Текст книги "Траектория"

Автор книги: Александр Ярушкин

Соавторы: Леонид Шувалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Звонок телефона.

– Лариса Михайловна,– слышу взволнованный голос в трубке.– Извините, что поздно, я целый день не мог вас застать.

– Извиняю, но кто это?

– Зайцев,– обижаются на другом конце провода.

– Какой Зайцев?

– Подсобник бабарыкинский. Из вычислительного центра... Вспомнили?

– Здравствуйте, Григорий Юрьевич. У вас что-нибудь случилось? – спрашиваю я, понимая, что без причины Зайцев не стал бы меня разыскивать.

– Вообще-то, ничего, просто я человека в «пирожке» встретил. Оказывается, он у нас в институте работает.

– Вы можете попросить его зайти ко мне в прокуратуру? Завтра, часам к десяти.

– Могу. Каникулы кончились,– смеется Зайцев.– Приступил к своим обязанностям. Обязательно завтра скажу. Да, его фамилия Самаркин. Мы в восемь пятнадцать начинаем, так что к десяти часам он у вас будет.

Благодарю Зайцева, кладу трубку и задумываюсь. Странно. Звонок пробудил но мне угасшие было желания двигаться и заниматься полезной деятельностью. Интересно, кто из экспертов может быть в лаборатории вечером в начале девятого? Разве что Эдвард? Он старый, одинокий и не любит смотреть телевизор. Набираю номер.

– Эдвард Сергеевич? Думала, вы уже дома, кино по телевизору смотрите,– шучу я.– Это Привалова... Передо мной лежит паспорт, и я точно знаю, что фотография переклеена, но как ни присматриваюсь, следов подделки узреть не могу...

– А вы хорошо присматриваетесь?

– Очень.

– М-да... Если это на самом деле так, у вас в руках довольно редкая вещь.

– Кто бы ее мог изготовить?

– Сразу и не сообразишь,– сопит в трубку эксперт.– У нас в городе таких «умельцев» не осталось... Как говорится, иных уж нет, а те далече...– Уловив мое настроение, эксперт успокаивает: – Вы не печальтесь, Лариса... Поговорите с Мотей... С Матвеем Иосифовичем Шпаком... Правда, он и мне в отцы годится и давненько ни в чем таком не замечался, но чем черт не шутит... А гравер он высшей квалификации. Это работники НКВД еще в тридцатые годы заметили.

– Сидел? – догадываюсь я.

– Неоднократно,– подтверждает эксперт и спохватывается: – Вы сильно-то не обнадеживайтесь, может, Моти и в живых нет.

Я не падаю духом, а звоню в адресное бюро.

Шпак жив, и я, не раздумывая, спешу к нему на свидание... .

Двери квартиры за свою долгую службу перевидели столько замков, что если кому-нибудь взбредет в голову вставить еще один, у него просто не будут держаться шурупы. Нажимаю па кнопку одного из четырех звонков, но, видимо, не на ту. Открывает мне низкорослая, похожая на колобок, запенсионного возраста женщина.

– Вам кого?

– Матвея Иосифовича.

– Ему и надо звонить... Вторая дверь направо.

Сообщив это, она равнодушно поворачивается и, даже не поинтересовавшись, закрыла ли я за собой дверь, скрывается в глубине заставленного столетним хламом коридора.

Стучу во вторую направо.

– Войдите,– раздается надтреснутый старческий голос.

В комнате с высоким потолком и потемневшей известкой на стенах лежит на диване укрытый по самый подбородок суконным одеялом старец с заросшим седой щетиной лицом.

– Добрый вечер,– приподнимает он в улыбке уголок рта,– вы из райсобеса или райздрава?

– Они тоже приходят в столь поздний час? – вежливо интересуюсь я.

Выпуклые глаза Матвея Иосифовича не по-стариковски остро впиваются в меня.

– Начинаю догадываться, из какой вы организации,– помаргивая, будто в глаз попала соринка, говорит он.

– Вот и прекрасно... Я яз прокуратуры.

– И зачем же понадобился прокуратуре дряхлый, больной Мотя Шпак? Он уже давно ничего не может... Но заметьте, я всегда пробивал себе путь к свободе примерным трудом. Это понимали, ценили и: освобождали досрочно.

– А как же столь примерный человек снова попадал за решетку?

– Губила доброта! – Матвей Иосифович выползает из-под одеяла и, пристроив поудобнее подушку, конфузливо застегивает на груди клетчатую рубашку.– Мои руки, которые товарищи из НКВД справедливо считали золотыми, были нужны всем... А я не умел отказывать. «Мотя, сделай ксиву»,– «Пожалуйста». «Мотя, нужна печать артели»,– «Пожалуйста». «Мотя, сделай клише, совсем пообносились, не идти же на гострудсберкассу». И я делал, характер мягкий...

– Преступно мягкий,– уточняю я.

Старик вздыхает:

– И не говорите... Вот однажды, это было еще в Одессе, приходит ко мне Бенцион Крик...

– Матвей Иосифович,– укоряю я.– Про Беню Крика расскажите своим соседям. Мне поведайте об этом документе...

Вынув из сумочки паспорт Данилова с фотографией Репикова, кладу на одеяло.

Шпак осторожно приоткрывает его, тут же захлопывает.

Что такое, Матвей Иосифович?

Он поджимает губы.

– Это мурло вызывает у меня аллергию... Даже на зоне я с такими не дружил. У них напрочь отсутствует чувство меры.

– Не подскажете ли фамилию этого аллергента?

– Там,– Шпак делает многозначительную паузу,– я встречался с ним дважды. В сорок девятом знал его как Козина. В пятьдесят пятом вдруг узнаю, что он Столяров. Теперь,– Шпак боязливо касается ногтем корочки паспорта,– как видите, его фамилия Данилов... Или уже нет?

– Уже нет. Настоящая фамилия вашего старого знакомого – Репиков... Так, вы узнали свою работу?

– Я понимаю, у вас есть профессиональные тайны, но сделайте одолжение старому человеку... Где сейчас этот тип? – робко интересуется Матвей Иосифович.

Понимаю причину его беспокойства.

– Репиков арестован.

Шпак приободряется.

– Надеюсь, когда он выйдет, меня уже не будет в этом мире... Итак, несколько лет назад, в августе, заявляется ко мне этот тип. Сует эту ксиву и свое мурло шесть на пять на глянцевой фотобумаге. Сделай, просит. Я, расстроившись, отвечаю, что первый раз вижу паспорт в таком исполнении, новый то есть. Говорю: болен я, руки дрожат... Но если бы вы тогда заглянули в глаза этого типа, у вас бы не возникло вопроса, почему Мотя Шпак согласился... Умереть я не против, но хочу своею смертью... Учтите, денег я у этого бандита не брал!

Последние слова Шпак произносит с пафосом.

– Учту... А после этого вы встречали Репикова?

– Боже упаси! – вскидывает руки Матвей Иосифович.

37.

Смазка в замках гаражных ворот подмерзла, и ключ проворачивается с трудом. Сделав второй оборот, чувствую, как на меня снова наваливается усталость. Голова становится пустой. Кажется, щелкни по ней, и она отзовется гулким звоном. В таком состоянии бреду к подъезду. Сумочка, висящая на плече, покачивается в такт шагам, а ее тень в тусклом свете фонарей потешно бегает взад-вперед.

– Ларочка! – заставляет меня вздрогнуть голос Маринки.

С недоумением поднимаю голову. Маринка бежит навстречу. У подъезда, даже не глядя в мою сторону, вышагивает Толик. Несмотря на огромные унты и высокую худую фигуру, он в эту минуту напоминает Пьера Безухова, ожидающего начала дуэли.

– Что случилось? – испуганно спрашиваю я.

Толик, немного склонив голову набок, смотрит поверх очков:

– У нас ничего...

В голосе холодное спокойствие, всегда охватывающее моего любимого, когда он со свойственной ему интеллигентностью сдерживает раздражение.

– У меня тоже,– все еще ничего не понимая, обескураженно тяну я.

Толик резко вдавливает очки в переносицу затянутом в коричневую вязаную перчатку пальцем.

– Вот видишь,– оборачивается он к Маринке.– Ничего с ней не случилось! А мы тут...

Перевожу взгляд на подругу. В ее больших влажных глазах столько беспокойства, что я не выдерживаю:

– В конце концов скажите, в чем дело?!

Маринка разом выпаливает, как она несколько раз звонила мне на работу и безрезультатно, как, не отрывая палец от диска, названивала домой, как перетрусила за меня и всполошила Толика, Люську а ее мужа Василия, как заставила Толика побеспокоить моего шефа.

– Ты представляешь, сколько я пережила за эти часы?! – заканчивает она свой монолог.

Заставляю себя досчитать до двадцати семи. Испытанный способ. Когда нужно успокоиться, считаю своя годы на этот момент жизни.

– Анатолий, ты собрался простоять здесь всю ночь? – мило улыбаясь, указываю на безразмерные унты, которые мой любимый, вероятно, позаимствовал у своего отца, два месяца назад вернувшегося «с поля» и приступившего к камеральным работам.

– Лара,– укоризненно говорит он,– ведь мы на самом деле замерзли, чаю горячего хотим.

Вот так всегда. Разве станешь ссориться, когда твою агрессивность пресекают просьбой.

– Тогда идемте скорее!

Гурьбой поднявшись по лестнице, шумно раздеваемся в прихожей.

– Маринка! Ты же закоченела! Сейчас же в ванную и под горячую воду! Полотенце и халат принесу. .

Для приличия Маринка секунду сопротивляется, но идет в ванную комнату.

Чмокаю Толика в щеку. С упреком бросаю:

– Ты-то – разумный человек!.. Не мог, что ли, пресечь женские завихрения?! У шефа сердце хандрит, а вы...

– Да я говорил, что с тобой ничего страшного случиться не может.

Прищуриваюсь.

– Значит, тебя совсем не волнует, где пропадает твоя любимая?

Толик косится поверх очков.

– Волнует.

– То-то! – смеюсь я.– Чай ставь. А я буду обзванивать взбудораженных вами граждан.

Первым набираю номер Павла Петровича.

– Отыскалась пропажа,– удовлетворенно тыкает в трубку шеф.– А то мне уже звонил твой...– Павел Петрович замолкает, подбирая определение.

– Любимый,– подсказываю я.

– Анатолий,– находит нужное слово шеф.– Спрашивал, где ты, но, к своему стыду, я не смог ответить, чем занимается мой следователь в неурочное время...

– Исключительно служебными делами...

Выслушав, что я успела сделать за этот вечер, Павел Петрович говорит:

– Ну-ну... Считаю, вей идет нормально,..– потом его голос грустнеет.– Тут такая история получается... В больницу меня кладут, говорят, на недельку, но кто их знает, этих перестраховщиков, могут и дольше продержать... Так что, слушай. Материалы в отношении Жижина и Дербеко выдели в отдельное производство и передай Селиванову, я ему позвоню. Сама вплотную занимайся Репиковым. Не забудь привлечь за недонесение этого омского деда, а Шпака – за подделку паспорта.

– Что делать с Бабарыкиным и Тропиным?

– Это кто такие? – пытается припомнить шеф.

– Им Дербеко по одному разу завысил наряды, а они забыли незаработанные деньги вернуть государству.

– Пусть внесут переполученные суммы в кассу стройуправления, а ты собери на них характеризующие данные...

– Нормальные у них данные, узнавала,– перебиваю я.

– Собери, подшей и дело,– сердится шеф,– и если данные будут положительные...

– Передам материалы в товарищеский суд по месту работы,– снова не сдерживаюсь я.

Павел Петрович многозначительно молчит, потом произносит:

– Лариса... Не предвосхищай решений прокурора... Значит, передашь по этим двум в товарищеский суд, а насчет Мизерова и Омелина я сам поставлю вопрос.

– Павел Петрович,– прошу я,– главного инженера не стоило бы трогать, он же ни на кого свою вину не сваливал, наоборот... Заслуженный человек, да и на пенсию скоро...

– Я тоже заслуженный, и мне тоже скоро на пенсию. Что с того?! – отрезает шеф, но тут же его голос смягчается.– Хорошо, постараюсь учесть твои соображения...

После разговора с Павлом Петровичем долго звоню Нефедьевым, но телефон у них все время занят. Наконец прорываюсь и слышу встревоженный голос Люськи:

– Лара?! Слава богу!.. С тобой ничего не случилось? !

Пока нет.

– А мы туг с Василием все больницы обзвонили, ты ведь на машине, а сейчас так скользко...

Выслушиваю Люськины охи и ахи, извиняюсь, что так получилось, прощаюсь и, положив трубку, обращаю внимание на осторожный стук, доносящийся на ванной комнаты. Улыбнувшись, снова вручу диск. Сообщаю Маринкиной бабушке, что ее внучка остается у меня ночевать, и только после этого, прихватив обещанные полотенце и халат, спешу к подруге, которая уже тарабанит в дверь.

Потом мы до часу ночи, забыв о волнениях дня, болтаем, прихлебывая бесподобно заваренный моим любимым чай № 36. Когда Толик начинает клевать носом, расстилаю ему на диване в большой комнате. Посидев с Маринкой еще немного, тоже идем спать.

38.

У следователя обычно не хватает времени сходить в суд и послушать, как рассматривается уголовное дело, которое он расследовал. Я – не исключение. Но сегодня изменяю своему правилу. Меня волнует, как воспринял суд собранные мною доказательства. Я считаю их убедительными и ни минуты не колебалась, когда подписывала обвинительное заключение. А как суд?

Конец апреля, а солнце слепит совсем по-летнему, и белые ступени, ведущие в сумеречный холл областного суда, кажутся сделанными из светлого мрамора.

За полупрозрачной зеленой занавеской, прикрывающей стекла двухстворчатой двери зала судебных заседаний, угадывается силуэт конвойного. Осторожно, стараясь не скрипнуть и не помешать, приоткрываю ее, предъявляю предусмотрительно извлеченное из сумочки удостоверение. Сержант кивает. Не глядя по сторонам, на цыпочках пробираюсь в задние ряды.

Председательствующий, крупный мужчина с большой головой и резкими, словно вырубленными в спешке, чертами лица, опустив глаза, рассматривает какие-то бумаги, лежащие перед ним на длинном, светлого дерева, полированном столе. Пожилая женщина в темно-синем платье, чуть подавшись к нему, шепчет что-то на ухо. Второй народный заседатель, парень лет двадцати шести в железнодорожной форме, задумчиво смотрит в сторону барьера, за которым сидит подсудимый Репиков, преданно уставившийся на председательствующего.

Поодаль, уже не в окружении конвоиров, на скамье расположились двое других подсудимых. И хотя видны только их узкие, по-стариковски скрюченные спины и затылки, сразу узнаю омского деда Кондрата и местного «гравера высшей квалификации» Матвея Шпака.

В зале человек сорок, но слышно только сдерживаемое дыхание.

Наконец председательствующий поднимает голову:

– У участников процесса есть еще вопросы в дополнениях?

Представитель государственного обвинения, мало знакомая мне женщина из областной прокуратуры, привстает:

– Вопросов нет.

Адвокаты, приподнимаясь один за другим, отвечают то же самое.

Председательствующий удовлетворенно опускает ладонь па стол, отыскивает глазами сидящего во втором ряду мужчину. .

– Свидетель Самаркин.

– Да,– подскакивает «пирожок» из проектного института.

– У суда к вам просьба,– неторопливо произносит председательствующий.– Напомните, что делал подсудимый Репиков, когда вы хотели выйти из квартиры на лестничную площадку.

Самаркин с готовностью кивает.

– Я уже говорил, в этом доме мне трехкомнатную выделили. Вот и зашел посмотреть. Осмотрел, понравилось. Только собрался выходить, слышу громкий разговор...

Председательствующий вздыхает:

– Об этом вы ужо рассказывали... Ответьте на вопрос конкретно.

– Подсудимый держал Хохлова за грудки. Я – сразу обратно и через лоджию вышел в. другой подъезд... Я же не подумал, что такое случится, да и Хохлова не знал, в институте не встречались.

– Вы слышали крик?

– Слышал, но мало ли что... Да и на работу мне было пора. Вот я сразу и ушел.

– И у вас не возникло никаких подозрений?

– Честно говоря, возникли, но ведь на следующий день стало официально известно, что произошел несчастный случай,– разводит руками Самаркин.

Председательствующий, откинувшись на высокую спинку кресла, долго, не мигая, смотрит на не знающего куда девать глаза Самаркина, потом медленно произносит:

– Садитесь... свидетель...

Он так выговаривает слово «свидетель», что тот, мгновенно упав на сиденье, старается стать невидимым...

Слушая речь государственного обвинителя, председательствующий время от времени делает пометки на лежащем перед ним листе бумаги.

Пожилая женщина, сухим голосом изложив фабулу обвинения и перечислив судимости Репикова за бандитизм на железнодорожном транспорте, хищения государственного и общественного имущества, за неоднократные побеги из мест лишения свободы, переходит к анализу добытых судом доказательств. Голос становится тверже, и Репиков постепенно втягивает голову в плечи.

– Жизнь каждого преступника – это траектория его падения,– задумчиво произносит государственный обвинитель.– И вот, когда Репиков понимает, что Хохлов не успокоится и в конце концов обратится в милицию, он решается на убийство...

Председательствующий с тем же вниманием выслушивает речи защитников и предоставляет последнее слово Лобачу.

Дед Кондрат резво поднимается и, вытянув руки по швам, бойко произносит:

– Находясь под следствием, я осознал свою вину и добровольно прошел курс лечения от алкоголизма! – На большее у него не хватает ни запала, ни складных слов. Всхлипнув, гундосо ноет: – Не пью я теперь.., старый я... пощадите... помру в тюрьме.

Матвей Иосифович, когда подходит его черед, говорит, вкладывая в последнее слово всю душу:

– Судимость у меня давно погашена... Мне восемьдесят три... Да, я подделал паспорт, но сделал это невольно, под давлением подсудимого, который, как вы убедились, способен на все... Конечно, на первый взгляд, нет большой разницы, где помирать. Но в словах гражданина Лобача кроется истина, понятная каждому престарелому человеку... Я тоже хотел бы, чтоб мои останки покоились на нашем городском кладбище, за аэропортом...

Председательствующий переводит взгляд на Репикова.

– Вам предоставляется последнее слово.

Тот поднимается и, неловко переминаясь с ноги на ногу, разводит руками, становясь похожим на тихого плотника Дементьича. Не хватает только завязанной под подбородком шапки и косо сидящей желтой строительной каски. У него такая невинная физиономия, что хочется крикнуть: «Не верьте ему! Это страшный человек!»

– Уж и не знаю, что сказать,– смущенно улыбается Репиков.– Раньше сидел, скрывать не буду... С тушенкой всю правду гражданка прокурор сказала, виноват... Но Данилова я не трогал, просто паспорт взял у пьяного...

– Я, что ль, его по башке тюкнул и деньги забрал?! – по-петушиному выкрикивает дед Кондрат. ^

– Подсудимый Лобач,– укоризненно обрывает его судья, потом кивает Репикову: – Продолжайте...

Тот пожимает плечами, словно извиняясь за невыдержанность деда Кондрата.

– Да больше и говорить-то нечего... С Хохловым я, можно сказать, в дружбе был... Зачем мне его сталкивать? Не сталкивал я его... Сам он упал... Уж разберитесь по справедливости...

Суд удаляется в совещательную комнату для вынесения приговора,– поднимаясь, сообщает председательствующий.

Приговор он читает ровным будничным голосом, почти не отрывая глаз от текста. Народные заседатели, опустив головы и опираясь кончиками пальцев в столешницу, стоят рядом.

У меня тоже устали ноги.

Репиков, вцепившись побелевшими в суставах пальцами в барьер, не спускает с заседателей взгляда, в котором еще теплится надежда.

«...Лобача... условно... Шпака... условно».

Когда звучат слова: «...Репикова... к исключительной мере наказания...», его лоб мгновенно покрывается потом. Лицо становится похожим на гипсовую маску.

В тишине зала отчетливо слышится щелчок наручников.

********

Создано программой AVS Document Converter

www.avs4you.com