Текст книги "Жизнь - жестянка (СИ)"
Автор книги: Александра Стрельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Через неделю врач, на прием к которому я еду на моем новом мотоцикле опять-таки в Этапль, подтверждает: если осторожненько, то мне уже все можно…
На связь по электронке выходит Кондрат. Он не мастер писать письма, поэтому продираюсь через его писанину с трудом – ни тебе заглавных букв, ни тебе запятых. Впрочем, для тех, кто общается на И-нетовских форумах это скорее правило, чем исключение. Федя интересуется моим самочувствием, немного пишет о себе, сплетничает по поводу Стрельникова и его девицы. Завершает он свое послание сообщением о том, что о Коршуне пока что никаких вестей. Мне кажется или он немного встревожен?
Приказываю себе не забивать голову ерундой, захлопываю крышку ноутбука и вприпрыжку спускаюсь вниз. Сегодня мы с Кристофом собираемся совершить запланированное в самом начале моего пребывания во Франции путешествие в Брюгге. Предлагаю ехать на двух мотоциклах, но у него другие планы. Хочет сам прокатить меня, и чтобы я хоть и вынужденно, но всю дорогу обнимала его.
Это уже не Франция, а Бельгия, но то, что мы давно пересекли границу, я понимаю только после того, как Кристоф паркуется в центре Брюгге, стаскивает шлем и сообщает:
– Приехали.
Я влюбляюсь в этот городишко сразу, всей душой. В узкие улочки, каналы, горбатые мостики через них. Кристоф катает меня на лодке и с хитрым видом показывает одну из местных достопримечательностей – самое маленькое окно Брюгге. Оно размером с женский носовой платок, но в него вставлена рама и стекло – все чин-чином. Зачем оно кому-то понадобилось, совершенно не понятно. Кристоф предполагает, что для того, чтобы выпускать почтовых голубей. Я – для того, чтобы бросать пустые бутылки прямо в канал. Мы смеемся, и он меня целует. Целует всерьез, уже без скидок на мою болезнь. И так, словно бы и не помнит, что я отказалась выходить за него замуж.
Мы могли бы остаться здесь, в Брюгге. Снять номер в маленьком уютном отеле и провести остаток дня и ночь вдвоем. Но что-то опять удерживает меня от этого. Извиняюсь и, сославшись на плохое самочувствие, прошу отвезти меня домой, к бабушке.
Едем. Провожает меня до дверей комнаты и натянутым тоном спрашивает:
– Когда тебе уже будет можно?
– Скоро.
– Твой врач говорит, что уже.
Как мило! Я даже рот приоткрываю от подобного заявления. А как же врачебная тайна, как же этика и обычная тактичность?
– Я сказал ему, что мы помолвлены.
– И дал денег.
Кивает пристыженно. Что ж. Радует по крайней мере то, что люди одинаково продажны везде. Делает шаг ко мне, обнимает.
– Может ты просто боишься? После всего, что было… Я буду очень осторожен. Обещаю.
Легонько отталкиваю его.
– Прости, Кристоф. Ты прав, наверно это страх. Но я с ним должна справиться сама. Ты будешь первым, кто узнает, что это произошло. Причем не от доктора, а от меня лично.
Заканчиваю я довольно-таки резко. Все же не самое приятное дело – узнать, что кто-то копался без твоего ведома в столь интимных вещах.
Кристоф уехал, я проворочалась всю ночь, а наутро собралась и поехала к тому ублюдку-врачу. Медсестра попробовала меня остановить – ведь я шла без записи, но у нее ничего не вышло. Он вскинул голову. По тому, как этот с позволения сказать врач с постным видом тут же стал отводить глазки, мне не составило труда понять, что Кристоф не соврал. Говорить мне с ним было не о чем. Я развернулась и пошла прочь. Он вскочил на ноги и попытался остановить меня. Даже схватил за руку. Вот этого ему точно не следовало делать. Я развернулась и заехала ему шлемом. В пах. Удар равноценный содеянному им, я считаю. Тоже ниже пояса.
Ждала, что объявится полиция. За границей они правильные, свои права отстаивать горазды с использованием властных структур, а не при личном контакте. Но никто к нам с бабушкой так и не пришел. Да оно и понятно, если бы он рассказал об ударе, я бы в ответ поведала о его трепливости. Еще неизвестно, кто бы потерял в результате больше. В полиции ведь работают нормальные мужики, у которых есть жены и дочери. И никому не охота, чтобы какой-то гад сливал о них интимную информацию. По уму, так следовало бы подать в суд, чтобы больше ему неповадно было. Но сутяжничество – занятие не для меня. Увольте.
Одно хорошо: здесь, у бабушки, меня не рискует тревожить мама, которая за то время, что я лежала в больнице, видимо вошла во вкус общения со мной. Процесс воспитания просто-таки захватил ее. Она мне иногда звонит, но точно не явится пред бабушкины светлы очи. Они с ней терпеть друг друга не могут. Причем до такой степени, что бабушка как-то сказала мне, что у нее нет дочери. Только внучка.
В ящике электронной почты меня ждет еще одно сообщение от Кондрата. Майор отбывает куда-то к южным границам нашей немаленькой даже после развала СССР страны. Чуть-чуть повоевать, как он пишет. Я тревожусь за него, о чем и пишу. Он коряво отбрехивается – мол, дело обычное, работа. Обещаю ждать его с войны лучше любой преданной жены и даже попробую за него молиться. Отвечает: «Спасибо! Я тоже помолюсь. И за тебя, Ксень, тоже».
Знаю, что он человек верующий. Не «воцерковленный», как говорят о тех, кто строго соблюдает все посты, регулярно ходит в церковь на службы, исповедуется и причащается, но в Бога наш Федя верит. Вот тоже момент, о который я все время спотыкаюсь, когда думаю о религии. Почему меня все время призывают поверить в кого-то – в Бога, в частности? «Поверь в него!» Почему никто не говорит: «Поверьте ЕМУ?» Слепо верить в кого-то или доверять ему, твердо зная, что этот кто-то никогда тебя не подведет, всегда поддержит, поможет и так далее – что лучше? На мой взгляд ответ очевиден. Вера и доверие – это все-таки разные вещи. Или я как всегда просто цепляюсь к словам?..
Как-то говорили с Федькой об этом. Меня всегда интересовало: как это – взял и уверовал? Понимаю своим ущербным рациональным умом, что вот если бы чудо было явлено, тогда любой бы верующим стал, а если чуда нет, тогда как? Он сказал тогда: «Как-то само. На войне иначе не получается. А вера… Вера устойчивость какую-то внутреннюю дает. И надежду… Ты тоже, если худо совсем, попроси. Мне, бывало, помогал он…»
Может и правда попробовать? Просто взять и попросить? Это выглядит таким простым, таким по-детски очевидным действием – попросить взрослого о помощи в полной уверенности, что он – такой сильный, самостоятельный, уверенный в себе, все знающий, обязательно сможет разрешить все твои проблемы… Но мне почему-то это кажется нечестным. Я же ему ничего взамен не даю – толком в него не верю, в церковь не хожу, не молюсь регулярно, как положено, зато грешу направо и налево. А тут как плохо стало – вспомнила, явилась попрошайничать. Нечестно…
Как-то высказала все эти свои размышления бабушке. Она лишь головой покачала.
– А наглости тебе не занимать…
– То есть?
– Ты что же себя, глупое создание, наравне с Богом поставить норовишь?
– Нет.
– Как нет, если хочешь с ним какой-то там торгово-выгодный обмен вести? Ты ему, он тебе. Балда ты все-таки! Он потому и Бог, что несоизмеримо выше, добрее, умнее…
– Только не говори мне о том, что он справедлив.
– Не буду. Но скажу другое: а не может так получиться, что ты его просто не понимаешь? Он же не волшебная палочка, чтобы тупо исполнять наши людские желания. У него и свои соображения на наш счет наверняка есть.
Очень хотелось бы знать, что он задумал в отношении меня… Как мне следует жить дальше, чтобы это было правильно? Чтобы он остался мной доволен и перестал проверять на прочность?..
Глава 9
Как-то возвращаюсь домой и застаю у нас гостью. Бабушка ухаживает за ней с таким тщанием, что я понимаю – человек этот ей дорог. Близок и дорог. Почему не знаю ее? Или знаю, но не помню?
Оказывается это одна из сестер Кристофа – Эллен. Сижу молча, наблюдаю за происходящим. Как, оказывается, все хорошо видно, когда смотришь со стороны… Сразу понятно, что бабуля нервничает, проявляет излишнюю предупредительность, делает все, чтобы угодить, а эта женщина лишь позволяет ей это. При этом с ее миловидного лица не сходит какая-то неприятная гримаска. Наверняка заметная только мне – потому что я-то со стороны…
Интересно, когда кто-то столь же посторонний наблюдает за мной, мои скрытые эмоции становятся такими же очевидными?
Сижу, смотрю, все больше внутренне мрачнея. В первый раз вижу, чтобы бабушке кого-то не удалось обаять… Кстати, вот вопрос, которым я раньше почему-то совершенно не задавалась: как получилось, что за 15 лет бабушкиного замужества с тремя детьми ее супруга – Маркуса де Ментенон, я так ни разу и не познакомилась? И по-моему, даже не встречалась ни разу… Бабуля осознанно нас разводила? Или они сами были против?.. Странно. Надо будет спросить об этом бабушку после того, как эта курица уедет. Или не спрашивать? И так она на себя не похожа – так взволновал бабулю этот внезапный визит…
Когда чаепитие, затеянное в честь приезда Эллен, подходит к концу, она неожиданно просит меня проводить ее до машины. И всю дорогу строго отчитывает за то, что я совсем извела ее старшего брата. Ради этого что ли и приезжала? Потому как, насколько я успела понять, раньше эта дама своими визитами бабушку, прямо скажем, не баловала…
Не нравится мне она. А я, наверняка, ей. Такие чувства, как правило, если уж возникают, то возникают обоюдно. Эллен выговаривает мне за обиженного мной Кристофа так, словно она воспитательница в детском саду, а я дурно воспитанный ребенок, который так и не научился в туалете пользоваться туалетной бумагой. Не понятно только, если я так плоха, зачем меня убеждать наконец-то ответить ему взаимностью? А она убеждает, да еще как! Твердит свое настойчиво и хмурит тонкие выщипанные бровки:
– Он любит вас, Ксения, а вы ведете себя так словно…
– Словно не люблю его? Но это правда.
– Он достоин лучшего.
Да, наверняка это так, но что же я могу сделать, если при взгляде на него мое бедное сердце не начинает стучать, не сбивается дыхание и не тянет кинуться в объятия, словно с обрыва в бездну?.. Что же делать, если он не чертов Сергей Коршунов?
Вечером приезжает уже сам Кристоф. Ведет меня к морю, чтобы показать одно важное для него место в скалах. Вскоре понимаю, что классический вариант сделанного мне приглашения звучит несколько иначе – мужчины зовут таких вот наивных вроде меня к себе в комнату, чтобы показать редкие гравюры…
Кристоф настойчив. Поцелуи его полны страсти. Руки обнимают так крепко, что вырваться из его объятий мне удается с трудом… И только потому, что он человек действительно порядочный. Грань между настойчивостью и насилием он переступить, как видно, просто не может. Но я отчетливо понимаю, что оставаться дольше в этом доме, да и в этой стране у меня просто нет возможности. Я не в состоянии выдерживать подобный прессинг. От решения уехать назад в Россию меня не может отговорить даже бабушка.
То, что я осознала, когда наблюдала за Эллен и бабулей, то понимание ситуации, которое возникло у меня только потому, что я наблюдала за ней со стороны, не дает мне покоя. Теперь я убеждена: для того, чтобы разобраться в себе, мне нужно каким-то образом оказаться в стороне если и не от самой себя, что, наверно, просто невозможно, то по крайней мере в стороне от эпицентра событий. Мне необходимо попробовать взглянуть и на Кристофа, и на наши с ним отношения издалека. А затем оценить их и наконец-то определиться, для начала окончательно поняв и осознав, что такого человека как Сергей Коршунов в моей жизни нет и не будет…
* * *
В аэропорту меня встречают мрачные Кондрат и Стрельников.
– Приперлась-таки. Мало тебе прежних приключений. Еще, видно, охота.
Стрельников ворчит и говорит всяческие гадости в своем стиле, но я так рада видеть их обоих, что настроение этим он мне испортить не сможет никак. Решаем ехать на дачу и закатить там пирушку по случаю моего приезда и, заодно, отметить успешное возвращение Федьки с очередной «войнушки».
Дом встречает меня чистотой и приятно заполненным холодильником. Это моя домомучительница, Зоя Федоровна расстаралась. Все-таки иногда бывает полезно оказаться человеком предусмотрительным и заранее побеспокоиться о том, чтобы предупредить людей о своих действиях. Правда, следует признать, что предусмотрительность и в этот раз проявила не я, а бабушка.
Сидеть на террасе Стрельников отказывается категорически – «нет уж, хватит, насиделся». Так что устраиваемся без затей – на кухне. Когда я задергиваю шторы на окнах за их спинами, вижу часть дома Коршуна. Он за все это время так и не объявился.
– Зато Антона я тут вижу регулярно, – делится наблюдениями Кондрат. – Я сюда иногда наезжаю. Думаю, может Коршун приехал, да затаился. Сидит и ни с кем не хочет общаться. Он у нас парень своеобразный, вроде тебя. Вполне может так поступить.
Киваю. Когда разбирала вещи в своей спальне, своими глазами видела в саду Антона. Он опять-таки курил и неторопливо пил пиво. Дому вредно пустовать. Наверно из этих соображений Борзунов сюда парня и отправил пожить.
Когда мы уже выпиваем достаточно много, в моей голове рождается светлая мысль пригласить в нашу уже очень теплую компанию и Антона. А то чего он там сидит один? Сказано – сделано. Все втроем пересекаем улицу и начинаем названивать в дверь Коршуновского дома. Не открывают нам очень долго. Но мы с пьяной настойчивостью не отступаемся. Кондрат уже начинает примеряться перелезть через забор, чтобы начать ломиться не в калитку, а непосредственно в дверь дома, когда нас наконец-то пускают.
Не могу сказать, что Антон нам рад. Да и кто будет рад трем сильно подвыпившим ребятам, которые явились к тебе безо всякого спросу в то время, когда приличные люди уже в общем-то спят? Мы начинаем зазывать его ко мне. Он отказывается. Тогда предлагаем переместить наши посиделки к нему. Он опять возражает. Мол, хата не моя, не могу здесь гостей принимать. Тогда Кондрат обнимает его своей здоровенной ручищей и тащит парня вглубь дома, уверяя его, что если бы Коршун был здесь, то он однозначно был бы только рад, если бы Антон немножко выпил с друзьями. Если уж Кондрат кого-то обнимает, спорить с ним невозможно…
Стрельников по-хозяйски ловко накрывает на стол, идет за водкой. В холодильнике ее не оказывается и приходится брать теплую, из бара. Кондрат сидит рядом с Антоном и не снимает руки с его плеч, словно боится, что парень убежит. Он и правда здорово дергается. Вот ведь их Борзунов как выдрессировал!
Сидим мы у него на самом деле не так и долго. Я начинаю клевать носом и прикладываться к подушечке-думке на диване, где сижу. Далеко мне до бабушки, не умею я пить наравне с тремя здоровенными мужиками. Антон, как самый трезвый в нашей гоп-компании, первым оценивает мое состояние и указывает Стрелку и Кондрату на очевидное – пора и честь знать. Он идет нас провожать. Коршунов и Стрельников плетутся впереди, поддерживая друг друга в особо сложных местах. Меня тащит на себе Антон. Прощаемся с ним на пороге моего дома. Мужикам он пожимает руки, меня обнимает, и я слышу у своего уха его быстрый полушепот:
– Это очень хорошо, что ты вернулась.
* * *
Первые дни в Москве занимаюсь тем, что общаюсь со своим продюсером и режиссером, покупаю себе амуницию, мотоцикл и, особо не заморачиваясь, права. Точнее меняю их на те, в которых открыта уже не только категория «В», но и «А». С шиком приезжаю к Стрельникову в контору и произвожу настоящий фурор. Правда совсем не такой, как ждала. Егор орет на меня как резаный.
– Ты что дура? Какой мотоцикл еще? Мало тебе, идиотке, что в тебя стреляют, тебя взрывают и насилуют. Тебе еще надо собственноручно на этой штуке убиться! Здесь тебе не Франция. Здесь тебя о грязную фуру размажут и скажут, что так и было.
Расстаемся в очередной раз поругавшись. Все-таки общаться с ним иногда совершенно невозможно. И как его та рыжая медсестричка терпит?..
Еду на дачу. Загоняю мотоцикл на свободное место в своем гараже. Не такие надежды я возлагала на вторые гаражные ворота в своем доме, ну да что делать, если единственный мужик, который замуж позвал, мне почему-то совсем не нужен?
Вожусь в гараже возле своей новой игрушки. Протираю тряпочкой зеркала и хромированные детали. Ворота открыты – лето все-таки. Жарко. Внезапно слышу шум подъезжающей машины. Мой дом хоть и рядом с домом Коршунова, но все же не строго напротив. Выглядываю. У соседских ворот как раз паркуется джип.
Выхожу из гаража, нажимаю на брелоке кнопку. Ворота начинают ехать вниз, я же медленно иду вперед, вроде как к калитке, при этом неторопливо вытирая тряпкой руки. Кто же это пожаловал? Делаю вид, что мне это не так и интересно, но сердце сбивает ритм – а вдруг Коршун вернулся? Нет, не он. Какие-то дуболомы в черном, а с ними… С ними человек, которого я стала в последнее время видеть непозволительно часто.
Александр Петрович Борзунов.
Почему не на своем мерседесе с правительственными номерами? Звук сирены и миганье синей «люстры» надоело? По пробкам соскучился? Вылезает, оглядывается… и замирает словно видит не меня, а привидение. Я киваю. Мужики за спиной Борзунова переглядываются. Тот же сначала медленно, потом все быстрее идет в мою сторону.
– Здравствуйте, Ксения. Не знал, что вы вернулись.
Значит что же? Антон предпочел не говорить шефу о том нашем ночном визите? Ну и правильно, а то бы получил ни за что, ни про что.
– Я только что…
– У вас все в порядке? Самочувствие… наладилось?
– Спасибо, все хорошо.
Кивает и простившись торопливо идет в Коршуновский дом. Дуболомы гурьбой следуют за ним. Любопытство меня так и распирает. Что ему здесь понадобилось? Сразу иду на второй этаж и приникаю к заветному биноклю. В гостиной никого. Все остальные окна мне почти не видно. Жаль… Ах нет! Вот они. Как раз возникают в поле зрения. Мужики, что прибыли с Борзуновым выстраиваются вдоль стены, складывая руки перед собой характерным жестом футболистов в «стенке». Антон останавливается посреди гостиной. Борзунов же начинает бегать туда-сюда. Естественно ничего не слышу, но по выражениям лиц и по жестикуляции нетрудно догадаться, что он чем-то недоволен и орет. По всей видимости на Антона. Не хотела бы я сейчас оказаться на его месте…
Антон что-то пытается возражать. Даже складывает руки каким-то просительным жестом. Борзунов в ответ лишь окончательно выходит из себя. Это я понимаю совершенно четко после того, как Александр Петрович подскакивает к замершему парню и со всей дури бьет его кулаком в лицо.
Какие, однако, «высокие» отношения у наших политических деятелей со своими наемными работниками!
Коренастому и широкоплечему Антону выпад Борзунова, который никогда не был качком – что слону дробина. Он мог бы одним ударом отправить обидчика в нокаут. Но лишь стоит, опустив руки и голову. А за его спиной с каменными, совершенно неживыми рожами замерли другие парни из Борзуновской охраны. Корпоративная этика в действии…
Мне становится дико противно. Тянет вот прямо сейчас позвонить Борзунову, сказать какую-нибудь гадость и в бинокль понаблюдать за его реакцией на нее. Но понимаю, что это – глупость чистой воды.
Видимо, воспитательный процесс завершен. Борзунов машет рукой, и вся толпа следом за ним отбывает куда-то вглубь дома. Бегу к другому окну и жду, когда они появятся из калитки, но и через десять минут так никто и не выходит. Пожимаю плечами – не стоять же целый день в ожидании. Еще надо сообразить что-то поесть…
Только через час я слышу, как взревывает мощный турбированный двигатель их джипа. Отбыли, стало быть. Интересно, что Борзунову понадобилось в доме Коршуна? Что он делал тут час с лишком? Искал что-то? Или наоборот, прекрасно зная, где это что-то лежит, просто изучал вдали от любопытных глаз? Гадай, не гадай – все равно ведь не узнаю… Может, сходить к Антону, узнать как у него настроение после барской оплеухи? Но тут у меня начинает трезвонить телефон. То целыми днями молчит, то его словно прорывает.
Первой звонит бабушка. Люблю ее. Она все-таки у меня чудо. Вроде и не сказала ничего такого, а настроение подняла. Следом за ней в телефоне возникает Кристоф. Говорит о том, как он скучает по мне, о том, что уехав я совершила глупость. Своим хрипловатым эротичным голосом рассказывает, что он будет делать со мной, как целовать и ласкать, когда я наконец-то образумлюсь и вернусь во Францию, к нему… Французские грассирующе-обволакивающие слова так и текут мне в ухо. И, похоже, просачиваются ниже… Картинки, нарисованные им, и без аккомпанемента французской речи, сами по себе образные, горячие и яркие. А воображение у меня, как известно, богатое… Да. Наверно мы действительно могли бы быть счастливы, если бы все в моей жизни сложилось иначе. Или еще не все потеряно?.. Я ведь и приехала сюда, в Москву, как раз для того, чтобы попытаться увидеть большое издалека…
Третьим звонит мрачный Стрельников. Сговорились они что ли?
– Ну как, еще не убилась?
– Не дождетесь.
Это еще один старый анекдот. Один из моих самых любимых. Целиком звучит он так: старый еврей идет по улице. Сосед кричит ему вслед: «Соломон Израилевич, как ваше здоровье?» Еврей: «Не дождетесь».
Стрельников анекдот про старого еврея, видно, тоже знает, потому что начинает хихикать. Я же, все еще поглощенная мыслями об увиденном в гостиной Коршунова, беру и вываливаю на него рассказ о том, как Борзунов ударил Антона.
– Скотина он. Я это давно знал.
– Чего ж работаешь на него?
– Дура ты! На этого урода я никогда не работал. Я просто с Коршуном…
Передразниваю:
– С Коршуном… А Коршун твой на кого и сейчас где-то там трудится? Да и вообще, по большому счету все мы на них работаем. Удивительная страна, в которой весь народ целыми днями горбатится на своих слуг.
– Ладно. Ты это… Большую политику не тронь. Меньше отмываться потом придется.
Спорить с этим утверждением трудно. Мы прощаемся. К Антону идти уже не хочу. Выговорилась. Но все равно нет-нет да вспоминаю о нем. По какой причине взрослые сильные мужики вроде него терпят подобное обращение? Только потому, что работу боятся потерять?
Почему из одних получаются герои, а из других трусы или убийцы? Современные ученые утверждают, что все наши психические и поведенческие реакции – результат реакций химических… Тех, что происходят в нашем мозгу. Но понять это так же трудно, как гипотезу Пуанкаре, которую взял да и доказал на зависть всем полубезумный, как кажется очень многим, математик Григорий Перельман.
* * *
Вечереет.
Обхожу гостиную и кухню и на всех окнах задергиваю шторы. После того выстрела, который чуть не отправил на тот свет Стрельникова, мне в темное время суток с не зашторенными окнами до крайности неуютно. Внезапно замечаю в кустах у террасы какое-то шевеление. Еще один киллер?! Уже готова бежать куда-то сломя голову… И вдруг вижу, что это Антон. Всего лишь Антон.
Фуф!
Распахиваю дверь на террасу и уже хочу начать ругаться на него за свой дикий испуг, но тут он подносит палец к губам и манит меня к себе. Что за ерунда? Вот так пойдешь с приятным во всех отношениях человеком, а потом он тебе шею попробует свернуть! Знаем! Опыт есть. Не пойду я никуда! Или пойти? Нет, все-таки я точно дура какая-то. И куда несет? Спускаюсь по ступенькам в темноту сада, подхожу ближе, и он тут же втягивает меня поглубже в кусты.
– Ты…
– Не боись. Так надо. А то слишком много ушей лишних вокруг развелось.
Даже в темноте вижу, что левый глаз его припух, а под ним налился фиолетовым цветом приличный бланш. Здорово его все-таки Борзунов «приласкал»… Касаюсь пальцами синяка. Он тут же перехватывает руку и отводит ее в сторону.
– Мне помощь твоя и твоих приятелей нужна. И думаю, вы не откажетесь. Дело-то такое… Для вас еще важнее моего будет.
Интересно. Сначала подумала, что он хочет Борзунова проучить, но похоже нет. Что-то другое. Но что? И он рассказывает. Когда Антон смолкает, меня колотит в мелком противном ознобе так, что я невольно охватываю себя руками за плечи.
– Когда, говоришь, все произойдет?
– В любой момент, начиная с завтрашнего утра. Сразу после того, как ты из дома свалишь. Ты ведь, если уезжаешь, то не иначе как в Москву. Значит надолго. Тут-то они и сделают все.
Киваю. Все понятно. Надо связываться со Стрельниковым и Кондратьевым. Одна голова хорошо, две – мутант, а три – Змей-Горыныч. А это уже сила.
– Спасибо тебе, что решил вмешаться.
– Да какое – спасибо? Не могу больше, понимаешь? Не могу больше позволять этой скотине…
Стискивает зубы и отворачивается. Уже собираюсь уходить, когда он вновь останавливает меня, ухватив за руку.
– Ты конвертик-то в больнице получила?
– Ты?..
– Я. Давно решил этому гаду как-то насолить. Подсмотрел раз как он сейф открывает. Как-то при удобном стечении обстоятельств порылся. И вот… Нашел. Сначала хотел себе оставить, для страховки. Тебя-то там на фотках не узнать сразу, если в детстве не видел. А потом подслушал, как он на той презентации тебе в любви-то объяснятся начал, а ты потом вылетела с таким цветом лица, что краше в гроб кладут, и вдруг все понял. Пришел, посмотрел еще раз фотки – точно ты. Знал, что он – дрянь, но даже не подозревал, что до такой степени.
Я закрываю глаза и отворачиваюсь. Он сопит рядом.
– Больше у него ничего такого не осталось. Я все выгреб. Он осторожный, сука, в электронном виде такое не хранит. Видно боится, что какой-нибудь хакер взломает его комп, а там такое… Так что можешь не бояться и делать с этим, что хочешь…
Благодарю через силу:
– Спасибо тебе и за это.
– Да не за что. И ты это… Не держи на меня зла, что я сунул свой нос и все это увидел… Я обещаю забыть… А потом, я подумал, это ведь реальное оружие против него…
Я киваю и наконец ухожу. Иду и думаю, что он прав. И если даже веник хоть раз в год да стреляет, то такое тем более.
Звоню по скайпу Стрельникову. Он еще не спит. Хотя вид как у сытого котяры. Натрахался уже наверно со своей рыжей. Сначала ни о какой встрече в столь неурочное время он и слышать не хочет. Но я могу быть убедительной, и он соглашается. Обещает вызвать и Кондрата. Встречаемся у Стрельникова в конторе.
– Ну расскажи нам голуба-душа за каким-таким хреном ты Стрелка с теплой бабы сняла, а меня с бутылочкой холодного пива разлучила?
Это Кондрат. Он благодушен. Пока что благодушен. Все это с него слетит после того, как я расскажу им… Сама до сих пор не пришла в себя.
Стрельников плюхается на диван. Кондрат занимает место на углу стола, явно намекая мне на то, что надолго здесь задерживаться не собирается. Я вздыхаю и начинаю с главного.
– Это касается Коршуна.
* * *
Мы обсуждаем подробности и строим планы уже час, не меньше. Кое-что вырисовывается.
– К сожалению, не могу приказать участвовать в этом моим ребятам, – Кондрат недовольно крякает. – Не мне распоряжаться их судьбой.
– А чисто по-дружески?..
Усмехается.
– А чисто по-дружески у тебя есть я и, вон, Стрелок.
– «У тебя»! Можно подумать вы именно мне одолжение какое делаете.
Оба становятся серьезными. Кондрат молча хлопает меня по плечу, признавая, что был не прав. Задуманное нами на завтра ведь напрямую касается жизни их друга.
История, которую мне рассказал Антон, проста и страшна. Все то время, что мы считали – Сергей Коршунов находится в длительной командировке, он на самом деле сидел, прикованный цепью к стене в подвале собственного дома. Все то время, пока мы выпивали, смеялись, решали проблемы, ездили как я во Францию или как Кондрат «на войнушку», Коршуна били и пытали в двух шагах от моей дачи… Только улицу перейти… Это меня мучает особенно сильно. Мне кажется, что я должна, просто обязана была почувствовать его боль. Его страдания. Мне верится, что любовь – это все-таки не заразное заболевание вроде скарлатины, а нечто большее. Связь, которая возникает между людьми… Или все дело в том, что работает она только тогда, когда становится двусторонней?..
Антон не знал, откуда в истории Коршуна ноги растут, и почему Борзунов взъелся на собственного сына, но точно был уверен – долго парню не протянуть.
– Ты понимаешь, – шептал он мне в кустах моего сада. – Я ведь что? Меня только сторожить и кормить его приставили. В допросах я не участвовал. Только видел потом, когда с очередной порцайкой жратвы приходил, во что они его каждый раз превращали. Пальцы переломали, ногти повыдрали. Как-то отделали так, что потом даже докторишку какого-то привозили. Чинить, значит. С завязанными глазами привезли и так же увезли. Потом вроде бить Серегу перестали. Вообще отстали от парня. Сказали мне – будет сидеть, пока не сдохнет. А он очень здорово за все предыдущее время ослабел. А тут ты вернулась. Когда вы с ребятами ко мне с выпивкой завалились, знаешь как мне хреново было? Сидим, пьем, они мне рассказывают, какой Коршун парень отличный, а я-то знаю, что он прямо под нами в подвале сидит. Шефу, ясен пень, про ваш приход говорить не стал. Он бы мне реально башку оторвал за то, что я вас пустил. Но тут ты сама ему на глаза попалась. Как он сегодня орал! «Почему не доложил, что Ксения домой вернулась?» «Сам должен понимать, дегенерат, что теперь его в соседнем с ней доме держать опасно. У нее и ключ может быть. Этот мудак внизу ведь к ней дышал неровно». Я что-то мямлить стал, оправдываться, как мог. А он как подскочит, как мне в глаз даст…
Эту сцену я видела, так что подробности не интересны. Да и вообще Антона мне теперь как-то не больно-то жалко. Что ж за сволочная натура все-таки у людей? Вот сейчас вроде доброе дело делает. А на поверку? Почему только сейчас? Потому что в рыло получил и сильно обидно стало? Почему, когда видел, что с Коршуном творят, просто не отпустил его?.. Обрываю себя: ну это вряд ли… Это ж себе самому смертный приговор подписать… Ну ладно! Стукнул бы в полицию как-нибудь анонимно, по-тихому! Так ведь нет, молчал.
Возвращаюсь к злобе сего дня.
– А потом вы все куда пошли?
Смотрит удивленно. Пожимаю плечами.
– Я за вами в бинокль наблюдала. Очень уж мне Борзунов при нашей встрече странным показался. И говорил как-то странно и приехал не в своей машине с правительственными номерами, а на каком-то джипе непонятном.
Качает головой.
– Умный он все-таки мужик. И тебя, видно, хорошо знает. Я бы и не подумал. А он как увидел, что ты вернулась, сразу смекнул – будут проблемы.
– Ну поцелуй его за то, что он такой классный.
Антон сплевывает и смеется.
– Можно не буду?
– Можно. Так куда пошли? К Коршуну?
– Ага. Тогда-то я и услышал, что Борзунов приказывает подготовить все для того, чтобы перевезти парня в другое место.
– А еще что подслушал?
– Спрашивал он его про какие-то бумажки. Мол, не надумал отдать? А тот: «Иди на х.!» Ну один из парней Сереге по зубам. Борзунов прикрикнул, и они ушли от него. Потом еще какое-то время совещались. Решали как быть, куда его девать. Борзунов говорил, что тянуть нельзя – завтра все и надо сделать. Я должен проследить за тем, что ты из дома убралась, и тут же позвонить – мол, можно начинать.
