Текст книги "Диссиденты, неформалы и свобода в СССР"
Автор книги: Александр Шубин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
Таков идеал. Но реальность серьезно отличается от него. Ведь советский «остров свободы» существовал во вражеском кольце, а это не улучшает моральный климат.
Д.И. Каменская, защищавшая диссидентов как адвокат, в конце 60–х годов, вспоминает об этом времени: «Ставшие сейчас привычными терминами «диссиденты», «инакомыслящие» тогда только приобретали права гражданства. В те годы мне приходилось встречаться с теми, кто в последствии приобрел широкую известность своим участием в диссидентском движении. Их, безусловно, объединял нонконформизм и достойное уважения мужество, готовность жертвовать своим благополучием и даже свободой. Однако это были очень разные люди.
Иногда мне казалось, что некоторых из них слишком увлекает сам азартполитической борьбы. Разговаривая с ними, я явно ощущала, что, борясь засвободу высказывания своих мнений, они в тоже время недостаточно терпимы к мнениям и убеждениям других людей. Недостаточно бережно, без необходимой щепетильности распоряжаются судьбами тех, кто имсочувствует» [743]743
Каминская Д. Уголовное дело N 41074–56–68 С, «О нарушении общественного порядка и клевете на советский государственный и общественный строй». Из записок адвоката. – Знамя, 1990. N 8. С.100.
[Закрыть].
Западное общество, находясь в «кольце врагов», испытывая давление со стороны коммунистического или исламского движения, может быть очень агрессивным, внутренне нетерпимым и недемократичным. Диссиденты, оказавшиеся на «переднем крае» антикоммунистической борьбы, не могли избежать этих процессов. Несколько преувеличивая масштаб проблемы, П. Волков пишет: «конфликты носили перманентный характер. Тем не менее конфликты между группами (а каждый личный конфликт развивался в межгрупповой) скорее служили их внутреннему сплочению и активизации, чем понижению морального климата в движении. Так, напряженность между семинаром Огородникова и приходом священника Дудко не ослабила ни того, ни другого, а даже наоборот.
Другое дело, когда группа конфликтовала против одного из своих членов, – продолжает П. Волков, – Эта ситуация действительно становилась жестокой. Ведь замкнутая группа была для человека целым миром, с которым он связал свою судьбу, в глазах которого искал поддержки и был готов пожертвовать ему годами заключения. Изгнание из группы несомненно бывало горьким. А такие изгнания происходили периодически. Здесь, видимо, какая–то психологическая закономерность: напряженность в группе перекладывается на одного человека, и группа избавляется от него, восстанавливая свою внутреннюю гармонию. Но каково бывало жертве этого коллективного–бессознательного?… Обвинения, а еще больше подозрения друг друга в связях с КГБ бытовали постоянно. Под подозрение попадало столько лиц, что среди них неизбежно, просто в силу статистической закономерности, не могло не быть настоящих агентов. Но вот полностью доказать обвинение, как правило, было невозможно. Поэтому обвинениями пользовались в качестве орудия личной неприязни» [744]744
Волков П. Указ. соч.
[Закрыть]. Эта закономерность проявлялась и позднее, в конце 80–х гг. в неформальном движении.
Часто выяснялось, что тяжкие обвинения в принадлежности к КГБ ложны. Но это не мешало обвинителю и дальше выдвигать их, а его сторонникам – верить в это. Так, известный своим обвинительным пафосом Г. Якунин накануне своего ареста писал в документах Христианского комитета, что конфликтовавшая с ним А. Загвязкина используется КГБ для провокаций в приходах. На процессе Якунина Загвязкина выступала в качестве свидетеля и заявила, что, несмотря на разногласия, считает отца Глеба человеком истинно христианской жизни, чистых принципов и примером для всех [745]745
Эллис Д. Русская православная церковь. Согласие и инакомыслие. L., 1990. С.246.
[Закрыть].
Эволюция этики диссидентов шла не в лучшую сторону. А. Сахаров вспоминал, что в начале 70–х гг. Т. Великанова говорила:
– Они (то есть КГБ, вообще власти) не могут не чувствовать нашей моральной силы.
А спустя 8–9 лет, незадолго перед арестом, она же воскликнула:
– Почему раньше не было так противно! Откуда полезло столько мерзости! [746]746
Сахаров А.Д. Воспоминания. М., 1996. Т.1. С.511.
[Закрыть]
Либеральные диссиденты вели «информационную войну» против Р. Медведева в 1973 г., а потом, в 1981 г. и вождь диссидентов А. Сахаров испытал на себе силу их нетерпимости.
Несмотря опасности и конфликты, диссидентская среда была психологически привлекательна. Здесь собрались люди, которые могли свободно обсуждать запретные темы, интересные сами по себе и играющие важную роль в жизни страны. П. Волков вспоминает, что «жизнь у диссидента была особенной, больше всего в ней было разговоров. Разговоры тянулись беспрерывно в течении дня и продолжались далеко заполночь. Приходили и уходили гости, сменялись лица и темы, но беседа не прерывалась» [747]747
Волков П. Указ. соч.
[Закрыть]. Диссиденты существовали в режиме «мозгового штурма», постоянных обсуждений общественных проблем (ибо вся их жизнь была сплошной общественной проблемой), и неудивительно, что даже в условиях недостатка информации околодиссидентская мысль достигла больших успехов, чем мозговые центры КПСС.
Диссидентская среда не стала тоталитарной сектой – как модель западного общества, она стремилась сохранять многопартийность (сосуществование либералов и социалистов) и хотя бы внешнюю толерантность к взглядам друг друга (при том, что левые должны были доказывать правым, что сходство их взглядов с идеологией КПСС не мешает борьбе против нее). Соотношение идеологических течений оценивается его участниками по–разному. Г. Павловский утверждает: «Нельзя забывать, что диссидентское движение – это движение советско–идеалистическое. В ранней фазе оно себя очень четко дистанцировало от антисоветских групп.
Диссидентское движение отказывалось определиться как антикоммунистическое. Были лишь отдельные люди и кружки, стоявшие на антикоммунистических позициях, но они не составляли большинства.
Резковатых на словах людей подозревали в том, что они связаны с Комитетом. В этом была некоторая провокационность, больше полезная для наших противников, чем для нас. Это касается и действий, и разговоров, и антикоммунизма. Во время диссидентского движения Виктор Сокирко под псевдонимом Буржуадемов был почти единственным ходатаем буржуазного развития. С ним не соглашался практически никто, включая академика Сахарова» [748]748
Павловский Г.О. Беседа с автором 29 апреля 2005 г.
[Закрыть].
Б. Кагарлицкий оценивает ситуацию противоположным образом: «Немногие авторы, сохранявшие привязанность к марксизму, находились в постоянной обороне, вынуждены были непрерывно оправдываться и доказывать свою демократическую лояльность либералам, которые иногда привлекали их в качестве союзников в своей полемике с националистами». Даже в журнале «Поиски», который позиционировал себя как площадка согласования разных позиций, «смысл диалога состояла в том, что либеральная часть редакции предъявляла требования и условия, которым левые должны соответствовать, чтобы быть принятыми в приличное общество» [749]749
Кагарлицкий Б. Эпоха тупиковых дискуссий. // «Неприкосновенный запас». 2007. №2. С.101.
[Закрыть].
Истина находится между этими позициями. Более того, они в значительной степени совместимы, но требуют поправок и разъяснений. Во–первых, антикоммунизм был весьма влиятелен в диссидентском движении. Достаточно вспомнить о взглядах Буковского. Мы увидим, что в частных разговорах и Сахаров высказывался вполне антикоммунистически. Как мы увидим, его взгляды с 1968 г. ушли вправо, в сторону либерального западничества. Во–вторых, требования «демократических приличий» нередко не были связаны с принадлежностью к марксизму (скажем, поведение Р. Медведева критиковалось и диссидентами–марксистами). И, наконец, в–третьих: попытки найти что–то лучше, чем капитализм, вовсе не обязательно должны основываться на марксизме.
Диссидентское идеологическое поле было общедемократическим. Либералы и даже консерваторы–антикоммунисты занимали в нем сильные позиции. Куда более сильные, чем марксисты (в этом Б. Кагарлицкий безусловно прав). Но (и в этом прав Г. Павловский), как советские люди, многие идеологи диссидентов с опаской относились к экономическому либерализму (мы видели это на примере взглядов Ю. Орлова). Диссидентский идеологический мэйнстрим в наибольшей степени соответствует нынешнему социал–либерализму, попыткам совместить капитализм и полноту социальных гарантий. Строго говоря, такая социал–демократия ближе к либерализму, чем к социализму (хотя и не любит это признавать). Но диссидентские поиски «влево» не ограничились социал–либеральными рамками. Не будем забывать, что журнал «Поиски» опубликовал текст В. Ронкина и С. Хахаева, который предлагает концепцию социализма, выходящую за рамки идей конвергенции, социального государства, индустриального общества вообще.
Ядро и круги
«В условиях тоталитарного режима открытость независимой общественной позиции при полной беззащитности от преследований грозит, казалось бы, немедленным крахом. Однако правозащитное движение именно вследствие открытости показало себя неожиданно эффективным – его призыв был услышан и внутри страны, и за ее пределами… – считает Л. Алексеева. – Правозащитное движение, начавшееся в Москве в узкой интеллигентской среде, вышло за ее пределы, распространилось по стране, проникло в другие социальные слои…» [750]750
Алексеева Л. Указ. соч. С.192.
[Закрыть]Парадокс кажущийся. Диссидентское движение потому и смогло открыто развиваться, что действовало не при тоталитарном, а при авторитарном – более терпимом, режиме. Отчасти это движение было даже необходимо государству – как прибор, определяющий силу давления в котле. Оно вбирало в себя недовольных радикалов изо всех слоев общества. Но массовым так и не стало, хотя периферия движения была достаточно велика.
«В брежневский период за слово в приятельской компании уже не сажали или, скажем так, это не было настоящей причиной посадки, а лишь изредка поводом для нее. Поэтому круг общения диссидентов мог расширяться, поскольку это позволяли технические возможности: ведь не было залов и публичных объявлений о встречах. Но были квартиры, были связи с другими городами и довольно широкие связи», – пишет П. Волков [751]751
Волков П. Указ. соч.
[Закрыть].
Диссиденты надеялись, что они провозглашают то, что думает по крайней мере большинство интеллигенции. Как пел Ю. Ким,
На тыщу академиков и член–корреспондентов,
На весь организованный культурный легион
Нашлась лишь эта горсточка больных интеллигентов,
Чтоб выразить, что думает здоровый миллион.
Между тем «горсточка больных интеллигентов», шокировавшая своими действиями не только большинство советских граждан, лояльных режиму, но и сам «здоровый миллион», испытывала сложные чувства по поводу своей исключительности. «Особенно трудно жить полуотщепенцем, в полуотрыве от массы, не порывая своих связей с ней, не замыкаясь в свою секту» [752]752
Померанц Г. Указ. соч. С.101.
[Закрыть], – признавал Г. Померанц. Большинство диссидентов не выдержало этого испытания, предпочитая свой ясный и очевидный мир полной противоречий советской действительности. И это углубляло изоляцию от «внешней среды».
Настроенность на изоляцию становилась одной из важнейших черт, формирующих структуру диссидентского движения. Л. Алексеева вспоминает, что в конце 70–х гг. «ядро московских правозащитников составляли зачинатели этого движения, рассматривавшие его как чисто нравственное противостояние, не имеющее каких–либо политических целей, в том числе целей вербовки сторонников. Они не ставили перед собой и цели расширения движения, распространения его на другие социальные слои, как это имело место в Польше, а когда это произошло само собой, без их усилий, не оценили этого и отшатнулись от чужаков» [753]753
Алексеева Л. Указ. соч. С.264.
[Закрыть]. В этом – ключевое различие диссидентов и следующего поколения оппозиции – политических неформалов.
Какую роль играло диссидентство в обществе? «Диссидентство – это симптом, а не фактор общественной эволюции» [754]754
Волков П. Указ. соч.
[Закрыть], – считает П. Волков. По его мнению диссидентство реально не воздействовало на ситуацию в стране. Эту мысль продолжает И. Смирнов: «Диссидентство в нашей стране никогда не было политической оппозицией. Ведь всякая реальная оппозиция, пусть и без должных оснований, но надеется когда–нибудь стать правительством. В диссидентстве же действовал принцип чистой жертвенности. Человек громко заявлял: «Я против», чтобы сгинуть, быть вычеркнутым из общества, из его реально существующих механизмов. Эти люди достойны глубочайшего уважения. Но опыт войны на Тихом океане свидетельствует: камикадзе оказались очень плохими пилотами. Диссидентство имело смысл и силу только как индивидуальный нравственный выбор. Попытки строить на его основе организованную, профессиональную политическую деятельность неизменно оказывались несостоятельными. И что бы не писали об этом сегодня (когда все стали смелыми, как Матросов), в начале 80–х диссидентство представляло собой секту, отгороженную даже от самой образованной части соотечественников стеной страха и непонимания» [755]755
Смирнов И. Время колокольчиков. Жизнь и смерть русского рока. М., 1994. С.63.
[Закрыть]. Эти слова справедливы, но не во всем. Опыт пиратской войны в Атлантике свидетельствует: корабли иногда меняют флаги. И бывшие диссиденты, когда возникла возможность, встали на сторону Власти, на деле показав – многие из них вовсе не исключали возможности стать частью правящей элиты.
Из нескольких сотен более или менее влиятельных политических деятелей 1993 г. (депутатов Верховного Совета, советов крупных городов и областей, участников Конституционного совещания, депутатов Государственной Думы, лидеров крупных общественных движений, известных журналистов) около полусотни человек участвовали в оппозиционной общественной деятельности до 1985 г. Это относится, например, к 34 политикам, оказавшимся в справочнике экспертной группы «Панорама» «Кто есть кто в Российской политике. (300 биографий)», что составляет более десятой части [756]756
Василевский А., Прибыловский В. Кто есть кто в Российской политике. (300 биографий). М., 1993.
[Закрыть].
«Из диссидентов делают теперь героев–предтеч нынешней власти. И справедливо делают, – считает П. Волков. – Если мы хотим понять, почему отношение нынешней власти к народу такое, какое есть, то надо и начинать с самого начала: с диссидентского движения времен застоя. Диссидент–демократ был культурным прототипом «демократа» – политика. Конечно, немногие диссиденты заняли высокие посты, но все же: Гамсахурдия стал президентом, Черновил возглавил Львовскую область, Якунин и Ковалев в Верховном Совете, Кудюкин – замминистра, и т. д., и т.п. Да и по телевидению воспитывают нас они же. С них началось движение интеллигенции по перестройке мышления народа» [757]757
Волков П. Указ. соч.
[Закрыть].
Но идеи, которые транслировали диссиденты, были широко распространены вне их среды. «Перестройка мышления народа» началась не диссидентами, а раньше. Прогрессисты, относясь к диссидентам с уважением и, как правило, сочувствием, вовсе не считали диссидентов своим авангардом. Скорее – ложным путем. К. Чуковский писал о них в дневнике: «Мне кажется, это – преддекабристское движение, начало жертвенных подвигов русской интеллигенции, которые превратят русскую историю в расширяющийся кровавый поток. Это только начало, только ручеек» [758]758
Чуковский К. Из дневника. 1955 – 1969. – Знамя, 1992, N 12 ,с. 180.
[Закрыть].
Однако, в отличие от нынешних скептиков, и лидеры общественного мнения, и сама власть относились к диссидентам очень серьезно. «Ручеек – это только начало». В 60–е гг. диссидентские акции вызывали всплески общественной активности, расходившиеся кругами далеко в стороны. В 70–е гг. Политбюро регулярно обсуждало проблему диссидентов. Движение вовлекало статусные фигуры и имело широкий круг сочувствующих и интересующихся. Все это доказывает: все–таки оно влияло. И присоединившись к этому движению, человек не исчезал, а попадал в историю.
Роль диссидентов в расширении пространства «дозволенного» заключалась в том, что они создавали благоприятный фон для прогрессистов, отодвигая все дальше крайность оппозиционных либеральных и демократических мнений. Они создавали противоположный от власти полюс, а между двумя полюсами есть пространство для многообразия жизни.
По мере вычленения диссидентов из общей массы вольномыслящих (то есть не согласных с официозом людей, которых было гораздо больше, чем диссидентов) усиливалось противоречие между диссидентами и умеренными прогрессистами («либералами»). Со стороны людей, причастных к диссидентству, оно доходило до откровенного презрения к «либералам»: «Современный либерал живет, оглядываясь на людей. Заповедей у него нет, категорический императив сдан как идеалистический выверт. Но есть стыд и совесть. Это достаточно, пока не оторвали от друзей и не втянули в принудительное общение с тем, что выросло на месте совести. С антисовестью» [759]759
Померанц Г. Указ. соч. С.101.
[Закрыть], – считал Г. Померанц. Но, конечно, отношение к либералам у диссидентов было более снисходительным, чем к власти: «Галилей говорил, как говорят наши родственники и соседи: «Не надо мученичества! Достаточно доводов науки! Раньше ли, позже ли, но наука возьмет свое!» А Бруно нас молчаливо осуждает. Этот человек истину отстаивал по–средневековому: всем собой… Знаю одно: мир простил Галилею его слабость. Мир не простил инквизиции ее силу» [760]760
Там же. С.90.
[Закрыть].
«Средневековая» мораль диссидентов определила логику их разногласий с прогрессистами («либералами»), носивших не столько идеологический, сколько тактический характер, хотя обоснование разногласий могло быть этическим. Претензии диссидентов поддерживают и авторы более позднего времени. Американский публицист У. Лакер из своего далека упрекает в трусости почвенников: «Почему они не пользовались самиздатом? Если бы судьба нации была под угрозой, некоторые из них могли бы проявить чуть больше смелости» [761]761
Лакер У. Указ. соч. С.146.
[Закрыть]. Но эти же слова с тем же успехом можно было бы отнести и к «либералам» – «западникам», заменив «судьбу нации» на судьбу страны, мира, свободы. Упрек в адрес одного из идеологических крыльев грешит против истины – почвенники Солженицын, Шафаревич, Осипов («некоторые из них») писали в самиздат.
Перед статусными прогрессистами (в отличие от большинства диссидентов) стоял выбор: печататься массовыми тиражами или сменить массовую трибуну на свободу от цензурных ограничений в узком кругу. Большинство прогрессистов выбирали первое, меньшинство – второе. Этическая форма разрыва с властью в этих случаях надстраивалась над разными жизненными обстоятельствами таких известных прогрессистов, как А. Галич, В. Войнович, В. Аксенов и др. Здесь были важны и радикализм идейной эволюции, и творческие конфликты, и представление о том, как известный человек может жить на Западе, и мнение друзей.
Таким образом отказ от участия в самиздате – вопрос не этический, обсуждаемый в категориях «смелость–трусость», а тактический, обсуждаемый в категориях эффективности. Диссидент обычно мог воздействовать на сотни людей, а также на либеральную часть интеллигенции и руководства. Прогрессисты общались с миллионами, в том числе с тем же руководством, являясь для него фактором не международного (как диссиденты), а отечественного общественного мнения. И то, и другое было важно. Распад союза прогрессистов и диссидентов на грани 60–х и 70–х гг. помноженный на этические претензии, немало способствовал самоизоляции и ослаблению диссидентов.
Но статусная интеллигенция продолжала любопытствовать, что поделывают радикальные собратья, и сохраняла возможности для контакта. Даже после того, как статусные интеллигенты прекратили собирать подписи в защиту диссидентов (раз уж они такие неблагодарные, а власти – суровые), статусные интеллигенты продолжали читать самиздат, контактировать с оппозицией.
Диссиденты сохранили возможность пропагандировать прогрессистов. И когда возникла потребность в радикальных идеях, многими шестидесятниками были востребованы идеи, обсуждавшиеся в самиздате.
* * *
П. Волков выделяет следующие «круги» диссидентского движения:
«1. Официально легализированные члены комиссий и комитетов, редакций, как правило впоследствии поплатившихся арестом или эмиграцией.
2. Менее известные и не вошедшие в группы, но также активные и пострадавшие за это люди. Известны они становились в момент ареста, обыска, увольнения с работы или исключения из ВУЗа.
3. Подписанты – не скрывавшие своего имени под эпизодически появлявшимися письмами протеста, постоянные участники собраний – наперечет известные КГБ, но не преследовавшиеся им специально. (В ранний период диссидентского движения преследовались и подписанты, но чаще через партийные органы).
4. Постоянные помощники, не афиширующие свои имена, но обеспечивавшие конспиративные связи, хранение денежных средств, печатного оборудования, предоставлявшие свои адреса для получения писем из лагерей при посредстве случайных доброхотов.
5. Люди, составлявшие более широкий круг общения, моральной поддержки, эпизодически поставлявшие информацию для диссидентских изданий.
6. Круг людей любопытствующих, желающих быть в курсе экстравагантностей общественной жизни, но подчеркнуто дистанционировавшихся от практического участия и конкретных обязательств» [762]762
Волков П. Указ. соч.
[Закрыть].
Существование периферии позволяет лидерам диссидентства отрицать его оторванность от общества: «несмотря на свою относительную малочисленность, правозащитники вовсе не были изолированными от общества, разрозненными одиночками. Несомненно также, что правозащитное движение отражало более или менее осознанное, но все же весьма глубокое недовольство развитием страны после такой обнадеживающей хрущевской «оттепели» и прежде всего недовольство узкого слоя интеллигенции… Однако, будучи по своему социальному составу преимущественно интеллигентским, это движение – во всяком случае в субъективном восприятии его участников – отнюдь не претендовало на то, что представляет интересы этого сословия… Оно вообще не представляло и не отражало групповые интересы – оно выражало общественную и в то же время глубоко личную позицию тех, кто в нем участвовал, тех, кто его поддерживал, тех, кто ему сочувствовал» [763]763
Богораз Л., Голицын В., Ковалев С. Указ. соч. С.511.
[Закрыть].
Общая численность людей, подписывавших диссидентские документы, составляла около 1500 человек [764]764
Там же. С.510.
[Закрыть]. «В «теневых формах» правозащитной деятельности – материальной помощи репрессированным, распространении «самиздата», сборе правозащитной информации – постоянно или эпизодически участвовало гораздо больше людей» [765]765
Там же. С.511.
[Закрыть]. Из этой среды комплектовались ряды активных правозащитников.
Дополнительные возможности привлекать симпатии населения имела националистическая оппозиция в Западной Украине, Прибалтике, Грузии и Армении (в «исламских» республиках диссидентов было меньше – вероятно, диссидентство – признак определенной стадии общественного развития, которой Средняя Азия и Азербайджан тогда еще не достигли). Большую активность проявляло движение за возвращение татарского народа в Крым [766]766
О национальных проблемах СССР см. Шубин А.В. Указ. соч. С.134–146.
[Закрыть]. Национальная оппозиция, по мнению В.А. Козлова, «имела еще большее интеллектуальное влияние, могла, в отличие от московских интеллектуалов, апеллировать ко всему народу, выходить за рамки морально–интеллектуальной критики, непосредственно влиять па политическую жизнь. В. Семичастный не случайно начал свою докладную записку в ЦК КПСС с сообщения об аресте 20 украинских националистов, взгляды и документы которых «в различной степени были известны весьма широкому кругу интеллигенции (свыше 1000 человек)». Цифра относится только к поименно известным следствию людям, на самом деле круг осведомленных был, несомненно, значительно шире» [767]767
Крамола. Инакомыслящие в СССР при Хрущеве и Брежневе. С.46–47.
[Закрыть].
И все же это было значительно меньше «здорового миллиона». Речь может идти о нескольких десятках тысяч людей. Однако инакомыслие было на порядки более широким явлением, нежели диссидентство как движение. В этом случае речь может идти не о диссидентских, а о неформальных структурах, которые были разветвленнее и старше диссидентства, и далеко не всегда воспринимали его в качестве своего «авангарда».
Жгучей проблемой для диссидентов оставался поиск точки опоры. Периферия диссидентского движения и некоторые его представители (особенно это характерно для Р. Медведева) продолжали искать пути воздействия на верхи и одновременно взаимодействовать с той частью диссидентской среды, которая шла на конфронтацию с властью. Но в начале 70–х гг. стало ясно, что диалог здесь невозможен – его не собирается всерьез вести власть.
Если не власть, то народ? Но и народ казался многим диссидентам «реакционной массой», выражаясь словами начала века. Г. Померанц обосновал эту точку зрения так: «Конфуций говорил: «Когда царит добродетель, стыдно быть далеко от двора. Когда царит порок, стыдно быть близким ко двору». Я думаю, слово «двор» можно заменить словом «народ». Смысл не переменится. Небо может отвернуться от народа так же, как от государя и двора, и тогда быть отщепенцем совсем не стыдно. Просто трудно» [768]768
Померанц Г. Указ. соч. С.100–101.
[Закрыть].
Психологическое отторжение от народа определяло тесную культурную связь классического диссидентства с Западом, который превращался для большинства диссидентов в «точку опоры», отсутствующую внутри страны. В результате диссиденты оказывались в эпицентре геополитической борьбы и брали на себя такую же роль в СССР, как коммунисты и «левые» в США. Подобно социалистам начала века, диссиденты воспринимали себя как часть интернационала. «Правозащитное движение влилось в международное движение за права человека» [769]769
Алексеева Л. Указ. соч. С.192.
[Закрыть], – пишет Л. Алексеева. Такая позиция предопределяла преобладание в среде диссидентов западнической идеологии. Диссиденты были фронтиром «мирового движения» с центром на Западе.
Отношение «народа» к диссидентам было также «неоднозначным». Два незначительных меньшинства с одной стороны поддерживали, а с другой – ненавидели диссидентов. Психологию первого меньшинства хорошо проиллюстрировал В. Буковский, наивно распространяя ее чуть ли не на все общество: «советский читатель, прочтя, скажем, в «Правде», что Солженицын – поджигатель войны, а Сахаров – агент мирового империализма, лишь ухмыльнется» [770]770
Буковский В. Указ. соч. С.347.
[Закрыть].
Другие реагировали на диссидентов так, как попутчики Е. Боннэр: «В купе, кроме меня, было еще две женщины средних лет и один мужчина… – ”Вы жена Сахарова?» – ”Да, я жена академика Андрея Дмитриевича Сахарова.» Тут вмешался мужчина: «Какой он академик! Его давно гнать надо было. А вас вообще…» Что «вообще» – он не сказал. Потом одна женщина заявила, что она советская преподавательница и ехать со мной в одном купе не может. Другая и мужчина стали говорить что–то похожее… Крик усилился, стали подходить и включаться люди из других купе, они плотно забили коридор вагона, требовали остановки поезда и чтобы меня вышвырнуть. Кричали что–то про войну и про евреев…, я прямо ощущала физические флюиды ненависти» [771]771
Боннэр Е. Постскриптум. Книга о горьковской ссылке. М., 1990. С.47–48.
[Закрыть]. Сахаров записал в своем дневнике по этому поводу: «Столкновение в поезде 4 сентября было, конечно, спровоцировано несколькими гебистами, но большинство пассажиров, кто по охотке, кто из страха, приняли участие в общем крике» [772]772
Там же. С.48.
[Закрыть].
Пожалуй, наиболее типичным было отношение к диссидентам, описанное в другом месте воспоминаний Е. Боннэр о диалоге со случайным попутчиком: «– Боннэр Елена Григорьевна, – и вижу, он руку не мне, а к двери протянул, закрыл, и полушепотом: – «Та самая?» – «Да, та самая». – «Никогда не подумал бы». – Недостаточно страшна для той, о которой читали?» – «Пожалуй»… На мой вопрос, как он может верить тому, что писал Яковлев, отвечает вопросом: – «А как не верить, на основании чего?»… Он говорит, что думает, что теперь в стране все по другому, но, когда говорит это, видно: он не меня – себя убеждает. В разговоре с ним все время было у меня ощущение: вот еще немного, совсем немного, и что–то в нем прорвется, перестанет он сам себя утешать ложью. Но – не прорвалось» [773]773
Боннэр Е. Указ. соч. С.50.
[Закрыть].
На отношение общественно активных людей к диссидентам может пролить свет закрытая информация об откликах читателей «Правды» на высылку Сахарова в Горький. В январе–феврале 1980 г. 384 авторов писем одобряли это решение, 14 призывали власти отговорить академика от его ошибочной позиции и интересовались, чего же он все–таки добивается. 18 человек отважились поддержать академика, причем читатель Андреев написал, что «его мужество вызывает сочувствие» [774]774
РГАНИ. Ф.5. Оп.77. Д.162. Л.2–4.
[Закрыть]. «Такое письмо в газету требовало определенного мужества. Мой друг Леонид Романков, ныне депутат Законодательного собрания Петербурга и член городского политсовета Демократического выбора России, а тогда сотрудник телевизионного института и участник «периферии» диссидентского движения (позднее подвергся обыску и добровольно–принудительному увольнению в 1982 г.), в 1980 г. после высылки Сахарова написал в «Известия» письмо в его защиту – более или менее осторожное. Ему никто слова худого не сказал, но вскоре без объяснений лишили «секретного допуска» [775]775
Прибыловский В.В. Беседа с автором.
[Закрыть], – рассказывает В. Прибыловский.
В 1981 г. диссиденты провели опрос отношения к Сахарову 853 человек, принадлежащих к самым разным слоям населения, но преимущественно проживающих в Москве. Большинство рабочих, принявших участие в беседах (56%), не могли сформулировать свое отношение к Сахарову. 12% считали его врагом народа, а 12% полагали, что он очень важен для страны. Еще 8% относились к нему хорошо. Из инженеров и научных сотрудников 15% считали, что Сахаров вреден стране, а 44% относились к нему положительно, и еще 19% считали, что он очень важен. Трое представителей этой категории (1%) считали Сахарова героем. Наибольший разброс мнений, как и надлежит, представила гуманитарная интеллигенция, но с некоторым уклоном в положительные оценки. В среде молодежи 15% опрошенных считали Сахарова врагом народа, а 34% – относились хорошо. Наиболее острое неприятие, что тоже закономерно, выразили руководители (40% – враг народа, 22% – бесполезен, с жиру бесится, 12% – полезен, 20% – очень важен) и члены КПСС (48% – враг народа, 16% – вреден), но и здесь положительные высказывания составили 24% опрошенных [776]776
Сахаровский сборник. С.235–241.
[Закрыть]. При оценке этих данных нужно иметь в виду, что среди опрошенных велик процент людей, не впервые соприкасающихся с диссидентством. Но все же эти данные подтверждают, что советское общество давно стало разномыслящим.
Участники диссидентского движения воспринимали его как объединяющий, структурообразующий стержень «общественности» СССР: «Нам кажется, что это движение в течение последних двух десятилетий занимало центральное положение среди других течений и было для них объединяющим…» [777]777
Богораз Л., Голицын В., Ковалев С. Указ. соч. С.504.
[Закрыть]Это мнение очень далеко от действительности. Большинство участников «других течений» относились к диссидентам в лучшем случае с любопытством, а чаще насторожено или враждебно. Конфронтационный стиль диссидентов отталкивал неформальное движение (экологическое, культурозащитное, педагогическое, значительную часть песенного), которое просто не смогло бы действовать, если было бы уличено в связи с оппозицией. И позднее радикализм диссидентов еще долго, вплоть до 1988–1989 гг., будет встречать отторжение среди значительной части неформалов. Да и для большинства диссидентов неформалы были органической частью опостылевшей советской действительности. Однако в условиях кризиса оппозиции начала 80–х гг. часть периферии диссидентского движения перешла к неформальным методам работы, предполагавшим возможность соглашения с властями.
