Текст книги "Кремлевское кино"
Автор книги: Александр Сегень
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Я – глава государства? Впервые слышу. Вы слышали, товарищи? Нет, товарищ Александров, ошибаетесь. У нас главный орган в государстве Совет народных комиссаров. Это как Совет министров в иных странах. Вот его председатель товарищ Молотов, прошу любить и жаловать. Он как бы премьер-министр. А еще есть ВЦИК. Его председатель товарищ Калинин. Он как бы президент страны. Тоже самый главный. Еще товарищ Ворошилов, главнокомандующий всеми вооруженными силами. А я? Я всего лишь руководитель партии. Пусть правящей партии, но всего лишь генеральный секретарь. А секретарь – должность на подхвате, помощник. Я – помощник партии. Она у нас царь и Бог. В советской стране, в отличие от других стран мира, руководство коллективное. И товарищ Бубнов, ставший наркомом просвещения после товарища Луначарского, не мой вассал. Он подчиняется председателю Совнаркома. Пусть товарищ Молотов и посоветует ему еще раз посмотреть фильму «Веселые ребята».
– Я посоветую, товарищ Сталин, – поспешил заверить Вячеслав Михайлович.
Докладная записка председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР П. М. Керженцева И. В. Сталину и В. М. Молотову о конкурсе на пьесу и сценарий об Октябрьской революции. (Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) 17 апреля 1936 г.) 1 апреля 1936
Подлинник. Машинописный текст. Подписи – автографы В. М. Молотова, И. В. Сталина, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, М. И. Калинина, В. Я. Чубаря, А. И. Микояна. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 163. Д. 1104. Л. 58–59]
Глава девятая. Впереди, на лихом коне!
– Эх, тройка-тройка, птица-тройка… – тяжело вздыхал отец, рассматривая Васины дневники, сплошь изрисованные этими птицами. – Ну почему Том получает четверки и пятерки, а Василий Сталин катается на троечках с бубенцами? Учти, в этом году не прощу. Если опять закончишь год на тройки, на море не поедешь, сиди в Зубалово.
Свое слово отец всегда держал. Сдержит и на сей раз, можете не сомневаться. Но пока они все торчали тут, на подмосковной даче, где во всем еще ощущалась мамина теплая, щедрая рука.
Вася помнил Зубалово еще угрюмым поместьем, заросшим густым лесом, как поп власами и бородищей. С островерхими шпилями над крышами, с громоздкой мрачной мебелью, о которой говорили «готическая» и «германская». А потом отец взялся это все переделывать, вырубил многие деревья, и стало светло, с крыш исчезли зловещие шпили, а из комнат – рыцарская готика, да и сами комнаты перепланировали, сделали просторнее и веселее. Как раз тогда Вася научился читать и избавился от болезней, преследовавших его все детство, а раньше чуть что – простужался, грипповал. Он окреп и стал частенько драться с Томом, своим якобы братом, а на самом деле Том просто большую часть времени жил у них в семье. Вася его и обожал, и обижал. То целый день висел на нем, ходил с ним в обнимочку, а то дразнил сироткой или еще хуже – сиротинушкой. Порой становилось за это стыдно, но извиняться не хотел. Вместо этого однажды сказал:
– Ладно, Том, не обижайся, я ведь тоже не родной сын у родителей.
– Как это? – заморгал Томик своими белесыми ресницами.
– Только никому, понял?
– Могила!
– Отец с матерью как-то шли по улице, видят, рыжий беспризорник, пожалели, взяли к себе.
– А тебе сколько тогда было?
– Ну, лет пять, допустим.
– Вот и враки! Мы же с тобой с самого чуть ли не с рождения. Лет с двух-то я тебя помню. Ну и вру-у-ун!
И врал, и шкодничал Василий Сталин много и талантливо. Когда пошел в школу, учителя взвыли, ни у кого такого сорванца, как у самого товарища Сталина! С папиросой он чуть ли в первый класс пришел, во всяком случае таскал у кого плохо лежали и покуривал. Мать ругала отца:
– Ты сам ему предлагал чуть ли не с двухлетнего возраста и табачок, и винцо.
А отец отвечал, что в Грузии детей к вину с малых лет потихоньку приучают, потому и нет такого количества пьяниц, как в России.
– Ага, конечно, особенно твой собственный папаша, Бесо Джугашвили, вспомни-ка, он как кончил?
Ссоры родителей Вася воспринимал болезненно, топал на них ногой:
– Кому сказал, не ругайтесь!
– А ты молчи, Васька Красный! Из-за тебя же и поссорились. Тебя выдрать надо, а мать заступается.
Сколько он себя помнил, отец звал его Васькой Красным. Вроде бы из-за того, что на свет он появился не просто рыжим, а красноволосым. Но разве это плохо? У нас знамя красное, армия красная, Кремль и тот красный. Василию прозвище нравилось, он даже письма к отцу всегда им подписывал: «Здравствуй, папа! Я живу средне и занимаюсь в новой школе очень хорошей и думаю, что я стану тоже хорошим Васькой Красным. Папа, напиши, как ты живешь и отдыхаешь. Светлана живет хорошо и тоже занимается в школе. Привет тебе от всего нашего трудового коллектива. Васька Красный».
Сестра тоже родилась рыжей, но ее звали не Красной, а Сетанкой, Васе это не нравилось, и он дал ей презрительное прозвище Пупок. С ее появлением произошел раздел: отец увлеченно возился с дочкой, мать больше привечала сына. А Томик общий, к тому же у него еще и собственная мать имелась.
Василий Сталин, Н. С. Власик и И. В. Сталин. Июнь 1935. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1672. Л. 22]
Что случилось с мамой, Василий так и не понял. Почему, как и зачем она умерла? Потом узнал: застрелилась. Еще непонятнее. Взяла и сама себя убила? На похоронах он не столько сам переживал, сколько утешал отца и стыдился, что отец, могучий вождь партии, а так разнюнился, слезы рекой. А как же скупая мужская слеза, признак настоящего мужчины?
Через год ему стало до боли стыдно и за свои тогдашние эгоистические мысли, что из-за похорон не покатаешься ни на коньках, ни на лыжах и вообще нельзя развлекаться. Он стал взрослее и уже начинал понимать, что жизнь состоит не из одних развлечений, хотя все равно считал смыслом жизни веселье, бесшабашность, всякие проделки. С двенадцати лет осмысленно мечтал о небе, задался целью стать летчиком, потому что летчики самые веселые, им все нипочем.
– Папа, а почему у нас про авиацию ни одной фильмы?
– Будет. Вот сейчас режиссер Довженко снимает фильму под названием «Аэроград».
В седьмой класс Вася «прискакал» на одних тройках, и приставленный к нему Власик, начальник охраны Сталина, только моргал в отчаянии: что я могу поделать? Тома и Светку на юг повезли, а Васюша все лето в Зубалово, да и хрен с ним! Подумаешь, тройки, зато в спорте он лучше всех, и если сын Сталина не стремится в ученые, то и зачем все эти лишние знания, синусы-косинусы, тангенсы-котангенсы? И любви к книгам, как у отца, ни на вот столечко. А зачем книги, если есть кино и скоро оно полностью вытеснит книжную скукотню?
Летом, еще до отъезда Томика и Пупка в Абхазию, в Зубалово привезли новую комедию «Веселые ребята». Томик хохотал так, что со стула на пол валился то и дело. Вася тоже ухохатывался, но со стула не падал.
– Пойду в джаз, – сказал Том.
– Ну и дурак, – откликнулся Вася.
А семилетняя Светка из штор себе сделала некое подобие костюма, в котором Орлова в финале выступает, и тоже пела про сердце в груди. В сентябре она пошла в первый класс, а отец на весь сентябрь один уехал в Сочи, слал сыну оттуда персики, которые Вася любил больше всего в жизни.
В эту осень Чемоданов так научил его играть в бильярд, что не терпелось показать отцу свое умение, и, когда тот вернулся с югов, Василий старался его обыграть, но, хотя у всех удавалось выигрывать, у отца почему-то никак, хоть ты тресни, словно затык происходит какой-то, и отец на два шара всегда впереди. Да еще злится:
– Бильярд – это хорошо. И футбол неплохо. И то, что на лошади научился прямо ездить. Но ни одной четверки, я уж не говорю о пятерках. Тройки, тройки, тройки. А тройка – это значит посредственно.
– Вообще-то говорится, что тройка – это удовлетворительно, – пытался защищаться сын.
– А что такое удовлетворительно? – еще больше сердился отец. – Вот принесли тебе еду. Ты пробуешь и говоришь: ах, как вкусно! Пальчики оближешь. Это пятерка. Или говоришь: очень вкусно, спасибо. Это четверка. А когда тройка, то ты говоришь: ну, так себе, с голодухи сгодится. Хотел вас, детей, завтра на штурм Зимнего взять, но из-за твоих отметок никто не пойдет.
На другой день в полночь Сталин, Молотов, Ворошилов и Енукидзе собрались в Кремлевском кинотеатре впервые смотреть только что вышедший фильм Васильевых о Чапаеве. Шумяцкий, как всегда, дико волновался, а дело, как назло, не заладилось с самого начала, какая-то поломка в микшере, и звук отставал от движения губ.
– Отчего губами шевелят, а речь отстает? – возмутился главный зритель.
– Что за толпа бежит? Что за суетливый мышиный бег? – недовольно пробурчал нарком обороны, как отныне назывался пост Ворошилова.
Когда в фильме к Чапаеву прибыл Фурманов, синхронность совсем пропала, и Сталин воскликнул:
– Гнать в шею вашего Незначеева!
– Это новый механик, Троечкин, – пролепетал Шумяцкий. – Значеева уволили за пьянку.
– И Троечкина гнать! Фамилия красноречивая. Троечкин. Вроде бы и можно смотреть, да не хочется при таком несовпадении звука. Троечкина заменить на Пятерочкина!
Плакат фильма «Чапаев». 1935. Худ. А. П. Бельский
Ленфильм. 1934. Реж. Г. Н. Васильев, С. Д. Васильев. [ГЦМК]
Нарком кино побежал распекать киномеханика и лично следить за микшерным пультом. Вопрос Чапаева «А как думает комиссар?» уже звучал синхронно, и в зале постепенно успокоились.
– Это хорошая сцена. Чапаев Фурманова прощупывает, – даже похвалил главный зритель.
Шумяцкий утер со лба липкий пот. Синхронность восстановилась, и фильм стал нравиться. Сцена разговора Чапаева с комбригом Еланем и вовсе развернула настроение зрителей на все сто восемьдесят.
– Вот, к примеру, идет отряд походным порядком. Где должен быть командир? Впереди, на лихом коне! – И так далее.
Замечательная сцена, остроумно сыгранная. В Зимнем саду воцарилась весна, атмосфера потеплела.
– Хорошо артист играет! – похвалил Сталин.
– Бабочкин, – мгновенно откликнулся Шумяцкий. – Борис Бабочкин. Актер ленинградского драмтеатра имени Пушкина.
– Хорошо лепит образ, – добавил Молотов. – Чапай у него получается обаятельный. Местами смешной.
– Положительный герой, как учит Горький, должен иногда вызывать смех, – произнес Сталин.
Чапаевский ординарец Петька, обучая пулеметчицу Анку устройству пулемета системы Максима, попытался приставать к ней, но получил решительный отпор. Смешная сцена. Далее последовал разговор белогвардейцев, полковника Бороздина с поручиком, очень хорошо все сыграно.
– А вроде бы неплохая фильма получается, – высказался Ворошилов.
– Кто режиссеры? Братья… как их? – спросил Енукидзе.
– Однофамильцы Васильевы, но работают под псевдонимом братья Васильевы. Один из них, Сергей, вот этого поручика играет. Они, кстати, оба в соседнем зале сидят. Могу позвать.
– А ребята действительно хорошие? – спросил главный зритель, не отрываясь от экрана.
– Отличные, Иосиф Виссарионович! Прошу дать им возможность личного присутствия, чтобы поднять их вес. И как авторов великолепной картины, и как кинематографистов, ведь они, несмотря на напряженную работу, до сих пор не избалованы вниманием.
– Ну, ради большой кинополитики, – усмехнулся Сталин, – зовите их. Благо картина вроде бы и впрямь хорошая.
Привели обоих режиссеров. Они, явно волнуясь, присоединились к зрителям.
Б. А. Бабочкин в роли Чапаева. 1934. [ГЦМК]
Главный зритель смотрел и все больше радовался тому, что в кино появилась такая сильная картина о Гражданской войне. Ему нравилась сложная драматургия, где не все красные показаны честными и справедливыми, да и белые не выглядят полнейшими идиотами. Замечательно, что Петька отпустил взятого в плен бороздинского денщика Потапова. Тот ловил рыбу, желая сварить уху. Его брата, пытавшегося бежать от белых, поймали и до полусмерти забили шомполами.
– Митька-брат умирает, ухи просит, – жалобно взмолился Потапов, и Петька сжалился.
– Тоже хороший сюжетный ход, – похвалил Молотов.
– И играют все без исключения правдиво, – добавил Сталин, чуть ли не урча от удовольствия и восторга, уже понимая, что эту ленту он еще не раз будет просматривать.
Когда полковник Бороздин заиграл «Лунную сонату», один из двух киноаппаратов вдруг проявил такую лютую нелюбовь к Бетховену, что у него лопнула пружина, и вместо красивой музыки началось адское завывание.
– Да что у вас такое сегодня! – возмутился Сталин, досадуя, что невозможно без перерывов смотреть хорошую картину. Шумяцкий чуть не плача побежал в будку, и все услышали, как он кричит на Троечкина:
– Лично расстреляю! Как Унгерна! Лично!
Режиссеры Г. Н. Васильев и С. Д. Васильев. 1934–1939. [ГЦМК]
Через несколько минут просмотр возобновился, бетховенская соната зазвучала во всей своей лирической красоте. Потапов, не простив полковнику смерти брата, перешел на сторону красных и сообщил о предстоящем наступлении. Ночью Чапаев, напевая про черного ворона, изучал карту, а Петька спрашивал его, какими войсками он мог бы командовать:
– Василий Иванович, а ты армией командовать могешь?
– Могу.
– А фронтом?
– Могу, Петька, могу.
– А всеми вооруженными силами республики?
– Малость подучиться, смогу и вооруженными силами.
– Ну, а в мировом масштабе?
– Нет, не сумею. Языков я не знаю. Да спи ты, наконец, чертова болячка!
По залу прокатился добродушный смех. Сталин переглянулся со всеми и со смехом подумал, что надо бы снова подзаняться языками, а то, глядишь, придется когда-нибудь в мировом масштабе. Фильм все больше влюблял его в себя. И вот захватывающие сцены наступления белых. Каппелевцы пошли в психическую атаку, снятую блистательно.
– Хорошо! – похвалил Сталин.
– Хорошо, но ходили они не колоннами, а цепями, – заметил нарком обороны.
– Точно? – вскинул бровь Сталин, раскуривая трубку.
– Клянусь ромбиками.
– Никогда ничем не клянись, Климент Ефремович, а не то, гляди, ромбики слетят, – лукаво произнес генсек.
– Не слышу, что ты сказал? В доме наследят? Не понимаю, – переспросил Ворошилов, потому что каппелевцы шли в психическую под громкую барабанную дробь, да и глуховат был нарком обороны еще с тех времен, когда его в полицейском участке нещадно били по голове во время допроса.
– Не слышал, да и ладно, не мешай кино смотреть, – сердито пробурчал Сталин, сердцем переживая за красных, на которых великолепным маршем наступали белогвардейцы в черных формах, аж жалко стало их, таких храбрых, когда пулеметчица Анка застрочила по ним из «максима».
Но дрогнули храбрецы, побежали, и уже не жаль их. И молодец Анка, хорошо кладет очереди, при том, что «максим» – пулемет капризный, если рукоятки при нажиме на спусковой рычаг не держать стальной хваткой, пули рассыпаются по сторонам, как горох, да и при хорошей стрельбе одно попадание на десять выстрелов – уже удача. Доводилось палить из этой зверюги, но с покалеченной левой рукой крепко сжимать рукоятки у Сталина не получалось. Обидно. А эта девчонка, гляньте на нее, лупит прицельно. Такая и мужа цепко держать станет.
Психическая атака захлебнулась, но у пулеметчицы кончились патроны, а на окопы, где засели чапаевцы, уже скакала казачья белогвардейская конница, секундное дело – и всех порубают.
Пожалуй, наступил кульминационный момент картины, сейчас должно произойти что-то эффектное, подумал главный зритель и не ошибся. Из-за холма, размахивая шашками, с гиканьем выскочила конница Чапаева, и сам Чапай впереди на белом коне, бурка за спиной красиво развевается, будто тяжелое знамя. Анка радостно схватилась за голову и рассмеялась. Красноармейцы выскочили из окопов. Чапай несся навстречу врагу неудержимо и грозно.
– Бей гадов! Впереди, на лихом коне! – воскликнул кто-то с задних рядов Кремлевского кинозала звонким мальчишеским воплем, и, оглянувшись, все увидели Ваську Красного, он до сей поры таился, но теперь не выдержал и вскочил. Тотчас же нырнул обратно в свое укрытие, но поздно.
– Вот ведь паршивец! – произнес главный зритель и от всей души рассмеялся.
Письмо Б. З. Шумяцкого К. Е. Ворошилову об успехах советской кинематографии на международной киновыставке
Подлинник. Автограф Б. З. Шумяцкого. 28 сентября 1934. [РГАСПИ. Ф. 74.Оп 1. Д. 293. Л. 23–23 об.]
Письмо Б. З. Шумяцкого К. Е. Ворошилову об успехах советской кинематографии на международной киновыставке
Подлинник. Автограф Б. З. Шумяцкого. 28 сентября 1934. [РГАСПИ. Ф. 74.Оп 1. Д. 293. Л. 24–24 об.]
Глава десятая. Кинофицер
Узнав об убийстве Кирова, нарком кино Шумяцкий не на шутку испугался, словно был причастен к этому покушению.
– Глупости, – возражала жена Лия, – с какой стати? Ты что, ссорился с ним? Или это у тебя он жену увел?
Уже стало известно, что убийство совершено на почве ревности. Тридцатилетний Леонид Николаев бешено ревновал свою жену, латышку Мильду Драуле. На три года старше мужа, она работала в аппарате Смольного. Среднего роста, гибкая, как ящерка, русоволосая, глазки маленькие… Вроде ничего особенного, но утонченная Мильда влекла к себе мужчин, а особенно таких «ходоков», как первый секретарь Ленинградского обкома. Он находил в ней сходство с Чечилией Галлерани и называл «дамой с горностаем». И Мильда Драуле действительно умела подать себя, сесть эдак вполоборота, будто позируя самому Леонардо да Винчи, выставить изящную гибкую руку перед собой, словно гладя незримого зверька.
И хоп! Ни с того ни с сего Николаевы, ютившиеся в коммуналке с двумя детьми, шестилетним Марксом и двухлетним Ленечкой, получают трехкомнатную квартирищу в кооперативном доме на улице Батенина, что в пятнадцати минутах ходьбы от Смольного. За какие такие особые заслуги? Просто хорошая работница? Да я вас умоляю!
Николаев быстро сообразил, что заслуги жены имеют особое свойство. Лично встречался с Кировым, умолял, готов был даже вернуть квартиру, но Сергей Миронович весело смеялся и уверял, что Мильда действительно первоклассная сотрудница, воспитывает двух сыновей и только за это удостоилась столь качественного улучшения жилищных условий. Да-да, это в то время, когда восемьдесят процентов ленинградцев жили в коммуналках, порою по двадцать семей в одной квартире – после того как Киров отобрал квартиры у бывших буржуев и таким образом решил жилищный вопрос.
Дабы не дразнить гусей, Сергей Миронович перевел Мильду из Смольного в Наркомат тяжелой промышленности с повышением зарплаты и спецпайков. Николаева от Института истории партии, где он работал, направили в длительную командировку, но он наотрез отказался подчиниться, его исключили из партии, уволили с работы. По настоянию Кирова исключение отменили, ограничившись строгачом, а увольнение – нет, и он стал безработным, семь месяцев не получал жалованья. Напившись, орал, что убьет кое-кого, сами знаете кого, лишь чудом на него никто не настучал.
– Только об этом никому, сладкая роза моя! – заклинал жену Борис Захарович. – Уже сказали: кто будет распускать слухи о том, что тут крим пассьонель, тех вплоть до расстрела. Уже есть версия, что этот шлеппер Николаев состоял в подпольной организации, созданной для свержения нынешней власти.
– Так тому и быть, никакой ревности, – соглашалась Лия, провожая любимого супруга на работу, где он и раньше проводил почти все время, а со дня убийства Кирова успевал забежать домой на пару часиков, потому что получил приказ немедленно изготовить документалку об убитом сталинском любимце.
Еще недавно живого и подвижного вятича, которого, казалось, и пули не должны пробить, привезли из Ленинграда в Москву, чтобы сжечь и в урне замуровать в Кремлевской стене. А вечером накануне похорон в Кремлевском кинотеатре Шумяцкий уже показывал Хозяину готовые части документального фильма об убитом. Собралось человек десять, в гробовом молчании они смотрели, как ныне уже неподвижный человек живет на экране.
Когда зажегся свет, минуты две молчали, прежде чем сдавленным голосом заговорил Сталин. Он говорил о мелькании кадров, мешающем сосредоточиться, просил что-то убрать, а что-то усилить, больше показать скорбь рабочих Ленинграда и Москвы, найти самые лучшие портреты дорогого Мироныча. Потом стали слушать звуковые записи, и, услышав голос друга, Сталин всплакнул. Когда запись окончилась, сказал:
– В этой речи – весь Киров. Он и простой близкий товарищ, и пламенный трибун, и волевой человек. Запись его голоса многого стоит. А в соединении с кадрами кинохроники… Вот когда особенно сильно выступает роль кино и как документа, и, что особенно важно, как художественного произведения, находящего такие черты сходства с оригиналом, которые обычно не замечают и которые, вместе с тем, будят лучшие и наиболее яркие воспоминания о виденном или, как в данном случае, о близком безвременно ушедшем человеке.
И. В. Сталин, С. М. Киров, Н. М. Шверник, Н. П. Комаров. 1926. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1652. Л. 10]
Шумяцкий решил блеснуть идеей:
– Мне кажется, надо в ближайшее время записать речи всех руководящих товарищей. Ведь это нужно и сегодня, и завтра, тем более для истории. Более чем досадно, что это не делается.
– Хочешь сказать, что Киров не последний? – насторожился Ворошилов. – Может, даже знаешь, кто следующий?
– Боже упаси! – воскликнул Борис Захарович, понимая, что пропал, не вовремя вылез со своим предложением. – Я просто для истории. А то потом хватятся: где голос? Нет голоса. Что же вы, товарищ Шумяцкий, прошляпили!
– Вообще-то Захарыч дело говорит, – одумался нарком обороны. – Только нашей небрежностью можно объяснить отсутствие у нас записей этих речей. Потом же нам этого не простят.
У Шумяцкого отлегло, спасен. Тут и Хозяин похвалил:
С. М. Киров. 1920. [РГАКФД]
– Работники хроники хорошо поработали. Они сумели заснять все и просто, и вместе с тем показать подлинные чувства Ленинграда, Москвы и страны. Это важно. Если эту ленту хорошо смонтировать и оформить, она будет смотреться не хуже «Чапаева». Спасибо, товарищ Шумяцкий.
Домой Борис Захарович в ту ночь не пришел, готовил все для съемок похорон. Понимал, что, если сплоховать, можно и с жизнью попрощаться. Угораздило же его оказаться на передовой – там, где советское кино начало наступление на всемирный кинематографический фронт.
После похорон Кирова Хозяин выглядел не лучше, чем после самоубийства жены. Никого он не любил в последнее время больше, чем Мироныча, даже на Ближней даче только для него отвели отдельную комнату, в баню Сталин предпочитал ходить один, и лишь Кирову разрешал разделить с ним это удовольствие.
Ну, теперь надолго про кино забудет!
Ан нет, уже на третий день после того, как урну с прахом замуровали в Кремлевской стене, Сталин вспомнил про Зимний сад и снова смотрел «Чапаева» вместе со Светой и Васей, наркомом пищепрома Микояном, Орджоникидзе, Кагановичем, Ждановым и этим, которого Шумяцкий терпеть не мог. Борис Захарович с юмором относился к шуткам над евреями, если и впрямь это было остроумно. Но первый секретарь Грузии позволял себе словечки, в которых так и сквозила ненависть к жидам. Фраза из расхожего анекдота «вы будете смеяться, но Сарочка тоже умерла» в его устах звучала так, что, когда он ее произносил, где-то наверняка умирала очередная Сарочка. И если ты руководишь Грузией, какого черта так подолгу задерживаешься у нас в Москве? Приехал, поучаствовал в похоронах, так и вали к себе в Сакартвело.
Посмотрев в очередной раз творение Васильевых, Сталин отметил, что простота и задушевность картины доходят до сознания зрителей без насилия над ними. Потом по просьбе Берии смотрели грузинскую ленту «Последний маскарад» режиссера Чиаурели, и Шумяцкого покоробило, когда главный зритель вроде бы пожурил грузинского секретаря, а на самом деле похвалил:
– В этой фильме столько нагромождений, такие запутанные ситуации, что трудно порой разобраться, о чем речь. Этой фильмой товарищ Берия хорошо достигает только одну цель: показать, насколько город Тифлис нуждается во вложениях для ремонта и переустройства.
Б. П. Чирков в фильме «Юность Максима» («Большевик»). 1934 Реж. Г. М. Козинцев, Л. З. Трауберг. [ГЦМК]
А еще через пару дней в Кремлевском кинотеатре Шумяцкий впервые показал Хозяину «Юность Максима». Новый механик Пятилапов опять долго возился с аппаратурой, и нарком кино отвлекал главного зрителя просьбами добавить на кинофикацию еще сто тридцать миллионов рублей. Сталин ворчал, что, как всегда, без него ничего не решается, звонил Молотову, тот торговался, уменьшал сумму до тридцати, Сталин требовал семидесяти и в итоге вернулся на свое жесткое кресло в первом ряду с обещанными пятьюдесятью миллионами.
– Мало, мало и мало! – кипятился Шумяцкий. – Надо еще восемьдесят. Я пришлю конкретную записку.
– Заодно отчитайтесь, как идет подготовка к юбилею советского кино.
– Стало быть, не отменяется?
– Не отменяется, но перенесем. Покуда Миронычу не исполнится сорок дней.
Наконец стали смотреть кино. Из зрителей были только Сталин с сидящими по обе стороны от него Сетанкой и Васькой Красным. Следил, как они воспринимают новую картину, и Борис Захарович внутренне молился: о, мейн Гот! Внуши этим неразумным мальчику и девочке, чтобы им понравилось! Гот услышал его мольбы, Вася расхохотался в самом начале, когда под Новый год по снежному полю мчатся тройки, в них буржуи веселятся, цыганки поют, а какой-то пьяный буржуек в котелке откупоривает шампанское и тут же выбрасывает бутылку. Дальше Вася и Света то и дело посмеивались, смотрели на экран с интересом. Сталин поначалу пыхтел, не все ему нравилось:
– Что он так глупо дергается? А эта Наташа почему все молчит и молчит?
Когда в полицейском участке измеряли рост Максима и назвали метр шестьдесят девять, он усмехнулся:
– Вот хитрецы!
Явно имея в виду режиссеров, сделавших своего главного героя такого же роста, как главный зритель.
И тоже стал все чаще посмеиваться, видно было, что игра Чиркова ему нравится.
– Знакомый артист, – сказал он, когда фильм закончился. – Где я его видел? Постой-ка, так ведь в «Чапаеве» же: «И куда крестьянину податься?» Он ведь?
– Он, товарищ Сталин.
– Какое перевоплощение! Для актера главнейшее свойство – уметь быть разным. Выходить из своего амплуа, да так, чтобы не сразу узнавали. Можете завтра пригласить режиссеров и этого Чиркова. Еще раз посмотрим.
– Слушаюсь, товарищ Сталин! – ликовал Борис Захарович. – Кстати, Чирков – внучатый племянник товарища Молотова.
– Ого! – усмехнулся главный зритель. – Ну, это мы афишировать не станем. В целом картина смотрится с волнением. В ряде мест цепляет. Но есть ряд надуманных эпизодов, появляется ощущение неправдоподобия. Особенно это касается изображения деталей конспирации в некоторых сценах в тюрьме и двух диктовок текста прокламаций. В такие моменты актер должен не диктовать, а передавать суть приемами актерской игры. Некоторые актеры расставлены без учета характера их дарований, я имею в виду Тарханова и Каюкова. Чирков молодец. Хотя, на мой взгляд, это актер для комических ролей. Вообще же, надо еще раз посмотреть, мне не все нравится, это вам не «Чапаев». Местами мешает неестественность положений.
– Да ладно тебе, папа, хорошее кинцо, – вдруг заступилась Сетанка, и в эту минуту Борис Захарович готов был упасть и целовать девочке ножки.
– Хорошее кинцо, – кивнул Сталин. – Но должно быть хорошее кино, а не кинцо. Что же, это только первая фильма? Они еще собираются снимать о Максиме?
– Так точно. Трилогию.
– Хотят дальше показать годы подъема революционного движения?
– Так точно.
– Что вы все «так точно» да «так точно»? Будто в армии!
– Но вы же сами назвали кино одним из видов войск.
– Да? – Сталин с одобрением глянул на Шумяцкого. – Тогда ладно. Пожалуй даже, прикажу сшить для киноделов особую военизированную форму.
– Вот здорово! – обрадовался Вася.
– Вместо ромбиков и квадратиков будут кинокадры с перфорацией, – со смехом продолжил главный зритель. – Мы как раз в следующем году намерены ввести новую систему воинских званий. Жалко, что в Красной армии отменили слово «офицер», а то бы для киновойск можно было бы ввести понятие «кинофицер».
Режиссеры Г. М. Козинцев и Л. З. Трауберг. 1925–1926. [ГЦМК]
Вернувшись домой и рассказав милой жене, как все прошло, Борис Захарович подошел к зеркалу, приосанился и произнес:
– А ведь я и впрямь – кинофицер.
Второй раз смотрели «Юность Максима» ближним кругом: с Калининым, Ворошиловым, Молотовым, Берией и Лакобой. Всем понравилось. Еще раз обкатали уже с другим составом, с Микояном, Кагановичем и Ждановым. Обменивались репликами. Когда революционеры-подпольщики сказали, что будут праздновать Новый год по-своему, Сталин вдруг оживился:
– Не пора ли и нам вернуть этот праздник – Новый год? И праздновать его по-своему. По-нашему, по-советски?
– Хорошая мысль, – отозвался Жданов.
Когда один из героев фильма диктовал прокламации, Сталин нахмурился:
– Не припомню, чтоб так бывало. Не совсем это правдо-подобно.
Отзыв А. С. Бубнова на сценарий фильма «Большевик». 16 августа 1933
Копия. Машинописный текст. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 114. Д. 365. Л. 217, 218]
Зато, когда в подпольной типографии с охоткой стали поднимать стаканы и пить, дабы создать видимость празднования Нового года, он засмеялся:
– Вот это другое дело. Так бывало!
Дальше смотрели еще оживленнее, смеялись над репликами Максима, особенно – как он говорил о попе. Когда преподавательница рабочей вечерней школы Наташа обхитрила городового, главный зритель похвалил:
– Ловко она провела городоша. Здорово показано идейное превосходство революционера.
В тюрьме дружно запели «Варшавянку», и все в Кремлевском кинотеатре стали подпевать. Сталин опять похвалил:
– Очень сильно. Это будут переживать массы зрителей.
Смеялись, когда судебный пристав перечислял тридцать семь губерний, где запрещалось проживать Максиму. И когда городовой пил чай у Наташи, пытаясь понравиться ей.
– Хорошая картина, – сказал Хозяин по окончании показа. – Смотрю уже третий раз и открываю в ней все новые и новые черты. Тема ее страшно трудная, ведь все в фильме строится не на подъеме движения, ибо показаны годы реакции, не на кульминации революции, а на буднях революционной подпольной борьбы в самую мрачную эпоху. Художники, взявшись за эту постановку, действительно пошли на труднейшее дело и с ним хорошо справились. Вот мы получили еще одну фильму, о которой можно сказать: наше новое советское кино!
Накануне дня рождения Сталин в очередной раз смотрел «Чапаева», не переставая восторгаться. Свои пятьдесят пять он отметил скромно, без помпы, не ушла еще боль потери Кирова. А после дня рождения Шумяцкий показал ему готовый документальный фильм «Киров» и новую кинокомедию «Три товарища» с полюбившимися актерами – Жаровым и Баталовым, да еще с Горюновым, которого он пару лет назад приметил в Вахтанговском театре, где тот играл Гамлета:
