Текст книги "Траектория"

Автор книги: Александр Ярушкин

Соавторы: Леонид Шувалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Павел, а вы что так скромно? – спрашиваю, видя, что одна борюсь с едой, а он только пьет жидкий кофе из граненого стакана.

– Дома позавтракал.

Округляю глаза на оставшиеся пирожки.

– Вы переоценили мои возможности.

– Лучше переоценить...

В раздумье продолжаю жевать, потом соглашаюсь:

– Пожалуй, вы правы… Но если вы так же будете кормить свою будущую жену, она станет толстой,– я шарю в зеркало взглядом, нахожу подходящую фигуру в дубленке со складками на боках и пояснице и указываю Павлу, – вот как та дама... Мой Толик меня так не обкармливает.

– Муж?

Паша Черный улыбается, но восьмым бабьим чувством понимаю – делает он это, прилагая определенные усилия. Уголки губ, как всегда при улыбке, чуть поднялись вверх, но глаза вместо того, чтобы заискриться, темнеют. Совсем незаметно, но темнеют. В считанные доли секунды все это прокручивается в моем мозгу. Продолжая жевать пирожок, беззаботно киваю.

– Ну да.

– Он у вас экономный? – снова улыбается Павел, но на этот раз более естественно.

– Ужасно! – говорю я, вынимаю из сумочки полиэтиленовый мешочек и укладываю туда оставшиеся пирожки, которые слишком хороши, чтоб оставлять их для откорма зажравшихся хрюшек.– А я в него!

– Понятно,– смеется Черный, помогая впихнуть в сумочку раздувшийся пакет.

32.

Исправительно-трудовая колония, куда мы добираемся после часа езды на автобусе, щетинится высоким дощатым забором и сторожевыми вышками, чем-то напоминая неприступные крепости оседлых народов прошлого.

Сержант внимательно сверяет наши удостоверения с физиономиями. У меня даже появляется желание для большего сходства с фотографией на документе снять шапку и изобразить обиду на весь мир. Именно так я выгляжу на удостоверении. Но сержант прикладывает руку к виску:

– Пожалуйста.

Забранная толстыми стальными прутьями дверь с металлическим лязганьем открывает свой замок, и мы входим на территорию. Вдоль «бетонки», выметенной так, что забывается, какое сейчас время года, тянется высокая железная ограда локальной зоны с далеко загнутыми внутрь концами. Пока идем мимо, на нас с неподдельным любопытством смотрят свободные от работ осужденные. Они редко видят новые лица...

Вскоре в кабинет, предоставленный в паше распоряжение начальником оперчасти, заглядывает высокий молодой мужчина в черной телогрейке и суконной шапке того же цвета.

– Осужденный Илюхин,– снимая шапку, представляется он.– Вызывали?

– Проходите,– говорит Павел, указывая па стул возле стола, за которым уже расположилась я.

Илюхин, громко ступая сапогами, подходит к столу. .

Разглядываю его широкоскулое лицо с едва заметно искривленным носом, торчащие красные уши и неожиданно доверчивые голубые глаза.

– Садитесь.

Он опускается, кладет шапку на колени.

– Станислав Евстратович, мы разыскиваем Репикова, поэтому хотелось уточнить некоторые детали совершенного вами преступления,– придвигая к себе бланк протокола допроса, говорю я.

– Бот жук! – с непонятным восхищением восклицает Илюхин,– Не нашли еще!

Смотрю в его чистые глаза.

– Вы этому рады?

– Почему рад? – обижается он,– Мне тоже одному за все отдуваться неохота. Просто удивляюсь. Забавно как-то получается.

– Забавно, что преступник на свободе?

Илюхин по-бычьи поводит головой.

– Да я не то хотел сказать.

– А что?

– Непорядок это... Тут люди за меньшее сидят, а он...

Против подобного суждения ни мне, ни Черному возразить нечего. Но молчание длится не очень долго.

– Спрашивайте,– говорит Илюхин.– Что знаю, расскажу. Какой мне прок его укрывать, все равно в групповом признали виновным, хоть его и не поймали.

– А вы как хотели?– вмешивается Павел.– Воровать вдвоем, а ответственность нести, будто и не было никакого сговора?

Илюхин огорченно машет большой рукой, как человек разуверившийся в том, что его когда-нибудь поймут до конца.

– Какой там сговор?!

– Самый обыкновенный,– возражает Павел.– Я читал приговор.

– Станислав Евстратович, как вы познакомились с Репиковым? – спрашиваю я, пресекая никчемный спор.

Илюхин охотно отвечает:

– Я в автоколонне работал, шофером. Мы обслуживали тресты, торги, большие магазины. Продукты по точкам развозили. Иногда посылали и в «Дубраву», где Репиков экспедитором был. Там с ним и познакомились.

– Сдружились?

– Не очень. Здоровались, разговаривали. Как обычно... Вместе же ездили за продуктами для кафе.

– Ну и как же это у вас получилось с тушенкой?

– По дурости... Приехали с дядей Веней, то есть с Репиковым, на мясокомбинат. Надо было несколько ящиков колбасы получить. Я под загрузку встал, а он пошел документы оформлять. Смотрю, грузчики уже набрались, пьяные, значит. А мне какое дело? Прилег на сиденье и дремлю. Я по утрам спать сильно хочу,– Илюхин стыдливо опускает глаза, будто невольно выдал сокровенное.– Здесь тоже не высыпаюсь... Проснулся оттого, что Репиков меня в бок толкает. Поехали, говорит, быстренько. Эти пьяные дураки вместо колбасы целую машину тушенки накидали... Я спросонья ничего не соображаю, а тут он еще погоняет...

– Так ничего и не сообразили?

Илюхин теребит в руках шапку.

– Как вам сказать?..

– Как было, тан и скажите,– говорю я.– Наказание вы уже отбываете, приговор, хотя вы и жаловались, оставлен без изменения. Сейчас-то зачем темнить?

– Ну, догадался,– с трудом выговаривает Илюхин.

– Почему же не остановили Репикова? – сухо вставляет Павел.

– Пытался... За ворота выехали, я было взад пятки, прокумекал маленько, что к чему. Да куда там! Он как накинулся, как давай меня честить. Дурак, кричит, жизни не нюхал. Подумай, дескать, своей башкой. Ведь это все равно, что «Волгу» в «Спринт» выиграть! А нам даже билет вытягивать не пришлось!.. Я его стал просить: давай назад отвезем. Спрашивает: за ворота вывез? Ну, говорю, вывез. Иди, говорит, теперь доказывай, все одно посадят, а то и вышка. С расхитителями сейчас строго, даже директора Елисеевского магазина в Москве расстреляли, а тебя-то и подавно... Пока он мне все это талдычил, мы уже километров пять от комбината отъехали. Одним словом, согласился я... Приехали на базу какого-то ОРСа, название сейчас а не помню. Вышел к нам Сурков этот, на суде мы с ним рядышком сидели. Пошушукались они. Втроем сгрузили мы тушенку, я с территории выехал. Потом пришел Репиков и дал мне две тысячи.

– А получилось хищение в особо крупных размерах, то есть на сумму свыше десяти тысяч рублей,– хмыкает Черный.

– А Репиков не обсчитал вас при дележе? – догадавшись, к чему клонит Паша Черный, спрашиваю я.

– Точно! – выдыхает Илюхин.– Наверняка, обсчитал! Я думал, что это Сурков врет суду, прибедняется, будто Репиков с него много взял – восемь тысяч.

– Что было дальше?

– Доработали до конца дня, загнал машину в гараж, пошли в вокзальный ресторан.

– При таких деньгах – очень скромный выбор,– роняю я.

Илюхин невесело усмехается.

– Это точно... Меня туда дядя Веня затянул. С башлями, говорит, светиться не стоит. А на вокзале все проезжие, в глаза бросаться не будем.

– За столиком вы одни были?

– Нет, с каким-то деревенским мужиком пили, он все на жизнь свою жаловался, вроде брат его объегорил с наследством, а у самого двенадцать тысяч оказалось в кармане,– говорит Илюхин и с горечью добавляет: – Я здесь за две сижу...

– Во-первых, не за две, а во-вторых, те двенадцать были законные, а у вас – ворованные,– ставит его на место Чёрный.– Кстати, откуда вам известно, сколько у него было денег?

– Напился он как дурак и давай хвастать.

– Как на это Репиков реагировал?– спрашиваю я.

– Да я толком и не знаю... Тоже пьяный был, страх прогонял.– Он опускает глаза и отворачивается к окну, за которым виднеется крыша приземистого здания.

Продолжая задавать вопросы, мы с Павлом выясняем, как Илюхин с Репиковым и Даниловым попали к деду Кондрату, как пьянствовали там, как разошлись. Когда Илюхин говорит, что «дядя Веня» провожал его домой, я спрашиваю:

– Где вы с ним расстались?

– На углу моего дома... Я поднялся к себе на пятый этаж. Звоню, а вместо жены дверь два милиционера открывают. Спьяну даже зашумел на них, забыл про эту чертову тушенку. Подхватили они меня и – вниз. Из подъезда вышли, гляжу, а дядя Веня еще не ушел, стоит в палисадничке под деревом. Как нас увидел, сразу на землю упал... Вот так и расстались.

– Значит, Репиков видел, как вас задержали,– задумчиво произношу я.– Случайно ли он там стоял?..

На мой риторический вопрос ровным голосом отвечает Черный:

– С такой биографией случайно ничего не делают. Наверняка именно в этот момент у него и возникла мысль в очередной раз сменить документы и фамилию.

– Как знать, может, и раньше, ведь он знал о двенадцати тысячах еще в ресторане,– все так же задумчиво возражаю я.

Илюхин, оставленный без нашего внимания, ничего толком не понимает, хлопает своими по– детски голубыми глазами н смотрит то на меня, то на оперуполномоченного.

33.

Справка Информационного центра УВД о судимостях Репикова, копия приговора в отношении Илюхина и Суркова, протоколы допросов Тимофея Данилова, деда Кондрата, документы, выписки, копии, справки... Хорошо, что в отцовский «дипломат» все входит. Где же билет на поезд? Перерываю сумочку вверх дном, нахожу билет на столе и успокаиваюсь.

Скоро должен появиться Паша Черный. И зачем только я согласилась, чтобы он меня провожал? Надо было отказаться. Лучше уезжать, не прощаясь. Ведь понимаю же, что правлюсь ему... Но что из всего этого может получиться?.. Какие только глупости не лезут в голову, когда ждешь и ничего не делаешь! Ничего не было, быть не могло и не будет. Меня ждет Толик. Я его люблю. Давно, окончательно и бесповоротно. Это вполне объективная реальность, которая не зависит от нашей, то бишь от моей воли.

Поставив точку, заставляю себя улыбнуться, энергично, с шумом щелкнуть замками, переставить «дипломат» ближе к двери, придирчиво осмотреть себя в зеркало, поправить челку и подмигнуть своему грустному отражению.

Павел точен.

– Я всегда считала, что с цветами встречают,– говорю и с негодованием слышу, что мой голос излишне приветлив.

– И провожают тоже,– улыбается он, протягивая три алых, как закат, гвоздики.

Выходим, из гостиницы и садимся в ожидающее нас такси.

Едем молча. Лишь совсем недалеко от вокзала Черный негромко, так, чтобы не слышал водитель, произносит:

– Лариса Михайловна, а ведь вы меня обманули…

– Неужели я на это способна?

– Вы сказали, что замужем. Обычно замужние женщины стараются подчеркнуть свою свободу, а вы…

– Когда речь заходит о женщинах,– усмехаюсь я,– про слово «обычно» лучше не вспоминать, оно теряет свой смысл... Интересно, чем же я себя выдала?

– Мы заходили в магазины, но вы не сделали ни одной покупки, которая бы свидетельствовала о наличии у вас семьи.

– А мужская сорочка?

– Мало ли...– пожимает плечами Павел, хочет еще что-то сказать, но такси резко останавливается.

– Приехали,– не оборачиваясь, бросает водитель.

На перроне холодный воздух беспощадно сжимает головки гвоздик. Они постепенно вянут, теряя краски, становятся похожими на тряпичные цветы, которые забыли подкрахмалить.

Протягиваю руку.

– Прощайте...

Павел молча снимает перчатки, медлят, едва касается пальцами моей ладони.

Быстро поднимаюсь на подножку и, не оглядываясь, прохожу в вагон. Окно моего купе выходит на противоположную от перрона сторону. Прямо перед глазами грязно-белая цистерна с угрожающей надписью «Огнеопасно!» Легкий рывок – и цистерна начинает уходить в сторону, словно растягивается.

Проводница, заспанная девушка со слипшимися прядями рыжих волос, прячет мой билет в один из многочисленных кармашков брезентовой сумки.

– В Новосибирске разбудите, пожалуйста, я очень крепко сплю,– прошу я.

– Обязательно,– хмуро буркает она.

Засыпаю. Во сне вижу Толика. Он в толпе

своих учеников встречает меня на платформе. Просыпаюсь оттого, что кто-то отчаянно рвет дверь купе.

– В чем дело?! – возмущаюсь я.

– Чемоданы поставить нужно! – командуют с той стороны.

Открыв дверь, уже более спокойно спрашиваю:

– Какая станция?

– Новосибирск.

– Что?!

Должно быть, на моем лице все написано. Несостоявшиеся соседи отшатываются в сторону, любезно предоставляя мне возможность напялить задом наперед свитер, воткнуться головой в шапку и одновременно руками – в рукава шубы, выдернуть из-под матраца «дипломат», сорвать с крючка сумочку и выскочить в коридор. Пробегая мимо третьего купе, слышу сонный голос проводницы.

– Эй, вы, там, наверху! – цитирует она слова из песни, исполняемой популярной певицей,– Новосибирск!

– Билет?! – накидываюсь на нее, понимая, что говорить ей, о чем я сейчас думаю, нет времени. – Билет где?! Мне отчитываться...

– В моем купе, на столе,– с сонной интонацией отвечает проводница,– Постель сдали?

Меряю ее уничтожающим взглядом.

– Ладно, сама соберу,– вяло соглашается она.

Схватив билет, выпрыгиваю из вагона. Иду мимо состава, а он все стоит и стоит. Как всегда в таких случаях, не покидает ощущение, что забыла что-то важное. Останавливаюсь. Гвоздики! Они так и остались лежать на столе.

И тут же замечаю движущуюся навстречу длинную сутуловатую фигуру в коротком пальто с поднятым воротником, в кроличьей шапке с опущенными ушами. Толик, вытянув шею, всматривается в светящиеся окна вагонов, протирает очки. Увидев меня, он радостно восклицает:

– Лариса!.. Я вчера из Москвы, а тебя нет. Позвонил вашим, потом – в Омск, и любезный молодой человек по фамилии Черный сообщил мне номер поезда...

Как все-таки это здорово – вернуться домой!

34.

Понимаю, что воскресенье. Но меня так и подмывает позвонить шефу. Даже Толик, которому я надоела со своими сомнениями «звонить – не звонить?», в конце концов не выдержал и прочитал мне небольшую нотацию, смысл которой сводился к тому, что Павел Петрович работает слишком напряженно для его возраста, и в выходной день беспокоить его просто свинство.

Поэтому в понедельник поднимаюсь раньше обычного и уже в начале девятого подъезжаю к прокуратуре. Странное дело: окно кабинета Павла Петровича не освещено, а прокурорская «Волга» у крыльца. Ставлю «Ниву» рядом. Дверца «Волги» приоткрывается, и из нее высовывается удивленный Виктор.

– Вы что, Лариса Михайловна, уже вернулись?

– Нет еще,– улыбаюсь я.– Ты куда шефа дел?

– На электрокардиограмму отвез. Его что-то вчера прихватило. Сегодня кое-как с женой его уломали. Хорохорится: мол, отпустит, и не так раньше прижимало...

Поднимаюсь на крыльцо и слышу, что меня окликают. Оборачиваюсь. Ко мне спешит невысокая женщина в приталенном зеленом пальто с лисьим воротником. Цвет ткани я еще различаю в сумеречном свете уличного фонаря, а лица разобрать не могу.

– Лариса Михайловна,– снова с волнением в голосе окликает женщина,– Здравствуйте, это я, Хохлова.

– Что случилось, Вера Николаевна?

– Я видела того человека,– торопливо говорит она.– Того самого, который забрал телогрейку Алексея.

– Где?!

– Возле киоска по приему стеклотары, недалеко от нашего дома. Я на работу бежала, вижу – он в очереди стоит.

Вот и попробуй спланировать свой рабочий день! Специально приехала пораньше, чтобы напечатать постановление об аресте Репикова и к приходу шефа положить на стол. Но сообщение Хохловой игнорировать нельзя. Неизвестный может исчезнуть.

– Садитесь,– возвращаясь к «Ниве», прошу я.

Резче, чем обычно, срываю машину с места.

После минутного молчания Хохлова спохватывается:

– Лариса Михайловна, телогрейку-то я другую отдала.

От неожиданности притормаживаю.

– В таком состоянии была... Ошиблась. Вместо той, в которой погиб Алексей, отдала нашу. Он в ней на рыбалку ездил, в колхоз. Стала в кладовке прибирать, а та, что со стройки, висит.

– Пуговицы все на месте?

Вера Николаевна удивленно смотрит на меня.

– Пуговицы?.. Нет, верхняя оборвана.

Чужие ошибки иногда приносят пользу. Теперь у меня полный комплект для экспертов – и пуговица, и телогрейка.

Похоже, Вера Николаевна намеревается окончательно ошарашить меня новостями:

– Вы знаете, к нам приехал знакомый Алексея, я вам про него рассказывала, из Шадринки...

– Данилов?

– Ну да, Михаил Дементьевич... Алексей летом у него жил. Да вы же его знаете, вы же были у них...

Она, видимо, ждет, что я объясню цель своей поездки в Шадринку, по мне не до этого. Коротко отвечаю:

– Да, мы знакомы.

– Очень хороший человек,– словно споря со мной, произносят Вера Николаевна.– Мы же для него никто, а он приехал в такую даль, целый чемодан гостинцев привез: мясо копченое, мед горный, орехи...

– Где он сейчас?

– Встал пораньше, по магазинам пошел. Колбасы ему заказали и кукурузных палочек...

Почти не снижая скорости, подъезжаю к разномастной очереди у приемного пункта. Спрашиваю у Хохловой:

– Здесь?

– Вторым стоит.

Расслабленно откидываюсь в кресле,

– Подождем...

Вторым в очереди стоит худой, ниже среднего роста мужчина. Рядом с его подшитыми валенками с загнутыми голенищами лежит на санках огромный рюкзак. Мужчина ловким рывком закидывает рюкзак на прилавок и спорыми движениями выставляет бутылки. Получив деньга, задирает вверх острый подбородок, очевидно, еще раз прикидывая, сходятся ли его подсчеты с расчетом приемщицы, скручивает рюкзак, берется за санки.

Жду, когда он отойдет от киоска шагов па тридцать, и осторожно трогаюсь за ним. Поравнявшись, открываю дверцу.

– Гражданин, можно вас на минуточку?

– Пожалуйста,– останавливается он.

Изучив мое удостоверение, мужчина оторопело оглядывается по сторонам, затем кривится:

– Что, бутылки нельзя сдавать?.. Все думают, если бутылки сдает, значит, алкоголик. Никогда не пил, а теперь и вовсе не могу. Здоровье не позволяет. Если хотите знать, третий год на инвалидности сижу! А бутылки вот – собираю…

– Вам эта женщина знакома? – указываю на сидящую в кабине Вору Николаевну.

Мужчина подается к стеклу.

– Знакома. Я у нее спецодежду забирал,– он понижает голос,– муж у нее на стройке погиб.

– Откуда вам это известно?

– Так тот мужик сказал, который попросил сходить. Я у ларька стоял, подходит он ко мне – невысокого роста, пожилой, но коренастый такой,– худой мужчина смущенно скребет плохо выбритую щеку,– Меня почему-то часто за алкоголика принимают... Вот и он, видать, принял. Сходи, говорит, по такому-то адресу, возьми у хозяйки спецодежду, а то мне неудобно, товарищ погиб, а одежда на мне числится. Если его жена меня увидит, разные охи начнутся, а тебя она не знает. А я, говорит, не обижу, на бутылку дам. Черт с тобой, думаю, если у тебя пятерки лишние...

– Опознать того гражданина сможете? – перебиваю я.

– Смогу, на зрительную память не жалуюсь.

– Вы не против, если сейчас же проедем в прокуратуру?

– Пожалуйста,– мнется он,– только у меня... саночки...

– А мы их в багажник.

Хохлова перебирается на заднее сиденье, а свидетель, вежливо поздоровавшись с ней, занимает место рядом со мной.

Хлопаю дверцей, и вдруг меня осеняет. Оборачиваюсь к Вере Николаевне:

– Данилов не спрашивал, где находится стройка?

– Спрашивал. Я ему объяснила, как туда добраться... Не надо было?

Приходится нарушать правила дорожного движения.

Машина влетает на территорию строительного участка и, проехав юзом несколько метров, замирает у вагончика. Мои пассажиры, испуганные гонкой и совсем не понимающие, чем она вызвана, облегченно вздыхают. Но мне не до них. Выскочив из «Нивы», слышу глухие удары о стенку вагончика. Бросаюсь к двери.

Кажется, успела вовремя. Гость из Шадринки, схватив своими ручищами Репикова за отвороты телогрейки так, что ноги того беспомощно брыкаются в воздухе, а испуганно-злые глаза вот– вот выскочат из орбит, размеренно бьет его о стену и спрашивает:

– Где Тимоха?!

Репиков не отвечает. Его губы крепко, до синевы, сжаты, и сейчас он совсем но похож на добродушного плотника Дементьича, который с таким сожалением рассказывал мне о «несчастном» случае с Хохловым.

– Михаил! – кричу я, повиснув на руке шадринского гостя.– Прекратите!

Он замечает меня, и его хватка слабеет. Это я понимаю, видя, как ноги Репикова медленно опускаются на пол. На лице Михаила Данилова столько горя и отчаяния, что хочется тут же обрадовать его известием о брате, но сделать этого пока не ногу. Мешает присутствие Репикова, которому рано знать о том, что тот, под чьим именем он прожил несколько лет, жив.

Немного придя в себя, Репиков сердито сбрасывает руки Михаила Дементьевича.

– Товарищ следователь, может, вы объясните, в чем дело?

Его удивление столь неподдельно, что на меня холодной волной накатывает неизвестно откуда взявшееся сомнение. Отгоняю все вздорные мысли, говорю:

– Объясню... Только для этого вам придется проехать со мной.

– Я же на работе,– поправляя съехавшую набок каску, пытается улыбнуться Репиков.

Конечно, не всегда целесообразно сообщать подозреваемым о том, зачем их приглашают в прокуратуру. Могут возникнуть ненужные осложнения. Но меня начинает раздражать невинная физиономия Репикова, да и присутствие тракториста Данилова вселяет уверенность, что осложнений не предвидится.

– С этого часа,– я подношу к лицу Репикова. циферблат с прыгающей по нему секундной стрелкой,– можете считать себя задержанным. Проходите в машину.

Репиков дергает плечом и под тяжелым взглядом Данилова поворачивается к двери, в которую в этот момент входит кудрявый Бабарыкин.

– Здрасьте,– широко улыбается он.

Оглядываю его крепкую фигуру и думаю, что появился он как нельзя кстати.

– Владимир, не могли бы вы мне помочь?

– А чё?

– Нужно доставить преступника в милицию.

Бабарыкин непонимающе косится на гостя из Шадринки. Поясняю:

– Доставить гражданина, известного вам как плотник Дементьич.

Бабарыкин озадаченно выпячивает нижнюю губу, смотрит на Репикова. Тот пренебрежительно хмыкает. На лице Бабарыкина появляется понимание, он хмуро выдыхает:

– У, хитромудрина старая!..

Прерывая затянувшуюся паузу, негромко бросаю:

– Руки.

И Репиков, сам того не сознавая, привычным движением закладывает их за спину. Это лишний раз убеждает, что я имею дело с человеком, знакомым с местами лишения свободы не понаслышке.

Собиратель стеклотары, завидев подошедшего К машине Репикова, осторожно кивает:

– Доброе утро.

Опознание в том виде, как оно предусмотрено уголовно-процессуальным законом – в присутствии понятых, когда опознаваемый находится среди двух-трех людей того же возраста, пола, роста и по возможности схожих с ним внешностью, сорвалось. Однако не очень досадую. Лично у меня теперь нет сомнений, что телогрейкой Хохлова пытался завладеть Репиков. Хотел уничтожить одно из вещественных доказательств.

Вспомнив неоднократные просьбы мамы быть осторожной в борьбе с преступниками, которые, как она считает, всегда носят в карманах пистолеты и финские ножи и только и думают, как бы половчее расправиться со следователем Приваловой, прошу Михаила Дементьевича посмотреть, нет ли чего колюще-режущего у Репикова. Бабарыкин крепко держит Репикова за плечо, а Данилов неумело, зато очень обстоятельно, под взглядами притихших в кабине Веры Николаевны и собирателя стеклотары, обследует одежду задержанного.

– Нет ничего такого,– говорит он, распрямляя спину.

Записываю адрес, фамилию, имя и отчество собирателя бутылок и прощаюсь, извинившись, с ним и с Хохловой.

Репиков ужо сидит на заднем сиденье, стиснутый с двух сторон моими добровольными помощниками. .

35.

Приветствую капитана – дежурного по райотделу. Услышав мою просьбу принять задержанного, он хмурится, вероятно, представляя все формальности, но ничего не поделаешь – соглашается:

– Куда денешься... Только вы с санкцией поторопитесь.

Вошедшие в роль Бабарыкин и Михаил Данилов довольно бесцеремонно выталкивают Репикова из машины, крепко, так, что у того кривятся губы, берут под руки и вводят в дежурную часть.

Только когда за Репиковым захлопывается дверь, облегченно вздыхаю. Постановление о задержании – не проблема.

Благодарю кудрявого Бабарыкина за помощь, и мы с Даниловым идем к машине. Михаил Дементьевич, глядя в землю, угрюмо спрашивает:

– Так это он Тимоху?..

Теперь можно говорить откровенно, и я рассказываю Данилову все, что мне известно о его старшем брате,

– Да вы что?! – вскидывается Данилов.– В Омске живет?.. К нам летом собирается... Здорово!.. Еду к нему, у меня еще три отгула!

Предлагаю Михаилу Дементьевичу подвезти его, но он отказывается и широкими шагами направляется в сторону виднеющегося неподалеку железнодорожного вокзала. За билетом до Омска...

К счастью, кардиограмма у шефа, нормальная. Об этом он сердито сообщает в ответ на мой вопрос о здоровье. Еще несколько минут он сетует на мнительность своей супруги и вероломство вступившего е ней в сговор водителя служебной машины, потом, оборвав себя на полуслове, бурчит:

– Докладывай, что привезла?

Послушно докладываю, а в конце прошу санкционировать два постановления – об аресте Репикова и об обыске в принадлежащем ему доме. Павел Петрович молча ставит росчерки в правом верхнем углу постановлений и, звучно подышав на печать, прикладывает ее к документам.

– Да-a, вряд ли мы добьемся от него чистосердечного призвания,– роняет он.

– Доказательств предостаточно.

Шеф морщится.

– Не будь такой самоуверенной.

Киваю и выскальзываю из кабинета.

Селиванов, услышав мою просьбу – помочь с обыском, тускнеет и показывает на два пухлых тома.

– У меня же сроки, Лариса Михайловна!

– Евгений Борисович, ты сам говорил, что обыск – дело коллективное,– укоряю я, хотя прекрасно знаю: возражает он лишь ради самого возражения.

Через тридцать минут мы с ним выпрыгиваем из «Нивы» у кирпичного особняка с голубыми ставнями, окруженного высоким забором из плотно пригнанных досок. Окинув дом грустным взглядом и, очевидно, прибросив объем предстоящей работы, Селиванов вздыхает:

– Не меньше трех комнат... Наверняка и погреб имеется... Беги за понятыми, я здесь подожду... .

Когда мы с понятыми входим и я, объяснив хозяйке дома цель визита, прошу выдать паспорт на имя Тимофея Дементьевича Данилова, ценности и другие предметы, могущие представлять интерес для следствия, она прижимает к груди руки с опухшими в суставах пальцами и растерянно лепечет:

– А что же я ему скажу?

– Поторопитесь, пожалуйста, гражданка,– сухо произносит Селиванов.

– Где же я это возьму? – затравленно уставившись на нас и медленно отступая в глубь комнаты, говорит она.– Он же потом с меня спросит...

– Ваш муж арестован,– сообщаю я.

– А как вернется?.. Он же мне не простит.

– Не вернется,– отрезает Селиванов, устало опускаясь на табурет.

– Ну, если так...

– Да-да, никак иначе,– кивает Евгений Борисович.

Хозяйка долго глядит на плохо выбритый подбородок моего коллеги, на тяжелые мешки под глазами, на резковато очерченный его рот и, словно набравшись уверенности, тихо произносит:

– Он мне не показывал, но я знаю... В погребе, под капустной бочкой.

Селиванов и хозяйка спускаются в погреб, а я с понятыми остаюсь в комнате. Мой коллега, с трудом сдвинув в сторону бочку, приподнимает находящуюся под ней крышку люка.

– Там выключатель справа должен быть,– подсказывает хозяйка.

Квадрат в полу погреба заливает яркий свет, но я, как ни стараюсь заглянуть, ничего не вижу, кроме сгорбленной спины Селиванова.

– Нахапал,– слышится его приглушенный голос.

Из погреба начинают появляться ковры, хрустальная посуда, мужские и женские шапки, импортная радиоаппаратура, а в довершение – потрепанный чемоданчик. С такими сейчас ходят машинисты. А раньше, должно быть, ходили балерины, потому что назывались они «балетками».

На глазах изумленных понятых извлекаю аз «балетки» несколько пачек сторублевых купюр и целый клубок золотых цепочек, кулонов, серег, колец. Пока разглядываю эти ценности, Селиванов, очевидно, исследовав до конца репиковский тайник, вылезает оттуда.

– Все? – строго спрашивает он хозяйку.

– Да,– едва слышно отвечает та.

Отрываюсь от очень утомительного занятия – пересчета добытых преступным путем денег, напоминаю:

– Паспорт?

– Сейчас принесу,– отзывается хозяйка и семенит к буфету.

Каждую из вещей необходимо описать, внести в протокол обыска, и этим нудным делом мы занимаемся вместе с Селивановым,

Через несколько часов Селиванов откидывается на спинку стула, разминает затекшие от долгой писанины пальцы, спрашивает у хозяйки:

– Чемоданы у вас есть?

Та, молча кивнув, лезет под кровать и вытаскивает похожие на сплющенные сундуки чемоданы.

– Пойдут,– удовлетворения говорит Евгений Борисович, оборачивается к понятым: – Помогите упаковать, пожалуйста.

– Вам придется проехать с нами,– говорю я женщине.

Она боязливо отступает.

– Вещи брать?

– Не надо.

С помощью тех же понятых загружаем машину. Селиванов, не выпуская из рук «балетку», втискивается на заваленное изъятыми вещами заднее сиденье и кивком головы командует супруге Репикова устраиваться на переднем.

36.

Уборщица Мария Васильевна уже несколько раз заглядывала в мой кабинет и теперь сердито гремит ведром в коридоре. Но я, не отрываясь от протокола, продолжаю слушать сжавшуюся в серый комок Степаниду Ивановну.

Три года назад она овдовела. Репиков увидел вывешенное ею на столбе у трамвайной остановки объявление о сдающейся комнате и вскоре поселился у Степаниды Ивановны. А через некоторое время предложил зарегистрировать брак. Она долго колебалась – ведь он был моложе на несколько лет, но потом уступила, боясь в старости остаться одной – детей у нее нет. После регистрации Репиков вел себя, как порядочный человек. Правда, Степанида Ивановна стала замечать, что к нему приходят какие-то подозрительные личности, но значения не придавала, пока не обнаружила в сарае несколько ковров и шапок. Догадавшись, что вещи краденые, она высказала все Репикову. Тот промолчал, по ночные посещения не прекратились. Тогда Степанида Ивановна решила припугнуть его участковым. Репиков, ни слова не говоря, избил ее и закрыл в погребе. Наутро, вытащив едва живую от страха и холода, не повышая голоса, сказал: «Еще пикнешь, живьем в огороде закопаю. А не успею, кореша на части разорвут!» После этого она слегла, а когда поднялась на ноги, Репиков, не давая опомниться, велел охать на вещевой рынок – сбывать краденое. Степанида Ивановна категорически отказалась, и снова была избита. Так продолжалось несколько раз. Однажды, пока он был на работе, она тайком пошла в опорный пункт милиции, но Репиков словно поджидал. Встретил и угрозами заставил идти домой, где снова жестоко избил. Степанида Ивановна смирилась.

– Вы знали что-нибудь о прошлом своего мужа? – спрашиваю я.

– Он говорил, что с Алтая, родни никого не осталось... Потом-то я догадалась, откуда он у нас в городе появился. Сидел он, видно. Я еще больше бояться стала... Измывался он надо мной...

Записываю эту горькую исповедь и прошу Степаниду Ивановну расписаться в протоколе.

Она уходит, а я тупо гляжу в пространство. На осмысленный взгляд просто не хватает сил. Это донимает и кузнец из артели «Ударник», изображенный на металлической табличке сейфа. Его молот замирает в воздухе...