Текст книги "И взошла звезда полынь"

Автор книги: Александр Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

XIII

Трудным и нерадостным стал для русской армии 1916 год – год тяжёлых сражений. Начало его, впрочем, вселило некие надежды. На февральской Межсоюзнической военной конференции в Шантильи договорились о совместном летнем, на июнь назначенном, наступлении. Но тут…

В который раз генерал Андреев убеждался в им самим для себя выведенной истине: никогда нельзя просчитать всё до конца, никогда события не станут развиваться по выверенному плану. Более того: именно в тот момент, когда думаешь, что учёл и продумал всё, неожиданно, откуда и не предполагали, выскакивает нечто, что моментально рушит все выстроенные конструкции.

Неохотно сознавался себе Андреев, что делу часто мешают и человеческие слабости, его, Андреева слабости – доверчивость, например. Генерал всё ещё доверял союзникам.

Но кто мог подумать, что у Вердена увязнут и немцы, и французы. У немцев никак не получалось прорвать французскую оборону, у французов не было сил отбросить противника и перейти в контрнаступление. И тогда французы вновь запросили помощи. И Россия вновь вняла мольбам. Решено было силами Северного и Западного фронтов прорвать немецкую оборону, дабы оттянуть часть их сил от Вердена. Как и два года назад, Россия пришла на помощь, хотя, как и два года назад, предполагаемая операция не была достаточно подготовлена. Это понимали многие генералы, но Ставка решила…

Начало весны выдалось сырым и холодным. Затяжные дожди сменялись липкими снегопадами, порой дождь шёл вперемешку со снегом. Лёд на Нарочи потемнел и стал ноздреватым, в окопах и траншеях скопилась вода, местами была по щиколотку. Солдаты роптали и ждали какого-нибудь решения: отхода ли, наступления ли – но непременно какого-то действия, потому что мокнуть, жевать отсыревшие сухари в полной неизвестности было невмоготу.

И наступление началось. Неделю длилась операция, неделю солдаты в сырых шинелях, в тяжёлых от налипшей грязи сапогах шли напролом. Какое чувство вело их?! Почему, не понимая да и не зная всех тактических, стратегических, политических причин происходившего, они атаковали, стреляли, кололи, падали ранеными и убитыми? Задавали ли они себе вопрос: для чего всё это? Пытались ли найти здравый смысл? Или шли на смерть обречённо, как некая бессловесная серая масса?

Радиковский часто задумывался над этим. Он видел своих солдат, слышал их разговоры. Нет, не серая бессловесная масса то была! Это были люди с большим житейским опытом, многие старше самого Радиковского. Но как глубоко прятали они свои мудрые чувства! Как не хотели выплеснуть их наружу, чтобы они ненароком не были растоптаны и сожжены! Так что же заставляло этих людей, не щадить ни врага, ни себя, становиться героями? Радиковский пока понять не мог.

В битве за Поставу его солдаты вновь отличились. Со взводом подпоручик Радиковский смог занять небольшую высотку – очень удобную, с естественным гребнем, позволившем надёжно укрыться на захваченном участке. А стремительная атака основных сил привела к полному освобождению городка – уже на третий день начала операции. Подпоручика представили к следующему чину.

Поставу освободили, Нарочская операция оттянула-таки часть немецких сил от Вердена, и немцы увязли там почти на год. Русская же армия дальше продвинуться не смогла.

Позже – не пройдёт и 15 лет! – французский маршал в воспоминаниях о Вердене ни словом не обмолвится о русских героях Нарочи. А ещё годы спустя историки, снабжённые обильными знаниями и сведениями, станут с позиций своего времени рассуждать о той весне. Они будут восторгаться действительно блестящим луцким прорывом генерала Брусилова и в то же время раздавать оплеухи другим командующим фронтами, в том числе и генералу Андрееву. Припомнят неудачную попытку нанести на Западном фронте главный удар в самое укреплённое место вражеских расположений, поставят в укор то, что Ставка принимала многие решения под давлением союзников.

Возможно, Андреев и впрямь не видел того, что должен видеть стратег его уровня, но генерал увидел другое, увидел уже после неудачной Нарочской операции. Генерал увидел, что армия разваливается, он понял, что в этих условиях задача командования – свести неминуемую гибель к меньшему по возможности позору. Он с тревогой ждал времени демобилизации, предвидя, что дикого, разнуздавшегося солдата ничто не остановит. Это было за год до необратимых событий. И это были те же самые солдаты, о которых много думал Радиковский. Это в них, в этих солдатах уживались безудержная отвага, презрение к смерти с веками живущим в душах болотниковском, разинском стремлении к волюшке.

XIV

Наступление нового, 1917, года решили в полку отпраздновать, и все святочные дни прошли в весёлом оживлении. До этого праздничную Рождественскую службу полковой священник отец Андрей отслужил особенно вдохновенно. В маленькой походной церкви было тесно и слегка душно, но священник возносил слова:

– Итак Сам Господь даст вам знамение: се Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему…».

И Радиковский чувствовал невероятный прилив сил. Но тут же поминутно ловил себя на том, что отвлекается, что чувствует исходящий откуда-то сбоку поток энергии – иной, не церковной. Он перевёл взгляд от иконостаса в сторону – и увидел несколько впереди и наискосок от себя сестру милосердия Наталью Узерцову. Она истово осеняла себя крестным знамением, клала поклоны, но при этом – чувствовал Радиковский – и она была напряжена, и её мысли сбивались, уходили от возвышенного в иную сторону.

Под взглядом Радиковского Наталья полуобернулась и, слабо улыбнувшись, слегка поклонилась Радиковскому. Поручик ответил полупоклоном. И сразу же, не сговариваясь, оба шагнули в стороны друг от друга, словно поспешили разорвать ненароком перекинувшуюся от одного к другой тоненькую нить. Радиковский смешался с группой офицеров. Отсюда он хорошо слышал священника и в тоже время мог беспрепятственно видеть Узерцову. С мыслью о том, что он будет наблюдать за нею, Радиковский быстро смирился. Уже возглашал священник:

– Христос рождается, славите, Христос с небес, срящите. Христос на земли, возноситеся. Пойте Господеви вся земля, и веселием воспойте, людие, яко прославися.

Уже звучало:

– Но когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего, Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных….

А Радиковский всё поглядывал на Узерцову. Она оглянулась во второй раз, оглянулась на мгновение, мельком, но Радиковский успел разглядеть слёзы в её глазах.

Со службы он возвращался с неспокойной душой. Он думал, что не получил, отверг то, что давалось ему свыше, укрылся от этого. И с земными чувствами разобраться не мог. Он досадовал за это на себя, а заодно и на Наталью.

Ещё раз случилось им пересечься спустя неделю. Сёстры милосердия готовились к встрече Нового года: вырезали и складывали из бумаги розы, фигурки ангелочков, другие ёлочные украшения. Столкнувшись случайно с Радиковским, Наталья вспыхнула, потупила взгляд и поспешила прошмыгнуть мимо, но Радиковский остановил её:

– Вы так сосредоточены, Наталья Сергеевна, словно дума непосильная вас одолела.

Узерцова смутилась ещё больше, но ответила, только для того чтобы что-то ответить, а не краснеть поминутно:

– Как тут не задуматься: хороша ёлка будет без свечей.

– Будут вам свечи, – неожиданно для себя пообещал Радиковсий. Пообещал и осёкся: мол, ляпнул ни с того ни с сего, а где свечи эти достать.

Вообще с этой ёлкой история выходила странная. Её бы к Рождеству нарядить следовало, но за все годы войны в полку ни разу этого не сделали, так ни разу не догадались устроить полноценный праздник. Стояли Рождественские службы, поздравляли друг друга, но чтобы такое, как ёлка, устроить, не додумались. И вот кому-то пришла в голову мысль встретить «по-домашнему» хотя бы Новый год, если уж с Рождеством опоздали. Устроить настоящий праздник, с ёлкой, с подарками. Словно кто-то сказал им: празднуйте, ведь это будет последний Новый год в привычном для вас мире.

Вечером 31 декабря Радиковский топтался у дверей штаба, где и решено было праздновать и где в это время сёстры милосердия накрывали на стол и украшали ёлку. Радиковский долго сбивал с сапог снег, наконец, вошёл, держа в руках чем-то наполненную солдатскую рукавицу.

– Вот. Как и обещал, – сказал он и опорожнил рукавицу на стол. С металлическим стуком из неё высыпались стреляные гильзы. Из каждой торчал фитилёк.

– Вот вам и свечи, – объяснил Радиковский. – Солдатики постарались.

Сам же праздник, по мнению многих, удался. Штабс-капитан Гордеев играл на гитаре, Наталья Узерцова пела. Радиковский был удивлён. Он и не подозревал в этой, вечно смущавшейся при встрече с ним, барышне голоса такой силы и глубины. Этот голос был ниже того, которым она разговаривала – ниже и бархатистее. Этот голос глубже и откровеннее слов романса раскрывал все чувства. Узерцова пела, глядя на Радиковского, а на неё с другого конца стола через всю комнату, нервно и сильно сцепив пальцы, смотрел побледневший штабс-капитан Елагин.

Гордеев взял последний аккорд – и тот, вибрируя, повис в табачном дыму. Раздались аплодисменты и возгласы «bravi», относившиеся к обоим исполнителям. И почти без паузы зазвучали тосты, послышался звон стаканов и стук вилок и ножей о тарелки.

Радиковский вышел на морозный воздух, и почти тут же следом вышла Узерцова. Она сразу заговорила:

– Не взыщите, Виктор Петрович, у меня для вас подарок. Примите. Сама вышивала.

Узерцова протянула Виктору шёлковый платок – на нём с удивительным мастерством и изяществом был вышит рисунок.

– Благодарю вас, Наталья Сергеевна… Очень тронут… А я вот не догадался, чурбан этакий…

Узерцова смущённо улыбалась, а Радиковского вдруг осенило, и он торопливо заговори, заговорил, словно оправдываясь:

– Наталья Сергеевна… Вы… Вы замечательная, Вы прекрасны, умны, талантливы… Но только… Вы ещё…

– Полноте! Полноте, Виктор Петрович! Зачем вы так? Вы всё испортили… К чему всё это? «Как с вашим сердцем и умом»?.. Не проще ли сказать, что вы меня не любите? Проще и честнее.

Она еле сдерживала слёзы, потом горько усмехнулась:

– Еще полгода назад, дома а не только не произнесла бы этих слов, но и подумать так было бы стыдно. А теперь ничего… смогла. Война, видите ли, огрубляет нравы.

Радиковский склонился, поцеловал пропахшую йодом её руку и поспешил уйти. Он услышал, как скрипнула дверь, как вышел Елагин. До Радиковского долетело только особенно громко сказанное:

– Я никогда не обижу вас.

XV

Ещё осенью 1916 года генерал Андреев предложил командующим фронтами разработать план операции прорыва укрепленных позиций противника. В ноябре эти планы поступили в Ставку. И тут выяснилось, что сталкиваются два генеральных предложения, два плана. Согласно одному главный удар кампании предстоящего года должно было наносить на Виленском направлении, вернуть утраченные позиции в Западной Белоруссии и в Литве, а затем при благоприятном стечении обстоятельств вновь наступать в Восточной Пруссии.

Этому плану противостоял другой, предусматривавший направление главного удара на Юго-Западном и Румынском фронтах. Совещание в Ставке 17–18 декабря обернулось противостоянием сторонников двух этих планов. Император присутствовал на совещании, но, по обыкновению своему, верховный главнокомандующий не брал на себя ответственности за принятие конкретного решения.

В разгар дебатов из Петрограда пришло известие об убийстве Распутина. На следующий день в половине пятого вечера верховный главнокомандующий уехал. Никакого решения на совещании не приняли, и в 1917 год русская армия вступала, не имея стратегических планов. Компромиссный вариант, предложенный Андреевым, государь утвердил лишь 24 января. Империи оставалось существовать месяц.

Предчувствие краха витало в воздухе. Оно пьянило головы, разрыхляло волю. На фронтах ещё наблюдалось какое-то движение. Всё так же ухали пушки и трещали пулемёты, всё так же летали аэропланы и сбрасывали на позиции друг друга бомбы, по-прежнему ходили в атаки, но солдаты всё неохотнее выбирались из окопов и траншей, и всё чаще хотелось им не бежать вперёд со штыком наперевес, а воткнуть этот штык в землю. И уже свободнее чувствовали себя разного рода агитаторы и провокаторы, и просачивалось, и расползалось повсюду выстраданное: когда же конец?! А рядом с этим росло, ширилось, проникало во все поры не-уважение и даже презрение с трону.

Солдаты сидели в кружок у костра, пирамидой составив винтовки, и оттуда то и дело раздавались взрывы хохота.

– А как же ты думал?! – тоненьким, никак не подходящим к его огромному росту, голосом говорил солдат Емелин. – С сибирским мужиком-то царице слаще было, чем с нашим затюканным!

– Слаще-слаще! А затюканный всё злился. За то его, Григорья Ефимыча-то и убили. Царь убить приказал, а сам уехал, мол, я не я и лошадь не моя, – поддакнул кто-то.

И уже со всех сторон долетало:

– Знамо дело приказал: плохо, когда во дворце мужиком пахнет.

– А как убили старца, так затюканный к царице прискакал, успокаивать стал. А она его по щекам! По щекам!

– Да ну! Правда ли?

– Правда-правда. Верные люди сказывали.

Радиковский не мог поверить ушам. Как не мог понять того, как это оказавшиеся рядом офицеры даже не попытались пресечь это поношение. Тогда он решился сам.

– Молчать! Прекратить молоть всякий вздор! Встать! – вне себя от гнева закричал он.

Солдаты неохотно поднялись. Они стояли, кто переминаясь с ноги на ногу, кто опираясь на винтовку, но ни один не вытянулся, как того требовал Устав.

– Смирно! – опять крикнул Радиковсий.

Солдаты принимали нужную стойку. Радиковский продолжал:

– Что за вздор вы несёте?! Отвечать!

Солдаты молчали.

– Я говорю: отвечать! Емелин, о ком ты говорил сейчас?!

– Известно о ком. О шпиёнке.

– Кто? Кто шпионка?

– Известно, кто – царица.

– Это же вздор!

– По-вашему, может и вздор, ваше благородие, – вмешался прежде молчавший Матвеев, – а по-нашему, по-мужицки – сущая какая есть правда. Шпиёнка. И ход подземный до самого Берлину прорыла.

Что было ответить на это? Радиковский лишь приказал:

– Марш все отсюда! Оружие чистить!

Солдаты вразнобой развернулись и медленно побрели прочь. Когда они отошли на достаточное расстояние, стоявший среди других офицеров Елагин обернулся к Радиковскому:

– За что вы их так распекли, поручик? Пусть бы себе языками почесали. Не страшно.

– Не страшно?! – Радиковский всё ещё был возбуждён. – И это говорите вы?! Штабс-капитан?! Русский офицер?! При вас поносят даму, императрицу, супругу вашего императора и главнокомандующего, поносят самого императора и главнокомандующего, наконец. Поносят, а вы не проронили ни слова, не пресекли бесчинство.

Неожиданно Елагин развернулся, срываясь на крик и слегка заикаясь от перенесённой контузии, заговорил:

– Имп-пператор?! Гла-а-внокомандующий?! Баба он, ваш император! Баба, а не главнокомандующий! Из-за вреднейшего мужика Ставку покинул, уехал под каблук к жене. Успокаивать её принялся. Вместо того, чтобы арестовать вместе с этой экзальтированной дурр-рой Вырубовой. Арестовать – и в Шлиссельбург! После всего, что свалилось на нас, я готов поверить и в подземный ход до Берлина, и в постельные утехи царицы с мужиком.

Радиковский побледнел. Он говорил жёстко, цедя каждое слово:

– Господин штабс-капитан! Милостивый государь! Я не привык, чтобы в моём присутствии дурно говорили о даме, тем более оскорбляли ту, которая в данный момент сама ответить не может. Я не привык злословить человека, которому присягал, каким бы он ни был. И, ежели вам будет угодно, ваши секунданты всегда найдут меня.

Все стояли опешив, а Радиковский резко развернулся и пошёл от них. Елагин вздохнул, развёл руками и проговорил:

– Ну, что ж… Пусть так.

Весть о вызове разлетелась по полку мгновенно, и через полчаса командир полка распинал Радиковского:

– Что вы изволили выдумать, поручик? Какой поединок?! Какой поединок, когда в любую минуту может начаться наступление?! Поберегите жизни – и свою, и штабс-капитана – для более высоких целей. Извольте отправляться под домашний арест!

Взяв под козырёк, Радиковский развернулся и вышел.

Вечером к Радиковскому пришёл его приятель поручик Смирнов и с порога начал:

– Что стряслось, Виктор с тобою? К чему это было?

– И ты, Павел, туда же? – Радиковский говорил, глядя почти мимо Смирнова, и вдруг резко развернулся к нему. – Как же ты не понимаешь, что негоже так вести себя?!

– От чего же? Разве не слышишь ты едва ли не ото всюду: «Государь глуп и недальновиден»?

– Слышу! Это-то и печалит. Слышу от офицеров, от солдат. Давеча вот унтер один всё о спичках шутил.

– Как это – о спичках?

– Выложил перед солдатом пять спичек и говорит: «Сложи-ка, братец, из них слово «дурак». Сможешь?». Тот глазами лишь хлопает. «Эх, ты, лапоть», – сказал унтер и сложил. Три спички уложил буквой «Н», а две другие – цифрой II. Получилось «Н II». А унтер: «Николай Второй получается, уразумел, валенок?». И хохочут оба. Такие вот шутки.

Смирнов усмехнулся. Радиковский заметил это и огорчённо сказал:

– Вот и тебе, похоже, весело.

– Нет, я не о том. Тоже частушка солдатская вспомнилась: «Хлеб стоит пятачок, Николай – дурачок».

– Вот-вот. Всё одно к одному. Но что можно простить малограмотному унтеру, недостойно офицера. Все эти частушки, пошлые шуточки о спичках, все карикатуры в газетах и журналах – во всём нечто холопское. Ты не находишь?

– Но, позволь, – попытался возразить Смирнов, – неужто не видны тебе просчёты в политике? Неужели не видишь ты нерешительности государя?

– Вижу. И печалюсь о том. Хотя понимаю, что не знаю всего, всех причин решений императора. Повторю: вижу, но злословить того, кому присягал, считаю недостойным. Сними погоны, сдай оружие, уезжай в деревню – оттуда и брюзжи.

В это же время состоялся другой разговор – между Натальей Узерцовой и Елагиным.

– Что за безумная затея, Илья Петрович, неужели ничего нельзя изменить? – взволнованно спросила Наталья.

– Нельзя, Наталья Сергеевна. Поручик бросил мне вызов. Разве мог я не принять его?

Наталья теребила в руках платок, долго молчала, потом, медленно подбирая слова, спросила:

– Скажите, Илья Петрович, вы не откажетесь от поединка, даже если я скажу, что согласна стать вашей женой?

Елагин вздрогнул, побледнел. Он подошёл к Наталье, взял её за руки.

– Наталья Сергеевна, Наташа, – штабс-капитан почти задыхался и говорил с трудом. – Вы знаете, как я отношусь к вам. Знаете, что ничто не в силах изменить этого отношения. Тем более знаете, что значит для меня ваше согласие. Но сейчас… Вы сами прекрасно понимаете… Простите. Не могу.

– Что же делать? – тихо спросила Наталья и беззвучно заплакала.

XVI

На следующий день пришло известие об отречении императора. Оно хоть и повергло многих на какое-то время в растерянность, в глубине души каждого шептал голосок: «Ничего удивительного, к тому всё и шло».

Растерянность прошла скоро, поскольку стало ясно: в сложившихся условиях помощи ждать неоткуда, и надо действовать самим. Это понимали и командующие фронтами, и командиры дивизий и полков, и офицеры. А в солдатах это известие укрепило надежду на скорое окончание войны.

Неожиданным образом известие об отречении государя умело использовали сослуживцы Елагина и Радиковского. Посчитав, что с отречением императора исчезла и сама причина конфликта двух офицеров, друзья постарались расстроить дуэль и преуспели в этом. Им удалось убедить обоих взять свои слова назад, бывших соперников свели вместе – и они пожали друг другу руки.

– Забудемте. Мы оба погорячились. Простите.

– И я прошу прощения. Забудем.

Кто-то на радостях предложил отметить примирение выпивкой. Все тут же согласились. Однако Елагин остановил их:

– Виноват, господа. Всегда готов, но чуть позже. Мне необходимо завершить некоторые дела.

Елагин направился к Узерцовой. Наталье всё уже было известно. Она с улыбкой встретила штабс-капитана:

– Как я рада, Илья Петрович! Рада за вас и за поручика Радиковского. Не сомневалась в вашем благородстве и честном сердце…

Но Елагин перебил её:

– Наталья Сергеевна, дуэль не состоялась. Мы с поручиком пожали друг другу руки, это правда, но моей заслуги в этом мало. Всё моё участие состоит лишь в том, что я принял сделанное моими друзьями предложение и не препятствовал этому. Посему вы свободны от всех обязательств. Честь имею.

Елагин коротко поклонился и готов был уйти, но Наталья задержала его, тронув за рукав:

– Погодите, Илья Петрович, не спешите. Вы уж не отказывайте и мне, женщине, в умении быть верной данному слову. Я тоже не привыкла отказываться от обещанного. Я буду вашей женой.

Наталья улыбнулась так нежно и ласково, так ласково провела по щеке Елагина и так легко ускользнула, что штабс-капитан некоторое время стоял, как вкопанный.

Между тем офицеры собрались за столом и ждали одного Елагина. Он появился в дверях с ошарашенным видом и с порога сразу заявил:

– Господа, имею честь объявить: Наталья Сергеевна Узерцова дала согласие стать моей женой.

В наступившем молчании прозвучал голос Смирнова:

– Позвольте, господа, здесь нужна ясность: за что же мы пить станем – за примирение или за помолвку?

Раздался дружный хохот.

Новость разлетелась по всему полку быстро и была воспринята всеми благосклонно. Особенно по-доброму отнёсся полковой священник. Он сам пришёл к Елагину.

– Позвольте мне на правах пастыря духовного спросить у вас штабс-капитан: это ваше твёрдое решение?

– Твёрдое, отец Андрей.

– Это хорошо. Грех большой, когда святыми узами брака похоть прикрыть пытаются. Хорошо, что вы стреляться не стали – греха на душу не взяли. Хорошо, что жениться надумали. Многие – прости, Господи, заблудшие души их – пустились в разгул и блуд, наивно полагая, что война всё спишет. Не спишет – строже спросит. Многие полагают: коли война, то о душе можно не думать. Грех большой – такие мысли. Я вам так скажу, Илья Петрович, на войне можно жизнь свою за Отечество не пощадить, но душу… Душу всегда спасать надо. Мой вам совет: нынче вечером помолитесь. Помолитесь глубоко и искренне. И многое вам откроется. Храни вас Господь.

Благословив Елагина, отец Андрей вышел. В окно Елагин видел, как священник идёт, подбирая полы рясы, чтобы не запачкать её в грязном, с землею смешанном снегу. Отец Андрей всегда держал спину прямой, и только, внимательно приглядевшись, можно было заметить, как тяжело он ступает, словно несёт на плечах огромный груз.

Все в полку оживлённо обсуждали новость, и только командир полка недовольно проворчал:

– Семь пятниц там на неделе! То стреляться задумают, то вот женятся. Воевать-то когда?!

Впрочем, молодых он благословил и даже согласился стать посажённым отцом у Натальи. Неожиданно выяснилось, что будь свадьба даже в Петрограде, без посажёных родителей Наталье не обойтись. Оказалось, что она сирота, смолянка, и перед тем, чтобы стать сестрой милосердия, жила у престарелой своей тётки.

А незадолго до венчания и свадьбы, когда Узерцова и Елагин обсуждали предстоящие хлопоты, неожиданно всплыла фамилия Радиковского. Елагин напрягся, отошёл к окну и стал смотреть в него. Наталья нежно положила руки ему на плечи.

– Нет надобности ревновать, Илья, – тихо сказала она. – Я буду хорошей женой. И очень верной. Поверь.