Текст книги "Жизнь - жестянка (СИ)"
Автор книги: Александра Стрельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Глава 7
Уехать прямо с утра нам не дают. Господа полиционеры, прибывшие на «место происшествия», ни о чем подобном и слышать не хотят. Бабушка берет в руки телефон и уже к вечеру все запреты преодолены. Париж встречает нас улыбкой Шарля, который прибыл в аэропорт, чтобы встретить бабушку лично. А кроме того чудесной, уже совсем летней погодой.
Бабушка живет в небольшом доме в довольно-таки пафосном парижском предместье. Шарль уже давно уговаривает ее переехать к нему. Но бабушка остается непреклонной. «Жить во грехе» под общей крышей ей не позволяют убеждения, а выходить замуж в 70 лет, как она считает, смешно.
Не так давно, после того, как бабуля ответила отказом на очередное предложение Шарля, тот впал в такое отчаяние, что даже позвонил мне. Он плакал мне в жилетку долго и все пытался узнать, есть ли хоть какое-то разумное или даже совсем неразумное средство для того, чтобы ему удалось все-таки победить бабушкино упорство.
– Я ведь уже не мальчик, чтобы каждое утро, если на ночь я остаюсь у Виви (так в его устах звучит бабушкино имя), зачем-то вставать ни свет ни заря, натягивать штаны и отправляться в свою пустую квартиру только потому, что она из каких-то дурацких принципов не позволяет мне остаться. Была бы тогда принципиальной до конца и выходила бы за меня замуж, раз уж ей так дороги ее моральные устои. Так ведь нет! Не хочет! О mon Dieu, ну что за женщина?!
Мне нечем утешить беднягу Шарля. Одно могу сказать: была бы бабушка чуть более покладистой и предсказуемой, тот же Шарль ходил бы гоголем и помыкал ей, как ему вздумается. А так – вот, весь от чувств-с как натянутая струна. Пушкин был прав ровно наполовину, когда писал свое знаменитое: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей. И тем ее вернее губим средь обольстительных сетей». Почему на половину? Только потому, что по отношению к мужчинам это жестокое правило работает столь же успешно.
На следующий день бабуля знакомит меня с чудесным французским Кристофом. Он немного старше меня, ездит на спортбайке БМВ и улыбается чуть кривоватой, полной убийственного эротизма улыбкой. Кристоф – старший сын ныне покойного бабушкиного мужа, маркиза де Ментенон. Маркиз был по-моему лет на десять младше бабушки, так и получилось что ее родная внучка и ее приемный сын – ныне действующий маркиз – почти ровесники.
Кристоф окружает меня всяческим вниманием. Ухаживает по-французски пылко и легко. Французы это умеют как никто другой, и по-моему еще не родилась на свет женщина, которая бы могла устоять перед ними, особенно если им приходит в голову начать нашептывать ей что-то на ушко. Ну что за язык, одних переливов которого хватает для того, чтобы начать таять как сливочное мороженое?
Я и таю.
Но дальше дело не идет. В конце концов формально Кристоф – мой близкий родственник. Так что получится какой-то инцест… По крайней мере я все себе объясняю именно так. Но на самом деле всему виной проклятый Коршун. Чтоб ему пусто было! Обещаю себе, что приложу все усилия для того, чтобы изгнать это мрачное привидение из закоулков своей души.
Сегодня Кристоф везет меня на мотоплощадку. Решаю не терять времени даром и поучиться водить мотоцикл. Железный конь самого Кристофа мне не подходит. Дури в нем столько, что мне поначалу точно не справиться. Да и велик он мне. Я даже не достаю с его сиденья до земли. Зато у Кристофа есть приятель, который держит свою мотошколу. К нему мы и направляемся.
Анри – алжирец. Он радостно скалит нам навстречу потрясающе белые зубы и тут же подбирает мне подходящий байк. Хвалит амуницию, которую мне подарил Кристоф, говорит, что она крутая. Я улыбаюсь. Но вскоре понимаю, что он прав. Первое занятие проходит довольно-таки нудно: трогаюсь, торможу, трогаюсь, торможу. Нервно вихляя рулем, чтобы удержать равновесие, которое так и норовит ускользнуть, на самой малой скорости вхожу в повороты. Дважды падаю, но не больно – амуниция действительно защищает очень здорово.
Обратно едем с ветерком – Кристоф желает показать мне класс. Это правда здорово. Я увлекаюсь. Причем настолько, что как-то незаметно оказываюсь в его постели.
Все очень мило.
Я получаю массу удовольствия. Он, по-моему, тоже. По крайней мере сразу после этого, даже не успев надеть штаны, он делает мне предложение. Чувствую себя странно. Еще никогда никто не говорил мне таких слов ни на французском, ни на русском, ни на каком-то другом языке. Уверена, что бабушка будет счастлива, если у нас все сложится. Но что-то (а вернее кто-то, будь он неладен!) мешает мне просто взять и сказать Кристофу «да». Прошу время на раздумья. Он расстроен, но ловко прячет это за бодрой улыбкой.
Дома пересказываю бабушке последние события. Жду, что она сейчас же назовет меня дурой и посоветует хватать Кристофа и держать покрепче, но, как это часто случается со мной в последнее время, ошибаюсь. Бабушка рекомендует сначала получше разобраться с собой, а уж потом принимать какие-то решения.
Ночью пишу о сделанном мне предложении Стрельникову. Надо сказать, что он единственный из нашей «шведской семьи», с кем я поддерживаю регулярный контакт. Ему скучно лежать на больничной койке, и он с удовольствием то переписывается со мной, то созванивается, используя скайп. Кстати, именно от него я узнаю, что обвинение в предумышленном убийстве с Коршунова снято. Его заменили на самооборону. Так что теперь на тюремные нары отправится не он, а «свидетели», от которых ему пришлось тогда отбиваться.
Стрельников на мое послание ничего не отвечает, и я начинаю отчаянно фантазировать. Вот Стрелок сообщает Коршунову о том, что я того гляди выскочу замуж, тот незамедлительно возникает на пороге бабушкиного дома с покаянной мордой и букетом цветов… Но время идет, а Коршуна как не было, так и нет. И Стрельников молчит.
Появляется он на моем горизонте только через неделю. Радостно сообщает, что его выпустили из больнички. И теперь он – в санатории, на долечивании. Не появлялся, потому как на новом месте обустраивался. Мне уже начинает казаться, что-то мое ночное письмо до него просто не дошло, затерявшись на просторах мировой паутины. Но тут он заговаривает о нем сам.
– Ну что, замуж еще не вышла?
– Пока нет.
– Хороший парень?
– Приемный сын моей бабушки.
– Поня-я-ятно… Ох и ленивая ты баба! То, чтоб далеко не ходить, соседу глазки строила, то теперь вот родственнику в штаны залезла…
Нажимаю в окошке скайпа на красную кнопку с трубочкой. Скайп блюмкает и обрывает связь. Не хочу говорить обо всем этом в таком тоне. Стрельников тут же перезванивает. Я не реагирую. Секундой позже от него сваливается письмо: «Не сердись. Я не подумавши. Как-то само собой получилось». Отвечаю: «Иди ты!» В ответ – смайлик. Кретин! Господи, что ж так хреново-то мне?!!
* * *
Только я более или менее привыкаю к особой музыке Франции – ее вкусу, запахам, ритму жизни, как звонит мой продюсер и начинает канючить. Дело в том, что спонсоры нашего с ним последнего фильма затевают грандиозный прием в связи с премьерой. Запланированы «свадебные генералы», «звездищи» на сцене, халявная жратва и выпивка. Мое присутствие до крайности желательно.
– Ксения, ну хотя бы на пару дней вы же можете приехать?
Соглашаюсь. Бабушка не в восторге. Кристоф тем более. Но я уже все решила. Пишу о своем скором приезде Стрельникову – обещаю его непременно навестить. Он тут же перезванивает.
– Ты просто какая-то вселенская дура! Куда тебя опять-то несет? Сиди в своем Париже, шей свадебное платье, прическу крути или что там вы, бабы, еще?..
Опять прерываю разговор. Больше он не перезванивает.
В Москву прилетаю ближе к вечеру, забираю свою сумку и начинаю пропихиваться через толпу встречающих и таксистов. Настойчивость последних настолько отвратительна, что я каждый раз искренне недоумеваю – неужели их услугами действительно кто-то пользуется? Планирую добраться до города на аэроэкспрессе, но планам моим сбыться не суждено. Чуть в стороне от общей толпы меня поджидает Кондратьев. Молча отбирает у меня сумку и ведет на парковку. Даже не думаю спрашивать у него, как он узнал, в какой день и каким именно рейсом я прилечу. Каждый имеет свои источники информации и может распоряжаться полученными знаниями по своему усмотрению.
Кондрат привозит меня в мою московскую квартиру. Ближе, и машина моя, позабытая и позаброшенная, стоит здесь, в подземном гараже. Договариваемся, что утром он заедет за мной, и мы отправимся в гости к Стрельникову.
Пансионат, в котором он зализывает свои боевые раны, расположен за Калязином, на берегу Волги. Места красивейшие. Мы немного гуляем. Стрельников выглядит уже вполне бодро, хотя Кондрат до этого дорогой сообщил мне, что ранение оказалось очень тяжелым. Пуля разворотила легкое, и только чудом Стрелок остался жив и относительно здоров.
Теперь же сил ему вполне хватает на то, чтобы поучать меня.
– Ну вот чего, спрашивается, приперлась? Премьера у тебя? Ну так сбегай на свою премьеру по быстрому и дуй до городу Парижу, ихде твой миленькай живет.
Он все это именно так и произносит: «ихде» и «миленькай». Это из моего любимого мультика про волшебное кольцо. Смеюсь.
К середине дня мы уже опять в Москве. Мне еще надо сделать прическу и вообще снарядиться для похода на великосветский раут. Думаю ехать туда на такси, чтобы иметь возможность хотя бы немного скрасить свое существование там выпивкой, но звонит продюсер и предлагает заехать за мной. Ему проще, у него шофер.
К объявленному в приглашении началу опаздываем ровно настолько, чтобы оказаться в общей толпе прибывающих. На нас никто не обращает особого внимания. Общеизвестно, что тусовки такого рода собирают не для того, чтобы смотреть кино и уж тем более не для того, чтобы чествовать его создателей. Просто удобный предлог, чтобы пригласить нужных людей и всласть потусить с ними.
Подходит Олег и пеняет мне на то, что свое обещание устроить ему интервью с бабушкой я так и не выполнила. Тут же предлагаю ему приехать в Париж, на что он только кривится. Уходит ворча себе под нос:
– В Париж, по делу, срочно…
Издалека вижу Борзунова и нерешительно киваю ему. Он чуть медлит и отвечает мне тем же. Минут через десять подходит, чтобы поинтересоваться здоровьем бабушки. После подобного знака внимания со стороны главного на этой тусовке «свадебного генерала» прочие гости радикально пересматривают свое отношение ко мне и начинают валить валом, чтобы высказать свои восторги. Как я все это ненавижу!
Уже собираюсь тихонько вызвать такси и удрать – мой продюсер в отличие от меня чувствует себя здесь как рыба в воде и явно не намерен уезжать, пока не окучит всех нужных ему людей. Но тут возле меня возникает Антон – тот самый парень из охраны Борзунова, которому довелось поохранять и меня. Сообщает, что его шеф просил меня прибыть для приватной беседы. Иду следом за ним. Выходим из общего зала, минуем сортир, возле которого курит небольшая толпа, и сворачиваем в короткий коридорчик. Антон приводит нас к дверям относительно небольшого зала. Он, по всей видимости, предназначен для гостей, которым статус не позволяет жрать халявную водку вместе с простыми смертными вроде меня.
Борзунов стоит чуть в сторонке от места недавнего пиршества, которое теперь выглядит так, как будто по всем этим блюдам ходили ногами. Хотя чем черт не шутит? Может так и было? «Звездищи»-то горазды скакать не только по сцене, но и на столах вполне лихо управляются…
Антон вводит меня в комнату, а сам прикрывает за моей спиной дверь, оставаясь снаружи. Александр Петрович смотрит на меня изучающе. Я тоже молчу.
– Хорошо выглядите. Говорят, замуж собрались?
Как стремительно, однако, распространяется информация среди этих мужчин, которые, как они сами говорят, ненавидят сплетни!
– Вы об этом со мной хотели говорить?..
– Нет. Нет, конечно. Извините.
Замолкает, делает пару шагов в мою сторону. Нервно трет переносицу. Я помню это его движение и невольно сглатываю.
– Ксения. Я вот что хотел вам сказать. Вокруг вас происходят какие-то очень странные вещи, которые, я уверен, не имеют никакого отношения ни к моим делам, ни к делам моего… сына.
Я замечаю эту странную заминку в его речи перед словом «сын», но, естественно, никак не комментирую ее. Не мое это дело.
– Я не понимаю, с чем они связаны. А когда я не понимаю, то нервничаю. Я мог бы снова приставить к вам охрану, но недавние события показали, что ее присутствие – не панацея. Понимаю, что вы прилетели в Москву на это мероприятие, но теперь настойчиво рекомендую – уезжайте обратно в Париж. Моего… сына нет в городе, да и в стране. Не будет его долго, так что…
Он так настойчиво тычет мне в нос тем фактом, что его сына нет в городе (и откуда такая уверенность, что для меня это так важно?), что я чувствую острое раздражение. Которое становится еще сильнее после того, как я осознаю неутешительный факт: как бы я там хвостом ни крутила, но себе не соврешь. Я на самом деле очень надеялась повидаться с Коршуном. Теперь же мои надежды на это рассыпались прахом. Из-за раздражения и заговариваю с Борзуновым довольно-таки резко.
– Мне уже не пять лет, Александр Петрович, и я сама в состоянии решить когда и куда мне ехать.
Вижу, что слова задевают его. Щека нервно дергается в глазах вспыхивает злость.
– Вот и решайте побыстрее! Езжайте к этому вашему мужу…
– Я не замужем.
– Ну к любовнику. Хахалю. Ё…рю. Или как это теперь у вас там называется?!
Как мило! А может ему в морду дать? Интересно, когда его в последний раз били? Не в смысле обмена политическими ударами, а конкретно – по физиономии. От женщины ведь ждут только пощечину? Ну что ж будем вести себя прилично и соответствовать…
Борзунов замирает, ухватившись за начинающую наливаться красным щеку. Мы смотрим друг на друга. Смотрим долго, мне кажется целую вечность… И он вдруг торопливо и как-то воровато отводит глаза. Как же хорошо я знаю эту его манеру – воровато отворачиваться, сделав гадость. Впрочем, раньше я подмечала за ним нечто подобное только по отношению к другим, меня он никогда не стеснялся.
Я была еще подростком. Бабушка уговаривала меня уехать с ней в Париж. Я была не против, но зато возражали мои родители, которые тогда еще не окончательно исчезли с моего горизонта. Оба считали, что мое место на Родине дедов и отцов, а отъезд за рубеж – это «предательство». Как ни странно, советская пропаганда оказала на них куда более серьезное влияние, чем на моего деда и бабушку. То ли те двое сильнее были, то ли просто умнее. Но факт тот, что бабушке отец и мать свое согласие на мой отъезд во Францию так и не дали. В итоге бабуля жила на два дома – металась между Парижем и Москвой, как заведенная.
Я была по большей части предоставлена сама себе. Витала в облаках, как большинство девчонок в том нежном возрасте. Со сверстниками мне всегда было скучно. В том числе и потому, что как только в доме появлялась бабушка, вокруг нее начинали толпиться настоящие мужчины – сильные, уверенные в себе, умные, опытные, властные. В одного из них, в того, кто бывал в нашем доме чаще прочих, я имела неосторожность влюбиться…
Поначалу это была чистой воды детская влюбленность, никоим образом не замешанная на сексе или каком-то физическом влечении. Но чувство было таким сильным, что превратило меня в настоящую рабыню. Все усугубилось еще и тем, что предмет моей влюбленности прекрасно понимал, что со мной происходит и, пользуясь своим опытом и несомненно тонким умом, очень ловко направлял меня в нужную ему сторону. И тогда, и сегодня это называется одинаково – совращение малолетних. Но мне-то в моем возрасте казалось, что мой любимый просто снизошел к моим чувствам, наконец-то ответил мне взаимностью. Я была готова ради него на все. И он не замедлил этим воспользоваться. Бабушка и не подозревала, во что превращались мои дни и ночи, как только она отбывала во Францию.
Наверно, про подобное как раз и говорят «пройти через ад». Что, кстати сказать, заставляет лишний раз задуматься об этом месте. Раз через него можно «пройти», значит в аду есть не только вход, но и выход… Кстати про рай никто и не подумал говорить так: пройти через рай. Раз попав в него, никто уходить не хочет? Или просто нет выхода? В таком случае я бы, наверно, все-таки предпочла место, где выход изначальной инженерной конструкцией предусмотрен. Ведь любое безвыходное положение – уже ад…
Круто. Дофилософствовалась. Получается, что выбор вообще отсутствует – ад везде. И на небе, и под землей… И на земле, что характерно. Или это мой личный ад так хитро трансформировался? Ровно в тот момент, когда Александр Петрович Борзунов обратил на меня свое взыскательное внимание.
Много позднее, уже став взрослой, я видела все то, что он со мной проделывал, в И-нете, на самых грязных порносайтах. Все эти штучки демонстрировались в отдельных рубриках: Садо/мазо, Бондаж, Анал и просто Жесткий секс. Но тогда я и слов-то таких не знала.
Александр Петрович всегда был предельно вежлив. Даже причиняя мне боль, он неизменно оставался со мной на «вы». «Ксения, вы не могли бы еще немного прогнуться. Спасибо. Так значительно удобнее». «Ксения, мы ведь не будем тревожить вашу бабушку по пустякам». «Ксения, вы же знаете, как я вас люблю…»
Почему я ему все это позволяла? На этот вопрос у меня нет ответа и сейчас. Я была словно под гипнозом. Он мог делать со мной все, что угодно. Я позволяла это. Позволяла с радостью. Главной целью моей жизни стало одно – наиболее полно выполнить любое его желание.
Моя любовь и мой ночной кошмар, мой хозяин и мой палач Александр Борзунов в ту пору в основном был занят тем, что очень быстро и очень решительно строил свою карьеру. Не гнушаясь делать это в том числе и в супружеской постели. Первую его жену, как я теперь понимаю – мать Сергея Коршунова, я не застала. Он развелся с ней до того, как стал спать со мной. Знаю только, что она была дочерью какого-то весьма высокопоставленного советского чиновника. Но СССР развалился, этот человек остался не у дел. И Борзунов тут же развелся. Второй его женой стала дочь другого крупного государственного деятеля, который в отличие от первого Борзуновского тестя, сумел удержаться у власти и выстроил себя заново уже на руинах некогда великой империи. Сейчас, насколько я знаю, Борзунов женат в третий раз. И тоже на очередной «дочери»…
Но второй развод и третья женитьба тоже прошли мимо меня. Потому что наступил момент, когда Борзунов решил расстаться со мной. Сделал он это одним махом, ничего особо не объясняя. Сейчас я отчетливо осознаю, что если бы не это его решение, я погибла бы. У меня самой никогда не хватило бы душевных сил избавиться от его власти надо мной. Слишком далеко все зашло. Но он меня бросил.
Может быть потому, что я стала взрослеть, уже прекрасно понимала, что такое статья «за совращение малолетних», и чем она грозит Борзунову. А может он просто нашел кого-то моложе. По крайней мере расставание наше произошло ровно после того, как я в течение одного лета превратилась из гадкого утенка с тощими ногами и руками, во вполне сформировавшуюся девушку.
Для меня наше расставание стало настоящей трагедией. Бабушка не знала, что и думать. Я то билась в истерике, то страшно хамила ей, то запиралась в своей комнате и просиживала там по целым дням. Слышала, как она говорила обо мне по телефону. Советовалась и спрашивала, с чем может быть связан такой феномен: практически весь проблемный подростковый возраст я была, как говорят сегодня – совершенно адекватной, а теперь слетела с катушек. Беспокоясь за меня, бабушка все-таки додавила моих родителей, и те позволили ей забрать меня в Париж.
И этот город вылечил меня! Новая школа, новые друзья. Затем институт – училась я во Франции и получила диплом в Сорбонне. Новые люди, новые отношения между ними – легкие, какие-то искристые, лишенные обычной для русских надрывности. Вернулась я на родину может и со своими «закидонами», но главное мне все же удалось – я победила свою зависимость от этого человека. Более того – я победила его!
Сейчас, когда он стоит передо мной, воровато отводя глаза и придерживая горящую после пощечины щеку, я понимаю это яснее, чем когда бы то ни было.
Иду к дверям.
– Ксения…
Останавливаюсь, но так и не поворачиваюсь к нему.
– Я только хотел сказать, что все сказанное ранее, в том числе и то, что так оскорбило вас, вызвано тем, что я все еще люблю вас.
Меня словно током ударяет. Кидаюсь к двери и вылетаю в коридор. Взгляд, которым меня провожает Антон, говорит о том, что парень подслушивал. Но меня это не волнует – пусть об этом болит голова у Борзунова.
Вызываю такси и убираюсь с этого праздника жизни восвояси. В Москве находиться не могу. Доезжаю до своего дома, спускаюсь в гараж и не переодеваясь, прямо в вечернем платье сажусь за руль. Хочу немедленно уехать из этого города.
Дом Коршунова темен и тих, как и мой напротив. Значит, он действительно отсутствует, как и сказал Борзунов. Интересно, где его черти носят, что он там поделывает, о чем думает?
Разворачиваюсь и захожу в свой дом.
Звонит бабушка и спрашивает, как прошло мероприятие. Разговариваю с ней и иду по дому, везде на своем пути зажигая свет. Почему-то мне неуютно в моем таком обжитом и привычном логове… Бабушка сообщает, что к ней заезжал печальный Кристоф, просил ее повлиять на меня.
– Ты звонишь, чтобы влиять?
– И не думаю, дорогая.
– Спасибо.
– Не за что. Приезжай скорее. Мне без тебя одиноко.
– И даже сейчас не влияешь?
– Нет. Всего лишь говорю то, что думаю и чувствую.
– Выходи замуж за Шарля. Будешь нянчить его внуков.
– Они уже все выше меня на голову. Их нянчить – только до греха себя доводить. А я ведь никогда не любила мужчин моложе себя.
Бабуля верна себе. Но врет. Если маркиз, ее второй муж, был младше ее на 10 лет, то Шарль по-моему на все 15… Или он просто так хорошо сохранился?
Гну свою линию.
– Тогда начинай нянчить правнуков.
Но бабуле палец в рот не клади. Реагирует она на мои происки исключительно быстро.
– Вот это с удовольствием. Когда ты предоставишь мне такую возможность?
Я смеюсь, и мы прощаемся. Холодильник пуст. Да и откуда там чему-то взяться? На полках в кухне нахожу галеты и банку тушёнки. То, что надо. И водка есть. Картина наверно еще та: дамочка в длинном вечернем платье жрет вилкой тушенку прямо из банки и запивает ее водкой из первого попавшегося стакана.
Засыпаю на диване в гостиной – идти на второй этаж лень. Будит меня Кристоф. Если в Москве еще очень рано, то в Париже – вообще еще по сути дела ночь. Не спится ему… Спрашивает то же, что и бабушка накануне: когда я думаю возвращаться? За этим его несложным вопросом отчетливо слышу другой. На него и отвечаю.
– Нет, Кристоф, наверно я не смогу выйти за тебя замуж. Это будет неправильно. Я ведь не люблю тебя, понимаешь?
Молчит, дышит в трубку, потом звучат гудки отбоя. Что ж все так в этой жизни наперекосяк? Те кому нужны мы, совершенно не нужны нам и наоборот. Поднимаюсь к себе в комнату, чтобы переодеться. На участке Коршунова замечаю какое-то движение. Сдерживая волнение несусь в дальнюю спальню и хватаю бинокль.
Это не он… Понимаю это сразу, хотя вижу только затылок и ухо мужика, который в этот момент присаживается на полускрытую кустами лавочку. Сидит, греется на солнышке, попивает из бутылки пиво, курит. Кто же это? Коршун поручил кому-то присматривать за своим хозяйством, пока он отсутствует? Сигарета заканчивается и мужик встает, чтобы вернуться в дом. Теперь я узнаю его. Это Антон. Тот самый, из свиты Борзунова. Ничего удивительного…
Еду на запланированное еще вчера совещание. Долго сидим и перетрясаем написанное мною. Текст не нравится продюсеру, не нравится режиссеру. А мне в свою очередь не нравится то, что у нас получается после того, как я вношу все их правки. И здесь все наперекосяк…
Возвращаюсь домой уже к вечеру. Едва успеваю засунуть в холодильник еду, за которой заезжала в магазин, как в дверь звонят. Кто бы это? Оказывается – Кондратьев. Они со Стрельниковым меня потеряли, и теперь он некоторое время ругается на меня – почему не сообщила о том, что собралась на дачу. Я любуюсь им. До чего хорош. Физиономия встревоженная. Плечищи пудовые. От него так и прет темной мужской энергией. Очень мне нравится. О чем ему и сообщаю. Кривится в ответ.
– Был-бы хоть тут Коршун, приглядел бы за тобой, а так… Уезжай. Слышь, голуба-душа? Уезжай ты…
– До городу Парижу, ихде мой миленькай живет?
Он кивает, не сводя с меня просительного взгляда. Тихонько смеюсь.
– Скажи-ка мне, Кондрат, а как тебя зовут-то? Уж столько мы знакомы, вместе пили, под одной крышей спали, обнимал ты меня даже, а как твое имя, я так и не знаю – все Кондрат, да Кондрат.
Смущается.
– Федя я…
Смеюсь уже в полный голос. Вот такой вот дядя Федя силой ровно в три медведя. Вижу, что смех мой его обижает. Делаю шаг вперед и обнимаю его за бычью шею. Стоит словно оглоблю проглотил.
– Кондрат, ты мне друг?
– Друг. Только, Ксюх, ты отцепись от меня Христа ради. А то Коршун вернется и мне голову отвинтит за такую нашу… дружбу.
Убираю руки с его шеи и отступаю в сторону. Вздыхает с облегчением и так громко, что я снова смеюсь.
– Этот ваш Коршун и сам не «ам» и другому не дам.
– Он бы может и «ам», да вот только…
Машет рукой.
– Что только?
– Женат он был. Знаешь?
Киваю.
– И… В общем не повезло. Любил он ее очень, а она… Короче, изменяла она ему. И не поверишь с кем – с отцом Коршуна. Другого убил бы просто, а тут как? Да и вообще: двойное получается предательство. Вдвойне больно. Ты себе такое, небось, и представить не можешь…
Почему же? Очень даже могу… Потому как слишком хорошо знаю Александра Петровича Борзунова. Вот только не подозревала, что его не только на юных девочек, но и на чужих жен хватает…
– Коршун, естественно, на развод подал. Так она тут же заявила, что беременна. Такие скандалы закатывала… Ребенок родился. Коршун вроде немного упокоился. Не то что простил ее, но как-то смирился что ли. Говорю же, любил ее сильно. Да и отец тогда перед ним много извинялся, говорил, мол, бес попутал… Вроде отношения у них даже налаживаться стали. А потом Серега снова ее уже с другим мужиком в постели застукал. Из командировки раньше времени вернулся – и нате вам подарочек.
– Да уж… И что потом?
– Ну что потом? Он ушел. Она его сыном шантажировать стала. Он озверел. Короче дело кончилось тем, что анализ генетический сделали, а мальчик-то не его… Коршун деньги мальчишке по-прежнему перечисляет, но видеться – нет. Наверно слишком больно. Да и к противоположному полу стал с тех пор очень непросто относиться. Столько крови ему та дрянь дурная и до левого «траха» охочая попила…
Настроение у меня портится. Я почему-то представляю, как Александр Петрович Борзунов за рюмочкой чаю небрежно рассказывает своему сыну о том, что в свое время регулярно и с большой фантазией трахал некую Ксению Соболеву. И что она тоже была очень «охоча» до такого вот времяпрепровождения. «Ну в точности, как твоя, сынок, жена…» При этом совершенно ведь не обязательно сообщать слушателю, что эта самая Ксения тогда была подростком… А может наоборот… Как-никак пикантно… Мне становится противно. Может и Коршуну противно, вот он и?.. Обрываю сама себя.
– Где он сам, кстати, Коршун-то?
– Борзунов куда-то в командировку услал. За границу. Сказал – надолго.
Киваю. Командировка – это понятно. Командировка – дело святое.
От чая Кондрат отказывается, обходит дом, проверяет хорошо ли закрыты окна и двери, строго-настрого наказывает мне одной по темнотище не шляться и уезжает. Я ужинаю в одиночестве. Потом поднимаюсь наверх. Собираюсь принять ванну перед сном.
Где-то вычитала, что для того, чтобы расслабиться надо использовать прохладную воду – чуть выше температуры тела. А горячая вода наоборот действует возбуждающе. Наверно я не такая как все, потому как люблю отмокать именно в горячей воде. И действует она на меня исключительно благотворно. Вот и сейчас. Сижу, млею. Когда мысли в голове становятся вязкими, липкими и тягучими, как переваренные макароны, вылезаю, обматываюсь полотенцем и иду в спальню. Здесь темно, хотя мне казалось, что я оставляла свет включенным. Ну и фиг с ним. Зажгу ночник у кровати. Делаю шаг… и получаю чем-то твердым прямо в висок.
