Текст книги "Траектория"

Автор книги: Александр Ярушкин

Соавторы: Леонид Шувалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Александр Ярушкин,Леонид Шувалов
Траектория

1.

В кабинете так холодно, что не хочется снимать шубу. Сама виновата. Привыкла к последним теплым зимам, к дождику под Новый год и поленилась заклеить окно. А сибирский мороз и напомнил о себе – под сорок и с ветерком!

На улице темень, будто сейчас не девять утра, а глубокая ночь. Уличный фонарь качает из стороны в сторону, и причудливые узоры на стекле, словно в калейдоскопе, меняют свой рисунок.

Торопливо щелкаю выключателем. Желтая лампа над столом – как маленькое солнце, и мускулистый кузнец на металлическом ромбике сейфа, изготовленного новониколаевской артелью «Ударник»,– в одном фартуке. Он так увлечен своим делом, так азартно колотит здоровенным молотком по наковальне, что не замечает, какая холодина в кабинете. Вынимаю из сейфа тоненькую папочку и усаживаюсь за стол.

«Большинство преступлений совершается в теплое время года». Это из нашего профессионального фольклора.

Но и зимой, к сожалению, тоже бывают.

Погиб человек, упал в лестничный пролет строящегося здания.

Хохлов Алексей Иванович не был строителем. Он был старшим инженером-программистом вычислительного центра «Оргэнергостроя». Строительное управление № 15 возводило для работников института жилой дом, и Алексея Ивановича откомандировали на помощь строителям.

Должностные лица стройуправлении допустили три нарушения: не обязали Хохлова пройти медицинский осмотр, инструктаж по технике безопасности и не обеспечили устройство ограждений лестничного пролета.

Вчера вечером Павел Петрович, прокурор района, передал мне эту папку, прикрепив к ней небольшой квадратик бумаги, на котором красными чернилами вывел: «Л. М. Приваловой. Возбудите уголовное дело и примите к своему производству». Далее следовало шесть пунктов указаний. Первый из них – осмотр места происшествия. Указание самое обычное, если не принимать во внимание утреннюю сводку гидрометцентра и то, что я понятия не имею, где искать дом, обозначенный строительным номером «42». Само же управление находится на другом конце города. Два недели назад, когда было минус двадцать, это бы меня не смутило. А сегодня я просто не смогла заставить себя бежать к гаражу, возиться с промерзшими замками, обжигающими пальцы даже сквозь пуховые варежки, отгребать заметенные снегом ворота, садиться в выстуженную «Ниву» и трястись от холода, пока прогреется двигатель.

Секретарь прокуратуры Танечка Сероокая, оторвавшись от разбора почты, испуганно вскидывает ресницы:

– Лариса Михайловна! Вы слышали?! «Штормовое предупреждение»!! По радио передали!

О тридцати восьми ниже нуля и ветре десять – пятнадцать метров в секунду я слышала, но трагизм в голосе Танечки заставляет поежиться. Однако улыбаюсь.

– Переживем.

Она порывается возразить, но не успевает. Я уже в кабинете шефа. .

– Здравствуйте, Павел Петрович. Мне бы машину ненадолго.

Прокурор смотрит непонимающе. Объясняю, куда нужно съездить и почему не могу воспользоваться отцовской «Нивой», Павел Петрович отгибает манжет рубашки, смотрит на часы.

– Через пять минут еду в райком,– говорит он, но видит мое огорченное лицо и добавляет: – После этого машина в твоем распоряжении.

Награждаю шефа благодарной улыбкой.

– Тогда я с вами и – сразу в стройуправление.

2.

Приемную начальника строительного управления нахожу без особого труда, даже не глядя на таблички. Все двери белые, эта сверкает полировкой. Открываю ее и попадаю в джунгли. Стены увиты лианами, широкие темно-зеленые листы экзотических растений подчеркивают нежность и чистоту цвета распустившихся бутонов, в кадках застыли лохматые стволы пальм. Посреди всего этого великолепия за двухтумбовым столом восседает полная женщина с усиками на верхней губе, с высокой прической, напоминающей шахматную ладью. Пока я разглядываю приемную, секретарь разглядывает меня.

– По личным вопросам в среду с шестнадцати до восемнадцати,– сообщает она и, взяв леечку, какие продаются в отделах детской игрушки, принимается заботливо насыщать влагой многочисленные горшки и горшочки.

– Я не по личному.

– По какому же? – удивленно поднимает голову секретарь.

– По государственному,– отвечаю я, предъявляя удостоверение.

Ей очень не хочется беспокоить начальство, по длительное ожидание в мои планы не входит.

Независимо откинув голову, Семирамида строительного управления нажимает клавишу селектора.

– Извините, Борис Васильевич, но к вам из прокуратуры... следователь. .

– Пусть проходит,– после некоторой паузы раздается из динамика сухой голос.

Снимаю шубу, иду в кабинет.

Начальник управления недоуменно приподнимает брови, но встает из-за стола и широкими шагами идет навстречу.

– Мизеров,– аккуратно пожимая мою руку, говорит он и представляет пожилого, бритого наголо мужчину со склеротическими жилками на полном лице.– Наш главный инженер, Федор Афанасьевич Омелин.

Узнав, чем вызван визит, Мизеров грустно качает головой.

– Да, все это очень, неприятно... С того времени, как я принял управление, это первый несчастный случай с такими последствиями. Кто бы мог подумать? Хотя все мы, строители, под богом ходим.

– Такая опасная работа? – удивленно раскрываю глаза.

Мизеров покровительственно улыбается.

– Лариса Михайловна, вы не совсем правильно меня поняли. Случайностей много. Тот не туда ступил, этот каску поленился надеть, а руководители за все в ответе. Нет, мы их, разумеется, наказываем, но ведь нормального производственного риска не избежишь,

– Отсутствие ограждений вы считаете нормальным производственным риском?

– Разумеемся, нет. Прораба Дербеко я не оправдываю. Тут его прямая вина, но и пострадавшему следовало быть поосторожней.

– Погибшему,– уточняю я, чем вызываю гримасу легкого раздражения на лице Мизерова.– К тому же Хохлова забыли проинструктировать по технике безопасности.

Борис Васильевич согласно кивает.

– Явное упущение. Ума не приложу, как Дербеко не проследил, чтобы Хохлов расписался в журнале? .

– Вы убеждены, что упущение только в этом?

– Дербеко – опытный строитель. Не думаю, чтобы он мог допустить к работе без инструктажа.

– А без медицинской справки?

Лицо Мизерова становится тревожно-сосредоточенным, как у водителя, идущего на рискованный обгон. Он бросает короткий, но пристальный взгляд па главного инженера. Тот отводит глаза.

– Как пи прискорбно, Дербеко и тут не доглядел,– качает головой Мизеров с таким видом, словно отдает на заклание лучшего друга.

Спрашиваю главного инженера:

– Федор Афанасьевич, вы тоже так считаете?

– Лариса Михайловна,– вместо Омелина отвечает его начальник.– О чем сейчас говорить? Как бы мы ни считали, технический инспектор профсоюза пришел к выводу, что непосредственный виновник несчастного случая – Дербеко.

– Технический инспектор указывает и на отсутствие надлежащего контроля с вашей стороны,– напоминаю я.

– Что ж, мы не снимаем с себя моральной ответственности. Ни я, ни Федор Афанасьевич. Придется быть вдвое жестче и требовательней. Прораб уже наказан моей властью: объявлен строгий выговор, лишен всех видов поощрений. Но, разумеется, и мы с главным инженером не остались без взысканий. Теперь на каждом совещании будут нас поминать,– сокрушенно говорит Мизеров и косится на часы, давая понять, что я отнимаю время у очень занятого человека.

– Значит, чувствуете за собой лишь моральную ответственность?

Спрашиваю, а сама смотрю на Омелина. Тот продолжает разглядывать лежащий перед ним чистый лист бумаги.

Снова вместо главного инженера отвечает Мизеров:

– Мы сделали все, чтобы хоть как-то облегчить положение семьи Хохлова. Всеми правдами и неправдами выбили для его жены и детей трехкомнатную квартиру в доме улучшенной планировки. Сами понимаете, как это было сложно: он же не наш работник. Взяли на себя расходы по похоронам…

Вижу, что он опять косится на часы.

– Как найти дом, где погиб Хохлов?

– А-а-а? – вопросительно тянет Мизеров.

– Необходимо осмотреть место происшествия и допросить Дербеко.

– Понимаю,– встревоженно говорит он, потом называет адрес...

На крыльце спохватываюсь. Вот растяпа! Опять варежки забыла! Вбегаю я приемную и слышу конец фразы, доносящейся из селектора: «...быстренько найдите мне Дербеко!»

Так и есть! Мои пуховые варежки спокойно лежат на стуле я ждут хозяйку. .

3.

Прокурорская «Волга» прижимается к сугробу, пропуская выезжающий из распахнутых ворот длинный панелевоз, и, плавно покачиваясь па ледяных выбоинах, катит к девятиэтажке.

– Подожди, пожалуйста, я быстро,– прошу водителя.

Территория стройки пустынна, и, несмотря на залежи бетонных плит, блоков, торчащие из снега доски и трубы, создается впечатление, что нога человека здесь не ступала. Холодный ветер кружит поземку, гремит плохо прибитым к степе вагончика листом железа с облупившимися буквами, призывающими соблюдать правила безопасности работ, подвывает в пустых глазницах неостекленных окон, врывается с подъезды. Чувство арктического одиночества исчезает, когда из-за угла появляется невысокий пожилой мужчина в огромных серых валенках, ватных штанах, телогрейке и желтой пластмассовой каске, косо сидящей поверх шапки с завязанными под подбородком ушами. Он, уставившись глазами в землю, тянет за собой доску. Притопывая, чтобы как-то погреть ноги, жду его приближения. Взгляд мужчины упирается в мои сапожки, и он озадаченно поднимает красное от ветра лицо.

Спрашиваю, где у них произошел несчастный случай. Мужчина внимательно оглядывает меня:

– Очередное расследование?.. Пойдемте, покажу.

Остановившись перед дверным проемом подъезда, поясняет:

– Здесь... С четвертого этажа.

Слежу за брезентовой рукавицей, как бы прочертившей в воздухе траекторию падения, смотрю на припорошенный снегом бетонный пол. Неожиданный порыв ветра взвивает снег, обнажал застывшую бурую лужицу.

– Сюда и упал,– тихо произносит мужчина.– «Скорая» примчалась, а он уже все...

В вагончике жарко от раскаленной добела спирали мощного калорифера. Распахиваю шубу и всем телом впитываю горячий сухой воздух.

– Проходите, не стесняйтесь! – весело встречает меня здоровенный кудрявый парень.– Компанию составите!

Сидящий рядом с ним за столом худощавый горбоносый мужчина толкает его в бок локтем:

– Кончай. Может, человек из треста.

– Я не из треста.

Парень с размаху хлопает горбоносого по спине.

– Вечно ты всех боишься!.. Садитесь, девушка.

Вздохнув, горбоносый вытягивает из-под стола откупоренную бутылку вина, наливает и придвигает стакан кудрявому. Парень подает его мне:

– Согрейтесь!

Кудрявый, видимо, относится к людям, которым мало самим выпить – обязательно надо напоить другого. Когда я отказываюсь, оп взывает к приткнувшемуся в углу вагончика бородачу:

– Григорий, поддержи компанию!

Бородач отрывает задумчивый взгляд от пестрящих математическими формулами страниц увесистого фолианта, поправляет очки, мотает головой. Заметив меня, привстает.

– Здрасьте...

– Григорий, девушка не к тебе? – осведомляется кудрявый.

– Не-ет,– близоруко щурясь, отвечает тот.

– Вовка, кончай трепаться,– недовольно кривит губы горбоносый.– Дементьич придет, опять разноется.

– Ой, Жижин, какой ты нудный! – усмехается Вовка и, неторопливо осушив стакан, склоняется ко мне.– Так вы к кому, девушка?

– К прорабу.

Владимир на секунду задумывается, затем оживляется: .

– Кафель нужен? Без прораба сделаем.

По тому как вздрагивает приложенный к губам Жижина стакан, понимаю, что он пихает ногой своего собутыльника.

Дверь вагончика распахивается. Входит высокий, с густыми черными бровями мужчина в крытом полушубке, унтах и рыжей собачьей шапке. Жижин делает судорожный глоток, поспешно отставляет стакан.

– Хватит рассиживаться,– бросает вошедший.– Идите работать.

– Какая работа в такую погоду?! – задиристо восклицает Владимир, запуская руку в кудри,– Дед Мороз пусть вкалывает!

– Бабарыкнн, не нарывайся па неприятность,– осаживает высокий и глазами указывает на меня.– Опять к тебе?

– К вам, Антон Петрович! – язвительно ухмыляется кудрявый. Прораб выпроваживает всех троих, окидывает меня цепким взглядом.

– Что вы хотите?

Спокойно объясняю. Дербеко неожиданно взрывается:

Сколько можно?! Наши осматривали, технический инспектор осматривал, теперь следователь!

– Смерть человека из-за чьей-то небрежности – не мелочь, придется потерпеть,– сухо замечаю я.– Мне нужны двое понятых, желательно не из тех, кто находился в тот день на объекте.

– Может, Жижина и Бабарыкина? – неохотно интересуется Дербеко.

– Они в нетрезвом состоянии...

– Да?! – очень натурально изображает удивление прораб.– Не заметил.

– И не обратили внимания, как Жижин допивал вино?

– Откуда я знаю, вино он пьет или чай...– Дербеко бросает быстрый взгляд на стоящую под скамейкой бутылку.– Совсем распустились! Придется отстранить от работы. И Зайцев пил? Ну, этот, с бородой?..

– Он книгу читал.

– Понаслали кандидатов в доктора! – хмыкает прораб.

– Плохо работают?

– Какие из них работники! – Он отмахивается.– Так, на подсобке держим. Одни неприятности от этих деятелей.

– Технический инспектор считает вас непосредственным виновником гибели Хохлова,– без перехода говорю я.

– Я его не толкал! – мгновенно отрезает Дербеко.– И инструктировать должен был не я, а мастер. Хохлов – не младенец, сам должен был понимать...

– Мастера у вас нет уже третий месяц, и его обязанности ложатся на вас, как на руководителя.

– Ведь знаете же, какая у вас обстановка... А план требуют. Вот и разрываюсь на части. Закрутился, Проинструктировал, а расписаться – забыл заставить. Зайцев расписался, а за Хохловым не проследил.

– А медосмотр?

– Откуда мне было знать, что он подслеповатый! Зайцев тоже в очках, и ничего, работает. Но руководство я поставил в известность, что люди из института без врачебных справок пришли. А они: потом, мол, осмотр пройдут! Всегда у нас «давай», а прораб крайний!

– «Руководство» – это кто?

Прораб открывает рот, но тут же и закрывает.

– Повторяю вопрос.

– Не помню... Помню, докладывал, а кому?.. Хоть убейте.

– Не ставить ограждения – тоже указание свыше?

– Досок не было,– мрачнеет Дербеко.– Сроду никто не падал...

– Неправда, Антон Петрович, доски у вас под снегом...

Дербеко тяжело вздыхает, молчит. Напоминаю о понятых. Он встает и выходит из вагончика.

Вскоре вваливаются Жижин и Бабарыкин. Жижин, не глядя в мою сторону, рывками стягивает телогрейку, надевает пальто, прощается почти не разжимая губ и выскальзывает за дверь. Бабарыкин переодевается медленно, не спуская с меня любопытных глаз. Выходя, ехидно ухмыляется:

– Спасибо за тринадцатую...

– Пожалуйста,– говорю ему вслед.

Раскрасневшийся от быстрой ходьбы Дербеко приводит двух понятых. Сообщает, что это водители панелевозов, и просит долго их не задерживать. Мы выходим на улицу. После жаркого вагончика кажется, что потеплело, но с первым же порывом ветра это ощущение улетучивается.

В подъезде достаю из сумочки блокнот и пробую расписать ручку. Бесполезно. Придется пользоваться дефицитным косметическим карандашом... Шаг за шагом осматриваю этажи.

На лестничной площадке четвертого слышу доносящийся из квартиры стук молотка, поворачиваюсь к прорабу.

– Это наш плотник, Дементьич... Данилов,– поясняет он.

На голос прораба в дверном проеме появляется тот самый мужчина в желтой каске. Следом за ним – Зайцев. Оба с любопытством смотрят на нашу процессию.

Внимательно оглядываю бетонный пол и замечаю закатившуюся в щель между плитами пуговицу. Черную пуговицу от верхней одежды, обычную, если не считать, что она лежит там, откуда упал Хохлов, и не видеть обрывки ниток. Оборачиваюсь, чтобы заострить внимание понятых на находке, и встречаюсь с глазами Дербеко. Он хочет отвести взгляд, но против воли продолжает смотреть на меня. Я же смотрю на его правую руку. Она потихоньку пробегает по пуговицам полушубка и успокаивается: все пуговицы на месте. Длится это каких-то две-три секунды.

– Зря вы... Никто в его смерти не виноват,– вздыхает Дербеко.

– Вы по-прежнему так считаете? – удивляюсь я.

Дербеко неопределенно пожимает плечами.

– Неужели никаких сомнений?

– Какие сомнения? – резко возражает он.– Обыкновенный несчастный случай.

В глазах Дементьича – все то же любопытство. Зайцев, почесывая бороду, отрешенно смотрит вниз. Понятые недоуменно переглядываются.

Вырываю листок из блокнота и заворачиваю пуговицу. В упор гляжу па Дербеко.

– Несчастный случай, происшедший по вашей вине.

Когда заканчиваю осмотр, с улицы доносится требовательный автомобильный сигнал. Узнаю «голос» прокурорской «Волги». С ужасом смотрю на часики. Все! Больше шеф машину не дает. Прошу понятых дожидаться в вагончике и быстро сбегаю но лестнице.

– Не слишком ли долго?

Шофер встречает меня улыбкой.

Сажусь в машину, но только для того, чтобы отогреть ноги.

– Интересная? – кивнув на книгу, спрашиваю я. У Виктора всегда какая-нибудь книга.

– Читать можно... О милицейской работе – «Гамак из паутины», детективная хроника.... Едем, а то шеф уже, наверное, заждался.

– Мне еще протокол написать, да двух человек допросить,– говорю я.– Придется добираться па автобусе.

– Понимаю,– улыбается Виктор.– Если шефу машина не нужна, я через часок заскочу.

Обрадованно выскакиваю из «Волги».

4.

Вагончик встречает меня напряженной тишиной. Дербеко уткнулся в бумаги, но по тому, как он быстро оборачивается при моем появлении, становится ясно, что его мысли заняты отнюдь не изучением документов. Зайцев продолжает штудировать свой фолиант. Дементьич сидит с закрытыми глазами, протянув ноги в больших валенках к калориферу. Нетерпеливо курят понятые. Извиняюсь перед ними и, изредка заглядывая в блокнот, строчу протокол осмотра места происшествия.

Минут через двадцать понятые, ознакомившись с протоколом и подписав его, уходят. Вынимаю из сумочки сложенный вчетверо бланк протокола допроса свидетеля, разглаживаю, проставляю дату и поднимаю глаза на Данилова.

– Тимофей Дементьевич, мне известно, что вы были очевидцем. Расскажите, как все произошло.

Данилов приподнимает веки, косится на прораба. Громко прошу:

– Антон Петрович, мне бы хотелось поговорить со свидетелями...

Дербеко порывисто встает и, на ходу застегивая полушубок, покидает вагончик. Данилов провожает его взглядом, подсаживается ко мне. Помолчав, задумчиво произносит:

– Жаль Алексея Ивановича... Принципиальный товарищ был...

– Как вы оказались на месте происшествия?

– Обыкновенно... Проходил мимо, подъезда, услышал громкий голос. Я вообще-то не из любопытных, но тут притормозил: сердито кричал человек. Зашел, прислушался, а это Алексей Иванович на кого-то шумел. Дескать, не прекратите это безобразие – начальству доложу.

– На кого кричал Хохлов?

– Так и не понял... Снизу же ничего не видно.

– Кроме Хохлова вы никого не слышали?

– Слышать-то слышал,– виновато втягивает голову Дементьич.– Но кто – не разобрал. Да и сказал-то он всего-ничего: «Пошел ты!..»

Вздыхаю. Слишком короткая фраза. Шапка с опущенными ушами, расстояние в четыре этажа... Трудно, конечно, услышать, кто говорил, но я все-таки пытаюсь выяснить, не показался ли голос знакомым.

Данилов сосредоточенно сдвигает брови, словно перебирает в памяти голоса всех известных ему людей.

– Не показался, – огорченно роняет он.– Уж извините...

– Что было дальше?

– Крик... Длинный такой,– Дементьич отводит глаза.– Жутко вспомнить. Он ведь прямо к моим ногам упал... Я подскочил, а он уже мертвый. Народ сбежался, давай зачем-то «Скорую» вызывать…

– Кто прибежал? – уточняю я.

– Первым – Григорий,– кивает на Зайцева Данилов. – Потом прораб, за ним Жижин и Бабарыкин, кто-то еще... Дербеко очевидцев сразу искать стал, выяснять, что да как. На меня накинулся, будто я что-то знал.

– А остальные как реагировали?

– Стояли и молчали. Что тут скажешь?

– Вы в тот день встречались с Хохловым?

– Встречался. На третьем этаже кто-то дверку стенного шкафа оторвал, надо было подделать. Алексей Иванович как раз в соседней квартире мусор после плиточников убирал. Это примерно в одиннадцать было, часа за полтора как разбился...

Вспоминаю бумагу технического инспектора. Откуда в заключении появились сведения, что Хохлов упал именно с четвертого этажа?

– Мог Хохлов за полтора часа управиться на третьем и перейти на четвертый? – спрашиваю я.

– Вряд ли... Работы таи было выше головы.

– Тогда почему вы решили, что он упал с четвертого?

Я решил?! – недоуменно смотрит Данилов.– Ничего я не решал.

– Так вы не видели, откуда он упал? – удивляюсь я.

– Не видел.

Час от часу не легче! Кто же видел? Или хотя бы мог видеть? Спрашиваю об этом у Данилова. Он задумывается, неуверенно отвечает:

– Бабарыкин работал на четвертом, но в другом подъезде, Жижин в том же, но на пятом. Больше поблизости никого не было.

Проверяю мелькнувшую догадку, точнее, ее тень:

– Подъезды сообщаются?

– Нет, но можно пройти через лоджию.

– Откуда появился Дербеко?

– Не помню... Кажемся, со стороны вагончика... Нет, не помню и врать не буду. Со спины он подошел.

– Когда вы стояли рядом с погибшим, никто сверху не спускался?

– Хорошо помню – никто,– категорично заявляет Дементьич.

– А как же Жижин оказался внизу?

– Может, раньше спустился,– неуверенно тянет Данилов.– Он тоже со спины подошел.

– Посторонних в тот день на стройке не было?

Данилов не успевает ответить.

– Был посторонний! – вмешивается Зайцев.– Я часто с Бабарыкиным работаю, а он вечно посылает за чем-нибудь: то отвес забудет, то шпагат… В тот раз направил за карандашом. Когда я выходил из подъезда, в соседний, где Алексей Иванович был, зашел незнакомый мужчина.

– Приметы? – быстро спрашиваю я.– Как оп выглядел?

– Одет по-зимнему. Пальто со светлым каракулем, серое. На голове пирожок.

Я так старательно пытаюсь представить себе гражданина в сером пальто, что у меня невольно вырывается:

– Пирожок?

– Папаха такая,– стеснительно улыбается Зайцев.– Их мало кто сейчас носит.

Усмехаюсь про себя. Если все понимать буквально, невольно окажешься в дурацком положении. Спрашиваю Зайцева:

– После случившегося незнакомец не попадался вам на глаза?

– Не видел.

– Опознать сможете?

– Думаю, смогу,– чуть помедлив, отвечает он.

Следующий вопрос задаю уже с некоторым колебанием. Такое впечатление, что чем больше спрашиваешь, тем больше все запутывается.

– У вас не возникала мысль, что Хохлов упал не сам?

Мои собеседники переглядываются. Потом устремляют взгляды на меня. В глазах – боязнь признаться самим себе, что подобное могло произойти.

Прерываю тягостное молчание.

– Враги у Хохлова были?

– Какие в наше время враги? – приподнимает плечо Зайцев.– Ритм жизни не тот.

Понимая, что взяла слишком круто, уточняю:

– Назовем по-другому: недоброжелатели?

– Такие, конечно, были,– соглашается Зайцев.– Сейчас много людей, подобных «вещи в себе». Обо всем знают и молчат, связываться нет желания, да и времени. А Хохлов – будто из двадцатых годов. До всего ему дело, обязательно во все ввязывался.

– Это точно,– поддакивает Дементьич.– Остроконечный был человек. Хохлова-то к Жижину подсобником приставили, так у них одна ругань пошла. Жижин ведь до выпивки охочий. Алексей Иванович возьми да прорабу и выскажи это. А тот как смотрел сквозь пальцы, так и продолжает. Хохлов пригрозил, что на обоих докладную напишет. Тут еще больше кутерьма разгорелась. Жижин в отместку совсем его заездил.

Вспоминаю предложение Бабарыкина «сделать» кафель я интересуюсь:

– Тимофей Дементьевич, кафель никто из рабочих не продает?

Да как вам сказать...– мнется он.– Я лично не видел, но рядок-другой в квартирах не докладывают. Правда, плиточники ссылаются на бой, на брак...

– Дербеко об этом знает?

– Кому же знать, как не ему? Ругался, бывало, да толку... Но сильно шум не поднимал: зачем, чтобы в управлении знали? Он у нас со всеми ладить любит. Только с Хохловым никак мир не брал. Кому понравится, когда правдой в морду тычут? – усмехается Данилов, потом серьезнеет.– Товарищ следователь, вы правильно поймите: не хочу я сказать, что Дербеко или Жижин столкнули Алексея Ивановича. Не было у них такой уж сильной злобы. Ругаться – одно, а человека жизни лишить…

Неизвестно кого спрашиваю:

– Значит, несчастный случай?..

– Это самое вероятное, – подтверждает Зайцев. – У Хохлова была сильная близорукость, вгорячах мог и оступиться... Когда мы на стройку пришли, Дербеко сказал, что надо пройти медосмотр. а сам так и не отпустил в поликлинику. Работы было много. Как только Хохлов упал, сразу к врачам погнали и за технику безопасности заставили расписаться.

– Разве Дербеко не проводил с вами инструктаж?

– Инструктаж? – искренне удивляется Зайцев.– Сказал, чтобы не совались куда попало, мол, не младенцы, сами должны понимать. Только и всего...

С улицы слышится протяжный гудок автомобиля. Хотя это и не голос нашей «Волги», выглядываю в окно. Неподалеку стоит «уазик» с брезентовым верхом и нелепой надписью «Стройлаборатория».

– Начальника управления, Мизерова, машина,– подсказывает Данилов.

Из подъезда дома выходит Дербеко и спешит к «уазику».

5.

В моей комнате так тихо, что слышно, как отсчитывает время стоящий на кухне будильник. А время зимой тягучее, словно начинающий густеть мед. Особенно ощущаю это сейчас. Родители уехали по туристической путевке. Маршрут у них хороший, теплый: Баку – Тбилиси – Ереван. Мои любимый повез своих акселератов на зимние каникулы в Москву. И я осталась одна-одинешенька. Господи! Кто бы чайник на плиту поставил?! Нет, конечно, маме с папой надо отдохнуть, они так устают. Папа – за штурвалом аэробуса. Мама – от постоянного ожидания папы и от хлопот о своей, как она говорит, непутевой дочери, то есть обо мне. Понимаю, что и Толику не помешает поездка в Москву, хотя бы в качестве классного руководителя. Но все равно ужасно обидно, что осталась одна. И Маринка не звонит целых три дня, и Люська меня забыла, закрутилась со своим семейством. Читать я уже пробовала, телевизор включала, радио слушала. Что бы еще такого поделать? Скорее бы утро, да на работу. Несмотря на то, что еще нет и девяти, решаю лечь спать. Три бодрых звонка останавливают меня.

Привет, старуха! – с порога кричит Маринка.– Замерзла! Чаю хочу!

– Сколько я ругала подругу за эту дурацкую привычку – нажимать на звонок не меньше трех раз. Маринка неисправима. Она из тех людей, которые думают, будто во всех квартирах непременно включены стиральные машины, пылесос, телевизор, а хозяйка, напялив стереонаушники, сбивает миксером сметанный крем.

Но сейчас, поднятый Маринкой трезвон прозвучал для меня нежнее пастушьей свирели. Чмокаю подругу в щеку, жду, пока она скинет расшитые бисером миниатюрные унты, шубу, ондатровую шапку, и волоку на кухню. Ставлю чайник. Маринка придвигает табуретку к батарее и, шмыгая покрасневшим носом, умудряется усесться так, что и руки, и ступни ног оказываются рядом, у самой горячей точки радиатора. Снимать толстый свитер категорически отказывается. Отогревшись, она начинает тараторить без умолку.

Прикрываю глаза. Хорошо, когда тепло, уютно и рядом близкий человек. Внезапно Маринка делает долгую паузу, заставляя меня насторожиться и открыть глаза.

– Толик звонил? – спрашивает она.

Пожимаю плечами.

– Может, и звонил. Меня ни дома, ни на работе не застать...

– Удивляюсь твоему долготерпению! – возмущенно говорит подруга.

В августе я совершила большую глупость. Но не говорить же об этом Маринке. Толик завел разговор о женитьбе, а я из-за своей дурацкой, никому не нужной гордости свела все к шутке.

Жди теперь, когда мой любимый еще раз переборет свою природную робость. А ведь уже двадцать семь...

Маринка смотрит с жалостью. Она почему-то считает, что уж ей-то не грозит остаться «синим чулком», а вот обо мне просто необходимо побеспокоиться.

– Хочешь, я Толику все выскажу?! – азартно предлагает она.– В конце концов это безобразие! Шесть лет водить девушку за нос! Нет, я этого так не оставлю! Сколько можно?! Вернется – все выскажу!

Маринка – настоящий борец за права женщин. Но перспектива выйти замуж под давлением общественности мне вовсе не улыбается. Отрицательно качаю головой. Это еще больше раззадоривает подругу.

– Даже не уговаривай! Специально поеду на вокзал!

Понимая, что компромиссы Маринку не устроят, говорю:

– Я сама... сделаю еще одно предложение.

– Правильно! – обрадованно восклицает она.– Налей-ка чаю.

Упрашиваю Маринку остаться ночевать, и к двум часам ночи мы успеваем обсудить почти половину волнующих нас проблем. .

6.

Женщина с шахматной ладьей на голове на этот раз встречает меня приветливее и сообщает, что начальник стройуправления должен вот-вот появиться. В приемную заглядывает искусственная блондинка в пушистой розовой кофте из японского мохера,– этакая синтетическая кошечка.

– Борис Васильевич у себя? Мне ходатайство подписать надо... Путевки в Горную Шорию обком профсоюза выделил...

– Оставьте, я передам,– величаво качнув высокой прической, роняет Семирамида.

– Когда дверь за пушистой блондинкой закрывается, спрашиваю:

– Председатель профкома?

– Не поймешь кто,– небрежно отзывается секретарь.– И инженер по технике безопасности, и ВОИРом командует, и профкомом.

Извинившись, выскакиваю из приемной. Розовая кофточка виднеется в конце коридора. Догоняю ее. .

– Мне сказали, что вы инженер по технике безопасности. А я – следователь прокуратуры. Расследую несчастный случай с Хохловым.

– Очень приятно,– неуверенно произносит блондинка и, открыв дверь, приглашает.– Проходите, пожалуйста.

К моему удивлению, она оказывается хозяйкой хотя и небольшого, но отдельного кабинетика.

– Что вам известно о несчастном случае? – спрашиваю я.

– Да собственно... Что и всем...

– И только?

– Ой, я так занята, столько работы... Но я выезжала на место с техническим инспектором.

– А до несчастного случая бывали на том объекте?

Блондинка неопределенно поводит плечами.

– Конечно... Перед ноябрьскими праздниками мы с главным инженером вручали там грамоты и ценные подарки.

– Техникой безопасности случайно не интересовались?

– Прораб показывал план мероприятий,– слегка розовеет она.– Я и сама видела. Рабочие в касках, плакаты висят...

– Лестничные пролеты были ограждены?

– В дом я не заходила. Спешили на другой участок, там люди собрались, ждали...

– Как получилось, что близорукого человека допустили к работе без медицинского осмотра? – сухо спрашиваю я.

– Ой, я и не знаю... Он же не наш кадровый работник. Не понимаю, о чем думали в институте, направляя его на стройку?

– Хотели помочь вашему управлению,– говорю я, с грустью отмечая, что пушистая блондинка слишком загружена другими делами, чтобы заниматься своими непосредственными. Похоже, в строительстве она смыслит еще меньше, чем я.

Идя по коридору, прикидываю, каким должно быть представление следователя Приваловой об отношении работников СУ-15 к своим служебным обязанностям. Я не желаю зла ни пушистой блондинке, ни кому-либо другому, но поставить в известность начальника строительного треста – это ужа моя прямая обязанность. Поставить в известность и потребовать устранения условий, способствующих совершению преступлений... Чтобы больше не гибли люди.