Текст книги "Звездопроходцы"

Автор книги: Александр Зорич

Соавторы: Сергей Челяев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Часть четвертая. Плавт

Глава 1. Два муравья в горящем доме

Двадцать два дня до Сингулярности

Строительный Альянс, Три Столицы

Система Кэан, планета Отчизна

Сегодня утром на крыльце химкорпуса к ней подбежал, слегка припадая на одну ногу, худой, невзрачный горожанин с испитой физиономией – темной даже при свете голубого утреннего солнца. Ни слова не говоря, он с треском распахнул перепонку мезоподы, и Ута отчетливо увидела на пергаментной коже флюоресцирующие буквы:

«МЫ ВСЕ СДОХНЕМ! И ТЫ ТОЖЕ!»

После чего он аккуратно, почти деловито свернул мезоподу и спокойно плюнул Уте в лицо.

Из дверей корпуса выскочили два охранника – прежде Ута их здесь не видела – споро скрутили худого и потащили за угол, туда, где за решетчатыми воротами располагались ангары университетского транспорта.

Худой не сопротивлялся. Он весь как-то сник, покорно предоставив охранникам тащить себя, словно только что исполнил главную миссию своей жизни, и в ней уже больше нет смысла.

– Нам нужно поговорить, – раздельно произнесла она в пространство, утирая лицо и думая об Эре.

Она часто в последнее время думала о нем, и их воображаемые диалоги были гораздо длиннее, а, главное, куда интереснее тех, что они вели в реальности.

Решительное объяснение между ними произошло дождливым вечером следующего дня на кухне лаборантской. Кухня была крохотной, зато выделялась огромным окном, из которого открывался грандиозный вид на конгломерат Трех Столиц.

Двадцать третий этаж… Западная часть огромного города лежала как на ладони, приводя в оторопь всякого, видевшего впервые строгую, выверенную геометрию проспектов и правильные эллипсы общественных садов. Пятна пышной зелени обрамляли русло могучей Швен Та, вместе с Магистральным каналом поделившей мегаполис на четыре почти равных части.

Городом Стрел, Городом-Барометром прозвали его восхищенные путешественники еще три эры назад! И, по мере приращения Столиц (согласно официальной версии по одной в тысячелетие), эти эпитеты наполнялись всё новыми и новыми смыслами. Но если прежде по Трем Столицам всегда можно было сделать общий вывод о благоденствии и процветании как государства, так и всей Отчизны в целом, то сейчас водные городские артерии пластали уже вялое, безвольное, приходящее в упадок тело мегаполиса.

Город, как и вся планета, был обречен. Жители столицы, редкие прохожие под холодным дождем, казались Уте муравьями, вдруг утратившими в одночасье все инстинкты кроме жажды вечного, нескончаемого движения, которое уже не могло их привести ни во дворец матки, ни в колыбели личинок, требовавших кормежки, ни наружу, в сухие и жаркие просторы лесной подстилки, сулившей корм, стройматериалы, а главное – смысл существования.

Над сторожевой башней гарнизонного городка пролетел на бреющем винтокрыл и, заложив крутой вираж, пошел над свинцовой гладью Швен Та в направлении правительственного дворца. Ута невольно залюбовалась изяществом полета легкой машины – это, конечно же, был курьерский геликоптер, доставляющий очередное послание военному министру, а то и самому Старшему Зодчему.

– Стрекоза несет матке корм, собранный для нее трудолюбивыми муравьями приграничья, – философски произнес Эр, провожая взглядом курьера. Иногда он умудрялся почувствовать мысли Уты почти дословно.

– Стрекоза, качнувшая крылом в Трех Столицах, способна спровоцировать штормовую волну на Югобережье, – в тон ему ответила Ута. – Еще один пример того, как малые расхождения в начальных условиях подчас рождают различия огромных масштабов в конечном состоянии системы. Поэтому предсказать поведение всякого сложного организма на большом отрезке времени становится затруднительным. А зачастую просто невозможным. Вы это имели сегодня в виду, говоря о теории общедействия?

– Вовсе нет, – возразил Эр. – Наша лаборатория, милая Ута, занимается изучением природных процессов на основе принципов самоорганизации систем, в свою очередь состоящих из подсистем. И ее главная цель – Плавт. Он – точка приложения всех отделов, собранных на этом этаже университета. И на некоторых других – тоже.

Командор взял со стола контейнер погибшего пловца-агра – эту вещицу высокопоставленный рефлексор в последнее время постоянно носил с собой – и крутанул его по гладкой столешнице. Пустой цилиндрик почему-то не захотел вращаться, а, напротив, повел себя как сырое яйцо птицеящера, лишь лениво колыхнувшись на поверхности стола и медленно завалившись на бок.

– Кажется, там еще осталось кое-что из мыслей Плавта, – одними губами проговорил Эр. – Такие же темные и вязкие, как он сам.

– Простите, шеф, но мне кажется, вы в последнее время говорите о нашем органическом подопечном как об одушевленном существе, – мягко заметила Ута.

– Я немало времени провел на границе наших южных провинций, – произнес Эр, задумчиво глядя на дымку тумана над городом, которую принес с собой дождь. – В тамошних лесах обитают забавные насекомые, муравьи-скорняки. Они сооружают себе грандиозные жилища в виде купольных конструкций. Сооружают из листьев, которые сшивают их же собственными черенками. Я однажды наблюдал процесс стройки. Признаться, меня всегда остро интересует начальный цикл любого предприятия. Это как закваска пива… Суди сама.

Он бесшумно развернул экран и вызвал в памяти картинку. Ему не потребовалось особых волевых усилий. Сцена тут же с готовностью вспыхнула в его голове, ярко и отчетливо, а затем отобразилась на гладкой, упруго натянувшейся мезоподе.

Эр висел на краю пропасти, сорвавшись с дерева из-за пули снайпера, неожиданно чиркнувшей по его каске. Командор падал и лишь чудом успел зацепиться за валун.

Но валун как назло был слишком гладким. Эр сползал вниз и уже не оставалось сил, чтобы перехватить руками в поисках опоры понадежней. Его мезопода бессильно повисла. Но именно эта центральная или, если угодно, средняя конечность сейчас была его единственным шансом на спасение.

Слева от Эра большие зеленые муравьи с коричневыми наплечниками хитина быстро плели длинную лиственную гирлянду…

Эр знал, что постройки многоногих скорняков отличаются завидной упругостью и прочностью на разрыв. И он с надеждой смотрел как ловкие бесенята таскали откуда-то сверху, из-за кромки обрыва, широкие мясистые листья, наращивая длинный и прочный зеленый канат.

На первой стадии сшивания каждого каната, из которых впоследствии им предстояло свивать затейливые «бутоны», муравьи-скорняки аккуратно сворачивали каждый лист пополам. Но их метод приложения усилий был настолько отличен от логики любого рефлексора, что Эр, несмотря на весь драматизм его положения и затекшие руки, с любопытством взирал на их методику строительства жилища. А может, это был мост, опора, которую скорняки перебрасывали через обрыв, в новые охотничьи угодья?

Поначалу, едва приняв от носильщиков очередной лист широковяза или мясистый лоскут с ветви горной гевеи, скорняки тут же начинали энергично молотить мощными челюстями по всей границе зеленой кромки. Насекомые действовали хаотично и лихорадочно, без всякого расчета, пытаясь согнуть хотя бы один участок листа, чтобы вслед за тем свернуть его в спираль.

К таким затравкам будущих спиралей, поддавшихся напору сильных жвал, со всех ног устремлялись те многоногие работники, которым повезло меньше.

«Скорняки сами перераспределяются, – вертелась в голове Эра навязчивая мысль, в то время как он лихорадочно выбрасывал мезоподу, раз за разом хватая воздух тонкими, длинными пальцами. – И дальше действуют уже как части общего целого, как частицы единого организма».

Да, то был мост. Когда постройка общественных насекомых повисла над пропастью, по ней устремилась огромная процессия скорняков-солдат, волокущих упитанного птицеящера. Разумеется, дохлого.

Под его весом зеленый мост провис и тогда… тогда наконец верхние фаланги третьего и четвертого пальцев мезоподы все-таки зацепились за зеленую плеть! Эр собрал в кулак всю волю, подтянулся и… ухватился за изделие скорняков правой рукой! А затем и левой!

Мысленно воззвав ко всем южным духам, покровителям здешних горных лесов, Эр раскачался и, перехватив руками, направился к ближайшему краю пропасти.

Инженерный шедевр скорняков чудом держался по сей момент, но в миг броска командора все-таки порвался! Мимо командора пролетел вниз облепленный скорняками-солдатами мертвый птицеящер.

Час от часу не легче!

Эр повис на раскачивающемся обрывке…

Но все-таки он смог.

Он смог, сумел выкарабкаться из бездны, люто выжимая последние капли сил из задеревеневших, непослушных рук под градом сыплющихся на него сверху зеленых многоногов, отчаянно машущих рудиментарными крылышками.

«Так мы, рефлексоры, в минуты смертельного ужаса взываем к своим родителям или Создателю, – думал он, завороженно глядя с края обрыва на парящий зеленый веер, все еще не опустившийся на дно, где распласталась тушка птицеящера. – А они взывают к природе, которая когда-то прогневалась на них невесть за что и навсегда отлучила от неба.»

* * *

Эр потер виски и медленно сложил некстати развернувшуюся мантию. Иногда он совсем не контролировал ее, глубоко погрузившись в воспоминания, и тогда его потаенные мысли могли всплыть на экране-перепонке сами собой.

Это всегда удивляло его партнеров из числа агров, в особенности профессор-экселенца Мориха и его личного референта Ана, в минуты жарких споров с дружным презрением именовавших Отчизну не иначе как Империей Лицемеров.

У южан мезоподы были такими же недоразвитыми, как крылья муравьев-скорняков. В отличие от их северных соседей, агры не могли транслировать не только мыслеобразы, но и просто отзеркаленные изображения.

– Ну еще бы… Мы ведь даже имя планеты присвоили себе, – прошептал Эр, видя перед собой в бликах стекла бескровное, умиротворенное лицо Ана, распростертого на палубе самоходной платформы. И уже громче прибавил:

– С тех пор я не раз вспоминал этих муравьев, своих спасителей. Они всё делают коллективно, сообща, но начальной… хм… флуктуацией всегда служит отдельный, зачастую случайный успех одного муравья.

– Вы сейчас говорите о Плавте, командор?

Ее голос прозвучал близко, слишком близко, а он так и не услышал, когда она подошла к нему.

Профессиональные навыки командира группы поиска не усыпить никакими кафедрами и уютными лаборантскими. И поэтому с нейтрально-гражданского обращения «шеф» или уважительно-холодного «экселенц» она то и дело сбивалась на жесткое, по-военному безапелляционное «командор».

Командору захотелось взять ее за руку. Крепко сжать тонкие сильные пальцы, чтобы почувствовать жизнь – упругую, горячую, молодую.

– А потом я… я много общался с южанами. – Сказал Эр. – Они подарили мне огромный аквариум с муравьями. Этими же, скорняками. И я… я говорил с ними. Они всё знали, что мне нужно, эти скорняки. Отлично знали и могли это предоставить. В той или иной степени.

Он даже не улыбнулся, хотя Ута ожидала от него такой уже привычной скептической усмешки.

– А я хочу, чтобы кто-то знал, чего я хочу. Что мне нужно, это я знаю и сам. А вот понять, чего хочу…

– Мы тоже как эти муравьи, – тихо проговорила она, глядя на город, уже наполовину затянутый белесым маревом. – Уцепились за листья, которые сшили сами, и висим, зная, что наш дом уже давно горит.

Они стояли рядом и смотрели в одном направлении, откуда в город серыми рваными струйками медленно вползали сумерки.

– Иногда мне кажется, что здесь тоже поселился Плавт. Все его обитатели. Все мыслящие умники и безмозглые дурни. А на деле – единый организм, имя которому – разумная жизнь.

– И Плавт тоже разумен? Как… мы? Но… откуда? – Она покачала головой.

– Тебе как биологу должно быть известно, что любой, даже самый многочисленный косяк рыб держится компактно и синхронно реагирует на любое внешнее возмущение всеми своими участками, – сказал Эр. – Так же и у птицеящеров, и у стай ногокрылых вампиров. Так вот у Плавта отдельные бактерии, входящие в колонию, способны активно и тесно взаимодействовать на таких уровнях самоорганизации и по таким замысловатым законам, сложность которых качественно превосходит аналогичные у животных внутри стаи.

При этих словах Эр криво усмехнулся.

– Кому-то Плавт кажется отвратительной плесенью, покрывающей дно мирового океана. А его бактерии, постоянно следуя за градиентом любого возмущения, очень быстро собираются воедино и реагируют на малейшие изменения среды обитания, адаптируются к ним, будучи пространственно единой, сложной системой.

Ута кивнула:

– Данные экспериментов над Плавтом, выращенным в нашем Океанариуме, свидетельствуют о способности каждого сегмента, центрированного вокруг церебры, каким-то образом фиксировать все движения таких же соседних сегментов. И затем вести себя аналогично. Даже при условии помещения сегментов в разные бассейны.

– Я тебе скажу больше! – Подхватил Эр. – Они реагируют на возмущения участков себе подобной материи, удаленных на большие расстояния. Очень большие, Ута.

Она понимала, к чему клонит шеф, и в ней боролись два чувства. Здравый скепсис ученого и азарт искателя. Азарт, воспитанный в душе Уты всей ее прошлой жизнью военного специалиста-розыскника.

– А когда это вообще началось? – Тихо спросила она.

Эр не ответил. Просто раскрыл мантию мезоподы и послал на нее серию мыслеобразов.

Тонкий, острый дождь, испещривший длинными штрихами серое осеннее небо, и под ним южане, с десяток, все в плащах-дождевиках, копаются в груде слизистого, вяло шевелящегося буро-серебристого киселя.

В недрах отвратительной массы постепенно обозначаются фрагменты тела. Еще один пловец-агр, очевидно, угодивший в слизистый мешок-ловушку и не сумевший выбраться, задохнувшийся в массе донного слизистого планктона, микроводорослей и чего-то еще, похожего на красно-коричневые полипы. Красные, видимо, от крови южанина…

– Говорят, горные духи, праотцы рефлексоров, во времена Первой Истории Отчизны одолели всех своих мистических недругов, лишив их разума, – усмехнулся Эр. – Агрские ученые показывали мне двуглава, забавную рыбку с рудиментарной головой вместо хвоста, косяки которых прежде в изобилии встречались у южного побережья. У контрольной рыбки медицинскими методами удаляли часть спинного мозга, так что она могла двигаться как прежде, но при этом теряла способность ориентироваться по окружающему ее магнитному полю. Такого двуглава запускали внутрь косяка, и он немедля принимался крутиться на месте, точно безумный.

– «Безумный» здесь – ключевое слово, – заметила Ута, и Эр заговорщицки ей подмигнул.

– Двуглав крутился как болотный паук-вертячка. Но следом за ним вдруг начинал крутиться и весь косяк! Агры видят в этом глубокий смысл и поучительную аналогию. А я – всего лишь наш Центральный Штаб в пору годичных итоговых проверок, – махнул рукой рефлексор.

– Это только лишний раз доказывает, сколь невелика разница между разумными и безмозглыми, – пожала плечами Ута.

– Мы говорили об этом городе… А иногда мне кажется, что вообще все мы, разумные, суть один беспокойный, кишащий на поверхности планеты Плавт, – ответил Эр.

И в этих словах шефа Ута вдруг явственно ощутила горечь цветочного аромата кружевниц, растущих на солончаках Ильма. Горечь и соль, забытый вкус слез ее детства – времени жизни, о котором ей меньше всего хотелось сейчас вспоминать.

Глава 2. Контакт

Шесть дней до Сингулярности

Строительный Альянс, Восточный океанический сектор

Система Кэан, планета Отчизна

Когда она впервые услышала Зов, Ута снова, теперь уже привычно, задержалась возле Океанариума – крупнейшего морского бассейна державы.

К тому времени Плавт, сотканный из фрагментов, выловленных в самых разных областях океана и сросшихся друг с другом в сложных и причудливых формах, тем не менее, распространился уже на большую часть дна.

В качестве пищи Плавт получал донные формы личинок краснобрюха, рачков, мелких моллюсков и различные соединения серы – их выбросы характерны для подводных вулканов. Вулканическую активность в нескольких точках бассейна также симулировали при помощи мощных нагревателей.

Насколько эффективно в действительности они питали эту чудовищную колонию бактерий, Уте было трудно судить. Но Плавт рос, множился и самое главное – Ута не могла отделаться от ощущения, что с некоторых пор он принялся наблюдать за ней.

Как, чем, с какой целью – на это у нее не было ответов, да и не могло быть, пока Ута Ю не заглянула в само лицо бездны, способной самостоятельно видеть, оценивать ситуацию и, быть может, даже мыслить.

Она осторожно навела справки об отношении к Плавту других сотрудников океанического лабораторного комплекса.

Уту уже давно не удивляло, что и молодящийся лощеный карьерист Фат, и сухарь-служака Ой Хо, и даже старая университетская карга Изза, за которой вечно тянулся шлейф миазмов от бальзамических уксусов и притираний – все они имели одинаковую военную выправку и внушительные послужные списки.

Соответственно и контакты ее теперешних коллег с безмолвным, малоподвижным, но без сомнения живым Плавтом не выходили за рамки обычных уставных отношений военных ученых с объектами сверхсекретных исследований. Даже тактильные контакты сотрудников Океанариума были выхолощены и полностью регламентированы Журналом полевых исследований, Формой № 86 и Протоколом о секретности. Сердце же Уты было неспокойно: в ее участившихся сновидениях стали возникать прежде невиданные образы, пугающие даже ее, кадрового офицера Поиска.

А с некоторых пор появились и болезненные, почти физически ощутимые провалы во времени, поначалу кратковременные, словно кто-то могучий и дикий буквально выдирал из ее рабочего дня целые минуты.

И она, морщась от внезапных приступов точечной головной боли, не могла не то что вспомнить – даже сообразить, где находилась два часа сорок две минуты назад. И почему системы слежения фиксировали ее абсолютно бесцельные визиты в такие отдаленные и заштатные корпуса университета, что Уте становилось страшно?

Но с Эром она поделилась своими тревогами лишь когда их взаимное влечение достигло апогея, и для физической близости требовался лишь какой-нибудь пустой, насквозь формальный предлог.

В тот день они срочно вылетели на побережье Восточного океанического сектора – теперь весь окружающий мир для Уты стал чересполосицей районов изысканий, перспективных секторов и исследовательских территорий. Здесь, в теплой и затхлой лагуне глубиной всего лишь в средний рост рефлексора, бесследно пропал трое суток назад один из бойцов Поиска, с недавних пор неусыпно ведущего наблюдение за активностью донной биоты.

Сам факт исчезновения солдата вряд ли стал причиной появления в секторе столь важных инспекторов. На за последние сутки три смены караульных в расположенной по соседству части поочередно испытали активное ментальное воздействие, раз за разом возраставшее. Его спектр был неожиданно широк: от неприятных и пугающих сновидений до совершенно конкретных образов, отдельных звуков и даже слов, возникавших в сознании бойцов.

– Словно что-то периодически заглядывает внутрь меня, изучает меня, учится быть мною, – убежденно заявил разводящий офицер караульных смен. – Это хочет разговаривать со мной. Оно называет слова так, будто всякий раз спрашивает: «Так правильно? Ты меня понимаешь?» Мне это очень неприятно, господин инспектор, и я хотел бы немедленно от этого избавиться. Оно меня пугает, мне всё время кажется, что я одержим духом, который в следующую минуту полностью завладеет мною изнутри.

Поиски пропавшего солдата ни к чему не привели.

Но ни Ута, ни тем паче командор и не надеялись на это. Оба понимали: донный монстр пополняет свои… м-м-м… хранилища данных, каким-то образом заимствуя информационные, а, быть может, и генетические материалы. Перерабатывает их в себе и наращивает свой потенциал перед чем-то исключительно важным, бесповоротным.

Бесповоротность – именно это ощущение владело Утой, когда они с Эром в конце дня наконец освободились от дел и отправились прогуляться по песочному пляжу. В какой-то момент командор оказался так близко, как никогда прежде. Он осторожно коснулся ее руки и остановился.

Всё могло случиться, и всё случилось, но вовсе не то и не так, как желал того командор.

Едва вода коснулась ее подошв, Ута вновь почувствовала, как время и пространство уходят из-под ее ног. Нужно было на что-то решаться, здесь, в эту секунду… Потому что она чувствовала уже не Зов – так она называла неясную тоску по чему-то несбывшемуся, но возможному, осуществимому, реальному – а Крик.

И нужно было всего-то…

Повинуясь внезапному порыву, она опустилась на заднее колено, выдавливая из сырого песка грязные, мутные струйки, и быстро развязала шнуровку своих армейских ботинок. Эта обувь была тяжела и лишена изящества, но Ута во всех полевых поездках предпочитала именно ее.

Следом за первым и вторым ботинком она освободилась и от третьего.

Осторожно вошла в невероятно теплую воду лагуны. Океанская вода никак не могла иметь тут подобной температуры! Ута готова была поклясться, что поблизости, да что там – под самыми ее ступнями – располагается неведомый и невидимый ею источник тепловой энергии.

«Или же это было живое существо», – шевельнулось в ее голове и тут же исчезло.

То была мысль ранняя, преждевременная, а значит пока что ложная и вовсе необязательная.

Тепла было много. Оно буквально сочилась в этой мягкой воде, обволакивая ступни и даруя телу удивительную легкость, граничащую с опустошенностью.

Прирожденный биолог, Ута не испытала брезгливости и тогда, когда пальцы ног медленно – слишком медленно для этой взвеси! – погрузились в густую кашицу ила.

То, что поглотило несчастного солдата, что истребило всю живность на десятки километров вокруг, сейчас таилось под этим илом. Оно уже достигло суши и теперь, наверное, собиралось выбраться из океана в самое ближайшее время.

Что было у Плавта на уме, Ута не знала, как не мог этого знать ни один обитатель Отчизны.

Эр смотрел на нее во все глаза, но не делал попыток остановить. Лишь перепонка его мезоподы изредка подрагивала, покрываясь нервной рябью светящихся разноцветных крупинок.

Удивительно, но в глазах командора Ута сейчас видела и тревогу, и мужскую нежность, обещание, что ничего плохого не случится, и готовность прийти в любую минуту на помощь, чтобы силой выдернуть ее из этого обманчиво-кисельного лимана.

Сначала она ощутила легкое покалывание в стопах, почти электрические импульсы, исходящие неизвестно откуда – дна она уже не чувствовала, хотя вода едва поднялась выше чем на ладонь.

Штанины защитных брезентовых брюк уже тяжелели, набухая морской водой, но голова в одночасье вдруг стала легкой и звонкой, как птичья перекличка в первый весенний месяц.

Ее сущность медленно растворялась в пустоте, и Ута чувствовала себя в эти удивительные минуты полым колокольчиком, хрустальным и тонким, почти идеальным, если не считать единственного досадного изъяна – кто-то, лепивший ее сейчас из пустоты, по недосмотру забыл снабдить прозрачный бубенец ее сути язычком, маленьким язычком, без которого колоколец вовек не издаст ни звука.

Все попытки Уты произнести хоть слово, чтобы как-то ободрить Эра, а в первую очередь себя саму, уже были тщетны – пугающая и всеобъемлющая немота охватила все ее существо и потому в нее студеной волной, не встречая преград и барьеров, хлынул страх: жуткий, леденящий, подобного которому ей не приходилось испытывать с детства. Когда она впервые заглянула в мертвое лицо матери и поняла, что это теперь – навсегда.

Периферийной частичкой себя, своего омертвелого сознания, Ута понимала: это Плавт каким-то образом устанавливает с нею сейчас контакт. И делает это, отлаживая мельчайшие связи, связывая их в толстые, крепкие жгуты эмпатии, так пугающе быстро, словно закваска для этого брожения была им уже давно приготовлена внутри Уты, тщательно, до мелочей выверенно.

Понимала она и то, что ее страх сейчас – это лишь ее скороспелая, скорее всего, чисто физиологическая реакция на прощупывающие сигналы Плавта.

Просто тревога циклопического создания, однажды невесть каким образом догадавшегося, что среде его обитания – целой планете – приходит конец.

И Ута сейчас чувствовала эту тревогу, или неясное раздражение, тупое недовольство, физиологический дискомфорт – целый сплав множества отрицательных реакций на раздражение нервных узлов, который в тигле ее существа, мизерном по сравнению с масштабом донного хозяина океана, сейчас кипел острым и неизбывным страхом.

Меж тем Эр издал предостерегающее восклицание, указывая на поверхность воды.

Вокруг ног Уты со дна одна за другой поднимались тонкие дымящиеся струйки крови. Девушка не чувствовала боли, и это было плохо – Плавт каким-то образом отключал естественные защитные механизмы ее организма.

Она ободряюще улыбнулась командору, который, похоже, переживал сильнее нежели сама Ута, и в этот миг поняла, что больше не слышит Эра.

Губы его беззвучно шевелились, и самое ужасное, что отключилась и телепатическая связь – важнейшее достояние всех каст истинных рефлексоров, их гордость перед остальными расами Отчизны. Плавт словно заключил ее в непроницаемый кокон, изолировал для всего окружающего мира.

Ута сделала еще шаг вглубь лагуны.

Вода доходила ей до поясного ремня. Ута уже едва ощущала собственное тело, что с ней в жизни случалось лишь пару раз, после основательного приема горячительных напитков, на самом пороге спасительного сна.

Она обернулась к Эру и попыталась произнести хоть слово.

Ощущение было, словно ее язык и гортань затянуло тугой эластичной тканью. Она представила как эта неведомая ткань рвется, расползается клочьями, исчезая будто наваждение.

Напряжение было чудовищным, и командор рванулся к ней. Но Ута успела остановить его взмахом руки прежде чем тот ступил в океанскую воду, ставшую теперь проводником незнакомых ей энергий и веществ. Очень опасных.

Ута с облегчением почувствовала, как рвется невидимая маска ее немоты.

– Ну вот видишь. Всё хорошо, – она постаралась сказать это как можно спокойнее и убедительнее.

Но вместо слов из ее рта хлынули пузыри и отвратительная бурая тина.

Вторая попытка вызвала то же грязеизвержение, хотя уже не столь интенсивное. При этом рот не чувствовал вкуса ила, точно его заморозил зубной техник.

«Все болевые рефлексы временно купированы», – подумала она холодно и расчетливо как ученый.

Тогда Ута собрала в кулак всё свое самообладание, медленно повернулась и побрела к берегу.

С каждым шагом вокруг ее ног натужно рвались тяжелые сети какой-то субстанции, похожей на плети йодистых водорослей, еще окончательно не укорененных в донном грунте.

Эр буквально выдернул ее из воды, но к тому времени она окончательно выбилась из сил. И это – за какой-то десяток метров.

Командор первым делом вытер ей лицо, очистил рот, после чего осмотрел ноги.

Ступни, щиколотки, нижнюю и верхнюю голени испещрили многочисленные вспухшие красные отметины. Более всего это походило на следы присосок какого-то крупного морского моллюска или краснобрюха.

– Всё будет хорошо, – повторял Эр, обнимая девушку, а та смотрела на него непонимающим взором и кивала вслед за движениями его губ.

Зрачки Уты методично расширялись и сужались, будто в ней еще затихало что-то, отныне окончательно поселившееся в ней.

* * *

– Да. Именно – «кончательное», – подтвердил «король» после долгой паузы. – Больше Ута Ю уже не быть собой. Не говорить. Не отвечать. Не слышать внутри.

Он последовательно ткнул себя в висок и область, где у рефлексора предположительно находилось сердце.

– А перепо… мезопода? – Тихо спросила Тайна. – Ута могла на ней что-то… показать?

«Король» кивнул, и тут же его физиономия помрачнела. Эта эмоция была слишком очевидной для трактовки, потому что вся наша маленькая компания непроизвольно переглянулась. И дальнейшие расспросы о том, что Эр увидел на мезоподе своей подруги, угасли еще в зародыше. Однако Эр был мужественным существом и пояснил сам.

– Она показывала. Но это выглядеть…

Он помялся, подбирая нужное земное слово.

– Не разумно. Без логики. Без смысла. И без…

«Король» вновь поморщился, перебирая свой земной лексикон.

– Без добра. Не быть добра для Отчизны в ее мыс-ле-об-ра-зах.

Он с трудом произнес слово, которое, очевидно, совсем недавно позаимствовал из наших голов для облегчения контактов.

М-да, с этим телепатом нужно держать ухо востро, а язык за зубами. Ведь получается, что. общаясь друг с другом, «короли» не могут лгать – при их ментальной мощи любая попытка сокрытия информации от собеседника теряет смысл.

– У рефлексора есть защита. По-вашему, мысле-щит, – в очередной раз подтвердил свою проницательность «король».

– Что же было дальше… с Утой? – осторожно напомнила Тайна.

– Уты больше не быть. Совсем, – бесстрастно проговорил «король». – Я так думал. Так все думали.

И помолчав немного, добавил:

– Ошибаться. Все ошибаться.

* * *

Три дня Уту пытались привести в чувство.

Три дня медики бились над восстановлением ее речевых функций, поскольку видимых причин к их нарушению не обнаружили ни одной.

И все эти дни Эр думал о том, что заставило ее войти в воду – он был убежден, что девушка специально напросилась с ним в эту поездку. Именно потому что знала наверняка: исчезновение солдата – это знак Плавта для нее, вызов на Контакт.

Почему – у Эра были десятки ответов, но всё это были маневры его сердца, обходные пути любви, не желающей мириться с тем, что она – отныне не главное в жизни Уты Ю.

Эр стал копать прошлое Уты, но не нашел никаких сколько-нибудь значимых ее физических контактов с донной биотой. Да, в прошлом она занималась биологией, подавала надежды как научный сотрудник, и тогда был вполне вероятен ее первый контакт с Плавтом, пусть и на периферийном уровне, с его отдельными тканями.

Но должно было быть что-то более радикальное. Инициативу к Контакту, коль скоро это был он, Плавт должен был уже когда-то проявить. И Эр, привыкший к долгим поискам истины, обнаружил в послужном списке Уты эпизод, заставивший его призадуматься.

В свое время, уже покинув научное поприще и будучи командиром отделения, Ута была отмечена наградным знаком и поощрением за проявленные мужество и самообладание во время аварии винтокрыла, шедшего над открытым морем.

Привычно подняв все сопутствующие материалы и не поленившись изучить даже выводы технической комиссии, Эр сделал для себя простой и логичный вывод.

Винтокрыл потерял управление задолго до береговой полосы без всяких видимых причин. Во всяком случае, серьезных поломок министерские техники, обследовавшие злополучную машину, не обнаружили. К тому же в упавшем винтокрыле не сработал ни один из шести надувных баллонов-поплавков, да и затонул он с учетом воздуха в десантном отсеке и закрытой кабине управления на удивление быстро.