Текст книги "Русские (сборник)"

Автор книги: Александр Зорич

Соавторы: Олег Дивов,Юрий Поляков,Захар Прилепин,Дмитрий Володихин,Роман Сенчин,Сергей Шаргунов,Максим Яковлев,Валерий Былинский,Денис Яцутко,Олег Зайончковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Я… я работаю в Институте мировой литературы, – продолжил профессор, снова перейдя на грустноватую интонацию. – Моё пристрастие – советская поэзия двадцатых – тридцатых годов. Смеляков, Безыменский, Исаковский, Багрицкий… И конечно, Владимир Владимирович Маяковский. М-м… Был период, совсем недавно был, когда на меня смотрели как на прокажённого, а то и как на вражину какого-то. Ведь практически на всех поэтах той эпохи, поэтах, которых публиковали активно, кто, даже в лагерях посидев, был всё же в фаворе на слуху – на всех них был ярлык пишущих исключительно по соцзаказу… И на протяжении девяностых годов, миновавших, слава богу, их не публиковали, не переиздавали, на изучение творчества их не выделяли финансов. И не стану скрывать – огромного гражданского мужества мне и моим товарищам стоило не сдаться. На сегодняшний день удалось нам несколько изменить столь плачевную ситуацию, да и идеология государства нашего обозначилась…

При слове «идеология» в зале послышался лёгкий тревожный шелест, кто-то даже хмыкнул; Валентина Петровна обернулась, негодующе отыскивая источники шелеста. Профессор замахал рукой:

– Нет, нет, не пугайтесь! Без идеологии невозможно, друзья мои! Нельзя!.. Если живём мы в государстве, то, значит, мы – граждане. А если мы граждане того государства, где живём, значит, нас должно что-то объединять. Эта объединительная сила – именно идеология… Да, согласен, было всякое, идеологию превратили в дубину, и это-то и явилось первопричиной распада огромной нашей страны, не закончившейся и доныне смуты. Но понимаете, двадцатые – тридцатые годы тем и уникальны в истории литературы, что при очень сильном давлении сверху была и свобода. Свобода, присущая лишь молодости. Молодое государство, молодой строй, молодые люди. Точнее – молодой народ! И отсюда, естественно, молодая культура. Недаром всё-таки большинство поэтов, писателей, художников, скульпторов, архитекторов, встретивших революцию двадцатилетними, да и старше немного, её приняли, приняли с радостью. Это была их революция, и до конца жизни многие из них были заряжены запалом первых лет нового строя. Они создали величайшие созидательные произведения. Я подчёркиваю, друзья, созидательные! Да! – Профессор тряхнул головой, снова пожевал губы. – Видите ли, есть времена так называемого критического реализма, а есть – созидательного.

И сегодня тоже – на смену критике приходит созидание. Раскритиковали, развенчали всё что возможно, посмеялись и поплакали над всем, что произошло в нашей истории. Достаточно! Хватит! Теперь пора созидать. Одним – строить новое, а другим – вдохновлять их достойной песнью!

Не выдержав, Валентина Петровна ударила в ладони. Её поддержали. Хлопали минуты три.

– Спасибо, спасибо, – поблагодарил зал профессор. – М-да… Так вот… Я буду вместе с уважаемым Сергеем Львовичем Свербиным, – он указал на поэта-красавца, – первокласснейшим, кстати сказать, русским поэтом из поколения шестидесятников, поколения, перенявшего эстафету от тех, кто пришел в литературу вместе с революцией… Мы будем вместе вести семинар поэзии, и там я ещё скажу о созидании, там мы ещё с вами наговоримся… Но хочу, чтоб меня услышали и те, кто работает в прозе, в публицистике… Созидайте, друзья! Критики было уже сверх меры. С покрышкой! Теперь расскажите нам, читателям, как вы трудитесь, как отдыхаете, чем живёте здесь, на северах… Мхм… Я вот совершенно не знаю, как добывают газ, каким образом идёт он по трубам, и девяносто пять процентов россиян, зажигая газовую плиту, об этом не знают. Так расскажите. Напишите. Мы ждем, друзья!..

«Молодец! Молодчина!» – чуть не вслух повторяла про себя Валентина Петровна, еле сдерживаясь, чтоб не слишком выделять свои аплодисменты из аплодисментов сидевших рядом; ей хотелось вскочить и хлопать стоя, и было стыдно, что там, в аэропорту, и потом, вплоть до самой этой речи, относилась к профессору с неприязнью – не верила, что он, с такой-то внешностью, может принести пользу. А вот как получилось.

– Молодец!.. – тихо, счастливо приговаривала она, в то же время морщась от боли в отбитых ладонях.

Шумно переговариваясь друг с другом, люди повалили из зала. Валентина Петровна, взбодрённая, желающая действовать, поспешила за гендиректором, который, как всегда стремительно, шагал к выходу…

– Павел Дмитриевич! Подождите, пожалуйста!

Он резко остановился, развернулся. Заместители и телохранители, не успев сориентироваться, чуть не врезались в него.

– Звонили из «Коммерсанта»… – слегка запыхавшись, начала Валентина Петровна. – Просили о срочном телефонном интервью.

– Повод?

– По поводу внесения на рассмотрение… – Валентина Петровна раскрыла маленький органайзер, – внесения на рассмотрение Госдумой правительственного проекта закона об увеличении ставки налога на добычу полезных ископаемых.

– Угу… – Петров взглянул на своего первого зама, потом на зама по информационной политике. Оба утвердительно кивнули: нужно высказаться.

– Хорошо. Спасибо… Скажите, что в половине шестого буду ждать их звонка по основному служебному телефону.

И трое высоких, плотных мужчин в строгих костюмах, в сопровождении таких же статных охранников, направились к ждущим у входа машинам. Валентина Петровна стала набирать номер газеты «Коммерсант»…

– Справочная служба «Коммерсанта» слушает, – раздался нежный, не по-живому спокойный голосок молодой женщины.

– С Жанной Григорьевой… не знаю отчества, можно поговорить?

– Не отключайтесь, соединяю. – И в ухо полилась простенькая, но приятная мелодия.

– Извините, – подошёл профессор-литературовед; он снова был маленький, щупленький, лицо какое-то униженно-просительное, – я вот узнать хотел…

– Сейчас, сейчас… Михаил Аркадьевич.

– Нигде места для курения найти не могу, – будто не услышав, продолжал профессор. – И наши курильщики делись куда-то… В туалете знак запрета висит…

Мелодия в трубке смолкла, мужской голос рубанул:

– Вас слушают!

– Здравствуйте. С Жанной Григорьевой можно поговорить? – уже раздражаясь, сказала Валентина Петровна, чуть отворачиваясь от профессора.

– Минуту. – И снова та же мелодия.

«Да что ж это?! Лабиринт какой-то!» – вознегодовала Валентина Петровна, жалея своё именно сейчас драгоценное время, да и деньги, которые, хоть и казённые, летели с мобильного молнией…

– Валентина Д-дмитревна! – тоже чуть не вскричал профессор, – где у вас тут курят, скажите!

– Что? А… К сожалению, у нас во Дворце культуры не курят. На улице, налево от выхода. Там стрелка указана на стене…

– Да-а? – голос в трубке, знакомый своей томной тягучестью. – Жанна Григорьева слушает.

Валентина Петровна уже несколько раз беседовала с ней по телефону и всегда находила с трудом; слыша её голос, этой Жанны без отчества, ей представлялась румяная, добродушная пышка, гуляющая с чашкой жидкого чая по кабинетам редакции, болтающая с сослуживицами, и лишь минут двадцать из восьми часов уделяющая работе…

– Здравствуйте, Жанна! – как можно приветливей сказала Валентина Петровна, невидяще глядя в спину уходящему профессору. – Это Рындина, из Пионерска. Я по поводу интервью с Павлом Дмит…

– А-а! Да-да! Ну так что?

– Павел Дмитриевич просил передать, что готов с вами беседовать и в половине шестого вечера будет ждать звонка. По местному времени!

– О-очень хорошо!

– Запишите, пожалуйста, номер его служебного телефона.

– Секундочку… – Голос Жанны утерял тягучесть. – Чёрт, где ручка?.. Тош, дай ручку скорей! Аха. – И снова нараспев: – Да-а, я записываю…

Только Валентина Петровна приготовила себе кофе и собралась пробраться к столу с бутербродами, который плотно обступили участники мастер-классов, перед ней возник Бойко.

– Рассортировал рукописи, и поразительно много очерков! – заговорил он почти восторженно, хотя по тону угадывалось, что не ради этого подошёл. – И кажется, совсем, совсем неплохие есть…

– Да, я тоже так думаю. – Валентина Петровна сделала глоток крепкого, из двух пакетиков, кофе. Ещё бы бутерброд к нему с сыром или круассан…

– А… гм… – Бойко понизил голос. – Павел Дмитрич быстро очень ушёл, я и не успел тет-а-тет… Вы-то как, забросили насчёт встречи нашей?..

– Конечно. Ориентировочно послезавтра утром. Но точнее – завтра выяснится. Разрешите! – Валентина Петровна сумела дотянуться до крошечного канапе, ухватила за шпажку, сунула в рот; съеденный часа четыре назад обед сейчас уже совершенно не чувствовался, голод был какой-то острый, стягивающий колющей болью верх живота.

На диване развалился богатырского облика строитель-поэт Смолянков и, приобняв электросварщика и барда из поселка Игрим Котова, эмоционально, чуть не рыдающе, рассказывал:

– Такое, Борь, позавчера в ночи стихотворенье родил! За одну ночь! Вот послушай… щ-щас… – Полез во внутренний карман пиджака за бумажкой.

В паре шагов от Валентины Петровны молодой Олег Романович обхаживал Ларису Громову:

– Ваша книжка это событие. Честно. Мне Юрий Вадимович дал, я прочитал… Можно на «ты»?.. Только понимаешь, Лариса, сегодня такое времечко, что любое произведение, если его не рекламировать, становится известно такому узкому кругу… Все мы жертвы этого процесса…

Валентина Петровна глянула на часы. Кофе-пауза затягивалась – минут пять как должны были начаться ознакомительные мастер-классы.

– Та-ак… – Она бросила пустой стаканчик в контейнер, вытерла салфеткой руки, промокнула губы, обвела взглядом людей, готовых разговаривать до утра, и, собравшись с духом, громко объявила: – Господа! Пора работать! Поговорим через три часа в неформальной обстановке, в ресторане! Прошу расходиться на мастер-классы!

Люди на несколько секунд как-то тревожно-испуганно, выжидающе притихли, а потом загалдели активней, чем раньше.

– Ведущие семинаров! Прошу собирать свои группы!

По одному, по два начали расходиться. Кто-то направился на второй этаж, кто-то – обратно в малый зал; некоторые, в том числе профессор и красавец-поэт, поспешили на улицу. Курить.

Под конец рабочего дня усталость давила всё сильнее, всё чаще накатывало раздражение. Еле сдерживаясь, чтобы уже ором не разогнать людей по аудиториям, Валентина Петровна дождалась, пока фойе опустеет. Тут же за дело взялись уборщицы. Никто не пристал с вопросом, что делать с недоеденным и недопитым – удивительно!..

– Так… так… – рассеянно, собираясь с мыслями, пробормотала Валентина Петровна и большим и средним пальцами левой руки потерла виски. – Теперь в ресторан…

– Почти готовы к приёму, приступили к горячему, – встретила её директор ресторана, полная высокая женщина со сдобным, хлебосольным лицом, но слишком умными и потому тревожащими глазами.

– Мест хватит? – оглядывая овальные столы на шесть персон, спросила Валентина Петровна.

– Подготовили двадцать семь столов. Это сто шестьдесят человек.

– Так… – Валентина Петровна хотела было раскрыть папку, где лежала накладная на оплату ресторана, но не раскрыла, вспомнила: да, так и было намечено – сто шестьдесят человек. Одиннадцать москвичей, восемь – администрация «Обьгаза» и устроители мероприятия, сто тридцать пять слушателей мастер-классов и шесть – местные журналисты, деятели культуры, директор библиотеки. Да, сто шестьдесят человек.

«Молодец!» – похвалила себя Валентина Петровна, а директоршу тихо, неофициальным голосом попросила:

– Людмила Сергеевна, вы ещё пару столов так подготовьте, без напитков, салатов… Так, на всякий пожарный. Мало ли, чтоб без накладок. Если что – потом определимся. Хорошо?

– Хорошо, – пожала плечами директорша.

– А с горячим как?

– А что там? Отбивные, кажется?

– Бифштекс со сложным гарниром.

– Угу… Ну вот как-нибудь… – Валентине Петровне неловко было объяснять, что нужно иметь резервные порции, тем более что директор ресторана знала это лучше её, но, судя по глазам, не одобряла. – Можно в крайнем случае другое что-нибудь придумать… грудки куриные. Да?

– Хорошо, придумаем.

– Вдруг кто затешется. Не гнать же… И ещё вопрос. – Валентина Петровна нашла небольшую сцену в углу зала. – Нужны два-три рабочих микрофона. Звуковик и осветитель будут?

– Они здесь. Дежурят.

– Вот, отлично! Наверняка выступления будут, барды захотят спеть. Стихи, может быть, почитают… Контингент творческий, и… и москвичи – очень речистые, – как по секрету добавила Валентина Петровна. – На вид не очень, зато – соловьи. И главное, очень правильно говорят!..

Директорша вежливо покивала.

С полминуты постояли молча друг напротив друга, Валентина Петровна всё сильнее чувствовала неловкость, тревожность в обществе директорши; она словно бы становилась всё меньше и меньше ростом, всё ничтожней, а директорша росла, крепла, тучнела…

– Та-ак, – встряхнулась Валентина Петровна, ещё раз обежала взглядом белый, чистый безлюдный зал. – Значит, в двадцать ноль пять – ноль семь мы здесь. Может быть, и Павел Дмитриевич подъедет.

Большим и средним пальцами правой руки потёрла виски, прикрыла глаза. Минут пятнадцать было у неё, чтоб перевести дух…

Павел Дмитриевич не подъехал. Заскочил на десяток минут зам по информационной политике. Поднял бокал вина, очень хорошо выступил, коротко проанализировав речи, звучавшие на открытии. Опять говорил профессор Михаил Аркадьевич и очень радовался, что Пионерск не переименовали: «Пионерск это ведь не столько напоминание о нашем советском прошлом. О ребятишках в алых галстуках. Нет! Пионер значит – первый. Первопроходец! И, друзья, вы не только первопроходцы, вы ещё и, как я увидел вас, первенцы нового поколения россиян!» Что-то в таком духе…

Было много песен. Пели и свои под гитару, и даже московская звезда под фонограмму-минусовку. Голос у нее оказался действительно завидный, а песня – так, какими-то кабинетными творцами написанная. Особенно резал уши бравурный, неграмотный припев, прозвучавший раз десять:

 
Полгода днём, полгода ночью
Стоят на вахте мужики!
Полгода днём, полгода ночью
Дают огонь газовики!
 

Людям, как заметила Валентина Петровна, не понравилось. И певица тоже, кажется, поняв это, взяла у кого-то из бардов гитару и так хорошо, задушевно, аж до слёз жалостливо исполнила «У церкви стояла карета»… За эту песню ей долго и искренне хлопали, а потом приглашали посидеть за каждым столиком.

Салатов, колбасы, карбоната, солёной рыбы под конец осталось предостаточно; алкоголь тоже выпили не весь, и Валентина Петровна не имела ничего против, когда самые упорные участники банкета стали собирать еду и бутылки в будто специально для этого припасенные пакеты. Ничего, пускай вволю наделикатесничаются, пропустят ещё по паре-тройке стопочек «Гжелки», заказанной с самого завода. Но всё же посчитала нужным напомнить: «Только завтра в десять ноль-ноль – без опозданий!».

И вот теперь обессиленная, отяжелевшая от усталости и всё же счастливая, Валентина Петровна возвращалась домой. Колеса «Тойоты» подскакивали на кочечках, проваливались в ямки боковой, почти окраинной улицы; огромными хлопьями валил липкий, мокрый снег, и дворники монотонно-усыпляюще поскрипывали о лобовое стекло.

Геннадий помалкивал, но то и дело зевал и почти не старался объезжать неровности дороги. Заметно было, что и он страшно устал и, наверное, раздражён тем, что, как всегда, остался на обочине общего праздника. Так, пощипал чего-нибудь на кухне ресторана или в офисной столовке… Ну и что?! – возмутилась Валентина Петровна своему странному состраданию. – Он знал, куда устраивался… Зарплата чуть ниже, чем у неё самой, квартиру дали в том году новую – на трёх человек три комнаты… Работает – и хорошо. Хорошо, что хорошо работает. Даже не хорошо, а должно быть в порядке вещей. Без опозданий, без путаниц по его вине, тем более без аварий. Тьфу, тьфу, тьфу…

– Приехали, Валентина Петровна, – буркнул Геннадий.

– Да? – Она заморгала глазами, завертела шеей, словно со сна.

Действительно, автобусик стоял перед её домом, над дверью подъезда горел голубоватым светом фонарь, освещая две, наверно, удобные скамейки с резными спинками, на которых Валентине Петровне пока что посидеть не доводилось. Состарится, хм, может, и насидится. Два года, вообще-то, до законной пенсии осталось…

– Ладно, Геннадий, до завтра, – открывая дверцу, вздохнула Валентина Петровна. – Завтра в восемь часов.

– Да, да, – тоже вздохнул водитель, – как штык. – И, наверное, чтоб попрощаться на более приподнятой ноте, сказал вообще-то ненужное: – Я, как подъезжать буду, позвоню на сотовый. Хорошо?

– Конечно. Как всегда… Ну, счастливо.

– Спокойной ночи.

В этот дом, первый, построенный по-новому, отвечающий современным требованиям, семья Валентины Петровны переехала несколько лет назад. Тогда три комнаты плюс просторная кухня и лоджия казались пугающе необъятными, до тоски пустыми, тем более что, переезжая, почти всю старую мебель выбросили, а новая появилась не за один раз. И какое-то время любой резкий звук отлетал от стен пронзительным, острым звоном.

Но очень быстро квартира заросла даже не вещами, а беспорядком – торчащими отовсюду трубками газет, постиранным, высушенным, но не убранным в шкаф бельём, сыновьими дисками для компьютера, букетами засохших цветов, принесённых Валентиной Петровной с торжеств… И вспоминая в просторном и светлом подъезде об этом давящем хламе, Валентина Петровна каждый вечер чувствовала раздражение, даже злость накатывала на мужа и сына, которые не умеют создать уюта, не чувствуют в нём потребности. А ей некогда.

В редкие выходные она с утра давала себе слово посвятить день генеральной уборке, но в итоге её хватало только на то, чтобы перемыть посуду, приготовить что-нибудь необычное да вынести в мусоропровод самый уж откровенный хлам.

Сегодня, как только открылась дверь, на Валентину Петровну пахнуло пылью, кислятиной (опять суп в холодильник сунуть даже не удостоились!), засвербило в носу от застоявшегося сигаретного дыма (просила же столько раз курить выходить на лоджию или в подъезд!). И так захотелось ей швырнуть сумку, устроить разнос…

– Алексей!.. Никита!..

Подождала. Никто не появился в прихожей, хотя в комнате сына горел свет, а в зале бубнил телевизор.

Она стала снимать дубленку, морщась от мысли, что сейчас придётся согнуться, кряхтя распускать неудобную «молнию» на сапогах, тянуть за пятку с ноги…

Сын, как каждый вечер, сидел за компьютером. Сунув голову в массивные наушники, он беззвучно крошил из автомата каких-то монстров. Пальцы бешено метались по клавиатуре… Жутко было наблюдать за этим со стороны. Подойти бы, выдернуть из розетки…

– Никита! – теперь почти крикнула Валентина Петровна и в затылок неслышащему сыну стала бросать тоже, как ей показалось, чуть не криком: – Сколько можно, в конце-то концов?! Вот, дождались из армии!.. Ты на подготовительные записался?! До экзаменов два месяца!..

Никита вздрагивал, вжимал голову в плечи, но явно не от этих слов. Шелестели клавиши.

– Выкину компьютер этот к… к… в мусорку! – пообещала Валентина Петровна и откатила стеклянную дверь в зал. Волоча очугуневшие ноги, вошла.

В кресле кривовато сидел Алексей. Спал. По правую руку от него, на овальном журнальном столике – двухлитровая пустая бутыль из-под пива, на тарелке шкура и голова вяленой щуки. Голова смотрит пустыми, не по-рыбьи большими глазницами прямо на Валентину Петровну, пасть утыкана зубами-иглами… Никитка, когда был маленький, собирал щучьи головы – целую полку в его шкафу они занимали; особенно он гордился здоровенной, с боксерскую лапу, головой, и пасть у нее была раскрыта, как капкан какой-то. Никитка всем доказывал, что это не щука, а крокодил, спорил до слез, если не соглашались… Как-то, играя, он сильно проколол палец щучьим зубом, загноение началось. И ночью Валентина Петровна собрала головы и выбросила. Сын потом долго плакал, дулся несколько дней, ничем не давал занять опустевшую полку. С тех пор рыбу не переносит, ничего больше не коллекционирует; альбом с марками, который ему подарили, даже толком не открывал…

– Алексе-ей, – потормошила мужа Валентина Петровна; он приоткрыл глаза, выпрямил тело. – Опять?.. Иди в кровать давай.

– Да-а…

В последнее время раза два-три в неделю она заставала мужа вот так – дремлющим в кресле с пустой бутылью на столике. Поначалу возмущалась, начинала ругаться, но однажды Алексей как взбесился: «А что мне делать?! Тебя вечно нет, Никитка там у себя стреляет. Что такого-то? Смотрю телевизор, пива немного вот, чтоб расслабиться. После школы». – «Других занятий, что ли, нет? – перебила его тогда Валентина Петровна и кивнула на стеллажи с красивыми, по подписке приобретенными собраниями сочинений: – Почитал бы хоть. Или… ты историю своих манси совсем забросил. Дописал бы…» Но муж усмехнулся так едко и горько, что Валентина Петровна осеклась. Разговор прекратился.

Конечно, ничего ужасного, что муж выпивал вечером три-четыре кружки пива и задрёмывал перед телевизором, только всё-таки неприглядная очень картина, что-то унизительное в этом есть, безысходное. Как будто её Алексей больше уже ни на что, кроме работы в своей школе и такого вот отдыха, не способен.

– Давай, давай поднимайся, – снова подёргала его Валентина Петровна.

Муж, отдыхиваясь и потягиваясь, постоял возле кресла, ошалело повертел головой. Виновато-удивленно сказал:

– Что-то опять сморило… Сколько сейчас?

– Сколько… Первый час почти, – несколько брезгливо ответила Валентина Петровна. – Иди, ложись.

– Да мне… – Муж зевнул. – Мне ко второму уроку. – И покачиваясь, вздыхая, походкой циркового медведя посеменил в сторону спальни, но вдруг изменил направление…

«Куда он ещё?!» – кольнула тут же тревожная мысль Валентину Петровну. Досадливо морщась, взяла тарелку с остатками щуки, бутыль, бокал. Пошла на кухню.

Конечно, посуда не вымыта, на столе большая тарелка со следами курицы-гриль. Буроватые кости. На плите кастрюля со сваренным ею ещё в воскресенье супом… Нет, прибраться сил нет совершенно. Завтра, может, с утра…

В туалете зашумела вода, щёлкнула задвижка и послышались уже более твёрдые шаги.

– Сморило его, – почти про себя проворчала Валентина Петровна и стала снимать жакет. Потом, вспомнив, открыла висячий шкафчик, вытряхнула из бутылька две таблетки, бросила в рот. Запила водой из электрочайника. Никакой особенной пользы от употребления «Витатресса» она никогда не чувствовала, но аккуратно покупала его в аптеке, боясь, что без него сил станет ещё меньше…

Раздеваясь на ходу, медленно прошла в зал. К сыну заглядывать даже не стала – не выдержит, накричит, потом до утра будет в себя приходить. Пусть делает что хочет – двадцать два года уже. Поживёт – сам пожалеет.

Повесила костюм и блузку в шкаф. Расстегнула бюстгальтер и впервые за день вздохнула свободно всей грудью, по-настоящему глубоко. Сразу, но, правда, на короткую минуту, стало легко – как-то, как в юности летом, у речки где-нибудь… Нет, скорее лечь, растянуться так, чтоб захрустело в суставах. Лечь на прохладную свежую простыню… Пошла. Вспомнила, представила рядом пьяновато-сопящего мужа, его пивной перегар вперемешку с запахом вяленой рыбы.

Накинула на плечи халат, села в кресло, машинально взяла в руку пульт дистанционного управления. Нащупала пальцем нужную клавишу, чтоб переключать программы, в рассеянной надежде увидеть что-то небывало интересное, то ныне редкое, что может привлечь внимание. Отвлечь. Не нажала… Сухощавый, головастый человек в громоздких очках-лупах, с остренькой донкихотской бородкой размеренно-убедительно, уверенно гипнотизируя, говорил, глядя куда-то влево от камеры:

– Главный результат нашей экспедиции это подтверждение фактов существования генофонда человечества. То, о чем говорили многие и многие учёные, гуру, люди, посвященные в тайну, какими были, к примеру, Елена Блаватская, Рерих, Лобсанг Рампа, оказалось правдой. Генофонд – та сила, что спасёт нашу цивилизацию при любой катастрофе, – существует.

«Что ещё?..» – заранее, больше от тона головастого, чем от смысла его слов, в Валентине Петровне начала нарастать новая волна раздражения.

– Каких либо документов, вещественных доказательств мы, естественно, представить не можем. Генофонд человечества – не военная база с секретным оружием, куда можно при определённой подготовке пробраться с видеокамерой. Сомати-пещеры защищены мощнейшим психоэнергетическим барьером, и преодолеть его способны единицы, прошедшие долгий курс медитативных упражнений. – Головастый кивнул раз-другой в подтверждение собственных слов и поправил очки. – Эти люди поддерживают микроклимат в пещерах, и наверное, именно на них… этого нам до конца выяснить не удалось, да и вряд ли удастся кому-либо из посторонних… Так вот, на посвященных возложена миссия помогать людям, находящимся в продолжительном сомати, из него выходить…

– Здесь бы, – появился на экране и сам ведущий, не в пример головастому очень полный, круглощекий, с бородой от ушей, – здесь бы, Феликс Робертович, я хотел вас перебить. Расскажите подробнее, что это за состояние такое – сомати. Я да, думаю, и большая часть наших зрителей порядком заинтригованы.

– Сомати достигается медитацией, – поспешно выдал три слова головастый, а потом долгий десяток эфирных секунд молчал, размышляя. – М-м, дело в том… Дело в том, что, медитируя, человек входит внутрь своей души. Для того чтобы достичь сомати, нужно полностью освободиться от отрицательной душевной энергии. При глубоком сомати пульс останавливается, метаболическая энергия снижается до нуля, а тело приобретает каменно-неподвижное состояние. – Голос его становился всё размеренней и в то же время весомей, головастый как будто сам впадал в медитацию. – Наверняка многие видели картину, где изображён человек в позе лотоса, у него длинные ногти на руках и ногах, очень длинные волосы, борода стелется по земле. Кисти рук, лежащие на коленях, направлены ладонями к небу. Зрачки глаз закатились, и мы видим только белки. Тело очень худое, мышцы напряжены… Вот так и выглядит человек в состоянии сомати. И в таком состоянии он может находиться многие тысячи лет. Дело в том, что время в сомати течёт в семьсот семнадцать раз… в семьсот семнадцать – вдумайтесь! – раз быстрее, чем обычный ход времени. Поэтому неудивительно, что в пещерах Тибета пребывают люди из прошлых земных цивилизаций – лемурийцы, атланты. И они в критический для нашей планеты момент, после неизбежной гиперкатастрофы, выйдут…

– О господи, бред какой, – вздохнула Валентина Петровна, вырываясь из послушного созерцания головастого. – Какие вам всё катастрофы… Делать нечего. – Глянула на часы и испугалась: половина первого ночи.

Даванула на красную кнопку пульта. Экран вспыхнул и погас, растворяя синеватый силуэт проповедника в громоздких очках. Валентина Петровна поднялась, поставила будильник на шесть часов и, ругая шёпотом всех этих соматиков, параноиков, коматозников, пошла спать.

Завтра предстоял очередной трудный, насыщенный важными делами день.