лучше пример с няни. Смотри, как равнодушно бродит по комнатам старушка. Она считает, что само право породниться с Лярскими уже высочайшая честь для всякого; а ты хлопочешь, мучаешься!

Вошедшая при последних словах няня поглядела на свою капризницу, на ее притихшую мать и вдруг добродушно засмеялась дребезжащим старческим смехом. Обе они были для нее все еще малыми детками, которые за что-то поссорились.

– Ну ты, озорница, глядеть маленькая, а старших норовишь обидеть. Вот я тебя, постой!.. Что сентябрем-то глядишь? Не бойся, не испугаешь. Покойный твой дедушка на что нравный был, а и то никогда меня пальцем не тронул!

Оперлась няня на палку и улетела мыслями в свое далекое прошлое… Рельефно выделялась на бархатной обивке качалки золотистая головка и изящная, окутанная в белую воздушную ткань, фигурка Зои. Огромные синие глаза, только что метавшие искры раздражения, смягчились, глядя на задумавшуюся древнюю старушку; вдруг она вскочила с качалки, взяла со стола тарелку, наложила на нее самых вкусных вещей и, обнявши одной рукой согбенный стан няни, нежно повела к уютному столику под развесистой пальмой.

– Смотри, какая вкусная клубника, – положила она сочную ягоду в беззубый рот, – займись едой, дорогое 16 столетие, и не грози розгой своей Зое; ведь я уже большая, хотя ты по обычаю и изрекла истину, говоря, что я норовлю обидеть всякого!

– Знаешь, – обратилась она вызывающе к матери, – сегодня я должна как следует проучить Сергея. Никакое образование не может смыть с них этой особенной купеческой складки. Не бывает дня, чтобы он не явился с каким-либо ценным подношением. Я не актриса и не продажная женщина, которую можно прельстить ценными подарками! Сегодня, чтобы проучить его, я навешаю на себя сразу все его подарки и в таком виде встречу его матушку!

– Зоя! – скорбно воскликнула Лярская.

В передней раздался звонок, и через минуту в столовую входил с букетом роз сияющий жених; лакей нес за ним большой сверток. Губки Зои сложились в улыбку, предве-щавщую мало добра. Бедная мать замерла.

Сергей Ипполитович, положив букет на стол, сорвал обертку с ноши лакея. Блестя прекрасными старинными позументами и пуговицами из цветных камней, раскинулся на стуле костюм мамушки 16-го столетия, а рядом лежали кика и душегрейка.

– Моя несравнимая Зоя не нуждается в украшениях, – сказал он, подходя к невесте и протягивая цветы, – а ее старушка-няня, в день нашей свадьбы, должна быть одета в стиле ее комнаты, отделка которой закончена, и завтра прошу приехать на нее взглянуть!

Глазки Зои заблестели, и, закинув ручки на шею жениха, она звонко поцеловала его в губы.

– О, мой Сережа! Лучшего подарка для меня ты не мог придумать, – затормошила она жениха.

– Стой, стой, Зоя! Я еще не поздоровался с мамой!

– До матерей ли вам, – раздался добродушный возглас неслышно вошедшей Мавры Никитишны. – Сережа волен дарить тебе одни только розы, и пусть они устилают твой жизненный путь, но от нас, стариков, прими для свадебного дня это жемчужное ожерелье!

С этими словами она открыла изящный футляр, где на белом атласе живым теплом переливалась большая нитка крупных, одна к одной подобранных жемчужин.

– Это ожерелье Марии Вечеры[1]1
  Мария фон Вечера (1871–1889) – австрийская дворянка, любовница австрийского кронпринца Рудольфа; покончила самоубийством либо была убита вместе с последним в охотничьем замке Майербург (Прим. изд.).


[Закрыть]. Почему-то оно прошло уже через несколько рук, но я хочу думать, что ты задержишь его надолго!

– О, я не расстанусь ни за что с этой прелестью и заберу ее с собой даже в могилу! – беззаботным звонким голосом восторженно воскликнула счастливая невеста.

Лярская вздрогнула, и в голове ее понесся рой бессвязных мыслей…

…Ожерелье Марии Вечеры!.. Я положительно где-то читала, что оно приносит с собою несчастье… Впрочем… нет… Это об ожерелье Марии-Антуанетты… Но все же… почему и это переходит из рук в руки?.. Ах… и на самом деле… эти купцы… вечная погоня за самым дорогим и так или иначе сенсационным… И Зоя, едва взяла его в руки, почему-то вдруг заговорила о смерти… Но что это я? Нельзя поддаваться дурным мыслям и накликать несчастие, а еще стыднее быть суеверной…

Усилие воли, и гостям улыбалась всегда спокойно любезная светская дама.

Глава IV Свадьба

Ярко залита огнями большая дача купца Потехина; иллюминован сад и окружающий дачу парк; приготовлен ошеломляющий фейерверк. При въезде, на арке из белых роз, инициалы молодых.

На дороге, у поворота в Борки, стоит помощник пиротехника с сигнальной ракетой в руках. Взовьется она, и ярко загорятся инициалы арки, и разноцветные огни далеко осветят прилегающий бор.

Сегодня в семье Потехиных великий день. Женится единственный сын, наследник многомиллионного состояния, которое сумел нажить старик-отец, пришедший в Москву с пустым карманом… Говорят… Мало ли что говорят!

Сегодня, – вот-вот загорятся огни, грянет оркестр, закружатся в танце разодетые дамы и в первой паре юная и прекрасная молодая.

На террасе, на особом столике, приготовлены хлеб-соль и икона. С ними отец и мать встретят новобрачных.

В ожидании мать еще раз обошла комнаты. Остановилась на пороге будуара и прилегающей спальни молодых и невольно залюбовалась.

Декоратор превзошел самого себя.

Все было воздушно-бело; всюду шелк, кружева, ленты.

Сегодня войдет сюда ангелоподобная Зоя.

Хорошая, желанная для нее невестка, но очень уже она хрупка. Так и кажется, что не жилица она на свете, и эти кружева, газ, белые ленты…

– Что это я, что это я?! – закрестилась Мавра Никитишна. – Пошли Бог долгое счастье Сереже, а я… Вот только сам жаден очень на деньги: не оторвешь его от дел, – все ему мало… А то бы уехать нам, старикам, к себе… в тайгу… в Сибирь…

Да и Сережу с Зоей отправить бы на годик куда-нибудь за море; пусть бы они свое молодое счастье подальше от завистливых глаз людских прятали, а то и от…

Да что это со мной сегодня?! Надо радоваться, а я от дум не открещусь, и сердце нет-нет да и защемит.

…Говорят, материнское сердце – вещун. Пустое… просто оно у меня ревнивое.

Сегодня Сережа от дома родительского отходит, – свое гнездо вьет, вот я и тоскую… Мать всегда мать. И счастия сыну хочет и себя чувствует одиноко…

…Вот, Бог даст, появится внучата, и опять моя жизнь будет полна…

Всячески подбадривает себя Мавра Никитишна. Залился звонок телефона.

Венчание кончилось, скорее нужно вниз.

А там, по улицам Москвы, длинной лентой вьется свадебный поезд.

Впереди, на некотором расстоянии от ряда автомобилей, в белой карете, запряженной парою белых, как снег, рысаков, с белым кучером на козлах – молодые.

Любит Зоя своих белых лошадок и только на них хотела ехать к венцу.

Сейчас Борки… Уже чувствуется запах сосен. Крепко обнял Сергей Ипполитович свою молодую жену и нежно шепчет:

– Сейчас моя Зоя войдет хозяйкой в мой дом и начнется безмерное счастие на долгие-долгие годы…

С треском взвилась ракета; разноцветными огнями залился лес; ярко вспыхнули инициалы молодых, благоухание белых роз арки, казалось, усилилось.

Спешат к подъезду с иконою и хлебом-солью отец и мать.

Вдруг… страшный, оглушительный грохот потряс воздух, точно выстрелом из чудовищной пушки. Задребезжали, посыпались стекла в соседних дачах. Выпала икона из рук старика… Воздушная арка погребла под собой замертво упавшую мать.

– Суд Божий!.. – не то подумал, не то прошептал Ипполит Потехин.

Глава V На месте катастрофы

Не погасли огни на даче Потехина.

По-прежнему благоухают цветы на богато сервированном столе, но странный вид имеет эта сервировка.

Все более легкие предметы если не снесены, то опрокинуты на столе. По серебру рассыпаны осколки хрусталя.

Окна зияют пустыми рамами, со стен повисли декоративные гирлянды.

В доме ни души. Где же хозяева? Где прислуга? Куда девался их суетливый рой?.. В доме нет никого!

Все бросились навстречу молодым или, вернее, тому, что было ими.

Впереди всех старик-отец. Идет быстро, почти бежит. Путем не ошибается: дорога ярко, празднично освещена…

Гомон, шум толпы, окрики городовых: «Подайся, осади!».

Вдруг, как один человек, толпа раздвинулась, притихла. Перед отцом расступились.

Эх, лучше бы еще плотней сомкнулись!

Среди широкой, усыпанной гравием дороги Майского проспекта зияет громадная воронка.

Исковерканный передок кареты, ставший из белого красным, и остатки лошадей. Именно остатки.

От одной валяется только голова да какая-то кровавая масса. Другая…

Боже, да ведь это из ее странно-оскаленной пасти несутся эти дикие звуки.

Это она не то ржет, не то плачет, не то стоном кричит… Передние ноги судорожно бьются; задние неподвижны.

Вывалившиеся внутренности трепещут, дымятся.

Выстрел прорезал воздух; благодетельный выстрел пристава, прекративший мучения лошади.

В воздухе повисла жуткая тишина. Ее нарушило глухое рыдание склонившегося над роковой воронкой старика, которому вдруг завторил смех.

Да, это смех: звонкий, веселый, беззаботный.

Расталкивая толпу, небрежно волоча по камням и пыли трен дорогого шелкового платья, с букетом в руках и любезной улыбкой на лице подошла к Потехину красивая молодая дама.

– Вот вам цветы, как знак внимания и любви от вашей новой дочери Зои. Прошу Вас быть ласковым и добрым к ней, а ваш Сережа мне уже бесконечно дорог и мил. Не правда ли, как обворожительно хороша сегодня Зоя… Как весела, мила и любезна! Что же вы молчите? Или считаете меня пристрастной матерью? Какой вы странный! Пойдемте вместе занимать гостей!

Вокруг раздался тревожный шепот: кто это?.. Что с ней?

Дама обернулась. Чуть прищурившись, вгляделась в ближайшие лица и сердечно, радостно улыбнулась.

– А, подруги Зои! Ну, конечно! Простите, я близорука и не сразу узнала вас, Софи, и вас, Надин! Хотите цветов из подвенечного букета? Какая я рассеянная! В суете совсем забыла, что Зоя просила передать их вам.

Поспешно отделила часть своего букета и протянула цветы прижавшимся пугливо друг к другу девочкам-подрост-кам; одна из них, недоумевая, приняла цветы…

Дама уже далеко…

Трен платья выпачкан в крови. Нагнулась, говорит с конем… ласкает…

– Снежок, вставай! Не спи на свадьбе Зои! Послушай! Она освободится от гостей и обязательно придет кормить вас сахаром. Тебя и Беляка.

Поднялась… Звонко и весело смеется, разбрасывая цветы направо и налево. К ней торопливо приближается живущий здесь же в Борках известный врач Сергей Сергеевич Карпов.

– А, дорогой доктор, – узнала его Лярская. – Как бесконечно рада видеть вас на свадьбе Зои, я не забыла, что в детстве вы спасли ее своими знаниями и искусством и буквально вырвали из когтей смерти. Ах, как сегодня душно… страшно!

Лярская провела рукой по лбу и с недоумением оглянулась.

– Как много красного! Зоя не любит этого цвета и свадебный пир… Кто это плачет? Почему? И эта яма? Для кого? Ах, да… «Вырыта заступом яма глубокая…» Конечно… Это так затрепано… Не плачьте же… Кто это? Боже, да это Зоя… Няня… няня!

– Голубушка, барыня! Ларинька моя разнесчастная, опомнись! Что ты!

К Лярской бросилась странно одетая старушка. На ее темном старинном сарафане тускло поблескивал дорогой позумент, из-под шитой золотом кики выбилась прядь седых волос; от нервной дрожи головы тихо побрякивал низанный жемчуг повязки. Из выцветших глаз старушки катились крупные слезы; они то застревали в глубоких морщинах лица, то падали в искривленный горькой гримасой беззубый рот.

В глазах Лярской мелькнуло выражение нежности.

– Нянюся, – обняла она старушку, – скорее одевай свою баловницу, и идем в лес собирать землянику. Смотри, от нее даже красно в бору!

Наклонилась, провела рукой по забрызганной кровью траве. Красные, еще теплые капли повисли на пальцах. Дикий ужас исказил лицо Лярской, и по лесу пронесся нечеловеческий вопль. Карпов торопливо схватил ее руки и заглянул в лицо.

– Тише, – властно прозвучал его голос. – Идите за мной, я проведу вас к вашей дочери. Она ждет вас, и мы должны торопиться, чтобы не причинить ей беспокойства опозданием к венчанию!

Больная послушно пошла с доктором, перед ними торопливо расступалась толпа. Услужливо поданный автомобиль умчал обратно в Москву несчастную мать новобрачной.

А где же другая мать?

Она осталась у входа в празднично освещенную дачу, одинокая, всеми забытая, под холмом благоухающих роз.

* * *

Потухли огни.

Восток побелел. На горизонте чуть наметилась светлая полоска, покраснели края; шире и шире расползается она по небу…

Сквозь пурпур пробивается золотистый цвет.

Вырвался и протянулся по небу золотой луч… другой… третий, рассыпался яркий сноп искр, и показалось лучезарное солнце. Бросило свои ласкающие лучи на величавые сосны; оживило, окрасило цветники, разбудило пташек, блеснуло серебром по росе на лужайках.

Оживился бор гомоном птиц, которые веселым щебетанием и звонкой трелью радостно встречают восход солнца.

Цветы высоко подняли свои головки и, качаясь под легким дуновением ветерка, точно кланяются восходящему светилу.

Ласкает глаз и омытая росой травка, и скромные незабудки, купающиеся в животворящих солнечных лучах. Спрятался в тень белоснежный ландыш, но и он шлет солнцу свое свежее благоухание.

Вся природа улыбается новому дню. Зажужжали, захлопотали проснувшиеся пчелы, звенят стрекозы, весело порхают бабочки.

В вышине заливаются песней жаворонки; чертят воздух ласточки. Небывалую картину представляет собой Майский проспект…

Не залетает туда ни птица, ни даже бабочка… Там люди!

Переговариваются полушепотом в отдаленных рядах; ближайшие – молчат и как-то жмутся друг к другу.

Среди дороги остатки кареты и лошадей. На краю страшной воронки сидит сжавшийся, как-то разом осунувшийся Потехин.

Толпа так и не расходилась с вечера. Ждали рассвета; весенняя ночь коротка. Переговаривались, обсуждали происшествие.

– Не иначе, как это он, пакостник, больше некому, – шепчет в толпе какая то бабенка.

– О ком ты? – оживляются настороженные соседи.

– Да об черном барине, об ком же? Слышь, он опять в наших лесах появился, ребятенок пужает и молодайку Печ-никову чуть было не сцапал!

– Мамонька родимая, – почти до земли присела растрепанная старушонка. – Уж не он ли, окаянный, мою корову спортил? Зачнешь доить, а у ней из титек заместо молока кровь!

– Ой, да и у меня овца пропала и поросеночек сдох. А мы с бабушкой свекровью гадаем, с чего бы это он.

– Тише вы! Раскаркались, вороны, – зыкнул степенный мужик. – Тут, можно сказать, жистей сколько решилось, миллионщика такого в час время к земле пригнуло, а они – корову спортили, поросенок сдох! Тьфу, дуры!

– Дуры и есть. Бабы – они уж завсегда бабы, волос долог, ум короток, – поддакнул ему другой мужичок. – А вот что барина этого черного нам укоротить следовает – это верно!

– А что он сделал? – добродушно спросил толкавшийся среди любопытных старший агент уголовного розыска Орловский.

Оба мужичка окинули подозрительным взглядом его городской костюм и молча отвернулись. Молчат и бабенки. Только старушонка с больной коровой небрежно бросила:

– А ты не замай! Мы, бабы, об своих бабьих делах говорим!

Орловский не настаивал. Он знал, что когда русский мужик насторожится, из него слова клещами не вытянешь, и медленно стал пробираться дальше.

В группе мастеровых тоже шепот:

– Нашел-таки Господь, и миллионами не загородишься, – злобно бурчит один из них.

– А что, дяденька, тебя, что ль, он донял? Чего злобствуешь? – лихо сдвинув на затылок шапку, не то с укоризной, не то с иронией спросил молодой парень.

– Меня, не меня, а около меня. Мы маляры, и я в соседнем с его доме карниз подправлял, когда в его конторе насмерть бабенку избивали; не без его это, чать, ведома. Сколько годов прошло, а я как сейчас вижу, – швейцар-то ее в морду, да под сердце, да головой об дверь; дубовая дверь распахнулась, а она грудью об камень, аж кровь из глотки хлынула. А тут городовик подскочил да в спину, в спину. Не приведи Бог!

– Дзык, – сплюнул через зубы третий.

– Поделом тогда ему, старому черту. Отливаются, значить, волку овечьи слезы!

Орловский, вытянув манжету, сделал отметку: искать в прошлом историю отношений Потехина с оскорбленной избитой бабенкой, – затем тихо двинулся к месту катастрофы.

Внутри дачи Потехиных производится расследование.

Все старые, знакомые лица. Холодно-спокойный следователь Зорин и озабоченный, подвижный агент уголовного розыска Зенин. Последний, уже успев потолкаться среди праздной публики и поразнюхать, привел к Зорину пожилую даму, мальчугана лет 12 и служащего из магазина Зингера.

Мало они могли рассказать, но все же бросили искру света на это жуткое дело. Они, как и многие другие, сидели на одной из боковых скамеек и ждали проезда свадебного поезда. К ним подошел и сел на край скамейки какой-то человек в темном пальто и широкополой шляпе, низко надвинутой на глаза. В руках у него был сверток, напоминающий коробку, обернутую бумагой; на сверток не обратили особого внимания. Когда взвилась ракета, человек этот встал и, не торопясь, пошел навстречу приближающимся молодым. Уже ясно слышался топот копыт, карета вот-вот должна была проехать. Человек в темном пальто вдруг выпрямился, напрягся весь и кошачьим прыжком бросился к показавшейся карете. Черно-желтой воронкой завился из-под нее дым; оглушительный грохот, звон стекла, камни, железо, клочки одежды и дождь из разорванных мышц, пальцев, клочков мяса, брызг крови…

* * *

Ночью не выяснили точного количества жертв и даже не искали останков. Теперь уже известно, что убитых трое, тяжело раненых – нет; много с легкими поранениями.

Больше всех пострадал шофер ближайшего за каретой новобрачных автомобиля. Выбитым толстым передним стеклом у него сильно изранено лицо и контужена вся голова. Пассажиры тоже пострадали; стекол в автомобиле не осталось; даже рамы погнулись. Ближайшие из зрителей попадали на землю, и некоторых ранило обломками кареты либо забрызгало кровью. У кучера разнесло череп и оторвало правую руку, а обезображенное туловище было отброшено на аллею, параллельную проспекту.

Ни тела убийцы, ни Сергея Потехина не нашли, а недалеко от роковой воронки лежит на разостланном платке поразительной красоты женская головка, увенчанная миртовым венком и обрывками кружевной вуали с запутавшимся в нем жемчужным ожерельем.

На прекрасном лице – ни царапинки.

Глава VI Догадки и слухи

Борки шумят, как пчелиный улей… Волжина является здесь самой трудолюбивой пчелкой.

С утра до вечера и с вечера до утра собирает и разносит всевозможные слухи. Самым любимым ее домом стал дом Карповых.

Сергей Сергеевич так часто навещает Лярскую, помещенную в психиатрическую лечебницу его друга, а Зинаида Николаевна со времени своего знаменитого, столь нашумевшего в свое время спиритического сеанса попала в круг высшего аристократического общества.

Волжина ей завидует. Спит и видит, как бы получить приглашение хоть в один из этих заветных домов.

И какая, собственно, несправедливость! Ведь все эти княгини и графини обязаны интересом сеанса исключительно ей: ведь это она пригласила Прайса.

Сегодня она влетела к Зинаиде Николаевне Карповой с ошеломляющей новостью:

– Знаете, душечка, дачу Ромовых ремонтируют!

– Что вы? Кто же это решается жить на даче с привидениями? Ведь мимо нее ночью ходить боялись.

– Пока еще точно ничего неизвестно. Рабочие знают только подрядчика, а этот последний получает деньги и распоряжения от управляющего-немца!

– Я положительно заинтересована, Марья Петровна, и очень прошу сообщить мне подробности, как только вы их узнаете!

– Можете ли вы в этом сомневаться? А что говорит Сергей Сергеевич о Лярской?

– Пока мало утешительного: никого не узнает и по-прежнему воображает себя на свадьбе дочери!

– Какое ужасное, неслыханное преступление! У старика Потехина не было, кажется, врагов, а убитый Сергей был добрый и отзывчивый юноша. Что же касается Зои Ляр-ской, то ее юная жизнь была у всех на виду! Огнь-Дога-новская, чей автомобиль ехал первым за каретой новобрачных, страшно потрясена и никого не принимает, хотя сама едва лишь поцарапана осколками стекла, а ехавшая с нею Лярская осталась совсем невредимой!

– Что вы говорите, Марья Петровна! На мой взгляд, она-то и пострадала больше всех.

– Трудно сказать, желательно ли, чтобы она пришла в себя. Зоя ведь была у нее единственное боготворимое дитя!

– Потехин, по слухам, ликвидирует дела и покидает Москву!

– Понятно, кто остался бы на его месте?

– Да и для кого теперь копить? Сергей ведь тоже был единственным детищем!

– Вот и еще две покинутые дачи!

– Плевины-то, быть может, и приедут на будущий год, а вот у Потехиных, по слухам, неблагополучно. Там, на половине новобрачных, говорят, появляется не то голова Зои, не то еще что-то… Брр… страшно. Ну, прощайте, дорогая, бегу узнать новости о даче Ромовых.

* * *

Кабинет Кноппа. Прежняя обстановка, прежнее гнетущее молчание, изредка прерываемое краткими фразами двух преследуемых неудачей людей, и темы разговора прежние.

– Доверьте мне эти дела, Рудольф Антонович, дайте в помощь Орловского. Мы умрем, но доищемся истины!

– Трудно, когда убийца взлетел на воздух вместе с жертвами. Анархисты, наверно.

Зенин помялся.

– Не знаю, Рудольф Антонович; какое-то чувство говорить мне, что убийство Потехина имеет связь с делами в Лесном, с прошлогодним убийством Ромова. Рассудок противится этому, я сознаю, не знаю… Но такая уверенность, что в чем-то между теми и этим делами есть соприкосновение.

– Что же, предчувствия иногда не обманывают. Ну, а узнали вы что-нибудь?

– Только всякие догадки, слухи, больше ничего. Надо будет еще копнуть в прошлом Потехина.

– А что шофер?

– Не пришел еще в сознание. По-прежнему бредит каким-то человеком-птицей, отмахивается от него; видит огонь и летящие куски тела!

– Новых останков тел не найдено?

– Нет. Все, что собрали, Потехин похоронил в своем склепе в общем гробу, не разбирая: сына, кучера, убийцу. Только головку Зои, часть ее ножки в белой атласной туфельке да кусок венчального убора, отнесенный почти к самой их даче, похоронил отдельно, рядом с своим склепом. Над нею строит часовню. Озлобленности против убийц нет, вклады по церквам делает. Затих человек!

– Затихнешь, Зенин, так трагически потерявши сына!

Замолкли на минуту.

– Ну, а в Лесном? – робко полюбопытствовал Кнопп, ожидая вперед неблагоприятного ответа.

Зенин жалко усмехнулся.

– Все то же. Прайс был на том сеансе и в часы убийства возвращался домой. Подозрительно, но не придерешься!

Кнопп с нервной порывистостью встал:

– Как нет, то нет. Ну, берите Орловского. Ищите. В добрый час!