Текст книги "Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке"

Автор книги: Александра Антонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 11
Год 1428, позднее утро

Я затаила дыхание, почувствовав его присутствие. Он постоял немного рядом, провел тыльной стороной ладони по щеке, откинул прядь волос, коснулся пальцев, тихонько сжал их и опять вернул на место, на подушку. Я изо всех сил старалась не выдать, что пробудилась, а он повернулся и стремительно вышел. Мне стало так горько и одиноко, что я чуть было не расплакалась. Но вспомнила, что все слезы уже выплакала по дороге в Грюнштайн.

– Говорю тебе, там был только один Магнус. Что? Нет… Для храбрости он выпил целую флягу. Да… Нет. Я бы заметил. Готов поклясться, это не он, – голос маркграфа Хендрика доносился из другой комнаты. Он разговаривал со старухой. Мне были слышны ее каркающие интонации и звон склянок. – Нет. Она мне еще нужна… А как еще я выведу их на чистую воду? Кто-то же убил ее… Убийца обязательно повторит попытку! Нет… Я не верю тебе. Откуда у нее мог быть яд? Ты замолчишь или нет?! И не вздумай услать ее куда-нибудь без моего ведома… Старая ведьма… Ты уверена, что с ней все в порядке?

– А что с ней сделается? Здорова, как лошадь, – сердито проворчала старуха, появляясь в опочивальне.

Я притворилась спящей.

– Хватит дрыхнуть, открывай глаза, – она похлопала меня по щекам. Пришлось пробудиться. – На, пей.

Старуха поднесла к губам кубок, в нем колыхалась янтарная жидкость с запахом ромашки, мяты и лечебного настоя, что делают монахи в монастырях провинции Коньяк. Я приготовилась к самому худшему, отхлебнула варева и прислушалась к ощущениям. Сначала потеплело в груди, потом в животе, кровь прилила к щекам, и розовая опочивальня поплыла в пламени камина и отблесках восковых свечей на серебре шандалов. Больше никаких признаков отравления я не ощутила и немного успокоилась. Но тут же забила тревожная мысль: что такое говорил маркграф об убийстве, убийце и повторении попытки? Кого будут убивать второй раз?

Что-то такое мрачное и тягучее было связано со смертью и кладбищем, но я никак не могла вспомнить, что именно. Я не могла вспомнить, потому что маркграф стоял у камина и смотрел на меня. Что было в том взгляде? Сочувствие? Ободряющая улыбка?

– Ну что? Пришла в себя? И не вздумай больше вытворять такие штуки, – шипела старуха, отбирая кубок. – Еще не хватало, чтобы сам маркграф носил тебя на руках…

Какие-то смутные видения надгробных камней, свежей могилы и мерного стука комьев земли заставили меня поежиться в холодном ознобе. Крик филина, мужская рука на талии, тепло его тела и запах тлена – все смешалось в клубке воспоминаний. Еще мне мерещились трясущиеся губы Магнуса, стук закрывающейся стрельчатой створки и треск догорающих поминальных свечей.

– Окно, – сказала я. – Кто-то закрыл окно в часовне.

– Что ты болтаешь? – прокаркала старуха. – В часовне нет окон.

– Есть, есть окошко, – маркграф отлепился от камина и шагнул к ложу. В его глазах и следа не осталось от ободряющей улыбки. В них опять пылала охотничий азарт. – Винтовая лестница в северной стене, там есть небольшая отдушина.

Он исчез через потайной ход, а я вспомнила, что хотела его убить. Рука непроизвольно потянулась к груди. На груди ничего не было. Ладанка пропала. Вместо нее я нащупала тисненые кружева.

– Ха, – сказала старуха, – напрасно ищешь. Я ее сожгла. Что в ней было? Яд?

Она приблизила лицо, и ее крючковатый нос почти вонзился в мою щеку. Ненависть – она источала ее, как ядовитый гриб. Ненависть можно было собирать с нее ложками и сливать во фляги.

– Яд, – кивнула я. – Но я знаю и другие способы самоубийства.

– Да ты никак умирать собралась? – фыркнула она. – Ну, ну… Была тут одна такая, все билась в истерике, грозилась проткнуть сердце кинжалом… Ну и что? Жива до сих пор. Вышла замуж за богатого старика. И думать забыла о своих угрозах. Вот так-то…

Старуха мстительно улыбнулась своим мыслям. Потом нахмурилась и опять окинула меня неодобрительным взглядом.

– Не понимаю, зачем ты ему нужна? – проворчала она. – Добро бы валял тебя на сеновале, а то ведь нет… Виданное ли дело, здоровый мужчина, а… – она осеклась и с подозрением прищурила глаза. – Уж не приворожила ли ты его? В наших краях водятся ведьмы и колдуны, я знаю. И до нас докатились слухи об одном алхимике…

Она сердито поджала губы и отвернулась. Я же вся похолодела от ее слов: как она могла догадаться, что я подсыпала в вино Блума щепотку приворотного зелья? Зелья, которым издавна пользуются женщины в нашем роду. Она сама колдунья и ведьма… Бедный Блум, с тех пор он немного повредился в уме. Стоило мне взглянуть на него, как он весь покрывался румянцем и начинал лепетать несусветную чушь. А в те редкие моменты, когда мы оставались наедине, он стискивал меня в объятиях и, дрожа, как осиновый лист, старался расслабить шнуровку на платье и добраться до запретных частей тела! Я отталкивала его, а он, закусив кулак, убегал сломя голову! Бедный Блум, уж не перестаралась ли я с дозой приворотного зелья?

Ладанка с ядом – память о Блуме – сгорела в огне. Старуха разгадала мои намерения. Она – враг. Здесь, в Грюнштайне, все враги. И напуганные придворные, и проницательный шут, и глупый Магнус. А я всего лишь слабая женщина, и мне не справиться с целой армией, не одолеть страшного врага. И остался один выход: лишить их удовольствия использовать живую Агнес вместо покойной Агнес. И родился в моей голове иной план.

Да, родился иной…

В соседней комнате стукнула дверь и послышался голос:

– Мир вам, дети мои! Есть ли кто здесь?

Старуху аж перекосило от досады. Она оправила платье, нацепила на лицо слащавую улыбку и радостно пропела:

– Неужто вы, отец Бонифаций? Уж какая честь! Не забываете меня, грешную…

Она вышла из комнаты и плотно прикрыла дверь. Я спустила ноги с розового покрывала с твердым намерением улизнуть из проклятого места через потайной ход. Я молила господа, чтобы никто не помешал, и я успела добраться до городской стены и, оттолкнувшись от камней, воспарить в радугу, что висит над кипящей водой горной реки.

Я ступила на мягкие ковры, но все закачалось перед глазами, закружилось в вихре. Сердце пронзила острая игла обиды: зелье старухи было отравой. Непослушные ноги подогнулись, и я повалилась на пол, столкнувшись нос к носу с медведем. Медвежья шкура покрывала каменные плиты рядом с резным шкафом исполинских размеров. Нос у медведя был черный, немного потертый. Пасть скалилась беззубыми деснами, вместо глаз – костяные пуговицы. И два округлых уха смешно торчали на шерстяной макушке.

– Пр… ивет, – сказала я. – А хорошая настойка у этих монахов из пр… прр… пррровинции Коньяк.

Медведь радостно улыбался в ответ. Хорошие у них тут в Грюнштайне медведи. Пр… прриветливые.

– Ах, вот куда мы спрятались, – послышался сверху насмешливый голос маркграфа.

Его ноги в начищенных сапогах оказались рядом с носом медведя. Сапоги выглядели гораздо более черными и блестящими. Медведю срочно требовался новый нос, добротный, кожаный. Да, я так и сказала ему. Медведь обрадовался и рассмеялся голосом Хендрика.

Да, рассмеялся голосом Хендрика…

– Нет, отец Бонифаций, – любезно прокаркала старуха совсем рядом с дверью. – Она еще утомлена. К ней нельзя. Маркграф будет недоволен, если вы нарушите ее покой.

Руки маркграфа легко подхватили меня и усадили на ложе. Он заботливо взбил подушки, лукаво подмигнул и пристроился рядом, водрузив сапоги на розовое атласное покрывало. Моя голова, затуманенная ядом, сама собой склонилась на его плечо.

– Нет! – вскрикнула старуха, но было уже поздно, дверь распахнулась, и в опочивальню вошли двое. Отцов Бонифациев было два. Я зажмурила правый глаз, их стало один. Он был маленький и тщедушный. Огромное серебряное распятие на толстой цепи, казалось, прогибало его к земле и не давало взлететь на облака к ангелам. Сухие ручки сложены в молитвенном жесте, губы поджаты, запавшие глаза горят голодным блеском от непрерывного поста. Острый носик и топорщившиеся вокруг обширной тонзуры волосики придавали ему сходство с облысевшим ежиком. Я тихонько хихикнула, не в силах сдержать радость от встречи с облысевшим ежиком.

Монах насупился, видимо, не ожидал столь теплого приема. Его лицо вытянулось и стало напоминать дверную щель. Жаль. Ежик был лучше. Настроение испортилось.

– Кхе, – сказал отец Бонифаций, возведя очи к пологу кровати. Я тоже посмотрела вверх, силясь отгадать, что он там увидел интересного. – Возблагодарим Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятую Деву Марию за благополучное исцеление нашей возлюбленной дочери Агнес!

Мне хотелось возразить, что Агнес не может быть его дочерью в силу обета безбрачия, которое… Но маркграф опередил:

– Возблагодарим, – согласился он. – Сегодня же храму будет пожертвовано серебряное напольное распятие.

– И два подсвечника, – быстро добавил монах.

Маркграф кивнул в знак согласия.

– Кхе, я, собственно, по делу, – отец Бонифаций забрался в кресло у окна. Стоптанные башмаки болтались над полом, не доставая до него. – Долг призывает меня донести до вас, дети мои, добрую весть. Изабелла, все еще пребывая в длительном трауре по поводу утраты дорогого супруга, вашего единокровного отца, дорогой маркграф, а так же в болезненной кручине после вашего внезапного отъезда после… после… – Святой отец запутался в витиеватой своей речи и закашлялся. – После некоторых известных вам обстоятельств, не находит себе место от радости и волнения. Наши горячие молитвы о благополучном исходе… кхе… болезни дорогой Агнес и победоносном завершении… кхе… свадебного путешествия… Господь услышал. И вернул ей душевное спокойствие. Изабелла, наша возлюбленная дочь, кротость и умиление Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятой Девы Марии, воспылала жаждой провести свои последние дни в молитве и уединении. Перед уходом в монастырь она выразила желание попрощаться со своими дорогими чадами…

Я почувствовала, как дрогнула рука маркграфа Хендрика, которой он поддерживал мои плечи, не давая завалиться в подушки.

– Изабелла собралась в монастырь? – в изумлении спросил он.

– Да! – торжество светилось в запавших глазках отца Бонифация.

– В какой же монастырь она собралась? – все никак не мог поверить маркграф.

– Э-э-э… – чуть замялся монах. – В приют Христовых Невест-Бернардинок.

– Хорошо, мы навестим Изабеллу перед ее отправлением в монастырь.

– Сегодня вечером она ждет вас… – отец Бонифаций сполз с кресла, благословил ложе размашистым перекрестием и, стуча ботинками, покинул опочивальню.

Маркграф подождал, пока хлопнула дверь, и позвал:

– Гунда, ты все слышала?

– Еще бы! – отозвалась старуха. – Ха! И не верю ни единому слову!

– И я сомневаюсь, – согласился Хендрик.

– Слезай с кровати, нечего пачкать покрывало, им пользовалась еще твоя матушка… – ворчала она, гремя какими-то железками.

Теплая рука отпустила мои плечи, лишив их опоры.

– Гунда, представь себе, на лестнице у северной стены действительно кто-то был и окно открывал. Пыль стерта. Смотри, что я нашел на ступеньке…

Они замолчали, склонившись головами и разглядывая нечто маленькое на ладони маркграфа.

– Шут, – сказала старуха.

– Варкоч, – согласился с ней маркграф.

Мне захотелось тоже взглянуть, что такое они рассматривали, но не было сил вымолвить хоть слово или пошевелить пальцем. Голова моя клонилась, клонилась, пока не завалилась носом в розовое покрывало.

– Гунда, – услышала я далекий голос. – Чем ты ее напоила? Ты же знаешь, я не переношу пьяных женщин!

– Еще бы мне не знать! – ехидно прокаркала ворона и захлопала крыльями, устраиваясь в гнезде.

Глава 12
Год 2005, утро

Несколько черных птиц сорвались с голых ветвей мертвого дерева и беспорядочно закружили в ярко-синем небе, словно осенние листья, сорванные ветром. Кажется, мне так и не удалось толком заснуть на охапке старой соломы в пещере. Все время слышались осторожные шаги, неясные шорохи и тихий шепот. Кто были те две фигуры, которые явились в ночной тьме? Призраки или живые существа? Я не могла толком понять, был то обморочный сон или явь.

Меня разбудил птичий гомон. С большим трудом удалось размять затекшие ноги и заставить себя умыться росой. Зубы стучали от сырого холода, который, казалось, навсегда поселился в теле. Мне было до слез жаль потерянного чемодана, в котором было столько сухих и теплых вещей! Хорошо хоть сумочка осталась при мне, а в ней главные сокровища: «Титул», паспорт и авиабилет. Обняв себя за плечи и сотрясаясь от озноба, я преодолела несколько метров тропинки и застыла, приоткрыв рот.

Я протерла стекла очков полой свитера, водрузила их на нос и уставилась на могучие развалины. Глыбы дикого камня вздымались над головой неприступным бастионом. В расселинах притулились худенькие деревца с искривленными стволами. Мне пришлось запрокинуть голову и приставить ладонь козырьком ко лбу, чтобы рассмотреть в ярком солнечном свете останки крепостной стены. Оказалось, что я провела ночь буквально в двадцати минутах ходьбы от замка. Передо мной возвышался Грюнштайн. Угрюмый, седой от пятен лишайника, весь в ранах обвалившихся стен, он врос в гору по плечи.

Поместье находилось в плачевном состоянии и требовало капитального ремонта. Некогда могучее оборонительное сооружение производило жалкое впечатление одряхлевшего богатыря.

По обвалившимся глыбам я вскарабкалась на стену и окинула взглядом окрестности. Океан зеленых волн расстилался до самого горизонта. Дух захватывало от простора и хотелось обрести крылья, чтобы стать его частью. В нестерпимо ярком небе кружили птицы. Теплый ветерок донес голос горной реки. Я присела на теплый камень, сорвала травинку и пожевала ее в унынии одиночества. Среди развалин заброшенного замка и сквозняков могут обитать только привидения или горные духи…

Впрочем, нет, я ошиблась. Среди россыпи валунов и высоких сорняков виднелась тропинка, утоптанная вполне материальными существами. Она огибала руины круглой сторожевой башни и поднималась вверх по выщербленным камням, вела мимо треснутых корыт лошадиных поилок, выдолбленных из цельных глыб, вдоль фундаментов строений непонятного предназначения, через открытую площадь к остаткам кладки давно покинутых жилищ.

Обогнув угол, я оказалась на небольшой площади, границы которой угадывались по остаткам стен. Единственным целым зданием, чудом сохранившемся на площади, была часовня. Мне пришлось нагнуть голову, чтобы войти через дверной проем под готические своды. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядела каменный крест, на котором застыло в агонии тело Христа с отбитыми ступнями.

Странно, но мне показалось, что в церкви все еще стоит сладковатый запах воска от свечей, горевших здесь на протяжении веков. На почерневших камнях почудились отблески пламени инквизиционных костров и повеяло холодом склепа и тленом. Я вернулась из ватного полумрака в солнечный свет с чувством облегчения, будто сбросила с себя вериги первородного греха. Тропинка свернула в угол часовни. Я горной козочкой перепрыгнула через несколько глыб и не смогла удержаться от удивленного «аха».

Мне открылся уютный внутренний дворик, окруженный со всех сторон неплохо сохранившимися строениями замка в раннеготическом стиле, со стрельчатыми окнами, башенками, черепичной кровлей, с желобами для стока дождевой воды, украшенных оплывшими горгульями и химерами. Ах! Какой это был замечательный замок! Ах! Эти старые камни, эти черные тени и многозначительная тишина! Ах! Эти легенды и предания!..

В середине двора, выложенного истертыми плитами, возвышалась горловина колодца. Из черного жерла пахнуло сыростью и холодом подземелья. Воды в нем, похоже, уже давно не было.

– Ауууу! – позвала я.

Гулкая тьма ответила эхом. Брошенный камушек долго летел вниз и достиг дна с едва слышным звуком, по моим подсчетам, не долетев пару метров до центра Земли. Так вот каков колодец, в который Агнес бросила алмазную корону маркграфа, согласно словам папаши Бонифация.

– Ольгааааа… – поманила неясным шорохом бездонная пропасть.

В таких колодцах живут мрачные призраки и ночные чудовища. Они появляются по ночам туманными оборотнями, пугают запоздалых путников, подкрадываясь во тьме.

За спиной хрустнул гравий, раздавленный тяжелой поступью. Ладони противно вспотели. Я стремительно вскинулась и обернулась, задев локтем сумочку.

Двор был пуст, ни единого живого существа. Только на обломке гранитной скамьи сидела черная ворона и, склонив голову, таращила блестящий глаз. Моя сумочка с паспортом, авиабилетом, кошельком и «Титулом» под действием гравитационной силы стремительно приближалась к центру Земли. Затухающие звуки ударов о стенки колодца обозначали траекторию ее полета.

В бессильном отчаянии я сползла на истертые камни двора и горько расплакалась, уткнувшись лбом в колени. Что же я теперь буду делать?! Как же я буду жить без паспорта? А билет? А деньги? Но больше всего было жалко «Титул». Кто я теперь без документов? Никто не поверит, что замок принадлежит мне.

Слезы лились в три ручья, я размазывала их кулаками и заходилась в истошных рыданиях, будто оплакивала близкого человека. Так оно и было, я оплакивала себя, свое невезение и одиночество. И плакала до тех пор, пока слезы не кончились. И снизошло на меня философское спокойствие. Сумочку можно достать со дна колодца, ведь не бездонный же он. Надо только найти подходящую лестницу или веревку.

– Карр, – согласилась ворона, взмахнула отливающими зеленью крыльями и сорвалась с обломка.

Я протерла мокрые стекла очков, еще раз всхлипнула и с трудом поднялась на ноги. Заглянув в космическую бесконечность колодца, я содрогнулась. В конце концов, паспорт, билет и «Титул» можно восстановить, юридическая фирма «Варкоч и сын» не откажет в содействии своей клиентке. Конечно, придется заплатить, но от тех миллионов, обладательницей которых я вот-вот стану, это составит незначительную часть. Я повеселела, отряхнула джинсы и приступила к тщательному осмотру внутреннего убранства замка. Зря я беспокоилась о ключе: в самой законопослушной стране мира люди беспечно оставляют двери жилища не запертыми.

Ах, какая это была замечательная собственность! Стены, выложенные из дикого камня, витражные окна, эхо от шагов и запах натертой воском старинной мебели. Грудь мою распирало чувство непередаваемой гордости и тщеславия хозяйки настоящего замка в Швейцарских Альпах. Видела бы меня сейчас Катька! Интересно, как ей теперь живется? Оплакивает ли Магнуса или уже утешилась с шофером?

Не знаю, как Катерина, а я вспомнила вечно озабоченного и хмурого Магнуса добрым словом и простила ему нашу диванную связь. Ах, Магнус… Не каждый начальник способен на столь щедрый подарок секретарше. В лучшем случае духи или шубку. Только особо тонкая натура в состоянии понять, чего хочет женщина. Женщина хочет романтики.

В Грюнштайне романтика попадалась на каждом шагу. Месье Варкоч не обманул: в замке имелись прекрасно сохранившиеся гобелены, рыцарские доспехи, резная мебель, портретная галерея, библиотека, трапезная и водопровод, проложенный в девятнадцатом веке! Вот только живым духом здесь не пахло. В замке, по моим прикидкам, лет сто никто не жил. Столько же бездействовал водопровод.

От музейной тишины, полумрака и запаха старого, натертого воском дерева на меня снизошло благоговейное умиротворение. Я заботливо стерла пыль с подлокотника кресла с высокой спинкой, стоявшего на помосте в трапезной, и посидела с осанкой королевы на вытертом бархате подушек, распахнула витражную створку стрельчатого окна, впустив в зал ласковый ветерок, и заглянула в зев камина, в котором с легкостью поместился бы небольшой грузовик.

С видом искушенного ценителя живописи я прошла вдоль портретов бывших владельцев Грюнштайна, украшавших стены галереи, и отметила особую бородатость рыцарей и томную бледность их дражайших половин. Очень солидно смотрелись старинные доспехи, застывшие стражами под выцветшими знаменами.

В библиотеке я полистала пару книг на латыни, полюбовалась корешками кожаных переплетов толстенных фолиантов и потрогала желтый клык в пасти кабана, голова которого украшала простенок между двумя шкафами. Костяные глаза чучела таращились на противоположную стену, где висела потемневшая от времени картина. Я разглядела портрет рыцаря с алмазным венцом в одной руке и обнаженным мечом в другой. По количеству драгоценных камней и изяществу деталей корона уступала изделиям Фаберже, но выглядела вполне достойно. Особенно тщательно был выписан самый крупный алмаз желтоватого оттенка. Жаль, что корона – всего лишь легендарный символ Грюнштайна. Она бы неплохо смотрелась на моей голове.

Покидая библиотеку, я обратила внимание на светлый квадрат пола, выделявшийся на фоне затертых каменных плит, как будто здесь не хватало ковра. Тяжелому дубовому столу и такому же креслу было одиноко и неуютно на оголенных камнях.

В комнате, стены которой были обшиты резными деревянными панелями, я обнаружила кровать неимоверных размеров. Ложе с витыми столбиками по углам прикрывал шатер из обветшавшего розового шелка – с кистями и бахромой, весь в буфах и складках. Такое же ветхое розовое покрывало раскинулось на королевских перинах. Мне не удалось побороть искушение, и я, раскинув руки, с радостным воплем повалилась навзничь на розовое покрывало. Перина, как выяснилось, была набита булыжниками. Я ткнулась затылком в жесткий тюфяк. Пыль поднялась серым облаком.

Чихнув раз двадцать подряд, я переключила внимание на шкаф. Исполинских размеров гардероб был под стать кровати. Он подпирал спиной стену, и казалось, что стоит убрать его, как замок рухнет. К гардеробу прилагалась небольшая стремянка. Дверцы, подобные воротам, открылись с легким скрипом. Пахнуло засушенными травами и кедровой древесиной. Я распахнула дверцы и обомлела.

Внутри на вполне современных плечиках висели платья давно позабытых фасонов из старинной парчи, шелков и кружев, напоминавших паутину. В круглых шляпных коробках лежали головные уборы разных эпох: береты и чалмы, капоры и шляпки с увядшим флердоранжем. Туфельки на забавных каблуках, украшенные огромными пряжками или бантами, теснились в обувных ящиках. Ах, как это было интересно, словно очутилась в театральной костюмерной!

Я приложила к груди платье с вышивкой из бусин, когда-то белое, а теперь пожелтевшее, как старая бумага, и заглянула в стоячее зеркало с мутным стеклом. Отражение мне понравилось. Сбросив разодранные на коленке грязные джинсы, свитер и измазанные в глине кроссовки, я облачилась в наряд средневековой дамы. Платье расползлось на плече по шву, но в челом смотрелось очень даже неплохо. Вынув из пучка оставшиеся шпильки и сняв очки, я разглядела в зеркале размытый близорукостью силуэт элегантной дамы. Следующим оказалось платье из золотистой парчи.

Позабыв все на свете, я вынимала из душного плена гардероба старинные наряды, примеряла шляпки и выдумывала жизнь женщин, которым они принадлежали. Приседая в реверансах, строя отражению глазки, изображая королевскую особу и посылая воображаемой свите поклонников воздушные поцелуи, я развлекалась, как ребенок.

В самый разгар веселья, когда я обнаружила костюм с воротником из жестких накрахмаленных кружев, напоминавших круглое блюдо, и запуталась в тесемках, шнуровках и нижних юбках, мне почудился странный звук, будто кто-то фыркнул или хихикнул. Выпростав голову из вороха складок, я прислушалась к тишине замка с замирающим от страха сердцем. В комнате никого не было!

– Эй, кто тут? – мой голос дрогнул.

Воображение услужливо нарисовало глумливую ухмылку на полупрозрачном лице белого привидения и такой же наглый оскал на морде фантомной лошади. Я зябко поежилась. Из раскрытого окна потянуло сыростью реки.

Освободившись из плена платья и молниеносно натянув джинсы со свитером, я выглянула в окно, в соседнюю комнату, прогулялась до поворота коридора и вернулась назад, в розовую спальню. В замке никого не было! Мне показалось. Я хмыкнула и пожала плечами, подбадривая себя и прогоняя суеверный страх. Страх развеялся, но неприятный осадок все же остался на самом донышке подсознания. Радостное настроение улетучилось, и стало стыдно за несолидный поступок.

В смущении я аккуратно повесила наряды в шкаф, поправила покрывало на ложе и посмотрела на часы. Наручные часики китайского производства встали, не выдержав испытания походными условиями. Впрочем, я и без них догадалась, что наступило время обеда.

Кухню я нашла совершенно случайно, возможно, интуитивно. Длинный, с изрезанной и подпаленной столешницей грубо сколоченный стол, по обе стороны от него колченогие скамьи, битые глиняные горшки, сваленные в углу казаны, пустые бутылки в плетеных корзинах, вязанка дров, черная от копоти чугунная печь, а так же застоявшийся запах пригоревшего жира – вот что мне удалось обнаружить в полуподвальном помещении.

Из съестных припасов в замке имелись связка репчатого лука, хранившаяся, по моим прикидкам, со времен крестоносцев, головка сыра, такого твердого, что его не смогли одолеть мыши, и такого пахучего, что сознание прояснялось, как от нашатыря, и бутылка с подозрительной темной жидкостью, запечатанная сургучом. Главной находкой стали невероятной длины спички в цилиндрической жестяной банке и полотняный мешочек, подвешенный к балке потолка. В нем чудом сохранились пять крупных сухарей. Один я тут же сунула за щеку и ощутила почти райское блаженство.

– Луковый суп! – объявила я меню и энергично принялась за дело.

В первую очередь следовало развести огонь. Дети цивилизации, мы имеем смутное представление, какое это трудное дело – добывание огня. Мы привыкли к газовым плитам, электрическим чайникам и микроволновым печам, и даже не подозреваем, каким великим открытием стал для человечества обыкновенный костер.

Я положила три полена в топку, прикрыла их обрывками соломенных плетенок из-под разбитых бутылей и чиркнула спичкой. Желтый огонек жадно схватился за сухую солому, моментально превратив ее в пепел, облизнул поленья, подпалил им бока и съежился. Я дунула в топку, подбадривая несмелое пламя. Язычки взметнулись и опять опали в бессилии. Запихнув еще порцию соломы и истратив три спички, я добилась небольшого прогресса, в результате которого бок одного полена обуглился.

Немного поразмыслив, я пришла к выводу, что костру не хватает тяги, добавила поленьев, уложив их домиком, запалила солому факелом и что было сил дунула в топку. Облако золы вырвалось на свободу, окутало меня с ног до головы, запорошив очки, нос и рот.

Кашляя, чертыхаясь и протирая полой свитера стекла очков, я поднялась с пола. И замерла в ощущении, что нахожусь в кухне не одна. Кое-как водрузив на нос очки, я обернулась и различила сквозь серую пленку темную фигуру в дверном проеме.

Старуха в черном одеянии неподвижно стояла и смотрела на меня, замораживая холодом высокомерной насмешки, которую источали ее прищуренные глаза, крючковатый нос, вздернутый острый подбородок и плотно сжатые губы. Старуха Смерть явилась по мою душу. Я задохнулась от ужаса, сердце остановилось, а ноги стали ватными и подогнулись в коленях.

– Ой, – вырвался из горла мышиный писк, и серое марево рассыпалось звонкими горошинами.