Текст книги "Паника в Борках"
Автор книги: Александра Свида
Жанры:
Исторические детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Глава XXXIV Охота за нечистью
В сумерки прекрасного летнего вечера лорд Тольвенор и его друг сэр Эдуард Карвер шли в направлении леса медленным шагом гуляющих людей. Но едва лесная чаща скрыла их от возможного наблюдения дачной публики, они ускорили шаг и пошли целиной леса по тому направлению, где, по слухам, чаще всего появляются всяческие страхи. Они шли, громко разговаривая, и умышленно делали круги вокруг хатки, до которой днями лорд проследил светящуюся птицу.
– Однако, мы заблудились, пора подавать голос; быть может, кто-нибудь придет нас выручить.
– Прекрасно сказано, – ответил по-английски лорд. – Если за нами следят, то из страха, что мы привлечем людей, скоро появится какая-нибудь нечисть!
Как бы в ответ на его замечание, издали донесся призывный окрик. Англичане пошли на него. От времени до времени крик повторялся, но все отдаляясь и меняя направление: кто-то умышленно отводил их все дальше от жилища светящейся птицы.
– Ай, – вскрикнул падающий лорд.
– Что с вами?
– Зацепился за корень и, боюсь, вывихнул ногу, – со стонами боли ответил упавший.
– Какое несчастие! Попробуйте опереться на меня и как-нибудь дойдем до дому, – невольно по-русски же ответил Карвер и в ту же минуту почувствовал крепкое пожатие руки.
– О-ой, какая невыносимая боль. Я не могу пошевельнуться!
– В таком случае, я должен пойти один и привести вам помощь; не можем же мы оставаться здесь до утра, ожидая случайного прохожего!
– О, нет, конечно, но…
– Еще у вас есть «но»?
– Да, и еще какое, – слабым стонущим голосом говорил лорд. – Сознаюсь со стыдом, что имею слабые нервы, а этот проклятый лес пользуется плохой славой; я же останусь не только одиноким, но и безоружным!
– Возьмите себя в руки, мой дорогой. В вас говорит сильная боль; мы близко от Борок, и через час я буду обратно с людьми!
– Идите, если нет иного исхода, но возвращайтесь скорей!
Карвер быстро зашагал по направлении Борок. Оставшийся лорд лежал не шевелясь, издавая по временам тихие болезненные стоны. Так продолжалось с четверть часа. Шорохи леса были единственным проявлением окружающей жизни. Вдруг перед глазами неслышно привставшего лорда мелькнула искра света. Через две-три минуты между деревьями шагах в двадцати от него показалась светящаяся фигура дьявола с красными рогами и шапочкой.
В тот же миг раздался выстрел из револьвера. Видение исчезло; по-прежнему таинственно шуршал лес.
– Неужели промахнулся? – озабоченно произнес лорд, зажигая электрический фонарь, на свет которого бежал Карвер. Ярко освещая свой путь, они приближались к месту, где промелькнула фигура дьявола, и вдруг натолкнулись на распростертую на земле, очевидно, женскую фигуру, завернутую в темный плащ.
– Неужели убита? – наклонились над нею оба.
Из голубых потемневших глаз глядел на них невыразимый гнев, смешанный с злым презрением.
– Не бойтесь нас, – мягко заговорил лорд, – мы не сыщики и не имеем никакого отношения к полиции. Буду безмерно огорчен, если нанес вам более серьезную рану, чем хотел!
Закутанная фигура не шелохнулась; глаза не изменили выражения, только все увеличивавшаяся лужа тускло поблескивавшей при свете фонаря крови красноречиво говорила, что англичанин, почти без прицела, умел метко стрелять. Осторожно развернул Карвер темный плащ, и перед ним обрисовалось антично-стройное тело, туго обтянутое черным трико; снял безобразную, увенчанную рогами, гуттаперчевую маску и залюбовался представившимся чудным видением. Даже смертельная бледность не могла обезобразить прелестных аристократически-тонких черт лица лежавшей на траве девушки. Глубокая жалость наполнила его сердце.
– Не теряйте времени на бессмысленное упорство, m-lle, – произнес, наклоняясь над ней, всегда практический лорд. – Эхо моего выстрела разлеглось далеко; неужели вы в этом костюме пожелаете собрать вокруг себя праздную публику, из которой кто-нибудь может узнать вас?!
Гневный взгляд глаз смягчился выражением безграничной тревоги.
– Вот видите; я угадал, что вам это будет неприятно. Довожу до вашего сведения, что вплоть до лесного домика проследил натертую фосфором сову; уверен, что и вы там живете, а риск, которому вы себя подвергаете, разгуливая по лесу в таком маскарадном костюме, доказывает, что существует основательная причина отпугивать публику от окрестностей вашего жилища. Не имею намерения обижать вас, но должен сказать, что придуманные вами страхи наивны, и боюсь, что уже обратили на себя внимание снующих по Боркам сыщиков. На ваше счастие, последние не стоят в России на должной высоте; все же здесь убиты два миллионера, а это способно подстегнуть усердие любого сыщика. За себя и находящегося здесь моего друга даю слово английского лорда, что мы являемся вашими друзьями и, по причинам только нам известным, с удовольствием поможем вам и – вашему другу, – наклонился он к ее лицу, – оставить в дураках госпожу полицию. Итак, по рукам? Торопитесь!
– Да, и пусть покарает вас Бог, если обманете!
Лорд поднять на руки легкую, как перышко, девушку и сказал Карверу:
– Забросайте поскорее сухими ветками кровь и идите за мной; я помню дорогу! – При тщательном осмотре оказалось, что рана Наташи не опасна; бедная девушка потеряла только очень много крови. Положили ее в единственную чистенькую и кокетливую в своей простоте ее собственную комнатку, в которой на постели метался все еще бессознательный Василий.
У Наташи и ее матери не оставалось выбора, и они чистосердечно рассказали все, начиная с нахождения израненного больного. Вырывавшиеся у страдальца фразы иллюстрировали и подтверждали рассказ. Лорд ласково провел рукой по золотистым кудрям Наташи и уверил ее, что с завтрашней ночи она, ее дорогой больной и мать будут недосягаемы для полиции, и попросил приготовить все к оставлению жилища, но не набирать много вещей.
– Вы будете иметь все несравненно лучшее, – и со словами «завтра в 10 вечера я буду у вас», он повернулся к выходу.
Задержавшийся на миг Карвер взглянул на неподвижную Наташу взором, полным сочувствия и непонятной для нее тоски.
Глава XXXV Паника
Ползут по Боркам слухи о всякой нечисти. Много, конечно, людей не верят им совершенно, но что поделать с нянюшками, которые забирают детей в душные комнаты тотчас по заходе солнца.
Как вы можете послать горничную купить что-нибудь случайно забытое, когда она щелкает зубами от одной мысли выйти вечером на улицу? Как запретить дворникам, вместе с дровами, вносить в кухню новые нелепые слухи, раз они божатся на икону, что своими ушами слышали большую музыку в заколоченной даче Потехина, видели над лесом светящуюся птицу по ночам, а были счастливцы, что имели удовольствие познакомиться с самим чертом. Музыкальные вечера на кругу привлекают все меньше и меньше посетителей. У кого дети боятся оставаться дома одни, а кто и сам, говоря по секрету, не хочет встречаться со всякой нечистью. Даже неунывающая, вечно гоняющаяся за сенсационными новостями Волжина начинала поговаривать о возвращении в город. Но как вернешься в Москву в начале июля?
Вот в эти-то первые числа июля, после жаркого, душного дня разыгралась к вечеру непогода, перешедшая в бурную, грозную ночь. Зигзагообразные молнии почти непрерывно бороздили небо, заливая своим ослепительным светом дачи, цветники и лес. От раскатов грома, казалось, разлетятся над головами крыши. Сорванные вихрем обивки террас фантастическими птицами летают по воздуху, хлопают сорванные с петель садовые калитки, чуть не до земли гнутся деревья, зловеще скрипят стволы темного бора, таинственно шумя своими лопастными ветками, и над всем этим, по крышам, дорожкам и листьям барабанит дождь.
Тррах-та-та-тах! – раздался непосредственно за молнией особенно сильный удар грома.
– Где то близко ударило, – невольно подумалось всем.
Борясь с дождем, смеясь над его тщетными усилиями, как сухая щепка загорелась пустующая дача Потехиных.
Прекрасно организованная пожарная команда главным образом отстаивала соседние дома. Дача же Потехина, загоревшаяся разом в нескольких местах, по народной молве, спалена в наказание Божие. Этого одного уже было бы достаточно для очумевших от всевозможных происшествий дачников, а тут еще ясное, погожее, такое ароматное после пролетавшей грозы, утро подарило их новой неожиданностью. Леди Тольвенор в дорожном туалете, сопровождаемая мужем, выехала, очевидно, навсегда, так как за ней в наемном автомобиле ехали нагруженные дорожными чемоданами ее камеристка и лакей. Через час ее выезд или, как выражались кумушки, бегство, подтвердилось. Перед подъездом остановились грузовики, и была вывезена вся обстановка. Внезапное исчезновение Бадени вызвало много толков, и лишь объявление войны, последовавшее спустя несколько дней, до некоторой степени объясняло бегство венгерской графини. Эти события послужили сигналом, и потянулись в Москву возы и платформы, нагруженные вещами. К первому августа, несмотря на прелестную погоду, дачи были наглухо заколочены по-зимнему.
Глава XXXVI Последняя встреча
Падают силы у Потехина.
Кое-как удалось ему замять дело по убийству Сережи, много, усердно поминал в церквях умершую жену, ночи напролет слезно молился в тиши своей спальни еще за кого-то, и все же душа его звала в даль, на простор, а тело требовало измора. Ликвидировал дела, закрыл дом до своего возвращения, а капитал положил в банк с распоряжением, на случай смерти или неявки своей в течение пяти лет, все передать Василию Власову Корунову, уроженцу деревни Пестровки и т. д., озаботился об остающихся служащих и ушел.
Идет давно почти без цели. Идет за своей душой, – а она без конца тоскует и куда-то тянет – все дальше и дальше. Был и в святых местах и опять идет, сам не зная куда. Ночует часто в лесу, под кустом, в поле на меже.
Сегодня встал рано; погода теплая, ясная. Дорога давно идет лесом; он не интересуется, куда она его приведет, ему все равно. Вьется дорожка душистым бором, над головой птичий гомон, на прогалинах обдает медовым запахом цветов; он идет, не замечая; из тела и глаза, и душа ушли. Дорога поднимается все выше и выше. Вот перед ним на горе монастырь. Высока и толста белая стена; за ней по скату горы кельи-игрушечки лепятся; между ними, желтея, бегут ленты дорожек; на самой вершине – церковь. На ней высоко большой ажурный крест. Солнце в него лучом ударило, яркими искрами рассыпалось. Чудится, висит крест прямо в воздухе. Стал ослепленный Потехин, глаза рукой прикрыл, старается мысли собрать, а с колокольни сначала один несмелый, за ним другой, третий удар по воздуху поплыли, и полился призывный звон.
Потехин снял шапку и, осенив себя широким крестом, пошел на призыв колоколов.
Н – ский монастырь проснулся со светом. Матушка-игуменья давно встала и у себя в келье на молитве стоит. К ней в окно солнышко луч бросило; осветило, оживило распятого Христа, теплом пробежало по коленопреклоненной фигуре монахини.
В чистом утреннем воздухе колокола так весело, призывно звонят… Потянулись к церкви черные ряды монашек; затеплились перед образами лампады и свечи; тихо покашливая, размещается на клиросе хор; в алтаре облачается священник.
В широко раскрытую дверь, опираясь на высокий посох, входит закутанная до пят в черный креп высшего пострига величавая игуменья. Не спеша, сопровождаемая глубокими поклонами, поднялась она на свое огороженное место и опустилась в высокое кресло. Ослабевшее сердце с силой колотится в груди; для нее стал уже тяжелым и этот незначительный переход.
Из алтаря раздалось благословение; заславословил хор, зашелестели мантии крестящихся монахинь.
Тихо вошел одетый в костюм странника Потехин. Притягиваемый непонятной силой, прошел почти к алтарю; опустился на колени, упал головой на амвон и замер…
Заволновались было на непорядок монахини, но поднялась в строгом жесте рука игуменьи; и уж ничто не нарушало богослужения. Только вздрагивания плеч и вырывающиеся по временам вздохи свидетельствовали о том, что жизнь не покинула еще неподвижно распростертого на полу неизвестного пришельца.
Плохо сегодня молится мать-игуменья, отвлекается ее мысль от слов богослужения. Грудь наполнилась необъятной жалостью к странному незнакомцу; платье и обувь его оборваны, очевидно, видели виды. Поза – страдальца, потерявшего надежду на облегчение. Вспомнились ей собственные былые муки, страдания без границ и меры. Ее спасли любовь и поддержка матерей Агаты и Серафимии. А что, если у него нет руки для спасения, и погибнет душа?
Захолодело сердце в груди; родилось решение пригреть, облегчить бедную грешную душу… Вздрогнула задумавшаяся мать-игуменья; перед ней стояла монахиня и подавала освященную просфору. Благоговейно взяла ее и спрятала в складках своей мантии.
– Это страдальцу, – беззвучно шепнули ее губы. Богослужение окончилось. Осененные крестом, стали в шеренгу монахини, пропуская свою матушку. Медленно сошла она со своего возвышения и, шепнув что-то своей келейнице, вышла из церкви.
Долго не мог понять Потехин, что нужно от него трясущей его за плечо монашенке:…матушка-игуменья… святой жизни инокиня… идти в какую-то келью… плывут через отуманенную голову несвязные фразы. Опомнился на паперти. Как пьяный, шел по извилинам дорожек среди благоухания цветов и порхающих пестрых бабочек. Вот и скромный домик игуменьи; переступил порог, и его охватила особая атмосфера келии. Посреди большое распятие, залитое мягким светом горящей лампады. Под окном на высоком резном кресле закутанная в облака крепа женщина с безгранично добрым и кротким лицом. Кто так может смотреть? Его в детстве еще умершая мать? Или это святая с иконы? Нет, на губах ее пробежала улыбка. Что-то говорит, указывает рукой на стоящий рядом с ней табурет.
Опять непонятная сила повлекла его к ней, но не сел, а упал на колени рядом с креслом, беспомощно опустив голову на его поручни. Ласковая рука обняла его и, осеняя крестом, протягивает ему просфору. С широко раскрытыми глазами отшатнулся от нее несчастный: я недостоин… нет… кому-нибудь другому – вырвалось из его запекшихся губ.
– Для благодати Божьей нет недостойных, один раскаявшийся грешник дает больше радости, чем десять праведных!
– На мне кровь и проклятие!
– Смотри на Христа; его кровь смыла наши грехи. А проклятие? Кто наложил его на тебя?
– Бог и судьба!
– Бог не налагает проклятия, а судьба? Почему считаешь свою – тяжелее других?
Надрывающий душу хохот огласил келью.
– Святая душа, что можешь ты знать о жизни?
– Я не родилась в келье, и не радость или потребность подвига привели меня сюда, – прозвучал тихий кроткий ответ. – Кто проклял тебя, отец или мать?
– Нет, он, кого я убил самосудом, и с него начался ряд преступлений и страшных смертей!
С землисто-серого лица смотрели на инокиню полные безумного ужаса глаза.
– Кто ты?
– Пестровский крестьянин Влас Корунов, – прозвучал бессознательный ответ.
Слабая, больная улыбка пробежала по лицу инокини.
– Вот видишь, судьба свела нас – почти земляков. Я из Красноболотова! – и, тихо наклонив его голову, прикрыла ее иноческой мантией. Под нею раздались тяжелые мужские рыдания. Чуть прижимая рукой прикрытую голову, устремила инокиня свои полные слез глаза на лик распятого Спасителя.
– Боже милостивый, спаси, облегчи страждущего, и если нужна искупительная жертва, пусть я буду ею за него, – летела к Богу пламенная молитва из уст стоящей на краю могилы игуменьи…
Тише и тише рыдания… И вдруг полилась исповедь; от жутких слов ее, казалось, померк яркий солнечный свет в келье. Чудится, как среди ночной тьмы крадется к хлевушку Гнедка согнутая фигура конокрада… Из хаты выбегает Влас… погоня… и все подробности нечеловеческого избиения узнанного Григория. Запахом теплой крови обдало лицо игуменьи, знакомый голос просит пощады, тяжело стонет, харкает кровью… трещат ломающиеся кости, кровоточат проткнутые глаза… Как мертвая опустилась, осунулась в глубоком кресле, закрылись глаза на безжизненном лице, рука соскользнула с головы несчастного, чей крест минутой раньше она самоотверженно просила Бога переложить на нее.
Исповедь лилась и лилась. Промелькнули ограбленный и брошенный в тайге, избитая до смерти Ариша, оставленный на произвол судьбы Василий, страшная кончина новобрачных, тихая смерть второй незаконной жены под горой благоухающих роз и… тишина!
Молчит облегченный исповедью Влас; нет признаков жизни и в монахине. Но вот поднялись ее отяжелевшие веки, слепые от слез глаза устремились на лик Распятого, в груди же ни молитвы, ни жизни…
Трещит масло в лампаде; с жужжаньем бьется об оконное стекло муха. В мертвой тишине кельи наступает суд Бога.
Задрожал от непонятного страха накрытый мантией Влас. Чувствует, будто келья полна людей. Слышит шепот чьей-то молитвы. Чудится ему шелест крыльев над головой монахини. Мать-игуменья сидит, не шелохнется, она тоже чувствует прилет неземных гостей. Из ее немигающих глаз ручьем льются слезы. Нет сил на прощение, просит помощи у Распятого.
Что это? Взмахи нежных крыльев освежают ее разгоряченную голову. Видит ясно Григория, обнимающего подножие креста, рядом с ним тени: Сергея, Зои, обеих умерших жен и брошенного в тайге Потехина. И на всех, разлетаясь брызгами из-под тернового венца, капает искупительная кровь. Тяжело, хрипло вздохнула монахиня, слабой рукой подняла с головы Власа покрывало, и указывая на распятого Христа, прошептала:
– Ныне отпущаеши, Владыко, по глаголу Твоему рабов Твоих с миром. – Обвитая четками рука осенила его крестом со словами: «Иди в мир, Ипполит Потехин, к труж-дающимся и обремененным».
В эту же ночь осиротела обитель, и почти одновременно с отлетевшей душой игуменьи в ночной тишине далеко по воздуху поплыли двенадцать раздельных, тягучих ударов большого колокола. Монастырь, будя лес и прилегающее село, посылал скорбную весть о своем сиротстве.
Глава XXXVII Таинственное исчезновение
Ясное раннее утро; ласковое солнышко снопами лучей позолотило верхушки бора и весело играет на прогалинках леса. Боковые лучи заглянули в замаскированное с наружной стороны окно Наташиной комнаты и побежали веселыми зайчиками по стене, подушке и лицу молодой девушки. Один из них добежал до уха и шепчет:
– Что же ты не идешь к ручейку умыться? Почему проспала восход солнца? За что разгневалась на пташек и зверят лесных и не хочешь с ними поздороваться? Все тебя ждут, все тебя любят, все уже по тебе соскучились. Слышишь, как приветливо шелестит под твоим окном бело-стволая кудрявая березка? Как укоризненно качают своими верхушками не дождавшиеся привета сосны? Как удивленно заглядывает в твои окна резвая белка? Как, пользуясь твоим отсутствием, прожорливые дятлы своим тука-нием заглушают пение птиц? Взгляни, как печально поникли головками тщетно ждавшие поливки цветы в палисаднике.
Вздрогнула Наташа. Вспомнила, что сегодня она проводит последний день в лесу, где она выросла и сжилась с природой.
Сегодня ее увезут… Куда? Что ждет ее впереди?
Почему с такой безграничной грустью взглянул на нее младший незнакомец? Почему, под ласковым прикосновением руки старика, сжимается у нее сердце?
Уж не приедет ли за ней та золотая карета с лакеями на запятках, о которой в детстве так часто говорила ей мать? Нет! Время сказок прошло! Одинокая, но счастливая, беззаботная жизнь в лесу кончена! Что даст ей завтрашний день и будет ли он к ней милостив?
– Послушай-ка, мама!
– Что, моя милая?
– Ты говорила, что у тебя есть настойка из заповедных трав, которая даже умирающему может продлить жизнь, а больному дает силу: дай мне ее; я хочу попрощаться с лесом!
Молча достала старуха пузырек и, накапав в воду несколько капель, подала Наташе.
– Только не уходи далеко, – сказала она поднявшейся с постели девушке.
От дерева к дереву, с полянки на полянку переходит Наташа. Не узнают ее ни птицы, ни звери, ни даже само красное солнышко.
Безысходной тоской покрылось прелестное юное личико, из голубых глаз жемчужными нитями льются слезы. Вот обхватила молодую березку, – сама такая же белая, нежная, стройная, а с дрожащих уст полился ряд нежных прощальных слов..
– Прощай, мой лес… Я не забуду твоей ласки и привета. Не разучусь понимать твоего шелеста, шума и шороха. Мне никогда не будет страшна твоя таинственная гуща. Не забуду твоих ласковых встреч, не умолкнет в ушах колыбельная песня, которой убаюкивал ты меня, малютку, подвешенную в люльке к твоим могучим ветвям. О, мой лес дорогой! Заменят ли мне тебя люди? Прощай, прощай! Но не забывай меня, как не забудет тебя влекомая куда-то судьбой Наташа!
Крепко обняла березку, поцеловала и просит передать поцелуй всему лесу.
Точно в ответ поднялся ветерок, качнул принявшую поцелуй березку и побежал по всему бору.
Закачались, зашумели деревья, передавая поцелуй друг другу.
А Наташа упала и целует цветы, траву, землю…
– Прощайте, прощайте!
До вечера оставила ее в лесу старуха и только с закатом солнца пришла за ней. Понимала старая, что ее питомица меняет любимый верный лес на неизвестных, часто злых и жестоких людей. Что беззаботная жизнь отошла, надвигается неведомое.
Гадание предсказало ей смерть кого-то из живущих в доме. Но об этом молчите, цветы, не шелести, верный лес. Пусть наговоренная для нее и Василия вода почернела, шу-мить и бурлит, лишь бы не знала Наташа.
Худой знак!
* * *
К вечеру поднялась непогода. Лес грозно сердито шумит.
Глухой тропинкой пробирается группа людей. В руках у них носилки, Впереди лорд Тольвенор, рядом с ним Карвер, за которым шаг в шаг неслышно ступает Кай-Тэн. В избушке чуть брезжит свет. Там все готово к отъезду; подорожному одеты больной и чуть живая Наташа.
Старуха, сидя в темном углу, крепко держит в руках сову и кота. Время для них мучительно тянется.
Вот тихий стук.
– Все ли готово? Выходите скорее!
Больного осторожно положили на носилки и двинулись обратно. У опушки ждет закрытый автомобиль. Осторожно ступают ради больного. Лес сердито хлещет их ветвями, путает ноги травой, точно хочет остановить, отнять свою Наташу.
Кай-Тэн отстал.
Не отошли и четверти версты, как раздался оглушительный взрыв, разбудивший в лесу многократное эхо. К небу взвился красный огненный столб, порывом ветра разорвался на части, и полетели высоко вверх разноцветные шары. Взрыв был так силен, что его слышали даже в отдаленных Борках, а село Богородское всполошилось от мала до велика.
С высоты колокольни раздается тревожный набат, далеко разносимый подхватившим его ветром. Народ высыпал на улицу, молчаливо смотрит на невиданное разноцветное зарево. Повторяющееся взрывы вскидывают головешки, светящиеся цветным огнем.
Ветер по временам доносит запах серы. Никто не трогается на помощь; все знают, что это горит колдунья. Ей помогут, если нужно, черти, а крещеный люд стал против ветра с иконами и молится, чтобы село миновала беда.
* * *
Оглянулась на взрыв и заплакала Наташа, но крепко держит ее за руку лорд. Ахнула понявшая все старуха и с воплем бросилась назад к горящему дому. Избушка вся в пламени, но там у нее запрятаны деньги. Без страха бросилась внутрь. Не отстал от нее и черный кот. Крыша затрещала и рухнула… Разом упал ветер. Тихо, как свеча, горела избушка…
Утром вдали боязливо толпился народ… От пожарища несло гарью и серой… Набожно крестились старушки… С тех пор никто не приближался близко к пожарищу, боясь наложенных чар. Постепенно на него нанесло песка и прозвали его «Зачарованный курган».