Текст книги "Маленький гончар из Афин (Историческая повесть)"

Автор книги: Александра Усова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– О Ксанфий, – вздохнул художник, – если бы ты только знал, как полюбил я моего приемного сына и как хочу я для него удачи в жизни! Не славы, нет! Только удачи и достижения большого мастерства в любимом деле!

– Это мне хорошо знакомо, друг мой! – улыбнулся старик. – Я тоже огорчаюсь тем, что мой любимый ученик не достигнул того, о чем я мечтал для него. Но все же попробуем посоветоваться с Фидием. Он как-то говорил мне однажды, что хочет взять несколько юношей учеников к себе в мастерскую. Я скажу ему, что одного такого юношу, способного к разрисовке керамос и трудолюбивого, я нашел для него. Хочешь ты этого?

– О Ксанфий, ты всегда был отзывчивым и добрым человеком! И то, что ты предлагаешь теперь мне, было бы поистине добрым делом для нас с Архилом!

– Тогда идем теперь же вместе со мной к Фидию! – решительно заявил старик. – Я много раз рассказывал Фидию о моем ученике Алкиное Кадриде, которого никак не могу отыскать в Афинах, и он охотно уделит тебе свое время для беседы. Пошли!

– Обожди, дорогой учитель! – остановил его Алкиной. – Прежде чем идти к Фидию, я должен поговорить с Архилом и сказать хозяину, почему я должен буду опоздать на работу. Но к ваятелю мы пойдем с Архилом! Это я обещаю тебе! А ты заранее поговори с ним и узнай его решение.

Ксанфий с досадой махнул рукой.

– Твоя нерешительность и несмелость в важных делах всегда были причиной твоих неудач в жизни! – проворчал он. – Но на этот раз я готов уступить тебе. Потолкуй с мальчуганом, предупреди хозяина, что завтра с утра задержишься немного, и я встречу тебя возле дома ваятеля. Согласен?

Они простились. Довольный этой неожиданной встречей со старым другом, Алкиной поспешил на стадион.

* * *

В это утро на Афинском стадионе собрались все молодые воины, которые выразили желание участвовать в беге колесниц на празднике в честь Посейдона. Среди них было немало сыновей архонтов и стратегов, гордых своим знатным происхождением и богатством.

Когда художник Алкиной пришел на стадион, аристократы стояли неподалеку от входа, готовясь к проездке коней.

Некоторые из них пренебрежительно посмотрели на Алкиноя.

– Ума не приложу, как мог затесаться этот художник из лавки горшечника Феофраста на стадион! – насмешливо заметил один из молодых воинов.

– Пусть тебя это не тревожит, Патрокл! Скромный вид и бедная одежда этого человека еще не говорят о том, что он не происходит из знатного рода!.. Кстати, этот художник, как мне говорили, сын доблестного Эния Кадрида, – рассмеялся приятель молодого аристократа, – того самого, который участвовал в бою у Саламина и погиб в бою. Его имя хорошо известно в Афинах!

– Тогда объясни мне, почему же сын славного стратега, прославившего своей доблестью Афины, унизил себя до того, что стал простым ремесленником? – удивился Патрокл.

– Говорят, что старший брат лишил этого художника наследства при разделе имущества после смерти отца, и Алкиной Кадрид стал бедняком.

– Слова твои близки к истине, Орест, – заметил один из воинов, стоявший рядом с Патроклом. – Иначе зачем бы племянник Перикла решился доверить этому человеку своих белых коней и колесницу для участия в состязаниях?

Алкиной не слышал их разговора. Он стоял возле коней, на которых готовился ехать, и ласково поглаживал их гривы.

– Взгляни, Патрокл, – обратился к сыну архонта Пелея один из молодых воинов, – как заботится этот художник о конях своего благодетеля! Он разглаживает им гривы, смотрит, как они подкованы…

– Еще бы! – насмешливо отозвался тот, кого называли Патроклом. – Хотел бы я посмотреть, что сделал бы Алкивиад с этим человеком, с этим сыном Эния Кадрида, если бы с одним из белых коней случилась беда!

Молодые воины засмеялись.

– Да, ты прав! – отозвался один из них. – Мне даже жаль этого Кадрида… Ведь при всей его внешней обходительности Алкивиад часто бывает груб и жесток! Я немало слышал рассказов о том, как поступал он с теми, кто не сумел угодить ему.

– А я не верю этим рассказам! – взволнованно заметил один из молодых воинов – Мегакл. – Алкивиад мне друг. И у него так много завистников, которые осыпают его сплетнями и всякими выдумками. Я не спорю, Алкивиад бывает иногда несдержан и честолюбив, но он добр и щедр в помощи другим! Недаром его так любит Сократ! Да и Перикл не чает в нем души!

– Ну, своей расточительностью, положим, Алкивиад любит щегольнуть, – усмехнулся Патрокл, – а вот в искренность его доброты я не верю! Однако я понимаю тебя, Мегакл… – обнял он молодого воина. – Ты друг Алкивиада, и ты находишься под обаянием его обходительности с друзьями, а, кроме того, ты поэт… и тебе свойственно восторженное преклонение перед красотой, а что твой друг красив – об этом спорить с тобой никто не будет! В Афинах нет человека, пожалуй, красивее Алкивиада!

Юноша смущенно умолк.

Началась проездка коней, и воины должны были прервать свой разговор.

* * *

Фидий работал в своей мастерской, когда к нему вошли Алкиной и Архил. Весь испачканный глиной, ваятель только слегка приподнял вверх правую руку в знак приветствия.

Два его ученика-помощника укрывали от палящих лучей солнца незаконченные торсы и бюсты. Ксанфия не было среди них.

– Привет тебе, великий мастер! – подошел ближе к ваятелю Алкиной. – Может быть, мы пришли не вовремя, но я поторопился, зная, что ты скоро снова покидаешь Афины.

– Ты привел с собой своего сына, художник? – Скульптор бросил беглый взгляд в сторону Архила. – Мне Ксанфий говорил о нем, да и, кроме того, на днях в доме Перикла я видел амфору, разрисованную этим юношей… – добавил ваятель с улыбкой.

– Ты привел с собой своего сына, художник? – Скульптор бросил беглый взгляд в сторону Архила.

Архил замер на месте, ожидая, что будет говорить о его работе великий ваятель. Алкиной только опустил голову.

– Должен сказать тебе, юноша, – продолжал Фидий, – что работу эту ты выполнил не так плохо, особенно для начинающего художника – в ней чувствуется дарование и большое усердие в отделке деталей одежды. Я даже похвалил эту амфору там, в доме Перикла, но тебе лично скажу, юноша, что разрисовывать амфоры такими изображениями танцовщиц я бы тебе не разрешил. Пока это рано для тебя. Тебе сначала следует еще многому поучиться, – взглянул Фидий на Архила. – Для таких рисунков требуется твердая рука художника и мастерство, которого у тебя пока еще нет. Тебя нужно еще многому учить, мальчик, – добавил мягко ваятель, – но я согласен оставить тебя учеником в моей мастерской, если ты обещаешь мне усердно и терпеливо работал… Приходи сюда в мою мастерскую после праздника Диониса, – продолжал Фидий. – На днях я и оба моих ученика, Алкамен и Агоракрит, уезжаем в Олимпию заканчивать там работу над фресками в храме Зевса, а за это время ты хорошенько подумаешь и решишь, приходить ли тебе сюда, ко мне в мастерскую, или нет, чтобы учиться мастерству ваятеля, – добавил он с лукавой улыбкой.

Архил молчал, взволнованный и смущенный.

Любимый ученик Фидия, Алкамен, стоявший возле своего учителя, был свидетелем всего этого разговора. Он молча приглядывался к молодому гончару, вспоминая о том времени, когда и сам он, бедняк, афинский юноша, пришел вот так же в мастерскую великого ваятеля, умоляя Фидия взять его, Алкамена, учеником к себе.

«А терпения учиться мастерству ваятеля хватит у тебя, юноша? – спросил у него Фидий строго и придирчиво. – Я лентяев учениками к себе не хочу брать! Мне нужны трудолюбивые и способные помощники!»

«Терпения у меня хватит, мастер!» – твердо и коротко ответил тогда юный Алкамен. И он сдержал свое слово. Долгие годы трудился он в мастерской ваятеля Фидия. И вот теперь он сам стал ваятелем. Немало забот и внимания уделил ему его учитель, пока имя ваятеля Алкамена, ученика знаменитого Фидия, не стало известным людям, пока его статуи богинь Афродиты и Геры не украсили лучших храмов Эллады.

Теперь учитель поручил ему отделку одной из фресок храма Зевса в Олимпии. Это была срочная и почетная работа… Немало потрудился над этой фреской Алкамен, и теперь его учитель и друг должен был поехать вместе с ним в Олимпию, чтобы оценить и принять от него эту работу.

Алкамен перевел взгляд на Алкиноя, стоявшего немного поодаль от ваятеля. Лицо художника по росписи керамики понравилось Алкамену привлекательностью и выражением ума, воли и вместе с тем благородства и мягкости, которые молодой ваятель любил замечать у людей.

– Требования нашего великого учителя, может быть, покажутся нелегкими твоему сыну, художник, – сказал Алкамен с легкой улыбкой Алкиною, – но, если в нем кроется хотя бы искра дарования, юноша поймет, что мастер Фидий хочет ему добра… и он придет сюда непременно, в нашу мастерскую.

– Да пошлют тебе удачу в твоих делах бессмертные боги, великий мастер! Сын мой почтет за великую честь обучаться у тебя твоему мастерству! – сказал Алкиной, обращаясь к Фидию.

Не оглядываясь больше, художник вышел из мастерской Фидия. Следом за ним вышел его сын.

* * *

Несколько дней спустя поздно вечером, когда Алкиной уже возвратился домой из гончарной мастерской Феофраста, кто-то осторожно постучал в дверь его дома.

Это был, к удивлению художника, старик Ксанфий, его бывший учитель.

– Как? Разве ты не уехал вместе с Фидием в Олимпию? – удивился Алкиной, приветствуя старика.

– Человек задумывает одно, Алкиной, а боги посылают ему другое… – невесело отозвался Ксанфий. – Не бывать, видно, долго нашему учителю, великому мастеру Фидию, в Олимпии! – покачал он головой. – Я пришел к тебе от его ученика Алкамена, чтобы оповестить тебя, что Фидий взят своими врагами и врагами Перикла под стражу и находится со вчерашнего дня в темнице Афин…

– Но за что же его заключили в темницу? Что мог совершить дурного этот прекрасный человек?! – всплеснул руками Алкиной.

– Враги обвинили его в богохульстве!

– Этого еще не хватало! Фидия, творца замечательных статуй бессмертных богов, обвинить в богохульстве! – возмутился Алкиной.

Ксанфий только развел руками. Он не мог говорить от волнения. Алкиною едва удалось уговорить старика выпить немного виноградного вина, чтобы согреться и прийти в себя.

Немного успокоившись, Ксанфий продолжал:

– Статуя богини Афины для Парфенона была ведь недавно только окончательно отделана Фидием… Ты это знаешь, Алкиной! – сказал он. – Так вот, враги его и Перикла теперь обвиняют Фидия в том, что ваятель из богохульства изобразил на щите богини в виде старика с камнем в руках самого себя, а в лице Тесея, сражающегося с амазонкой, будто бы отразил черты Перикла!

– Ну так что же из того! – с недоумением посмотрел на него Алкиной. – Художники иногда совершенно без всякого умысла изображают в своих работах и в лицах героев собственные черты…

– Не то! Не то ты говоришь! – с досадой прервал его Ксанфий. – Как же ты не понимаешь… Враги и завистники Фидия говорят на суде, что ваятель умышленно хотел оскорбить богиню изображением на ее щите собственного лица и лица Перикла, считая себя и своего друга гениями, достойными преклонения наравне с бессмертными богами! Такое обвинение в глазах демоса, разумеется, является святотатством и преступлением… и враги именно на это и рассчитывают! Поэтому знаменитый и не повинный ни в чем ваятель заключен в темницу!

Старик Ксанфий, говоря это, горестно закрыл лицо руками. Архил, слышавший весь разговор отца с Ксанфием, подошел ближе к столу, за которым они сидели.

– Алкамен послал меня к тебе, Алкиной, – продолжал после долгого молчания Ксанфий, – он просил тебя навещать в темнице нашего несчастного друга, пока он сам будет находиться в Олимпии, куда он отправляется завтра. В мастерской учителя он оставляет меня и своего приятеля ваятеля Агоракрита, которому поручил Фидий закончить в Афинах их совместную работу. – Ксанфий вздохнул. – Фидий просил своего ученика обучать терпеливо и усердно искусству ваяния твоего сына Архила и еще одного мальчика, которого он взял к себе в мастерскую. Я пришел сказать тебе, художник, об этом, передавая волю нашего общего друга.

– Скажи великому ваятелю Фидию, Ксанфий, – подошел ближе к старику Архил, – что я во всем последую его воле и, может быть, когда-нибудь сумею оправдать надежды великого ваятеля. Я постараюсь прилежно и усердно работать вместе с его учениками.

ДНИ ДИОНИСИЙ

Радовался ли Архил после встречи с ваятелем Фидием предстоящей перемене в его жизни? И да, и нет… Сам Фидий с его мастерством, с его мягким и сердечным отношением к людям произвел на Архила неизгладимое впечатление чего-то высокого, необычайно ценного и располагающего к себе. Он был строг и требователен к своим ученикам, но это не пугало мальчика нисколько. Архил понимал, что только искреннее желание развить способности ученика, сделать из него хорошего мастера заставляли великого ваятеля быть требовательным и строгим… Но Фидия больше уже не было в его мастерской. Фидий своими врагами был взят под стражу. Оставались в мастерской великого творца Афины Парфенос и Зевса Олимпийского его ученики. И эти ученики брали, по просьбе их учителя, его, Архила, под свое наблюдение. А сумеет ли он, юный афинский гончар, угодить этим двум ваятелям? Помогут ли они ему добиться того, к чему стремится он всем сердцем? Как мог он быть в этом уверен! И в то же время Архилу хотелось учиться у них их мастерству, создавать из мрамора и слоновой кости изображения богов и героев.

– Скажи мне, отец, – однажды спросил он Алкиной, – что же лучше: умение хорошо разрисовывать вазы и амфоры, как делаешь это ты, или мастерство ваятеля?

– Почему ты задал мне такой вопрос, мальчик? – удивился Алкиной.

– Я с детства любил лепить из глины фигурки людей и животных, – признался Архил, – наверное, поэтому мне сразу пришлась по душе работа в гончарной мастерской, но теперь, когда я думаю о том, что ученики Фидия берут меня охотно к себе в мастерскую, чтобы научить меня мастерству ваятеля, мне становится страшно и в то же время сердце мое замирает от радости. Мне кажется, что нет на свете ничего лучше, чем стать ваятелем!..

– Большое счастье для человека заниматься тем, что по душе ему, но не всем дано бессмертными богами создавать то, что прекрасно, – сказал художник. – И видишь ли, дружок, – продолжал Алкиной, – ваятели создают из мертвого камня изображения богов и героев. Зодчие строят величественные храмы, в которых люди воздают хвалу богам. Художники рисуют в красках то, что видят глаза их в окружающем мире. И все это одинаково ценно и нужно людям!

Некоторое время они оба молчали, обдумывая то, что волновало каждого из них.

– Однажды я пережил то, что переживаешь теперь ты! – улыбнулся Алкиной. – Я был так же молод тогда и так же, как и ты, думал, что умение расписывать сосуды – великое счастье! Разве ты совсем недавно не думал так, Архил, заканчивая свою амфору для Алкивиада?

Архил понимал, что отец прав. Понимал он также хорошо и то, что Алкиною как мастеру немного обидна теперь «измена» сына его делу.

– Так вот, – между тем продолжал художник, – в те годы я однажды увидел новую работу Фидия – статую Афины Парфенос, сделанную из слоновой кости. Я был поражен ее красотой. На меня, точно ожившая чудом, взирала гордая, властная дочь Зевса. На прекрасной голове Афины был надет золотой шлем воина. Одной рукой она опиралась на щит, другой держала небольшую статую богини победы Никэ. А у ног богини, как символ ее мудрости, притаилась змея.

Мне казалось, что искусство ваятеля значительно нужнее и прекраснее всего остального на свете. И оно настолько ценно, что ему одному должны учиться люди.

Уж не помню, как добрался я до жилья моего учителя и друга Ксанфия. Придя домой, я тотчас же схватил в руки кусок сырой глины и стал пытаться воспроизвести по памяти то, что в это утро видел в мастерской ваятеля.

«Я добьюсь, чего бы мне это ни стоило, что моя фигура богини из глины будет походить на статую Фидия!» – говорил я самому себе. Я работал, забыв обо всем…

– И ты добился, чего хотел, отец? – тихо спросил Архил.

– Нет, мой мальчик! Я ничего не добился, – покачал головой Алкиной. – Мой учитель молча наблюдал все время за мной. И только потом он сурово и коротко заметил: «Тебе даны богами большие способности по росписи керамос. Если ты еще немного подучишься этому делу, то из тебя выйдет неплохой художник. Но не разбрасывайся попусту! Вот тебе мой совет – лучше быть хорошим художником по росписи керамос, чем плохим ваятелем! Запомни слова мои! Я вижу ясно, что тебе не дано богами умение вдохнуть жизнь в созданное тобой творение, подобно хорошему ваятелю».

Я чувствовал, что учитель мой не ошибался. И я поверил его словам. С тех пор я еще усерднее принялся рисовать то, что он указывал мне на вазах и амфорах, как делал это он сам долгую жизнь.

* * *

Наступили дни весеннего празднества в честь сына Зевса, бога Диониса – бога веселья, виноделия, покровителя рощ и нив. В первый день празднества были принесены жертвы сыну Зевса в храме Диониса в Афинах. Празднование Дионисий и веселье началось со второго дня.

Под звуки свирелей, с пением гимнов жрецы и юноши, одетые в козьи шкуры, направились к храму Диониса.

– Эво-эй! Эво-эй! – слышались повсюду радостные возгласы в толпе афинян, сопровождавших процессию.

– Ио-эй! – кричали бежавшие по улицам дети в венках из цветов с гирляндами зелени в руках.

Вслед за процессией жрецов и юношей должны были туда же привести жертвенного быка, чтобы еще раз совершить жертвоприношение в святилище бога – Ленайон.

– Ведут! Ведут быка! – радостно закричали дети.

Одетые в козьи шкуры, юноши показались в конце улицы. Они торжественно вели украшенного цветами и гирляндами из зелени жертвенного быка.

Стоявшие по обе стороны дороги афиняне запели гимн в честь Диониса:

 
О, гряди, Дионис благой,
В храм Элеи, в храм святой!
Хотя ты и склонен к пляскам и к пению
И не для битв рожден,
Не мастер ты наносить удары,
Но равен ты мощью и в войне и в мире!
 

Юноши, ведущие быка, остановились возле святилища бога Диониса.

Жрецы стали приготовлять все для жертвоприношения, они пели теперь хором гимн в честь Диониса:

 
Ты оплетаешь реки потоками!
Ты укрощаешь море Индийское!
Ты, хмелея, волосы нимф
Перетягиваешь узлом змеиным!
 

Толпа повторила припев гимна:

 
Ты, хмелея, волосы нимф
Перетягиваешь узлом змеиным!
 

Вместе с толпой Алкиной, Дорида, Архил и Дракил медленно приближались к святилищу бога Диониса.

Испуганная шумом и криками толпы, Дорида растерянно жалась ближе к мужу, боясь потерять его в людском потоке.

– Архил, отойдем в сторону! Мне нужно сказать тебе кое-что! – окликнул друга испуганный Клеон.

– Ну что случилось? Говори! Сейчас начнется самое интересное – жертвоприношение!

– Архил, конюх из конюшен Алкивиада разыскивает повсюду твоего отца! – пробормотал фокусник. – Случилась какая-то беда…

– Поспешим к конюху! – сразу же ответил Архил. – Где он?

– Да вон там, в толпе, – указал Клеон. – Бежим, пока он не ушел дальше.

– Говори! Что случилось? – торопил Архил раба. – Что-нибудь произошло с конями? Они захромали?

– Нет, хвала богам, кони здоровы! – покачал головой конюх. – Но я пришел сказать отцу твоему, юноша, что он не сможет взять коней и колесницу, так как господин мой сам поедет на этих конях на праздник Посейдона в Коринф…

– Что же делать? – вырвалось у Архила. – Ну вот что, – сказал он, немного подумав, – я сам пойду немедленно к Алкивиаду и скажу ему, что нечестно нарушать данное обещание и обманывать людей. А ведь он афинский воин! Позор! Ступайте за мной! – позвал он Клеона и конюха.

С трудом пробираясь в толпе, они все трое зашагали по улицам города к загородному дому Перикла.

Возле дома Архил остановился.

– Жди меня здесь, Клеон, – сурово сказал он, отпустив конюха в конюшни. – Я войду в дом, – продолжал Архил, – и постараюсь там все высказать Алкивиаду…

– А ежели его нет дома? – робко заметил Клеон. – Ведь сегодня все афиняне на празднестве.

– Буду ждать, пока он не вернется! – прервал его Архил. – Все равно другого сделать я ничего не могу! – твердо добавил он.

Архил направился к входной двери. Клеон остался ждать друга на улице.

Приотворив незапертую дверь дома, мальчик смело вошел в уже знакомое ему помещение. Миновав его, он пошел далее к портику, откуда доносились веселые мужские голоса пирующих людей. Архил огляделся и остановился. Внутри просторного двора, из которого двери вели во внутренние комнаты жилья, у жертвенника богу Зевсу была зажжена светильня. Никого из слуг не встретив, юный гончар решительно сделал дальше несколько шагов.

Необычное зрелище, которое он увидел, немного смутило его. Но он тут же поборол смущение ради той цели, с которой спешил в этот дом.

На завешенных коврами галереях с колоннами стояли столы со всякой едой. Вокруг столов возлежали на ложах воины с венками на головах. Все они громко чему-то смеялись. Один из них запел вдруг приятным голосом:

 
О блестящий, венком из фиалок увенчанный,
Песнью прославленный, славный город Афины!
Ты – твердыня Эллады могучая!
 

Это был пир, на который собрались друзья Алкивиада. Архил сразу понял это. Вскоре он увидел и того, кого искал. Племянник Перикла возлежал среди гостей на ложе. В руке он держал большую чашу с вином.

Гирлянда из зелени, одетая на шее у мальчика, от резкого движения соскользнула на пол. Архил отпихнул ее небрежно ногой.

– Смотрите, друзья, – воскликнул один из пирующих, – откуда же взялся этот юноша, подобный разгневанному Дионису?

– Кто бы ни был он, налей, Антей, поскорее этому богоподобному мальчику вина в чашу! Пусть выпьет и пропоет нам гимн в честь Бромия![35]35
  Бромий – один из эпитетов, который давали древние греки богу Дионису. Он означал «шумливый».


[Закрыть]

– Он, может быть, голоден, – заметил другой воин постарше. – На, бери пирожки с медом, юноша! – протянул он блюдо Архилу. – Не смущайся – в этом доме хватит на всех вкусной еды!

Архил с гневом оттолкнул от себя его руку.

Алкивиад приподнялся на своем ложе и, пошатываясь, приблизился к мальчику.

– Кто посмел впустить тебя сюда, сын художника? – сказал он с раздражением. – Здесь я пирую с моими друзьями!

– Я вошел в дом твой, эфеб, потому что двери его были открыты! – покраснев от обиды, ответил Архил. – А зачем пришел я к тебе – ты это скоро узнаешь!

Архил сделал шаг ближе к племяннику Перикла.

– Ответь мне, эвпатрид! – сказал он, глядя строго в упор на молодого воина. – Почему нарушил ты слово афинского воина? Разве не говорил мне ты сам, что воины-афиняне всегда остаются верными данным ими обещаниям?

– Ответь мне, эвпатрид! – сказал он, глядя строго в упор на молодого воина. – Почему нарушил ты слово афинского воина?

Гости приподнялись на своих местах, прислушиваясь к разговору мальчика с хозяином дома.

– Что сделал плохого тебе, юноша, мой лучший друг Алкивиад? – подошел к разговаривающим один из приятелей племянника Первого Стратега. – Да еще в такой радостный, праздничный для всех нас, афинян, день Дионисий?

– В этот радостный для всех афинян день, как сказал ты, эвпатрид, твой друг Алкивиад отнял последнюю радость у бедного художника, моего отца, лишив его возможности участвовать в беге колесниц на Истмийских играх! – ответил Архил.

– Слова твои не понятны никому из нас! – зашумели гости за столом. – Поясни их, расскажи нам: что случилось?

– Эфеб Алкивиад дал мне слово воина, что он позволит отцу моему, Алкиною, взять на празднества его коней и колесницу, а я за это выполнил его заказ в гончарной мастерской. Но эфеб нарушил свое обещание. Скажите, благородные друзья Алкивиада, честен ли поступок его и достоин ли он воина?

– Почему ты молчишь, Алкивиад? Значит, мальчик говорит правду? Тогда ты должен объяснить нам причину своего поступка! – дотронулся до плеча приятеля воин, стоявший рядом с племянником Перикла.

– Если же юноша говорит неправду, если он напрасно обвинил тебя в нарушении данного тобой слова, – гони его вон отсюда и дай ему хорошего тумака, чтобы в другой раз он не осмелился нарушать веселья пирующих! – поднялся из-за стола один из воинов. – Говори, Алкивиад, а то я сам расправлюсь с этим наглецом! – продолжал воин.

– Пустая болтовня! – небрежно поднял руку Алкивиад. – Этот дерзкий сын гончара-художника напрасно оклеветал меня! Я хотел только пошутить немного над ним, – усмехнулся недоброй усмешкой племянник Перикла, – никаких обещаний я ему не давал, верьте моему слову, друзья!

Архил побледнел и смог произнести только несколько слов:

– О Алкивиад! Какой бесчестный поступок! А ведь ты, эфеб, афинский воин!

– Обожди! Не горячись, мальчуган! – окружили Архила гости Алкивиада. – Мы заставим твоего обидчика взять обратно свои слова и исполнить то, что обещал тебе, если он и в самом деле что-то обещал.

– О! Клянусь вам бессмертными богами, афинские воины, что я сказал правду! – вырвалось у Архила так искренне и правдиво, что у всех присутствующих не оставалось больше сомнений в том, что он говорит правду.

– Ха-ха-ха! – внезапно засмеялся Алкивиад. – Хорошую забаву придумал я, чтобы развлечь вас, друзья! – сказал он. – Однако хватит шуток! – сдвинул он брови. – Чтобы вы не подумали плохо обо мне, я расскажу вам, в чем дело, и докажу, что никогда не нарушаю обещаний, данных мной… Вот, держи этот перстень, – протянул он дорогой перстень Архилу, сняв его с пальца, – ступай в мои конюшни и покажи перстень старшему конюху. Скажи ему, что я подтверждаю мое распоряжение дать коней твоему отцу. Ты, надеюсь, понял меня? Ступай! Перстень можешь оставить себе. Ха-ха! – снова рассмеялся он пьяным смехом.

Алкивиад смеялся, гости также смеялись вместе с ним, но глаза Алкивиада, прекрасные голубые глаза, которыми любовались афиняне, были полны злобы и презрения…

– А теперь беги скорее в конюшни, шутка окончена! Жаль, что ты не понимаешь шуток, сын художника! – махнул он рукой и стал жадно пить вино из поданной ему чаши.

– Плоха и жестока такая шутка, эвпатрид, которая причиняет горе беднякам! – с горечью крикнул Архил.

На улице Клеон бросился к нему навстречу:

– Ну как, Архил? Удалось тебе уговорить эвпатрида дать коней мастеру Алкиною?

– Да, мне удалось добиться этого! – с грустью ответил юный гончар.

Глухие рыдания вырвались из его груди. Клеон с испугом и удивлением смотрел на своего друга.

* * *

Народ спешил к театру, находившемуся неподалеку от Акрополя. В дни празднества там разыгрывалось актерами представление о жизни и смерти Диониса.

Толпа хлынула в помещение театра, занимая места, вырубленные прямо в скале. Алкиной, Дракил и Дорида пришли туда вместе со всеми. На площадке посредине театра, где обычно помещался хор во время представления трагедий поэта Эсхила, стоял жертвенник богу Зевсу. Там же теперь сидел на троне «всемогущий» Зевс. Дочь его, Афина, протягивала отцу трепещущее сердце брата своего Диониса, убитого злыми титанами[36]36
  Титаны – дети Урана – неба и Геи – земли.


[Закрыть], врагами Зевса. И Зевса и дочь его Афину играли мужчины – актеры с масками на лицах.

– Я не вижу Архила! – вдруг забеспокоилась Дорида. – А ведь мальчик только что был возле меня. Куда он девался?

– Не тревожься о нем, – старался успокоить Алкиной Дориду, – он уже не маленький! Сидит, наверное, где-нибудь в театре вместе со своим другом Клеоном. Смотри лучше представление!

Актеры между тем продолжали разыгрывать драму. Зевс поднялся с трона, выхватил сердце сына из рук Афины и движением руки возродил Диониса к жизни по-прежнему юным и прекрасным. Страшные, громадные, вышли титаны из недр земли и ринулись в бой с Зевсом. Гневный и могущественный, он взмахнул своим жезлом. И тотчас же оглушительный гром загрохотал со всех сторон. Все заколебалось. Казалось, что содрогнулась земля под ногами у зрителей. Замелькали ослепительные молнии. Как огненные стрелы, стали поражать они титанов. Испуганные зрители трепетали от ужаса перед гневом Зевса Громовержца.

Дрогнули и враги его титаны. Поверженные молниями на землю, они молили о пощаде. Сила их была сломлена.

Хор запел хвалебные гимны в честь Зевса и Диониса.

Так заканчивалось представление о смерти и возрождении к жизни бога Диониса.

Алкиной и Дракил, отыскав Дориду у входа, поспешили с народом в рощи за город.

По дороге к рощам уже шло шествие. Актер, изображавший Пана[37]37
  Пан – бог лесов и полей, покровитель стад.


[Закрыть], ехал, окруженный толпой людей, на осле. Его сопровождала молодежь с пением гимнов.

Промчались, обгоняя толпу, колесницы афинских воинов. Они бросали цветы и гирлянды зелени на пути Пану. Их сопровождали восторженные возгласы толпы.

В этой толпе, позади всех, шли Архил и Клеон, отыскивая Алкиноя и Дориду.

В горах за городом, ближе к рощам, где обычно паслись стада коз и овец, хоровод девушек встретил Пана. Он заиграл на свирели веселую песню. Начались пляски. Толпа проводила бога лесов и долин к большому пню, на котором он и уселся, продолжая играть на свирели.

Девушки, изображавшие нимф, окружили его.

– Спой нам песню, Пан! – просили они. – Твои песни сладки, как мед. Спой нам, козлоногий бог, под звуки твоей чудесной свирели.

И любимец молодежи, Пан, запел. Вокруг него тотчас же закружился хоровод молодых нимф.

Клеон первым заметил в толпе, окружавшей Пана, Дориду и Алкиноя.

– Я нашел их! Вон они! – радостно закричал он, зовя Архила.

Алкиной при взгляде на сына сразу же заметил, что мальчик рассеян и невнимателен ко всему, что его окружает.

«Что случилось с Архилом? – подумал он. – Мальчик чем-то расстроен…»

Когда Алкиной и его семья, сопровождаемая Дракилом и Клеоном, возвращались в Афины, было уже совсем темно. Над их головой раскинулось небо, усеянное звездами.

Ярче других звезд блестел Сириус, возвещавший знойное лето.

– Скажи мне, мастер, – задумчиво спросил Клеон Алкиной, шагавшего рядом с ним, – почему одни звезды блестят на небе ярче, а другие едва светятся, точно угасают?

– Не знаю, что тебе ответить на твой вопрос, Клеон. Я ведь неученый, – покачал головой Алкиной. – Могу только передать тебе одно древнее предание о том, как появилось на небе яркое созвездие, о котором рассказывал мне еще мой отец, когда я был ребенком…

– Расскажи! Расскажи! – стали просить Алкиной его спутники.

– Ну, тогда слушайте! Давно это было, – начал Алкиной. – В Аттике жил пастух Икарий, все свои дни проводивший на пастбище, где он пас овец и коз своего хозяина. Не один раз в своей долгой жизни Икарий был свидетелем того, как прекращался рост травы на пастбищах, как деревья сбрасывали засохшие, пожелтевшие листья со своих ветвей, а трава стелилась по земле, поблекшая и сухая. Прекращался рост в садах сочных, душистых плодов, жизнь кругом замирала. И тогда он должен был угонять свои стада на зимние загоны.

Но старик Икарий бывал свидетелем и другого: когда, спустя некоторое время, положенное для отдыха природе, лучезарный Гелиос – солнце – снова появлялся на небе на своей золотой колеснице и, прерывая сон плодоносной земли, посылал на нивы и в леса яркие снопы горячих лучей.