Текст книги "Смерть Созданиям Сумрака: Расцвет (СИ)"
Автор книги: Александр Вольт
Соавторы: Ричард Рубин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Или от чего-то?
Мне стало любопытно. Не обращая внимания на проклятия мужика, я последовал за завсегдатаями корчмы на улицу. Ночное Гуляево встретило порывом холодного ветра. Это только порадовало – голова, одуревшая от вони и свечного угара, немного прочистилась, и я наконец-то снова смог соображать. Не представляю, как люди проводят так всю жизнь. С другой стороны, кого-то и шум станков да лязг механизмов на заводе с ума бы свел, а мне ничего, притерпелся. Человек на то и царь природы, над которым никто не властен, потому что привыкает ко всему.
– Братцы! Не засиживайсь! По домам давайте! – послышалось уже дальше по дороге. Кажется, невидимый глашатай обходил все окрестности. И его слушались. Пьянчуги разбредались по хатам. Скрипели несмазанные дверные петли, хлопали ставни – шумно, резко, чтоб уж наверняка. Деревушка вымирала за считанные секунды прямо на моих глазах. Даже на дворовых собак кто-то вполголоса порыкивал, чтоб тише себя вели. Странные они какие-то. Или тут до сих пор распорядок из комендатуры, чтоб после определенного часу по улицам не шнырять?
Я почесал в затылке и машинально потер ладони. Потер энергично и тут же пожалел об этом. Начавшая была подсыхать рана на ладони снова закровила. Твою ж дивизию, совсем про нее забыл. Вон как собственная дурость из башки быстро вылетает.
– Браток, – послышалось сзади.
Я обернулся. Тот самый рыжий доходяга, что про бычье молоко шутил. Сейчас, однако, его лицо со впалыми щеками было донельзя серьезным.
– Ты бы не светился тут щас в таком виде, – сказал он мне доверительно.
– В каком это “в таком” виде? – не понял я.
– С лапой раскуроченной, – пояснил рыжий, – час-то нынче лихой, попадешься тому, кому не надо, на глаза, и худо будет. Ты тряпицу-то подвяжи. Чего это она у тебя болтается, как не пришей пизде рукав?
– Сам знаю, – буркнул я. Будут мне еще всякие… люмпены советы раздавать.
– Смотри не пожалей потом, – развел руками доходяга, харкнул себе под ноги и почесал куда-то вдаль. За собутыльниками он не поспевал – что-то в корчме задержало. Наверняка гроши искал. У нас тоже такие есть. До сих пор по магазинам шарятся и пытаются спиртягу под расписку брать. А кто понаглее – тот и под честное слово требует. Они совсем как тараканы – не вымирают.
Улица, если, конечно, эту тропку, выдавленную десятками ног в грязи, можно так назвать, опустела. Из-за этого вокруг стало жутковато. Я хоть и не робкого десятка, потому что бояться в современном мире стоит только новой ядерной войны, а все равно труханул. Потому что на небе наконец показалась Луна. Огромная, что блюдо из бабкиного праздничного сервиза, и пугающе красная. Я такого раньше никогда не видел. Хотя в мире всякое бывает, наверняка у яйцеголовых Сашкиных коллег и на такое бы нашлись объяснения. Что-нибудь в атмосфере колышется сейчас или бури какие-нибудь магнитные на восприятие влияют – мало ли у них отмазок.
Но я знал, что дела тут творятся совсем не научные. Печенкой чуял. И поджилки неспроста тряслись. Пойду-ка лучше посуду домою и на боковую поскорей. Только я решил свалить, как заметил впереди, близ леса, из которого вышел к Гуляеву, какое-то шевеление. Пригляделся – не показалось. Чья-то тень движется ко мне. Да так шустро драпает, со всех ног.
Вопреки своим желаниям и здравому смыслу, ноги понесли меня навстречу. Ноги вминались в жирный чернозем. По пути чуть было не свалился, когда цепанул останки какого-то несчастного пня. Устоять устоял, но выматерился громко, не стесняясь.
Тень, бегущая мне навстречу, отчаянно зашипела.
– Стой, – поднял я руку, – кто идет? ФИО и паспортные данные, будь бобр!
– Да заткнись ты, – шикнула на меня тень, – и мослами шевели. Спешить надо.
– Куда спешить? Чё происходит-то? – попытался узнать я, но тень начисто вопросы проигнорировала. Подскочила, больно схватила за плечо.
– Дуй в корчму, если подохнуть не хочешь, болван.
Не понимая ровным счетом нихренашечки, я, тем не менее, подчинился и пошел назад. К моему временному месту работы. Скрипя зубами и скрепя сердце, вошел обратно в этот клоповник. Тень шмыгнула следом и заперла дверь, после чего рухнула на первый попавшийся стул. Только после этого мы присмотрелись друг к другу. Неведомый ночной гость оказался гостьей – девицей лет двадцати-двадцати двух, по моим прикидкам. Она оказалась такой же худощавой, как и дочки корчмаря, но на этом сходство кончалось. Никакой заморенности и бледности – про нее никто бы не сказал, что мало каши ела. Наоборот, жилистая такая, как струна, под жилетом из дубленой кожи мышцы ходят. На лицо не фонтан, в кино бы ее не взяли, но миловидная. Глаза уставшие, с припухшими веками. Стрижена только забавно, под мальчишку.
– Вы чего это? – замахал руками корчмарь, собиравший в кучку медяки. Свою дневную выручку, – закрыт я уже. Наливать не буду и не просите!
– И не надо, – отозвалась девица, – ты, главное, пересидеть дай. Я четыре с половиной версты без продыху намотала, чтоб до темноты успеть. И все равно не смогла.
– Если каждого пускать “на пересидеть”, так я разорюсь к черту, – занудел мужик, топорща сальные усишки, – а мне девок кормить надо да замуж выдавать. Кто их возьмет-то, таких несолощих? Вот приданое и с…
– Отец, ты не бузи, – встрял я, – видишь, устал человек с дороги. Ты чем в своем заведении занимаешься? Предоставляешь приют. Вот и предоставляй, мать твою ети.
Корчмарь раскрыл рот, чтобы, несомненно, обложить меня трехэтажным, когда за окном послышался шум. Чей-то тихий разговор и… странный клекот. Больше всего походило на огромного сверчка, которого обучили азбуке Морзе.
– Свет, – пискнула одна из дочек корчмаря.
Тот метнулся на середину комнаты и попытался погасить висящий под потолком своеобразный канделябр. Но не успел. Нас заметили.
– Эй там, – донеслось со двора, – дверь открывайте. К вам постояльцы.
К последнему слову прилип легкий смешок. Нехорошо так прилип. Как плесень к нарезному батону. Мужик побелел и заметался за своей стойкой. Его дочери, обнявшись, что-то дружно зашептали. Молятся, что ли? В наш-то век победившего материализма?
– Давайте туда, живо, – показал корчмарь на дверь в постирочную, – и чтоб ни гугу. Я сам разберусь.
Спорить с ним никто не стал, настроения не было. Поэтому мы всей честной компанией ломанулись туда. Места на всех не хватало, поэтому мне пришлось согнуться возле двери в три погибели. Но это ладно, можно было в щелочку подглядывать, как за бабами в бане.
Хотя уже через пару минут я подумал, что лучше бы не подглядывал. Голова пошла кругом. Вот точно знал, что не надо было тогда пробовать те странные грибки, которые Осип Валерьевич из-под Елабуги привез. Еще и уговаривал, мол, чего ты, Витёк, это ж козелки, в моей родной деревне под “Столичную” первейшая закусь.
Вот вам, Осип Валерьевич, и козелки. Я подозревал, что крыша у меня поехала, но когда корчмарь открыл дверь, убедился в этом окончательно. Внутрь ввалились трое. Судя по виду – служивые. Начальник и двое подчиненных. С последними было все ясно – мордатые, рябые, несомненно, тупицы. А вот их главарь – другое дело.
– Здравствуйте, батюшка-комбриг Распятьев, – рассыпался в радушии корчмарь, – какими судьбами к нам пожаловали?
– Служба, Вавила, служба, – коротко ответил тот.
Меня при виде комбрига чуть кондрашка не хватил. Еще бы – он оказался огромным, минимум два с копейками метра ростом. Мундир из грубого, темно-зеленого сукна трещал на Распятьеве по швам, плечи бугрились мышцами культуриста. Я такие картинки в журналах заграничных видел, но чтоб вживую – никогда. Поверх мундира плащ с красным подбоем, настолько длинный, что край по полу волочится. Самое странное, однако, состояло в том, что у Распятьева не было головы. Вернее, была, но не человечья, а другая. На широких бригадирских плечах сидела увеличенная в несколько раз, приплюснутая морда летучей мыши. Маленькие глазки, торчащие кверху уши, отвратительное рыло и КЛЫКИ. Их было так много, что они не помещались в пасть.
Меня замутило. Нет, на маску совсем не похоже. Даже на “Мосфильме” так не сдюжили бы. А там спецы знатные работают, их даже за границу частенько зовут всякие визуальные да голографические эффекты для кино делать, да только смысл уезжать? Чтоб статус “изменника родине” дали да родню закошмарили?
Я любил на ужастики ходить, иногда в выходной денек сразу на три-четыре картины подряд место покупал и до самого вечера в кинотеатре ошивался. Бывало, что и на месте героя себя представлял. Особенно, когда они глупости всякие вытворяли – спускались в подвал, где чудовище прячется или заклинания из страшной книги произносили. Кто ни разу таких дурачков не осуждал – у того нет сердца.
Но вот о том, чтоб оказаться на месте такого дурачка, я и подумать не мог.
– Чем могу вам услужить, тащ Распятьев? Винца, закусочки, али ночку скоротать желаете? – зачастил Вавила. Он явно нервничал – пот по лбу катился градом.
Чудище в мундире с выбором не спешило.
– Скажи мне, Вавила. – Распятьев вальяжно обошел вокруг одного из свободных столов. Провел по нему пальцем, а потом брезгливо отер белую перчатку о брюки.
– Да-да?
– А не видал ли ты… – комбриг все с той же показной небрежностью устроился на стуле. – Девицу. Примерно вот такого роста, – он остановил ладонь примерно в полутора метрах от земли, – коротко острижена, волосы светлые, худа и костиста…
Вавила замялся и нерешительно переступил с ноги на ногу.
– Ну… вы же понимаете, товарищ комбриг… таких, как вы описали, мягко говоря, – он сделал паузу, словно подбирал такое слово, которое точно не должно задеть Распятьева, – много. У нас все то чернявые, то русые… других как-то и не рождалось последнее время.
Упырь резко фыркнул и потянул тупорылой мордой. Словно принюхивался к воздуху. В нем витал убойный коктейль из гари, чада, пота, немытого тела и перегара, но чуйка мне подсказывала – обоняние у этого хмыря такое, что любая акула от зависти помрет. Он вполне может учуять и тогда…
– Что насчет постояльцев, Вавила? – Распятьев поднялся и не торопясь двинулся к двери.
– А что постояльцы? У нас село маленькое, батюшка комбриг, на ладан дышит, одни доходяги, забулдыги да старики вековые, неоткуда и гостям-то взяться. Мы тут сами кое-как небо коптим, землю пашем да возделываем, а уж ежели гость пожалует, вроде вас, то приют дадим непременно. Но это так редко случается…
Я помотал головой. Это действительно тянуло на картину ужасов. Самый настоящий кошмар бредовый. Вдруг я на самом деле не проходил через Сашкин портал? Что если просто башкой треснулся сильно, а теперь лежу в коматозе в окружении врачей и всякие бредовые картины наблюдаю?
Не то от злости, не то от досады я рефлекторно сжал кулаки, о чем тут же пожалел. Опять забыл про чертов порез. От боли зашипел, и тут же маленькая женская ладошка прижалась к губам.
Я повернул голову в сторону ее хозяйки. Впервые удалось разглядеть ее встревоженное лицо и глаза. Большие, широко распахнутые с длинными ресницами. И настолько пронзительно голубые, словно я смотрел в толщу воды; туда, куда уже не проникает свет. Весь ее вид говорил “не вздумай высовываться”.
Я спорить не стал.
А за дверью постирочной лилась неторопливая беседа. Со стороны даже могло показаться, будто это два давних приятеля пересеклись за кружечкой – ритм спокойный и размеренный. Да только ни черта дружеского не было. Удав с кроликом никогда не скорешатся.
– Как твои дочери? – донеслось из-за двери.
– Потихоньку, тащ Распятьев. Работают, вот давеча домой их отправил, чтоб отдохнули. Много работы в корчме, убегались мои касатушки. Решил, пущай сегодня лягут пораньше.
– Хох, невиданная для тебя щедрость, Вавила. Стареешь?
– Пожалуй, – пожал плечами Вавила и было видно, что держать лицо ему все труднее. И я мужика не винил. Когда перед тобой такая хуерга рассекает, будет актом геройства даже попросту не наложить в штаны. Так что он еще молодцом держится.
– Понятно-понятно, – упырь на мгновение замер, будто прислушивался, и хлопнул ладонями по бедрам. – Ладно, поболтали, пора и честь знать. Бывай, Вавила. Про дань только не забывай, срок уже близок. Не доводи до греха.
– Конечно-конечно, – снова зачастил корчмарь. Он торопился поскорее спровадить “гостей”. – Вы, тащ Распятьев, заходите в любой час, если что. Не стесняйтесь.
В нашей каморке тоже их ухода ждали как вечера пятницы. Вот уже упырь и его громилы отправились к двери, вот вышли за порог… Еще чуть-чуть
И тут донеслось едва слышное
кап
Я опустил глаза. На полу, аккурат под моей ладонью, влажное блестела капелька крови. Надо было замотать гребаный порез. Глаза у моей спутницы сделались как два червонца – большие и блестящие от злости и досады. Даже чувство вины заиграло в душе. И, как выяснилось, не зря.
Распятьев застыл на секунду и, легко оттеснив Вавилу плечом, шагнул обратно. Его уши нервно подрагивали.
– Вавила, – коротко сказал комбриг.
– Да?..
– А что у тебя там в постирочной?
– В постирочной, – вздохнул Вавила – находится постирочная, товарищ комбриг. Пожалуйста, прошу вас во славу Вождя нашего…
– А ты Вождя всуе не поминай, нехорошо это, – парировал Распятьев, – ты ведь не будешь против, если я туда загляну? Быстренько. Одним глазком. Любопытно мне, как у вас тут рабочие процессы налажены. Нет ли каких нарушений…
Вавила занервничал, аж руки затряслись. Он пытался эту трясучку сдерживать, но получалось плохо.
– Давайте уже завтра, прошу вас. У меня был тяжелый день, а завтра вставать ни свет, ни заря.
– Именно поэтому, – сказал нетопырь, шагая в нашу сторону, Его сапоги тяжело бухали по полу, – я и сказал, что быстренько. Сильно тебя не задержу, не волнуйся. Выспишься вволю!.
Вавила закусил губу до того, что кровавая дорожка потянулась по подбородку. Его рука метнулась за пазуху и выудила оттуда кинжал. Он рванулся в сторону комбрига, занес руку для удара… Не слишком честно бить соперника в спину. Но, думаю, если твой соперник – подобная тварь, то в этом ничего плохого нет. Только все равно он не смог. Громилы-подручные схватили его под локотки. Ноги у Вавилы подкосились, как у пацана на районной дискотеке, который перебрал портвейна.
Комбриг зацокал языком.
– Ай-яй-яй, Вавила. Ты меня разочаровал сейчас. Я ж за тебя лично перед товарищем комиссаром просил о снисхождении, а ты вон как.
Корчмарь ничего не ответил. Только вырывался, но слабо и без особой пользы.
– Помнишь, на чем мы с тобой сошлись в прошлый раз, Вавила? Не кусай руку, что тебя кормит. Тебе, вижу, этот урок так на пользу и не пошел. А теперь уже и учиться поздно.
А дальше я только еще сильнее поверил в то, что это не жизнь, а фильм ужасов. Потому что не может же быть так, чтоб можно было голыми руками пробить человеку грудину? Не может. Однако упырь так и сделал. Его пятерня погрузилась в грудь Вавилы. Тот всхрапнул и широко выпучил глаза. Распятьев этим остался доволен.
– Вы не держите его сильно, ребятки, – сказал он, – я уже и сам держу.
Через некоторое время рука показалась обратно. И не одна. С бьющимся на ладони сердцем. Почему корчмарь еще жив? Что за шизофреническое устройство мира?
– Если бы она меня кормила, – прохрипел Вавила, затем втянул воздух через нос и смачно харкнул Распятьеву в морду. – Во имя солнца и рода Ламбертов.
Больше он ничего не сказал. Обмяк и осел на пол, как механическая кукла, у которой завод кончился.
– Как же кстати покойный Вавила помянул род Ламбертов! – зычно сказал упырь.
Распятьев уже не таился, и мне стало понятно – все это время он знал!
– Крайне любопытно, что же здесь забыл из их потомков? Выходи, дружок, знакомиться будем!
Я оглянулся по сторонам в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти в качестве оружия. Но самым подходящим вариантом была здоровенная разделочная доска. Человека-то ей можно здорово приложить, все так. Но не эту тварь, которая из людей органы на живую достает. Думай, Витя!
Если мы во сне, то и думать надо по логике сна. Мысли в них материальны! Тогда я закрыл глаза и изо всех сил попытался представить какой-нибудь плазменный резак.
Ничего. Резак так и остался картинкой в голове.
Давай, давай, давай, Витя, абанаматсуканах, давааааааай.
Пусто. Ничего. Nothing.
Тогда я схватился за первую подвернувшуюся скалку для теста. Моя новая знакомая времени тоже не теряла – окунула одну руку в кадку с водой и закрыла глаза, что-то нашептывая и делая рукой. Над кадкой начали проявляться замысловатые символы из синего тумана.
– Ома. Оун. Аин кай-ру.
Что-то похожее на арабскую вязь вилось вокруг кадки, сплетаясь в узор.
– Плетение… – вдруг сказала одна из Вавилиных дочек, на что девица высунула руку из воды и погрозила пальцем. Лицо у нее было строгое. Не хватало только «тсссс».
– Считаю до пяти! – известил Распятьев, – выходи сам, а не то я как дуну, как плюну, и весь твой домик улетит. Куда-нибудь на дорогу из желтого кирпича. РАЗ!
– Нуа-нон-латре-мине. Ома-ин.
– ДВА.
– Ома. Оун. Аин кай-ру.
– ТРИ.
Девица распахнула глаза. Я мог бы поклясться – они светились, словно фары дальнего света.
– ЧЕТЫРЕ.
У самой двери раздался тоненький скрип – Распятьев взялся за ручку постирочной. Словно по команде, девица оттеснила меня и дочек корчмаря (бедолаги перепугались до полусмерти) и загородила нас.
– ПЯТЬ.
Дверь распахнулась. Девицы дружно заверещали, переходя на ультразвук.
– Привет, морда упыриная, – коротко сказала ему беглянка. Еще и улыбнулась, как старому приятелю.
– Так вот ты какая, цветочек наш вя…
ЧВАК
Здоровенная сосулька из тех, что по весне превращаются у нас в настоящие мины замедленного действия, потому что угрожают башку прохожим пробить, вонзилась Распятьеву в морду. Он как стоял – столбиком, руки по швам, – так и рухнул.
– АХ ТЫ СУКА! – взревел рябой детина, один из его подручных, – ДА Я ТЕБЯ…
Закончить свою мысль он так и не успел. Помешала ледяная стрела, вонзившаяся в шею слева. Он пошатнулся и едва не повалил напарника. Кровь выбрасывалась из шеи толчками. Девицы поднялись на тон выше. Потрясающий объем дыхалки, даже позавидовать можно.
И вот тут я решил, что мое время пришло. Сказать честно, в драку лезть не хотелось. Я не великого ума, конечно, военных академий не кончал, но смекнул, что глупо идти в лобовую против такой горы мяса. Поэтому поступил иначе. Выскочил из-за спины этой ледяной колдуньи, подхватил стоявший сбоку стул и приложил им со всей дури опешившего бугая.
Стул, конечно, лучшие времена знавал, но все равно получилось здорово. Я столько силы в этот удар вложил, что мое орудие и вовсе развалилось. Одна ножка в руках осталась. Теперь я остался без оружия.
Но оно больше и не требовалось. По лбу детины потекла кровь. Он поднес руку ко лбу, но больше ничего сделать не успел – с грохотом завалился набок. Глаза закатились, и теперь он вращался снаружи всех измерений.
Девчонки перестали визжать только когда увидели, что все три гостя лежат без движения. Они было двинулись к телу отца, но отчего-то затормозили.
Когда раздались хлопки, я понял, отчего. Они меня удивили, пожалуй, не менее сильно, чем нетопыриная морда Распятьева.
– Браво! БРАВО! – Этот гад нам аплодировал. – Хоть я и знал, что Вавила кого-то укрывает, вам все равно удалось меня врасплох застать. Это дорогого стоит, так что можете быть довольны!
Распятьев оперся на колени и стал медленно подниматься на ноги.
– Смрад тут стоит такой, что блевать охота и что-то учуять конкретное – почти невозможно. Если бы не твоя рана, Ламберт, я бы и не догадался, что здесь такой ценный кадр прячется.
Дурак, дурак! Как же я себя ненавидел в эту минуту. Вавила из-за меня помер, из-за моей безголовости.
– Ценный? – проворчал я, – Да я вообще знать не знаю, кто ты есть и чего тебе надо от меня.
Распятьев взялся за сосульку, торчавшую из головы, и вытянул ее. Лед противно скрипнул о кость.
– Увлекательно, – резюмировал упырь. Рана на его морде затягивалась, вновь зарастала противной сизой плотью, покрывалась черным волосом. Еще немного – и вообще будет незаметно, что кто-то его бил.
Моя новая знакомая это тоже поняла. Однако в этот раз у нее вышло хуже. – стрела получилась тонкая, почти прозрачная. Распятьев даже уклоняться от нее не стал. Схватил меж двух пальцев и переломил со звонким хрустом.
– Никчемная девица. Надо было с тебя сразу шкуру живьем содрать. Или нет, сперва на крест повесить, как одного из мелких божков, и в кадушку слить всю кровь. Может, и польза вышла бы от тебя. Молодая кровь очень бодрит, знаешь ли. А так головная боль одна.
Девица стояла в двух метрах от него. Дышала она тяжело, на лбу выступила испарина. Белки глаз пронизали красные прожилки, в левом и вовсе лопнул сосуд, отчего он налился кровью. Холодное сияние, которое я чувствовал в постирочной, тоже пропало – и следа не осталось. Теперь радужка глаз казалась выцветшей, почти белой.
Надолго ее не хватит, понял. Придется самому.
От этой мысли пробила нервная дрожь. Я вдруг перестал видеть перед собой хоть что-то. Уши накрыло плотной пеленой, отчего все звуки стихли. Все, кроме одного.
Виктор, – звенел голос в голове, – бей в сердце. Насквозь. И провернуть не забудь.
Я нутром почувствовал взгляд девицы. Бледный и тусклый. Кивнул ей. Она едва заметно кивнула в ответ. Прекрасно, мы друг друга поняли.
– Глянь, – сказал Распятьев. – Его и убивать-то не надо, он сам уже вот-вот скопытится.
Шум в голове замолкал. Сквозняк колыхал огоньки лучин и свечных огарков. Причудливые тени плясали на стене.
– Не тот нонче род Ламбертов пошел. Что это за жалкие потуги? Твои предки наверняка со стыда горят. Хотя они и так горят, уж поверь мне. Говоря словами классика, вот были ж люди в наше время, не то, что нынешнее племя – продолжал распинаться упырь.
– Богатыри – не вы, – добавил я. Язык еле ворочался, а во рту прочно поселился металлический привкус. Понемногу с кристальной ясностью я осознавал, что нужно сделать. Как будто кто-то повернул ключик от ячеек с памяти, запертых давным-давно. И теперь они распахнулись, выпуская на волю мои
(и в то же время не мои)
воспоминания.
– Так откуда же ты такой взялся, а, наследничек? По запаху крови ты Ламберт, но кроме этого в тебе нет НИЧЕГО! Просто пустышка, дурная, бесплодная ветвь…
– А вот обзываться не надо! – перебил я его, – еще какая плодная. Вон хотя бы у мамаши своей спроси.
Хотя, признаться честно, раньше мне летучих мышей видеть доводилось разве что в зоологическом саду, да в школе на чердаке. Они иногда туда залетали весной, даже ближе к лету, и уборщицам приходилось выгонять зверьков швабрами. Я бы и уборщиц тоже выгнал заодно – очень уж вредные бабки были, как на подбор. Хотя, конечно, не такие вредные, как этот урод.
– Гляньте-ка, – протянул он, – а ты, кусок мяса, огрызаться умеешь!
– Я тебе еще рыло твое свиное отгрызу, – пообещал я, – Не Распятьев тебя звать надо, а Растяпьев.
И скомандовал.
– Давай!
Брови упыря сошлись в кучу после моего возгласа. Он успел только повернуть голову в сторону девицы, но было поздно. Кусочки острого льда вырвались из ее ладони и ударили прямиком в крепкий канат, на котором висела люстра. Сколько она весила – трудно сказать, но грохот стоял такой, что мама не горюй. Я отскочил в сторону а когда открыл глаза, увидел, что упырь корчится на полу. Кованая люстра придавила его брюхо. Да так, что доски лопнули.
Он настырно пытался поднять ее, но было видно, как сил не хватает.
Регенерация, – снова раздался голос в голове. – Он потратил много сил на восстановление. Добей его.
– Добей его – вторила голосу девица.
Выглядела она так, что краше в гроб кладут. Бледная, будто всю кровь выкачали
(выпили)
…подбородок заострился, глаза как у снулой рыбы. Хоть бы только не померла. А то кто знает – может, тут принято в таких тварей перерождаться.
Я взял обломок ножки стула и подошел к комбригу. Он закашлялся кровавой юшкой и сплюнул ее в сторону.
– Что ж, для бесплодной ветви недурно. Как тебя зовут, сынок?
– Тамбовский волк тебе сынок, кровосос поганый. Виктор я.
– Витюша, значит. Знавал я, помнится, одного Витюшу. Малец совсем. Приютил его по доброте своей сердечной, когда наши все село сож… кхм, оптимизировали.. Думал, что смогу в послушании его взрастить, в почтении. А потом и закреплю – крови своей дам отведать, посвящу в наши дела тайные. И знаешь, чем он мне отплатил? Пренебрег он этим высоким даром, кровь сплюнул, а через пару лет попытался меня прирезать во сне. Ну так я Витюшу за яйца-то и вздернул вверх ногами, а затем шкуру спустил и повесил на въезде в поместье свое. Он и до сих пор там висит, костьми болтает. Мне на добрую память, а прохожему и проезжему – в назидание.
Уж не знаю, с чего меня понесло – с истории, с рожи его мерзкой или со всего сразу. Но я даже не помнил ничего. Ни-че-го, кроме резкого, железистого запаха крови, теплых брызг и влажного чавканья.
А еще очень болели руки.
Наконец удушливая волна схлынула. Я отстранился. Желудок крутило в спазмах. Я тупо смотрел на тяжелую ножку стула в руках. Вся она была в ошметка и вязкой темно-красной жиже.
– Сердце, – тихо сказала светловолосая девица. А может, и не тихо. Может, она вообще прокричала мне на ухо, только слышал я с трудом из-за шума крови в висках. – Проткни его.
Но я не смог. Руки такая трясучка разбила, будто в каждую засунули отбойный молоток и на полную мощность выкрутили. Тогда девица подошла и обхватила ножку стула. Ее не смущала ни кровь, ни осколки кожи и костей.
– Давай, мне не хватит сил.
Наши руки нацелили обломок ножки в грудь упыря.
– Раз, два…
– Три, – закончил я и с нажимом опустил кол.
