Текст книги "Русские (сборник)"

Автор книги: Александр Зорич

Соавторы: Олег Дивов,Юрий Поляков,Захар Прилепин,Дмитрий Володихин,Роман Сенчин,Сергей Шаргунов,Максим Яковлев,Валерий Былинский,Денис Яцутко,Олег Зайончковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

В дороге
Валерий Былинский

Женщина, которую, он думал, что любит, осталась спать в номере брестской гостиницы «Беларусь».

– Любишь? – Она вежливо скривила лицо. – А я не верю тебе. Почему ты раньше не говорил мне этих слов? Мы же вместе уже четвертый год.

– Не говорил, потому что…

– Не любил?

– Нет… Просто рано было говорить.

– А сейчас поздно. Понимаешь?

– Ты…

– Что?

– Ты… Что, все зависело о того, скажу ли я эти слова? А ты сама, любила, любишь меня?

– Люблю? – Она весело и зло рассмеялась. – Люблю ли я? Я – женщина, я – как дождь, сначала иду, а потом заканчиваюсь. Понимаешь? Сейчас я не иду, а вчера шла… надеялась. Я другая, и я бы умерла за тебя, если бы ты говорил мне эти слова.

– Даже если бы лгал?

– Мы дуры и за враньё верны будем. Вот такие мы, понял?!

Она резко зарыдала, как это в последнее время часто случалось с ней. И выбежала в ванную гостиничного номера.

Звёзд становилось всё больше. Они появлялись, словно кто-то вытирал с чёрного неба пыль. Сергею захотелось открыть рюкзак, достать плеер, чтобы послушать песню «Едущий в шторм». Но ему было приятно сидеть вот так, не двигаясь, и он не стал шевелиться.

Когда он вошёл вслед за ней, она не сидела, как обычно, в слезах, на краю ванной и не смотрела в льющуюся из крана воду. Нет, она стояла перед зеркалом и смотрела на свое отражение так, словно увидела там что-то инопланетное.

– Как думаешь, – спросила она с пристальной полуулыбкой, – мой сын будет похож на меня?

Ещё не понимая, что значит «будет», не сознавая, как больно толкнуло его это её «мой сын», Сергей шагнул к ней и уже почти погрузил пальцы в её длинные светлые волосы, чтобы взрыхлить их, как всегда, когда он хотел её успокоить. Но женщина резко взбросилась вверх, словно что-то взорвалось под её ногами, схватила склянку с полки под зеркалом и швырнула в него:

– Сволочь! Гад! Ты убил нас обоих! Нет, троих! Троих убил! Меня, ребёнка и нашу любовь! Я ненавижу тебя!

Баночка с кремом, как пуля, просвистела возле его виска и разбилась о дверь ванной.

Сергей вышел, не закрыв за собой дверь.

Ярость, перемежаемая волнами страха – такой он не видел её никогда, – бросала все в нем внутри, словно обломки разбитой лодки по штормовому океану.

Сергей опустил руку в рюкзак, нащупал плеер, вытащил его, воткнул наушники в уши, нажал «play»:

«Как собака без кости. Как актёр без роли…»

Она вышла из ванной. Посмотрела на него, сутуло сидящего на кровати. Высокая, прямая, в длиной сорочке-мантии, закрывающей почти до пят её длинные ноги.

– Ты трус, – сказала она простым голосом, чуть помолчав. – Трусом ты был и тогда, когда разрешил мне аборт. И тогда, когда молчал о своей любви. Что? – Она длинно и почти удивленно взглянула ему в глаза. – Да, я в самом деле верю, что ты любил меня когда-то. И я любила тебя, Серёжа. Мы оба боялись, я боялась тебя, а ты боялся жизни. Только я не стесняюсь своего страха, он настоящий. А твой бутафорский. Так вот. Теперь уже всё. Я не хочу быть с тобой. Утром уеду. Хочешь – поехали вместе, хочешь – оставайся. Мне всё равно.

Я хочу спать и больше ничего. Утро не мудренее вечера. Утром будет так же, как и сейчас. Пока.

Чуть виляя ягодицами и переставляя длинные ноги, она пошла в спальню, легла на кровать на свое место у окна, накрылась почти с головой и отвернулась.

«Не выключила свет», – подумал он.

Ещё он подумал, что никогда уже не займется с этой женщиной сексом. Не войдет в неё сзади, когда она стоит на коленях, выгнувшись диким худым животным.

Странные мысли бывают у слабых мужчин, когда их бросают женщины. А может – и у всех мужчин в таких случаях.

«Как собака без кости. Как актёр без роли. Убийца на дороге».

Горячий приступ ярости и стыда конвульсией пронзил его тело. Он представил, как бьёт её по лицу, как выступает на её губах кровь. «Трус…» – вспомнил он.

Худшее, что женщина может сказать мужчине.

Худшее, что вообще может случиться.

Все нервные вспышки сегодняшних вечера и ночи, выпитые им полбутылки водки перед тем, как он собрал вещи и ушел из гостиницы, его бездумное брожение по ночному Бресту и посадка на случайный автобус – все это скопились в нём пустой тяжестью и застыло сгустком высоко в груди, ближе к горлу.

«Убийца на дороге… Едущий в шторм… Едущий в шторм».

Где он, твой шторм?

Сергей вспомнил, что в юности, когда он любил читать Джека Лондона и Хемингуэя, он мечтал сесть в любой поезд или автобус и уехать сам не зная куда.

Мечты сбываются в немечтательные времена.

Он смотрел сквозь оконное стекло на дорогу. Там была ночь, светлая от звёзд и серебристых деревьев в свете автобусных фар. А его внутренняя темнота, стоявшая в горле и груди, сдвинулась, стала постепенно отставать от него и выскочила где-то в районе ног. При этом он смутно понимал, что если остановится или сойдет, темнота его снова догонит.

Звёзды смотрели на землю, люди взглядывали на них.

Дорога въехала в сон. И вот, уже с закрытыми глазами, он увидел выхватываемые из темноты светящиеся деревья.

И ещё он видел медведя, идущего мимо с таким потерянным взглядом, будто внутри него был заключен несчастливый человек.

Хрустнула ветка, вспыхнул свет, Сергей открыл глаза.

– Предъявите паспорта…

Таможня, граница. Одна, потом вторая.

– А здесь что?

– Ноутбук…

– Сколько стоит?

– Бесценный…

– Что?

– Не помню, покупал три года назад.

– Как надоели эти границы! – выдохнул кто-то слева, – националисты, мать вашу…

Девочка лет пяти, сидящая через кресло впереди, смотрела на происходящее с таинственным и улыбчивым видом. Она ещё не знала, что весь мир на свете, в том числе и её собственный, состоит из границ.

В Ковель прибыли в пять с чем-то утра. Звёзды в небе забились фонарным светом. Сергей купил билет на первый попавшийся поезд, в Симферополь, до которого было ещё три часа.

– Как ждать? – озирался стоящий возле кассы поджарый лысый мужчина лет за сорок. – В Крым? – остановил он свой взгляд на Сергее.

– Нет… Раньше выхожу.

В дороге, когда знакомятся, обычно не принято врать. Никто особенно в душу не лезет, хочешь – молчи, хочешь – нет.

– Возьмём что-нибудь время убить?

– Давай.

– Антон, – протянул руку поджарый.

С Антоном и стариком – тем самым, которому в автобусе надоели границы и националисты, – они прошли через вокзальную площадь к светящемуся в темноте зарешеченному окну магазина. Когда подходили, возле окошка близилась драка: двое махали руками против ещё двоих и матерно о чём-то спорили. Увидев их, четверка умолкла, неохотно расступилась и молча наблюдала, как они покупали водку, сок и закуску.

– Я бы один сюда не пошёл, – вздыхал на обратном пути старик. – Криминал один везде. Не то что при мне.

– При тебе это как, старик?

– Когда я был таким как вы, молодым.

– Ничего себе. Мне лично сорок шесть!

– И мне сорок, – сказал Сергей.

– А я в сорок втором родился. Пацаны.

Время убивали в углу вокзального зала ожидания, где людей ещё не было. Закусывали яблоками и бутербродами. Антон оказался майором в отставке, дед бывшим председателем колхоза.

– Вообще это здорово, что мы мужики, – мотал головой Иван Михайлович, – а то бабы одни кругом. Нам подружиться легче, чем женщинам.

– Точно, я женщин терпеть не могу, – кивал, жуя яблоко, Антон. – Люблю только мать, жену и сестру. Не как женщин, а как людей. Ну, ещё на войне женщины – это женщины. А в мирняке нет.

– Ты воевал? – спросил Сергей.

– Приходилось.

– Где?

– Афган, Африка.

– Сейчас войны не те, – перебил дед, – вот я помню ещё ту, настоящую, с врагами и с нашими. Мы воевали вместе, любой национальности вместе, с одним врагом.

– Да что ты помнишь, дед? Тебе сколько лет-то было? – ухмыльнулся Антон.

– Да помню я, помню! Немца помню, пленного.

Я ему хлеб давал, он мне из дерева свисток вырезал. Ещё помню, мы скелет убитого солдата, тоже немца, с автоматом с лесу нашли. Ох, и страшно было автомат из его рук вынимать, но мы вытащили…

– Антон, как на войне со страхом? – спросил Сергей, когда они вышли вдвоем на перрон покурить. – Ну, если страшно, то что?.. Или не страшно?

– Страшно, конечно! Обделаться можно. Перед боем вообще лучше не есть. Не из-за того только, что если тебе в живот влепят. Чтобы кучу в штаны не навалять, вот для чего.

– Ну а…?

– Страх? Да хрен его знает, Серега! Сначала он есть вроде, потом забываешь про него, что ли. Будто ангелом становишься, серафимом.

– Кем?

– Серафимом. А что?

– Ничего.

– А что, это разве не ангел?

– Не знаю. Может, и ангел.

– Ну, я его так называл. У всех, понимаешь, свой способ, как через страх перелететь. Без этого не получится воевать. У меня вот серафим. Первый раз в Афганистане случилось, где я лейтенантом… Ну, полезли мы в кишлак, где точно знали, трое наших пленных, вчера их только взяли. А они давай по нам из всех дырок лупить… если заляжешь, порешат их, пленных-то. Хотя их и так порешили, ещё до нашей атаки, но мы-то не знали. В общем, надо бежать вперед, а они ещё и из РПГ по нам в упор лупят, впереди передо мной солдата на куски. Один его кусок мне по голове стукнул, когда я залег… Хорошо, что не поел… Ну, тут как будто что-то такое во мне поднялось… Или меня подняло. В общем, восторг начался, будто пьяный стал или обкуренный, только голова ясная, и лёгкость во всем теле, и ничего не болит. Я вскочил, заорал, сука мать твою, и полетел, из калаша палю… В общем, всё нормально в тот день получилось. Хоть ребят своих не спасли. Но попытались хотя бы.

Вернулись к охранявшему вещи Михалычу. Выпили ещё, начали спорить о политике, о которой так же интересно говорить, как лузгать вкусные надоевшие семечки.

– Националист ты, Тоныч, – качал головой дед, – дал бы тебе в кочан, если б помоложе был.

– Да ты что, дед? Я же наоборот, за Советский Союз!

– Нет, ты говорил, я помню.

– Да что говорил, что помню?!

– Говорил. Дал бы тебе в кочан, если б помоложе был…

– Дал бы, Михалыч, обязательно дал, – махнул Антон рукой. – Что ж ты так рано родился? Пора за второй. Как, Серёга?

– Давай. Маленькую или большую?

– Ноль семь.

На площади уже посветлело, возле зарешеченного окна людей не было, на асфальте осталось несколько пятен крови. Они вновь купили «Хортицы» и закуски.

К поезду Михалыча подвели под руки. Лицо у деда было трезвое и внимательное, хотя ноги заплетались.

– Какой вагон у тебя?

– Да иди ты, наци, не помню…

Возле одного из вагонов дед велел остановиться.

– Я с Натулей поеду, – почтительно сказал он, прочитав на карточке проводницы её имя.

– Далi помолодше дiвчины е. – Наталья, медленно улыбаясь, устало кивнула в начало поезда.

По настоянию деда договорились поспать и потом собраться в вагоне Антона: поиграть в карты, поговорить, ещё выпить. Но Сергей знал, что вряд ли соберутся. По крайней мере, он точно никуда не пойдёт.

– Увидимся, – пожал он Ивану Михайловичу и Антону руки и пошёл в свой вагон.

Всё-таки врут в дороге. Из-за пьянки, наверное.

Не спалось. Сергей смотрел со своего верхнего места на половину видной ему старушки в платке и кофте, лежащей на нижней полке в проходе. Старушка читала Евангелие в истёртой обложке.

Смотрел он и в окно, на бегущую мимо дорогу и тополя, освещённые прохладным утренним солнцем.

В вагоне многие уже спали. Заснула рядом с матерью и пятилетняя девочка из автобуса, приехавшая вместе с Сергеем.

Во сне она видела себя выросшей женщиной, пришедшей в мир взрослых. Но взрослые почему-то с улыбкой брали её за руку и ласково говорили: «Иди к себе в детство, девочка, тебе ещё рано… «А она с ними спорила: «Нет, мне как раз, это вам ещё рано быть взрослыми, вам, вам!»

Сергей снова взглянул на читающую старушку. Ему казалось, что она – тоже дорога. Быть может, потому, что в старости у человека накапливаются многие километры жизни, которые хорошо видны внимательному путешественнику.

Дочитав главу из Евангелия, пожилая женщина села на постели. Вздохнув, она тяжело наклонилась, с трудом вытащила из-под полки и поставила рядом с собой, возле подушки, небольшую клеёнчатую сумку. Тихо прошуршала в ней, раскрыла внутри сумки целлофановый пакет и стала есть, нарезая маленьким ножом тонкие полукружья помидора, отправляя в рот кусочки хлеба и сыра. Поев, старушка упаковала всё так же бесшумно, с трудом поставила сумку на место и легла на кровать лицом вверх. Некоторое время она тихо, но трудно дышала, прикрыв полузакрытые глаза ладонью, словно заслоняясь от солнца. Затем старушка открыла глаза и, подняв в руке раскрытое Евангелие, снова стала его читать.

Ему вдруг страстно захотелось позвонить в Брест. Сказать, что он не прав, но и она тоже не права. И что разрушать вот так всё… Но на счету его мобильного телефона не было денег, он знал это. И положить их на счёт было негде.

Хотя если честно – и он тоже это отлично знал – он мог бы сейчас выйти на любой станции и поехать к ней.

Что значит – трус? Если он просто не хочет что-либо делать – то трус?

Сука, тварь! Тебе тогда было тридцать… Ты сама разрешила себе тот аборт. Пошла ты! Да и ты сам пошёл…

Проснулся он в каком-то тихом городке, где поезд долго стоял. Вышел на перрон. Закурил. Стоящие рядом проводники обсуждали, что к поезду цепляют вагон с арестантами. Кто-то ещё из пассажиров неторопливо рассказывал, что сидел в тюрьме и только что освободился. Было тепло, солнечно. Он решил, что поедет прямо в Крым, потому что билет у него до Симферополя. И там, в Крыму, и может быть, в Гурзуфе, он проведёт так, как хочет, остаток отпуска, который он так глупо начал проводить с женщиной, которую думал, что любит.

Поезд тронулся.

В ресторане почти никого не было, кроме одинокого мужчины с газетой и двух девушек, что-то бурно обсуждающих за бутылкой вина.

Он сел неподалёку от девушек. Они что-то обсуждали – кажется, что одну из них бросил парень и что теперь с этим делать. Одна из них быстро взглянула на него из-под падающих на глаза тёмных волос. Когда принесли заказ, он стал медленно есть, наливая и выпивая маленькими порциями коньяк. Несколько раз он взглядывал в сторону девушек – и каждый раз черноволосая, словно бы невзначай, продолжая говорить с подругой, бегло осматривала его. Это было похоже на игру солнечных зайчиков, которые посылали друг другу живые тела, полные сотен кровяных дорог, артерий, сосудов и мыслей, бегущих по своим темным и светлым путям.

– Молодой человек. Извините, у вас не будет листка бумаги?

Сергей повернул голову – приподнявшись из-за стола, на него смотрела девушка с темными волосами.

– И ручки, – добавила она. Затем закрыла и открыла глаза. После чего глаза её заискрились, стали хрустальными.

Он всегда носил с собой записной блокнот с вставленной в него авторучкой. Чуть подумав, Сергей вырвал чистый листок и протянул его вместе с ручкой.

– О, спасибо!

Склонившись, голова к голове, девушки принялись что-то рисовать на листке – вернее, больше рисовала светловолосая с пухлыми щеками, а темноволосая руководила.

– Ну вот, – констатировала темная, – у тебя в характере слишком много женского, Лера. Я ж говорила.

– Ну и что? – произнес хмурый голос.

– А то!.. Чтобы противостоять мужчинам, надо в себе иметь хоть немного мужского. Поэтому он от тебя и ушёл. Чистые полюса в наше время не сходятся.

– Рит, не он от меня, а я от него, – упрямо проговорила светло-пухлая.

– Это тебе только так кажется. Смотри, какие слабые у твоего человечка ручки, какие пухлые бёдра. Прямо принцесса гороховая! К тому же сколько поперечных линий! Под горлом, на груди, на поясе…

– Но это же воротник, пояс, одежда!

– Это линии твоей несвободы, Леруся. И их у тебя слишком много, чтобы удерживать мужчин.

Было странно, что голоса их усиливались, будто специально для него. Странно и даже смешным было и то, что точно так же, как вели сейчас себя эти девушки, и Сергей поступал в юности: так же, в кафе или баре, он и его друг весело и громко о чём-то спорили, привлекая внимание каких-нибудь девчонок, невозмутимо пьющих кофе или коктейль, но ловящих при этом все их слова. И в конце концов…

– А вы не желаете?

– Что?

– Не желаете определить, кого в вас больше, мужчины или женщины? – вежливо-весело звучал её голос.

Секунду-две он и она, улыбаясь, осыпали друг друга звёздной пылью своих встретившихся дорог.

Потом он шагнул в её колею.

Сел напротив, перенес за стол недопитую бутылку коньяка и что-то из еды.

– Так, что тут у вас?..

– Психологический тест на определения причин жизненных коллизий. Рисуйте человечка.

– Любого?

– Да, какого хотите. Какой впрыгнет в голову.

Он взял салфетку и начал что-то выводить, потом остановился.

– Только не задумывайтесь. Нельзя сильно задумываться.

Сергей дорисовал.

– Ну вот, а говорили, что мужчина…

Все трое рассмеялись.

– А кто же я?

– Ну вот, смотрите. – Рита водила пальцем по рисунку. – У вашего человечка левая рука и нога, если смотреть с его стороны, толще правой руки и правой ноги. Это значит, что в вас довольно много женского. Вы художник?

– В некотором роде. Программист. А вы психолог?

– Мы с Лерой закончили полиграф полиграфыч и едем на море. Дизайнерский факультет, наш девиз – дизайн спасёт мир.

– А что значит, если во мне женское?

– Что вас не устраивают чистые женщины. Вам нужны женщины с частью мужского.

– Как Рита, – кивнула Лера, – вот у неё человечек получился с большой правой рукой и плечом. Вы друг другу идеально подходите, вам надо срочно жениться.

– Слушайте её, – искристо рассмеялась Рита. – Лера со своим парнем рассталась и злится.

По просьбе девушек он заказал ещё вина, порцию коньяка, салаты, апельсины, они выпили, потом принесли шампанское, и они снова пили и снова говорили.

Разговор шёл о чем угодно, и все слова, которые произносились, ему нравились, потому что когда тебе нравится женщина, а ей нравишься ты, вы оба немного глупеете или, наоборот, становитесь очень умны. Это, в сущности, одно и то же.

– Так вы тоже в Крым, отдыхать?

– В общем да…

– И один?

– Почему же один? Вот с вами.

– Ритка, мы едем втроём! А почему Крым? Поехали в Ниццу.

– Можно и в Ниццу.

– Кстати, а у вас нет друга? Мне всегда почему-то нравились мужчины постарше…

Покачиваясь, Лера двинулась в туалет. Рита сразу пересела к Сергею и слилась с ним мягким горячим боком, и её пальцы, длинные и сухие, сплелись с его пальцами.

Леры не было долго. Наконец она вернулась: мокрая, бледная, тяжело дышащая.

– Что с тобой?

– Ты же знаешь, мне нельзя мешать… – Лера икнула, дёрнула головой и едва не упала.

Сергей подозвал официантку. Расплатился. Когда он доставал и отсчитывал деньги, то отметил почти бессознательно, что Рита при виде денег так же поджимает губы и становится похожей на статую, как и его бывшая жена, как и многие его женщины, с которыми у него что-то было после жены.

В темноте купе, где за полузашторенным окном мелькали летящие пятна света и кто-то храпел наверху, они уложили Леру на нижнюю полку.

Вышли, стали рядом в коридоре, глазами к окну.

Её тело было почти расслабленным, но не до конца.

Он целовал её в мочку уха и шею, а она его, закрыв глаза, в глаза.

– Хочу тебя, – шепнул он ей в ухо.

– И я тебя…

– Может, ко мне? – сказал он, зная, что это невозможно.

– К тебе далеко. Лучше у меня…

– А у тебя…

– Лера заснет, наверху наша подруга со своим парнем… Мы же и в ресторан пошли, чтобы им не мешать.

– А…

– Покурим, пока Лерка заснёт?

Подрагивая от мягких толчков уверенности, он шёл впереди неё. В тамбуре Рита достала сигарету. Не успела она сделать затяжку, как Сергей вытащил сигарету у неё из губ, обнял, прижал к себе и начал целовать. В тот момент, когда он обнял её, Рита перестала быть полурасслабленной, как в коридоре, вся повлажнела и стала стекать по нему и обтекать его, словно медуза. Он неистово целовал её, задрав её юбку и мял её ягодицы, а она, откинув голову, влажно дышала и сжимала пальцами его пах. Ещё немного – и он, вероятно, вошел бы в неё.

Но вдруг во вспышке сознания, совпавшей с промелькнувшим в тамбурном окне каким-то ярким источником света – вероятно, проехали полустанок с домом и фонарём, Сергей увидел себя, мявшего женское тело, словно тесто на засыпанном мукой столе, и его возбуждение сразу увяло, стало суетливым и мелким. Рита почувствовала, что он изменился, и осторожно застыла. Простояв так без движения несколько секунд, оба почувствовали, как мрачный холод заползает в их влажные тела – особенно там, где они только что истово мяли друг друга. Секунда, и Сергей вновь продолжил страстно обнимать и целовать женщину – словно хотел доказать, что он двинулся дальше, не остался на месте.

– Я хочу тебя, – сказал он.

Рита промолчала.

Не поднимая головы, она продолжала обнимать его. Но как-то иначе.

Может, в ней и было что-то мужское, но она женщина. Женщина, которая всегда чувствует, когда мужчина колеблется. Пусть даже это колебание длится меньше мгновения.

– Мне что-то тоже, не очень… после коньяка с шампанским… – Рита ласково отстранилась и посмотрела на него искрящимися глазами. – Давай лучше… уже в Крыму.

– В Крыму?

– Ну да. Ты же едешь с нами?

– Да… Конечно, еду.

– Ну вот видишь. И там я тебя так замучаю, ох! – Оплетя руками его шею, Рита, закрыв глаза, звонко поцеловала его в губы.

Теперь и её слова – про «замучаю» – прозвучали фальшиво, и он почувствовал это.

– Ну, давай, Серёженька. Завтра в шесть уже Симферополь. Увидимся!

– Увидимся…

Ещё раз улыбнувшись, она повернулась и ушла.

Какое-то время он стоял в тамбуре, курил. На душе было пусто, смешно. И как-то мелко, словно озеро, где он собирался выкупаться, оказалось маленькой лужей. От этого ощущения всё в нём внутри, и вокруг, и в тамбуре, и за окном, казалось Сергею ненужным, неуютным. «Увидимся». Он вспомнил, что так обычно говорят при встречах в офисе, чтобы что-то вообще говорить. Сигарета горчила. Липко и холодно было внизу, там, где недавно прижимались её горячие руки.

Он пошел в свой вагон. По дороге ощутил дурноту – тоже, видимо, намешал. В туалете вырвало, стало легче. Сергей умылся, постоял перед зеркалом, глядя на свое одутловатое, морщинистое и, как ему показалось, глупое лицо. Захотелось почистить зубы, он чувствовал, что изо рта воняет.

Очень долго он пробирался к себе в вагон, проходил все эти стучащие, гремящие шатающиеся площадки, распахивал и захлопывал за собой грязные тяжёлые двери.

Была уже ночь, почти все спали. Кроме старушки, которая вновь, как большая мышь, склонилась над клеёнчатой сумкой и тихо что-то пережевывала и глотала.

Сергей взобрался на свою полку, долго шуршал пакетами в рюкзаке, пытаясь отыскать зубную щетку. Когда наконец нашёл её, не понял, зачем она ему понадобилась.

Он вспомнил, как застыла Рита статуей, когда он вытаскивал в ресторане деньги. Хоть бы для приличия попытались заплатить за то, что заказывали до него. Он бы, конечно, не позволил. Но всё же… Обе заказывали за его счёт, не стесняясь, не интересуясь, что сколько стоит… В Крыму на троих никаких денег не хватит.

Врут в дороге, когда знакомятся с женщинами.

Христос завещал жить одним днем, а они живут часом, минутой.

К чёрту!

Полусидя на своей верхней полке, он упирался в подушку, спиной к проносящейся дороге. Спать не хотелось. Сергей вспомнил, что когда в разговоре с девчонками случайно упомянул, что едет в плацкартном вагоне, то тут же поспешил небрежно оправдаться:

«В кассе, когда покупал, только плацкарт оставался…» Хотя в кассе он как раз и спросил плацкарт, который в два раза дешевле купейного. Вспомнил он ещё, что в вокзальном разговоре с поджарым и дедом это он рассуждал, что нациям надо разъединяться, как людям, чтобы обрести свободу, а дед почему-то спьяну решил, что это говорил Антон, и он зачем-то промолчал, хотя виноватым себя не считал.

Чёрт!

Какая свобода?

Мелко, как мелко всё! И вся его жизнь была мелкой, тщедушной. Трус. Она ведь права: трус! Ходишь по мелкому бережку, вместо того чтобы вбежать в воду, нырнуть, заплыть глубоко. И… хоть бы даже и утонуть. Но хотя бы попробовать. Попробовать…

Ему захотелось соскочить с постели, пробежать сквозь вагонные туннели к тем двум дизайнершам, вытащить из купе сонную Риту и всё ей объяснить: никакой он, чёрт дери, не программист, лишь мечтал быть им когда-то, сидит он в мелкой конторе с мелкой зарплатой, пишет шаблонные отчёты в конце месяца и раз в неделю позволяет себе зайти и посидеть в баре, как американский мачо из полицейского боевика. А если женщина, которую он думает, что любит, застанет его не выключающим свет за собой – хотя бы даже в гостинице, где им не надо платить за электричество, она может с ним поругаться так, словно застала с шлюхой. И это – любовь?

Это – любовь. Так у всех, у многих пар, которые забыли о том, что…

Что есть любовь?

При чем здесь мужчина и женщина?

О чём ты? О чём ты сейчас говоришь?

Поев, старушка с тихими вздохами укладывалась на своей полке спать. Легла. Лежала и смотрела в тёмный воздух перед собой так, словно рассматривала в нём звёздные пути многих людей и среди них видела и свой, маленький, тонкий, близящийся к концу.

Посмотрел бы и ты когда-нибудь так. Дорога ведь есть всюду, слышишь, даже в роящихся в луче света пылинках! Посмотри в окно, на проплывающие мимо холмы и деревья, на янтарные огни города вон там, вдалеке…

Нет, он не смотрел.

Ему стало жалко себя.

Худшее, что можно самому себе сделать.

Хотя и лучше, вероятно, чем взять и убить себя.

Он понимал, что вряд ли отдохнёт в Крыму так, как хотелось бы. Понимал, что вряд ли познакомится с теми, с кем хочет. Что не родится у него в ближайшее время ребёнок, потому что его просто некому рожать. Что родители его умрут раньше него, а он умрёт позже их. Что вся эта его поездка куда глаза глядят – фарс неудачника, пытающегося сделать вид, что он всё ещё романтичен и смел.

«Сорокалетний мальчуган» – так с убийственной лёгкостью назвала его однажды женщина, спящая сейчас в Бресте…

Что? В каком Бресте? Но ведь… Ведь она давно уже не спит в Бресте, потому что с тех пор прошли сутки. То есть, может, она и спит… ведь сейчас снова ночь. Но она ему не позвонила! Он-то не мог позвонить, потому что у него на счету не было денег… Его телефон ещё не разрядился, ещё может принять звонок. Почему же она не позвонила? Его могли убить, ограбить, когда он ночью ушёл из гостиницы…

А она не позвонила. И даже не прислала СМС.

Возможно, сейчас она и в самом деле спит.

Где-то. Не в гостинице Бреста…

Сергея колотила дрожь. Он привстал, потом лёг. Потом снова привстал. Место, где он лежал, было похоже на гроб, из которого можно спрыгнуть. Он весь взмок.

Пошли вы все! Он ненавидел весь этот мир и все те миры, что родятся после гибели этого. Но больше всего он ненавидел себя.

Заныло сзади, в лопатке. И сразу в груди. Что это – сердце?!

Господи, а ведь страшно умирать… Сдохнуть вот здесь, на этой расшатанной вагонной полке, без детей, без жены, возле жующей мыши-старухи, одиноким придурком с устаревшим ноутбуком, который набит тупыми компьютерными играми, в которые играть так же интересно, как грызть надоевшие семечки или говорить о политике.

А потом передадут где-нибудь по ТВ: в плацкартном вагоне поезда «Ковель—Симферополь» скончался от сердечного приступа молодой чел… мужчина средних лет, российский гражданин…»

Да при чём здесь гражданство, вашу мать, если человек, человек умер!

Сергей спрыгнул с полки. Ему хотелось ходить, ходить, бегать. Но как это сделать в поезде, тем более в плацкартном вагоне? Бродить вдоль казарменных нар, задевая грязные носки спящих?

Она не звонила.

Он очутился возле купе проводника. Чай… Да, конечно, просто выпить горячий чай. Странная мысль. Если б можно было чаем спастись. Здесь, в закутке возле бака с горячей водой и стендом с поездным расписанием, было приоткрыто окно, в которое влетал свежий прохладный ветер.

Сергей постучал в дверь к проводнице.

Она не сразу открыла, наверное, спала.

– Извините, что разбудил, – обратился он вежливо-безразлично. – Можно у вас чаю?

– Вам черный или зеленый?

– Любой.

– С лимоном?

Через минуту проводница дала ему в руки дымящийся стакан в подстаканнике.

Размешав сахар и лимон, он попробовал отпить – но было ещё слишком горячо.

Он стоял. Спиной к легкому дорожному ветерку, стоял и ждал. Так бывает: ты находишься в дороге, но остаешься рабом, несмотря на то, что свобода все время находится рядом с тобой. Дорога ведь ничего не гарантирует. Хоть путешествуй всю жизнь, хоть каждую секунду – гарантии нет.

Он ждал, когда остынет чай.

Страшно умереть в дороге рабом.

В какое-то мгновение им овладело странное ощущение: словно он смотрит на себя со стороны и даже думает о себе со стороны.

Вот сейчас: он, такой-то, человек, стольких-то лет, стоит в этом месте, в этот час. Почему он очутился здесь? Для чего? Как такое может быть, чтобы он, тот, которого назвали и называют Сергей Владимирович Колесов, оказался именно с такой внешностью, привычками, мыслями. Я – это ведь не только имя… Я – не только тело, не только внешность… Я – что-то иное, внутри всего этого… Так что же такое – я?!

– Чифирчик?

Сергей поднял голову. Перед ним, покачиваясь, стоял высокий, полный мужчина в рубашке навыпуск, примерно его лет, с чуть улыбающимися черными глазами.

– А?..

– Чифирчик, говорю, – повторил, качаясь с пяток на носки, темноглазый.

– А… нет… просто чай…

– А что так?

– Что – так? – не понял Сергей.

– Так. Я вчера освободился.

Черноглазый сказал это просто, естественно, но явно желая услышать ответ. Ответ? Какой может быть ответ?

Он кивнул: да, мол, хорошо.

– Слышь, освободился, говорю, – настойчиво, глядя в глаза, повторил темноглазый.

Холодок вполз в Сергея через приоткрытый рот, поплыл через горло дальше, в грудь и живот.

– Ну и что, – проговорил он.

Сильное раздражение – на себя и на этого человека, непонятно зачем приставшего к нему, вспыхнуло в нём высоким, холодным огнем.

– Слышь, ты кто? – улыбчивым тоном, кивнув подбородком и снова качнувшись, спросил темноглазый.

Костёр вокруг Сергея стал гаснуть.

– Я… – Он не знал, что сказать.

Чуть оттопырив губы, покачиваясь, человек ждал.

– Человек, – наконец тихо произнёс Сергей.

– Кто?! – Черноглазый отшатнулся и удивленно округлил глаза. И стал как будто ещё больше, темнее.

Сергей молчал. Костра вокруг него давно уже не было.

– Слышь, козёл, а ты что борзеешь? – ясно донеслось до него. Хотя казалось, что темноглазый спрашивает не его, а кого-то другого.

– Я… не… – начал Сергей.

– Чего не?

– Не… борзею…

– Да ну? – улыбнулся, раскрыв только правый уголок рта, стоящий перед ним человек. Чуть отклонившись, он плюнул, попав Сергею куда-то на грудь. Затем поддел коленом стакан с чаем, который Сергей держал в руках. Чай выплеснулся ему на пах – туда, где ещё недавно лежали пальцы Риты.

Ожога Сергей не почувствовал, только показалось, что вокруг вспыхнул воздух. Темноглазый, всё с теми же удивленно поднятыми бровями и полураскрытым правым уголком рта, повернулся и ушёл.