Текст книги "Маленький гончар из Афин (Историческая повесть)"

Автор книги: Александра Усова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Почему вы оба ожидаете, что погода изменится к худшему? – спросил он у рыбаков. – Море ведь совершенно спокойно. И птицы беззаботно кружатся над нашей головой.

– Ты новичок в этих делах, – не сразу ответил старик, – где тебе знать капризы моря!

– И запомни, мальчик, – строго добавил молодой рыбак, – как раз то, что птицы кружатся над нашей головой, и говорит о том, что погода может измениться. Они это часто предсказывают… Пора ставить парус, – сказал он. – Смотри, мальчик, как его надо закреплять, – подозвал он к себе Архила. – Рыбаки и птицы редко ошибаются в предсказаниях погоды, – продолжал он немного погодя, снова садясь на свое место. – Ветер мы любим, но вместе с тем и боимся его. Много бед приносит ветер нам, морякам! Особенно, когда мы выходим в открытое море.

Неподалеку от мыса Суния рыбаки бросили якорь. Лодка теперь стояла неподвижно.

– Пора приниматься за работу! – строго сказал старик Архилу. – Доставай конец сетей, подтаскивай их к борту лодки.

Сети были заброшены в море. Рыбаки убрали мачту и парус на дно лодки.

– Мы долго будем стоять у этого мыса? – поинтересовался Архил, принявшийся по приказанию молодого рыбака вычерпывать воду из лодки.

– Придется нам запастись терпением, – коротко ответил старый рыбак. – До захода солнца времени еще много. А там посмотрим, как пойдет рыба.

* * *

Архилу казалось, что весь этот день, проведенный с рыбаками, на всю жизнь останется для него памятным днем.

Улов был хороший. Рыбаки уверяли, что это он принес им счастье, и от всего сердца радовались, что он поехал с ними.

Вечером, когда на берегу разожгли костер и в котелке закипела похлебка, глаза у Архила совсем смыкались. Он едва смог поесть немного похлебки, как уснул тут же, у костра, на траве, под убаюкивающий прибой волн.

* * *

– Почему бы тебе не остаться жить с нами постоянно? – спустя два дня молодой рыбак говорил Архилу, положив руку ему на плечо. – Ведь в Афинах, ты сам говорил, у тебя нет родных. Почему же ты так часто вспоминаешь о городе и торопишься вернуться туда?

Архил опустил голову.

– Ты сказал верно, – отозвался он, – в городе у меня нет родных, но там живут мои друзья, они тревожатся обо мне и, наверное, ждут меня…

Говоря так, он думал об Алкиное и Клеоне.

– А нам с сыном жалко расставаться с тобой, – выбрасывая на песок рыбу из сетей, пробурчал старый рыбак, – хотя всего несколько дней прошло, как мы живем вместе, но ты пришелся нам по сердцу– И нам обоим кажется, что знаем мы тебя давным-давно… Мы успели привыкнуть и привязаться к тебе, мальчуган. Да и дело у нас в рыбачьем поселке нашлось бы для тебя. Ведь сын мой не только рыбак, он еще и кузнец! Ты мог бы обучиться у него кузнечному делу.

Архил молчал. Дни, прожитые им с приветливыми рыбаками, многому научили его. Они заставили его узнать труд, которого прежде он совсем не знал, научили его выдержке, которой было так мало в его характере, заставили его не теряться при опасности и при неожиданных осложнениях. А главное – эти дни научили его любить море, морской простор, запах водорослей.

И все же привыкшему к работе в гончарной мастерской Архилу было в то же время почему-то тоскливо на сердце. Ему не терпелось сесть снова за свой гончарный круг, хотелось послушать веселые шутки Пасиона. Ему хотелось снова увидеть серьезное, строгое лицо своего друга Алкиноя, его неудержимо тянуло возвратиться в скромный домик художника, где он встретил столько ласки и заботливого отношения к себе, одинокому сироте.

Однажды, когда поздно вечером рыбаки разожгли на берегу костер, чтобы варить ужин, Архил ушел подальше по берегу моря, чтобы побыть одному.

Волны с глухим, все нараставшим рокотом набегали на крутой берег, яростно ударялись в него и, рассыпаясь белой пеной, словно нехотя возвращались обратно в морскую пучину. Архилу казалось, что это ударяется о берег не вода, а кто-то сильный и могучий хочет выбраться из глубин моря на берег, но берег сурово и резко отбрасывает его назад, заставляя бессильно отступать.

Долго мальчик стоял так, вглядываясь в прибой волн, и думал. Новые мысли и чувства охватывали его душу.

– Вот так и в жизни бывает! – словно читая его мысли, проговорил старый рыбак, незаметно подойдя к Архилу. – Так же вот, как волна, и человек стремится к чему-то заветному, лучшему в жизни, а жестокая, тяжелая жизнь грубо отбрасывает его обратно в пучину.

Архил внимательно посмотрел на старика.

– Ведь и у меня когда-то была заветная мечта, – продолжал старик, – хотелось мне стать хорошим мореходом, плавать по незнакомым морям, видеть чужие земли, да вот не удалось и теперь приходится всю жизнь рыбачить у мыса Суния.

Они постояли молча некоторое время, наблюдая за прибоем, думая каждый о своем.

– А у тебя, Архил, была когда-нибудь своя, заветная мечта? – неожиданно спросил старик.

– Была, – не сразу ответил мальчик. – Мне хотелось прежде стать хорошим бегуном или борцом, но теперь я думаю уже о другом… – поспешил добавить он.

– О чем же? – коротко спросил рыбак. – Расскажи мне…

– Поймешь ли ты меня, не знаю, – немного замялся Архил. – Но я все равно скажу тебе. Слушай! Я хочу стать большим, хорошим художником, которому дано богами изобразить все то, что видят его глаза, что чувствует его сердце… Понятно это тебе?

– Так, так, – покачал с сомнением и удивлением головой старый рыбак, – вот ты какой! Ну что же, – добавил он, немного помолчав, – старайся добиться, мальчик, того, что хочет твое сердце. Это тебе будет нелегко. Как вот эту морскую волну, будет жизнь ударять и отбрасывать тебя назад, а ты все же не отступай. Борись! Нужно быть упорным и сильным! Только тогда ты победишь в борьбе и с людьми и с жизнью! А я вот не сумел – сдался! И поэтому никогда не быть мне мореходом!

– Отец, – послышался голос молодого рыбака, – похлебка готова. Ступайте ужинать!

– Я не хочу есть! – вздохнул Архил. – Я еще немного побуду здесь на берегу!

– Оставайся. Я пойду один, – сказал рыбак. – А слова мои ты запомни, сынок! Они тебе в жизни пригодятся. И оставлять тебя рыбачить с нами больше я не стану… иная дорога, как я вижу, у тебя… Что же, иди по своему пути! Может быть, твои друзья в Афинах помогут тебе больше, чем мы, простые рыбаки… но ты все же помни, – остановился старик, отойдя немного, – в рыбачьем поселке, неподалеку от Пирея, у тебя теперь тоже есть друзья, которые всегда тебя примут охотно в своем доме.

Оставшись один, Архил подошел еще ближе к самой воде. Ветер изменил направление, и прибой стал мало-помалу затихать. Волна уже не ударялась больше с такой силой о берег. Из-за облака вышла большая светлая луна, и золотая широкая полоска пролегла от нее по морю.

Архил не мог отвести глаз от этой дорожки, задумавшись о том, что прежде никогда не приходило ему в голову.

* * *

Наступил день, когда лодка рыбаков, нагруженная рыбой, подошла к своему причалу поблизости от Пирейского порта. Новые друзья сердечно простились, и Архил весело зашагал к Афинам, неся на плече тяжелую корзину с рыбой, которую рыбаки посылали в подарок Алкиной).

– Архил! Мальчик мой! – неожиданно услыхал он знакомый голос.

Архил замер на месте.

Руки Алкиноя обнимали его.

– Где пропадал ты все эти дни? Ведь я каждый день приходил после работы в порт искать тебя!

– Ты искал меня в порту? – удивился Архил. – Наверное, Клеон рассказал тебе, что мы с ним ушли сюда из Афин, чтобы искать тут работу, – сообразил он.

– Обожди, я все объясню тебе! – прервал его художник. – Но прежде ты должен мне искренне сказать, что заставило тебя уйти из моего дома. Кто обидел тебя? Ведь мы с Доридой не спали эти ночи, ожидая твоего возвращения.

– Я расскажу тебе обо всем, – мальчик опустил голову, – и ты поймешь, почему я ушел от тебя. Не понять ты не можешь.

Уже совсем стемнело, когда они оба, переговорив обо всем, что лежало на сердце у обоих, радостно и быстро шагали по предместью Афин, приближаясь к родному дому.

– А ведь мы с Доридой мечтали, Архил, – говорил Алкиной, – что ты заменишь нам нашего рано умершего сынишку. И радовались, веря в твою привязанность к нам обоим, – тихо сказал он, – но ты ушел от нас, даже не подумав, сколько тревог ты причинишь нам своим уходом!

– Я не хотел огорчать вас, верь мне! – покачал головой мальчик, – Я постараюсь стать для вас неплохим сыном.

– Еще одну новость не сказал я тебе, – улыбнулся Алкиной. – После твоего ухода я сделал новую амфору для племянника Перикла, и хозяин был доволен. Он согласился снова взять тебя учеником в свою мастерскую. Он все забыл, Архил. Забудь и ты то, что было. Прости ему обиду.

– Я сделаю это, отец, ради тебя, – взволнованно произнес Архил, называя впервые Алкиноя отцом.

* * *

На другой день в гончарной мастерской Архила и Алкиноя все встретили так, как будто бы ничего не произошло.

– Садись-ка, молодой гончар, поскорее за работу! – торопил Архила Пасион.

– Нет, мальчик больше не будет твоим учеником! – подошел к ним хозяин. – Придется тебе, Пасион, отдать его в ученики Алкиною. Пусть он учится разрисовывать керамос, а тебе я дам в ученики варвара Скифа, – с улыбкой добавил Феофраст.

Пасион только пожал в ответ плечами.

– Твоя воля. Ты хозяин. Выходит только, что я зря потратил время, обучая Архила своему мастерству!

Хозяин ничего не ответил ему и направился к столику художника Алкиноя.

– Смотри, сын художника, – обратился он к Архилу, – прилежно трудись. И я и твой приемный отец – оба мы хотим добра тебе! И теперь только от тебя зависит стать таким же хорошим мастером, как Алкиной.

Усевшись на полу на циновке возле столика художника, Архил усердно принялся растирать краски. После всего, что пришлось пережить за последнее время, жизнь снова казалась ему веселой и радостной. И Архилу не терпелось доказать друзьям, что он стал теперь совсем иным, чем был прежде.

– Архил! – неожиданно услышал он тихий голос позади. – Я хочу сказать тебе кое-что…

Он с удивлением обернулся. Позади него стоял Скиф.

– Я очень скучал без тебя, – продолжал невольник. – И еще… – Скиф тяжело вздохнул, – я понял, что ошибался, считая тебя врагом. Ты не захотел того, чтобы хозяин бил меня, хотя я был виноват. И ты пожалел меня. Так мог поступить только друг. Теперь я все понял: ты хороший. Ты друг мне! Прости меня.

Мальчик-невольник торопился высказать Архилу все, что накопилось за эти дни у него на сердце, он задыхался от волнения, не находя слов, чтобы выразить свои мысли и чувства.

– К чему вражда между нами, Скиф! – пожал плечами Архил. – Да, я пожалел тогда тебя, я понял, как тяжело тебе живется, вот и все. И дружить с тобой я согласен. Мы оба ученики в мастерской нашего хозяина, оба бездомные сироты, почему нам не жить как братья?

– Братья? – удивился Скиф. – Но ты забыл, Архил, что я теперь стал рабом, а ты свободный!

– Нет! Я ничего не забыл, – покачал головой Архил. – Но ты моложе меня годами и слабее силами, и я с этого дня беру тебя под свою защиту. Понял?

Скиф ничего не успел ответить.

– Ступай на свое место, Скиф! – послышался сердитый голос Пасиона. – Работа не ждет, болтать будешь после.

Скиф отошел от Архила и торопливо уселся на то место возле гончарного круга, которое совсем недавно Архил считал своим местом в мастерской хозяина.

* * *

Жизнь Архила постепенно входила в прежнюю колею.

На рассвете каждого дня он шагал рядом с Алкиноем на работу в гончарную мастерскую Феофраста, а вечерами возвращался вместе с ним домой, в маленький уютный домик на Керамике.

Теперь у Архила была своя семья и свой дом, где, приходя с работы, он всегда встречал заботу приемной матери, чинившей его одежду, кормившей его сытным обедом.

Часто, наблюдая за работой своего приемного отца в мастерской Феофраста, Архил думал о том, что давно уже не выходило у него из головы:

«Каким счастьем было бы для меня научиться так же легко и красиво разрисовывать керамос, как делает это отец! Но разве научусь я этому, если сам никогда не пробовал сделать ни одного рисунка на сосуде… Отец говорит, что мне рано думать об этом».

Архил припоминал все рисунки, сделанные Алкиноем за то время, как он, Архил, работал в мастерской Феофраста. Одни из них были обыкновенными, как ему казалось, не обращали на себя особого внимания, зато были и такие, от которых невозможно было оторвать глаз, хотя бы амфора с танцовщицей.

«Как хотелось бы мне самому, – думал мальчик, – попробовать нарисовать такой рисунок, хотя бы на одной из старых, негодных для продажи ваз!»

Архил огорченно вздохнул.

– Рано тебе начинать с таких рисунков, – заметил однажды Алкиной на его просьбу об этом.

«Но ведь он обещал мне проверить как-нибудь, смогу ли я когда-нибудь стать художником! – думал мальчик. – Нет! Не нужно этого откладывать надолго. Попрошу еще раз отца сегодня же позволить мне сделать самому рисунок на одном из сосудов!» – решил Архил.

Думая об этом, Архил совсем позабыл о той работе, которую поручил ему художник.

Алкиной давно уже наблюдал за Архилом. Его волнение не укрывалось от внимательных глаз художника.

– Какие мысли так увлекли тебя, сынок, что ты совсем позабыл о кратере, который я просил тебя отшлифовать.

– О отец! – смутился мальчик, подавая ему кратер. – Я не могу больше ждать! Разреши мне, прошу тебя, самому разрисовать один из сосудов. Ты ведь хотел убедиться, выйдет ли из меня когда-нибудь художник. Мне и самому не терпится узнать это. Разреши, отец, попробовать, – совсем тихо повторил Архил.

Алкиной немного подумал.

– Хорошо, Архил, – наконец согласился он, – ступай выбери себе один из сосудов, лежащих под полкой в углу и начни рисовать на нем, подготовив его так же, как готовишь ты сосуды для меня. Рисунок выбери по своему вкусу.

Долго искал юный гончар для себя сосуд. Когда наконец выбор его остановился на одной из амфор, он уселся с ней скромно в углу и принялся за работу. Тонкой кистью мальчик нанес на красноватый фон амфоры фигуру танцующей женщины, а затем осторожно покрыл фон сосуда черным лаком. После этого Архил тонкими штрихами стал отделывать детали одежды и лица танцовщицы.

Время шло совсем незаметно для Архила.

В гончарной мастерской становилось все темнее и темнее. День подходил к концу. Но, увлеченный работой, Архил не замечал этого. Он совсем согнулся над столиком, держа на коленях амфору. Мальчик ни у кого не спрашивал советов и указаний. Он решил сделать работу сам, как сможет. Лицо его от напряжения было покрыто мелкими каплями пота. Ноги затекли от долгого сидения в неудобной позе, но и этого не замечал Архил, стараясь нарисовать как можно лучше хотя бы часть рисунка.

– Пора кончать работу, друзья! – сказал громко Алкиной, в этот день снова остававшийся за старшего в мастерской Феофраста.

Пасион тотчас же стал убирать свою работу. Скиф побежал за свежей родниковой водой для похлебки, которую собирался варить для них на ужин старый Анит. Архил продолжал неподвижно сидеть, низко склонившись над своей работой.

Подойдя ближе к нему, Алкиной взглянул на его рисунок и едва сдержал возглас удивления. На старом, надтреснутом сосуде, покрытом черным лаком, было тщательно и правильно нарисовано красноватое изображение фигуры танцующей женщины. Легкими штрихами Архил даже наметил складки ее одежды. Но главным, что поразило художника в его рисунке, было лицо танцовщицы, живо напомнившее ему изображение этого лица на амфоре, проданной племяннику Перикла…

Как мог Архил запомнить выражение лица танцовщицы? Этого не мог понять Алкиной. Для него было ясно теперь одно: Архил обладал несомненно прирожденными способностями художника и прекрасной зрительной памятью. Разумеется, Алкиной сразу же заметил опытным взглядом мастера немало недочетов в рисунке своего ученика, но эти недочеты можно было все устранить впоследствии. Важно было одно: Архил мог и должен был стать со временем хорошим художником. А это было то, чего хотел и в чем боялся ошибиться Алкиной.

– Хорошо! Очень хорошо, мой мальчик! – сказал он растроганно. – Я никак не ожидал, что ты сумеешь сделать такой рисунок на амфоре! Да! Тебя нужно учить мастерству художника, и это не будет напрасная работа!

– О отец! – смущенный его похвалой, прошептал Архил. – Я ведь еще не закончил рисунок, разреши мне доделать его.

– На первый раз, сынок, ты поработал достаточно, – отстранил его немного от себя художник, – отдохни теперь, пока я уберу мою работу, а после мы поговорим с тобой о тех ошибках, которые ты сделал в рисунке.

Однако, прежде чем поставить на столик работу своего ученика, художник еще раз внимательно склонился над ней, вглядываясь в каждую линию рисунка, сделанную Архилом.

– Как же мне понять тебя? – сразу опечалился мальчик. – Ведь ты только что похвалил меня, а теперь выходит, что моя работа сделана совсем плохо.

– Я сказал тебе правду, Архил: работа твоя неплоха для первого раза, и она говорит мне о том, что боги не лишили тебя дара художника, но до настоящего мастера тебе еще далеко. И ты должен это знать! Многому терпеливо и усидчиво придется тебе поучиться еще, мой мальчик, прежде чем твои рисунки не будут нуждаться в исправлении.

* * *

– Нелегка наша работа по росписи керамос, сынок! – немного спустя говорил Алкиной своему ученику. – Очень много терпения и любви к этому делу требует она. Кроме одаренности, художнику необходимо еще развить у себя легкость руки, точность глазомера, наблюдательность ко всему окружающему. Нужно постичь умение проводить палочкой и кистью тончайшие линии на лицах людей, на рисунке их одежды. Немало самых сложных узоров должен заставить хороший учитель нарисовать своего ученика, украшая рисунок орнаментом, прежде чем доверить ему рисовать на сосудах фигуры и лица. Он должен привыкнуть сначала выполнять тщательно детали рисунка. Самую сложную работу по разрисовке ваз и амфор хороший художник долго не доверит даже самому способному ученику. Без терпения и навыка стать хорошим мастером невозможно.

Архил внимательно слушал своего друга и учителя.

Было уже совсем темно, когда художники, отец и его юный сын, покинули мастерскую Феофраста и направились домой.

У ХОЛМА ПНИКСА

Толпа мальчишек с громкими криками бежала по улицам города, поднимая ногами тучи пыли:

– Глашатаи![22]22
  Глашатай – вестник, посылавшийся возвестить важное событие.


[Закрыть] Глашатаи идут!

Их крики разбудили афинян. У калиток домов стали появляться люди.

– Странно, почему это Совет Пятисот с раннего утра послал по улицам Афин глашатаев? Наверное, случилось что-то необычное! – взволнованно спрашивали друг у друга жители города.

– Должно быть, глашатаи посланы сообщить об экклесии![23]23
  Экклесия – народное собрание в древней Элладе.


[Закрыть] Только и всего! – зевая, говорили мужчины.

– Но ведь в Афинах у нас давно уже установлен порядок, что об экклесиях сообщается заранее надписями на больших камнях на перекрестках дорог! – возражали некоторые из афинских граждан. – Если теперь Совет Пятисот послал своих вестников, то, должно быть, экклесия будет особо важной и срочной.

Глашатаи приближались. Зазвучали звуки трубы, призывая к тишине и порядку. Волнение на улицах города нарастало.

Внезапно трубы умолкли. Глашатаи остановились на скрещении дорог.

– Граждане Афин, – громко начали они, – внимайте нашим словам!

Толпа людей, окружившая их, мгновенно утихла.

– С рассветом нового дня спешите все на экклесию, кроме метэков[24]24
  Метэки – чужеземцы, поселившиеся в Афинах, занимавшиеся ремеслами и торговлей Они не имели прав афинских граждан, но несли государственные повинности.


[Закрыть], а также кроме женщин и рабов! Вы, почтенные старцы, – обратились глашатаи к старикам, – и вы, юноши Афин, достигнувшие совершеннолетия, спешите на холм Пникса на экклесию!

Толпа расступилась, давая им дорогу.

Возле портиков храмов, где обычно толпилось много народу, чтобы побеседовать с философами, глашатаи еще раз повторили свое сообщение. Затем они поспешили в ту часть площади, где работали ремесленники.

– Внимайте! Внимайте словам нашим, граждане Афин! – громко провозглашали они по пути. – Как только на небе появится розовоперстая Эос[25]25
  Розовоперстая Эос – утренняя заря.


[Закрыть], спешите все на холм Пникса на экклесию! Но не зовите туда с собой ни рабов, ни метэков, ни женщин, ни детей!

Их тотчас же окружили со всех сторон.

– О чем будут говорить на экклесии? – спросил старик ремесленник.

– Там будет объявлено решение суда о метэках Ясоне и Лисандре, присвоивших себе звание афинских граждан. Кроме того, будет объявлено о введении в права наследства Антея из рода Фесторидов и Леонида, сын Леагора.

– Только и всего? – послышались разочарованные возгласы.

– А что, имущество осужденных передадут в казну?

– И их обоих, наверное, вышлют в Клерухии?[26]26
  Клерухии – колонии, земли союзников Афин Переселение туда граждан из Афин и метэков было мерой политического и военного контроля над союзниками.


[Закрыть]

Новые вопросы сыпались со всех сторон.

– Узнаете, граждане, все на экклесии! – крикнул глашатай.

– Первый Стратег, Перикл, на этот раз будет выступать на экклесии? – спросил один из ремесленников.

– Да. Первый Стратег наш даст на экклесии отчет демосу[27]27
  Демос – народ, свободные граждане древнегреческих общин.


[Закрыть] в израсходовании им средств на постройку храмов в Афинах! – последовал короткий ответ глашатая.

Толпа сразу зашумела:

– Давно бы так!

– Демос ждет отчета от Перикла!

Люди на торговой площади Афин еще долго обсуждали все услышанное ими в это утро, а глашатаи были уже далеко от агоры, торопясь в пригородные селения.

* * *

Возвращаясь из порта в свою мастерскую, богатый горшечник метэк Никосфен остановился возле лавки соседа гончара Феофраста. Некоторое время он молча наблюдал за тем, как шла работа у соседа. Никосфену казалось удивительным, как это хозяин не кричал на рабов, не бил их кнутом, не угрожал своим гончарам-фетам прогнать их из своей мастерской, чтобы заставить быстрее работать?

– Скажи по совести, Феофраст, – спросил он соседа, – как это тебе удалось найти для своей гончарной мастерской таких фетов, которые работают на тебя без понукания? И еще объясни мне, как у тебя получается, что твои рабы работают без кнута? Или ты фетам платишь больше оболов, чем другие горшечники? А что касается работы, то еще ведь великий Гомер сказал:

 
Раб нерадив. Не принудь господин повелением строгим
К делу его, за работу сам не возьмется охотой.
 

Или ты позабыл слова Гомера?

Феофраст рассмеялся:

– Ошибаешься, Никосфен! Гомера читал я не раз. Наизусть знаю много его стихов. И все же держусь своего мнения: фетам плачу столько, сколько они заслуживают, а рабов кормлю досыта и не бью. И они за это преданны мне.

– Противно слушать! – гневно воскликнул Никосфен. – Своими словами ты только подтверждаешь то, что говорят о тебе в Афинах: будто ты безумец и глупец. Да кто же не знает, что рабы прожорливы и нерадивы? Кто поверит твоим словам, что они тебе преданны? Все это пустая болтовня!

– Возможно, что я безумец и глупец, – строго ответил Феофраст, – но я привык верить людям.

Никосфен в ответ только рассмеялся:

– Да неужели же ты не знаешь того, что твой Пасион отдает тебе не полностью драхмы, которые он получает от продажи керамос в порту? Бездельник пропивает твои деньги в лавчонках у виноделов, а ты веришь ему! Мастер твой, художник Алкиной, всегда торопится уйти пораньше из твоей мастерской, чтобы не опоздать в свою гимнастическую школу. А мальчишка – ученик твой Архил, так, кажется, зовут его – лентяй и грубиян. Он только и делает, что бегает по агоре, когда тебя не бывает в лавке.

– Я не хочу больше слушать твою болтовню, – спокойно отозвался Феофраст.

Он вышел во двор, где раб Анит растапливал печь для обжига глиняной посуды. Никосфен только махнул рукой ему вслед.

Внезапно черная туча закрыла собой большую часть неба. В мастерской Феофраста стало темно.

Хозяин позвал Архила и Скифа и приказал им убрать в пристройку для рабов весь керамос, просушивавшийся во дворе. Первые капли дождя упали на пересохшую землю.

Однако дождь не был продолжительным. К вечеру ветер разогнал все тучи, и яркие звезды снова засветились в темноте ночи на ясном небе. Опираясь на высокие посохи, задолго до рассвета афинские граждане потянулись из пригородов к холму Пникса на экклесию. Они шли медленно по дороге, переговариваясь негромко между собой. В небольших мешках из холста они несли с собой ячменные лепешки, головки чеснока и кувшины с вином, разбавленным водой, чтобы позднее подкрепиться неподалеку от Пникса.

Вскоре и афиняне присоединились к ним.

Конные воины то и дело обгоняли пешеходов. Группы ремесленников, весело беседуя друг с другом, шли по пыльной дороге, не желая опаздывать на народное собрание.

Алкиной рано вышел из дому, чтобы встретиться по пути с Дракилом, как они договорились заранее. Однако и он и Архил, сопровождавший его, прошли уже почти половину пути, а кузнеца не было видно нигде.

– Тебе пора, Архил, возвращаться обратно! – строго заметил художник. – Иначе ты можешь опоздать в мастерскую и хозяин будет бранить тебя. Ступай, мальчик!

Архилу очень хотелось послушать, что будет говорить на Пниксе Перикл.

– Позволь мне, отец, на этот раз немного задержаться здесь, – робко попросил он, когда они с Алкиноем уже подходили к решетке, отделявшей равнину у храма от холма.

С живым интересом Архил разглядывал равнину, на которой граждане Афин собирались на народные собрания. Неподалеку от входа он увидел жертвенник, на котором всегда перед собранием приносились жертвы богам; недалеко от жертвенника лежал большой белый камень, служивший обычно трибуной для ораторов.

Много людей толпилось возле него, отыскивая места поудобнее.

Мальчик с удивлением взглянул на отца, медлившего с ответом.

– Ты говоришь вздор, Архил! – наконец сказал строго художник. – Ты только опоздаешь на работу в мастерскую. Да и кто дал тебе право присутствовать на экклесии? Вот когда станешь эфебом, когда тебя внесут в списки афинских граждан, тогда ты сможешь и даже должен будешь смело идти на народное собрание. Всему приходит свое время, мальчик!

Топот конских копыт заставил их посторониться.

Мимо художника и его сына пронеслась небольшая колесница, запряженная четверкой белых коней.

Молодой воин стоял у передка колесницы, управляя конями.

Архил проводил его глазами, полными восхищения.

– Ты узнал этого воина? – с улыбкой спросил Алкиной сына.

– Он проехал так быстро, что я не разглядел его лица. Но правит конями он хорошо. Кажется, что кони его не бегут, а просто летят по дороге, – сказал Архил.

– Это же был племянник Первого Стратега, купивший у нас амфору с танцовщицей! – покачал головой художник.

Архил все еще смотрел вслед промчавшимся коням. Казалось, он не слыхал слов отца.

– Должно быть, нелегко управлять четверкой коней! – задумчиво произнес мальчик вслух свою мысль.

– Это совсем не трудно, сынок, для того, кто с детских лет привык править конями, – снова улыбнулся художник. – Мой отец вот так же обучал меня с юного возраста езде на конях верхом и в колеснице, – вырвалось у него, – а наших афинских юношей обучают умению править конями в военных школах, где обучаются эфебы.

– Кем же был твой отец? – с удивлением посмотрел на Алкиноя Архил. – И почему обучал он тебя управлять колесницей? Разве он был эвпатридом? А я считал, что ты всю жизнь был бедняком.

– Нет, я родился в зажиточной семье, – нахмурился художник, досадуя, что невольно вспомнил свое прошлое, – да разве я тебе не рассказывал о своей юности? Мой отец сам был воином, и ему хотелось, чтобы я, младший, любимый сын, последовал его примеру: учил меня с детства метать копье, бороться, править колесницей, но, как видишь, мечтам моего отца не суждено было сбыться. Он рано умер, а я стал не воином, а простым ремесленником! – с горечью закончил Алкиной.

– Я ничего не знал об этом! – пристально посмотрел на него мальчик. – Расскажи мне.

– Лучше не будем вспоминать об этом тяжелом прошлом! – прервал его Алкиной.

* * *

Колесница правителя Афин, Перикла, запряженная золотистыми конями, одной из последних остановилась у решетки, неподалеку от храма.

Выглянувшее из-за облака восходящее солнце осветило холм Пникса и многочисленных людей, собравшихся возле камня и жертвенника.

Внезапно толпа людей дрогнула и подалась назад. Один из руководителей экклесией начал проверять по спискам имена людей, явившихся в это утро на народное собрание.

Жрец терпеливо ждал, когда можно будет приступить к жертвоприношению. Большой тонкорунный баран, опустив голову с крутыми рогами, понуро стоял возле жертвенника.

Несколько ремесленников вместе с Дракилом и Пасионом разглядывали жертвенное животное.

Отойдя в сторону от них, Алкиной неожиданно столкнулся с тремя богато одетыми людьми, приветствовавшими его небрежным кивком головы.

– Обожди немного, художник, – обратился к нему один из этих людей, – ты лучше, чем кто-нибудь другой, сможешь разрешить наш спор.

Алкиной остановился.

– Скажи нам, сын Эния Кадрида, – продолжал молодой эвпатрид, – сколько тысяч драхм присвоил себе из казны архэ приятель Перикла, пройдоха Фидий? Он, думается мне, не дешево взял с Перикла за свою статую богини Афины для храма в Акрополе?

Говорить с этими людьми о неподкупной честности, о благородстве великого ваятеля Фидия не имело смысла. И Алкиной ответил коротко:

– Афинские граждане всегда стояли за справедливость. Они не станут напрасно обвинять людей, преданных родине, в нечестных поступках!

Взволнованный и негодующий, Алкиной поспешил отойти от людей, не умевших ценить ничего, кроме денег и знатности рода.

– Как могло случиться такое, что наш художник затесался в толпу бездельников, да еще вступил в спор с ними? – с улыбкой спросил Пасион у подошедшего Алкиноя. – Я давно следил за гобой, мастер, – продолжал он, – и заметил, что эти люди чем-то взволновали и расстроили тебя. Признавайся-ка откровенно: почему ты не отчитал их, как они того заслуживают?

Пожав плечами, Алкиной ничего не ответил горшечнику. Он все еще не мог прийти в себя от гнева.

Начавшаяся экклесия прервала разговор ремесленников. Поднявшись на камень, притан объявил решение суда о метэках Ясоне и Лисандре. Накануне в городе было так много разговоров о них, что присутствующие молча выслушали приговор и никто не захотел выступить публично.

При голосовании большинство бросило черные камешки (осуждения) в урну возле жертвенника. Оба этих человека приговором суда лишались имущества и высылались на жительство в колонии.

После этого объявили о введении в права наследства двух афинских граждан, имена которых все знали. Не делая перерыва, притан спросил собравшихся о желаний выступить с какими-либо вопросами общественного порядка.

И тотчас же на камень с трудом взобрался горбатый человек. С его худого лица угрюмо смотрели маленькие недобрые глаза. Он негромко сказал несколько слов притану.

– Ты хочешь взять слово, Хризипп?

– Дайте возможность говорить горбуну! – послышались голоса в толпе.

– Граждане! Лишите слова горбуна! – послышался чей-то громкий голос с той стороны, где стояла молодежь. – Хризипп начнет, как всегда, сыпать проклятиями и угрозами. Он не знает, на кого ему излить злобу за то, что боги лишили его красоты и наградили уродством.