Текст книги "Инквизитор"

Автор книги: Александр Мазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Первый раз это произошло двенадцать лет назад.

– Помягче работайте, помягче, – напутствовал их сэнсэй. – Не забывайте, что все мы в одной школе. Вот когда мы будем встречаться с Варамой... А сейчас поаккуратнее. Техника, я хочу посмотреть вашу технику... Это был не их сэнсэй. Зимородинский стоял рядом с непроницаемым лицом отощавшего Будды. Он был кое-чем обязан говорившему. Поэтому молчал. Нет, не поэтому, а потому, что говоривший был превосходным бойцом, хотя и иным, чем Вячеслав Зимородинский. Бойцом другого типа и стиля. Но бойцом Божьей милостью. Гением. А если ты гений, то можно остаться лучшим, даже если любишь водку, женщин и хорошие американские сигареты. И деньги. Да, можно оставаться великолепным мастером, но... как долго? – Уровень чудан – легкий контакт, уровень джодан – легкий контакт маваши и уромаваши, все остальное только обозначать, обозначать, понятно? Понять его можно. Если будут серьезные травмы, отвечает он, "большой сэнсэй", глава школы, а не Зимородинский или нанесший травму ученик. Андрей догадывался, о чем думает его учитель. И понимал, что "большой сэнсэй" беспокоится не зря. Группа Гриндина считалась жесткой. А технику Зимородинского вообще называли "реальной". Не дай Бог, ученики начнут выяснять, чей стиль круче! Школьный спортзал: шведская стенка, маты, разложенные вдоль стен, гимнастический инвентарь, сдвинутый в угол, пупырчатые баскетбольные мячи. Ни макивар, ни хитроумных тренажеров, ни манекенов. А также шлемов, накладок и прочего... Все это появится позже, намного позже. Раз в месяц "большой сэнсэй" организовывал такие встречи внутри своей "системы" – недавняя легализация каратэ приносила свои плоды. Шестнадцатилетний Андрей Ласковин (пятьдесят девять килограммов, два с половиной года занятий, желтый пояс) участвовал в такой встрече второй раз. В первый раз его противником был совсем еще новичок, и кумитэ прервали на второй минуте. За явным преимуществом. Зимородинский сказал Андрею: не повезло. И пообещал в следующий раз выбрать Ласковину соперника сам. Бой Ласковина был третьим по счету, причем первые два Андрея не заинтересовали: противники старались работать "правильно", вместо того чтобы победить. Наконец судья (тоже тренер одной из групп "большого сэнсэя") объявил Ласковина и его соперника, чью фамилию Андрей не запомнил. Поднимаясь, Ласковин заметил, как Зимородинский наклонился к "большому сэнсэю", что-то сказал и тот, прервав разговор с одним из "гостей", взглянул на Андрея. В шестнадцать лет Ласковин выглядел еще менее грозным, чем в двадцать девять. Худой паренек в черном выцветшем кимоно, чьи рукава и штанины казались слишком короткими. Противник Андрея, тоже желтый пояс, пониже ростом, поплотнее и по крайней мере на три года старше, смотрелся серьезней. Ласковину запомнились его крепко сжатые губы и рыжеватые усики. Больше ничего. Они обменялись несколькими атаками. Противник блокировал жестко, зло и все время пытался прорваться поближе. Для Ласковина это было не совсем привычной манерой. Как правило, он сам, будучи меньшего роста, рвался в ближний бой. Теперь же, когда оказалось, что его рабочая стойка ниже, а руки длиннее, Ласковину приходилось держать дистанцию. Противник атаковал и приоткрылся. Андрей, блокировав, встретил его кейко-цки в голову (не достал) и из-под руки правой ногой йоко-гери в живот. И почувствовал ребром стопы твердые мышцы пресса под тканью кимоно (слабый контакт, как и сказано). – Вазари! – крикнул судья. И сразу же: – Хадж-ме! К бою. Андрей ушел в заднюю стойку, уклоняясь от маваши в верхний уровень, встретил отводящим блоком второй маваши, отбросил ногу противника и, оказавшись у него за спиной, из хорошей стойки обозначил гияку-цки в затылок. Крика судьи он не услышал, потому что соперник (в реальной ситуации после удара Ласковина он уже валялся бы на татами, вернее, на паркетном полу), подсев на левую ногу, провел правой уро-маваши сбоку, пяткой, в переносицу Андрея. Вспышка боли была как взрыв внутри головы: ослепляющий свет, темнота, и... и в ноздри ударил отвратительный смрад. Вонь блевотины, экскрементов, паленого волоса и обгоревшего мяса. Потом возник грохот. Словно Андрей оказался в центре механического цеха: треск, лязг, звон. Крики людей и женский визг, пронзительный, на одной ноте: "и-и-и-!". Зрение вернулось, словно черную тряпку сорвали с глаз, – и режущая боль с правой стороны лба. Голова Андрея сама по себе отдернулась, и он увидел металлическую полосу в бурых потеках в каких-нибудь десяти сантиметрах от глаз. "Что это? Где я? – подумал он вдруг с нахлынувшим ужасом. – Что со мной?" А тело его продолжало поворачиваться, руки тянули что-то снизу, тянули так, что трещали мускулы. Ладони его ощущали нечто твердое, влажное, шершавое... Горячая жидкость залила правый глаз Андрея, и он перестал им видеть. Но повернулся достаточно, чтобы левым разглядеть в метре от себя жутко перекошенное грязное лицо с всклокоченными волосами. Низ этого лица был скрыт за куском деревянного забора. И забор этот начал подниматься вверх, да, это не лицо опускалось, прячась, а именно этот кусок сколоченных вместе досок пополз вверх. В какой-то миг злоба в красных вытаращенных глазах прячущегося превратилась в ужас. Тело Андрея качнулось назад, вырвав вверх то, что тянули руки, – топор на длинной рукояти. Искривленное лезвие было красным, словно его окунули в алую масляную краску. Миг – руки Андрея ощутили болезненный толчок, и верхняя часть головы человека за щитом (то, что это щит, Ласковин понял намного позже), снесенная ударом, взлетела вверх... И это было последнее, что он увидел. Левый глаз Андрея тоже ослеп, а еще через мгновение зрение вернулось, и он вновь оказался в спортивном зале, застывший, с соединенными в замок руками. Противника перед ним не было. Носа он тоже не чувствовал: нечто вроде бесформенного болевого сгустка. И еще: в зале было очень тихо. Андрей расцепил руки (это оказалось непросто – пальцы словно окаменели) и сделал шаг вперед. Нога его задела что-то мягкое... Его противник лежал на полу, и волосы на его голове, справа, были в крови. К Ласковину подскочил судья, схватил его за руку, но рядом тут же возник Зимородинский, оттолкнул судью (довольно грубо) и повел Андрея в угол, к сложенным стопкой матам. Ласковин оглянулся и увидел кучу учеников, столпившихся вокруг упавшего, и "большого сэнсэя" – в центре. Еще Андрей слышал шум, невнятный, словно уши его были забиты ватой. О том, что произошло в зале, вернее, о том, что он сделал, Ласковин узнал позже, когда немного пришел в себя. Удар развернул его в сторону, и все, кто хоть что-то понимал в единоборстве, ждали, что он упадет. Даже судья, за миг до этого выкрикнувший второе "вазари" Ласковина, замешкался. Андрей ударил снизу, сдвоенными руками, всем телом и всей силой так, словно не он пропустил только что мощный уро-мавиши. Удар его пришелся в правую сторону головы наклонившегося противника и буквально подбросил того вверх. Это был чистый нокаут. И не просто нокаут. Бедняга только через полчаса пришел в себя, причем совершенно забыл о бое, в котором пострадал. Зимородинский сказал: "Повезло нам!" – имея в виду себя и "большого сэнсэя". А также противника Андрея. Придись удар в висок, парень вполне мог бы отправиться на тот свет. А так отделался лишь сотрясением мозга. То есть пострадал меньше Ласковина, который получил первый свой перелом носа. Вот после этого происшествия и изменились отношения Андрея Ласковина и его сэнсэя Вячеслава Михайловича Зимородинского. Круто изменились. Настолько, что из перспективного парня Ласковин стал Учеником. Тем же вечером Зимородинский привел его к себе, и между чашками холодного травяного чая Андрей рассказал о своем жутком видении. – Карма, – сказал тогда сэнсэй. – Пока забудь, потом, попозже, попробуем разобраться. Андрей честно постарался забыть, но спустя полгода эта самая "карма" вновь напомнила о себе. К этому времени Ласковину исполнилось семнадцать, и он получил следующий кю. Впрочем, перед тем как вручить оранжевый пояс, "большой сэнсэй" основательно распек Андрея (перед строем) за "контакт". Но это была воспитательная мера. "Большой", как узнал Андрей от Зимородинского, сразу же после памятного боя пожелал забрать Ласковина в свою "продвинутую" группу. Но Слава не отдал: я сам воспитываю своих учеников! Кстати сказать, сломанный нос Андрея под действием алтайских травок и точечного массажа, проводимого лично Зимородинским, зажил с поразительной быстротой. Даже горбинки не осталось. Но зрелище разрубленного топором, взлетающего вверх черепа до сих пор стояло перед глазами Андрея. И когда спустя полгода запах крови и гари второй раз ударил в ноздри Андрея и еще одного его противника унесли с татами с тяжелой травмой, Ласковин понял, что дело еще серьезней, чем казалось. Понял это и Зимородинский. Слава прекратил тренировки, отправил жену с трехмесячным ребенком на юг, к своей матери, а сам вместе с Андреем поселился на маленьком островке у Карельского перешейка. И сделал все, что мог, чтобы "вытащить" того, второго, из глубины ласковинского подсознания. У них ничего не вышло. "Ты еще не готов, – с огорчением констатировал неудачу Зимородинский. Твоя сила сожжет тебя, если выплеснется наружу". "Но теперь ты можешь сказать, кто это?" – спросил Андрей. "Я могу сказать: "он" приходит, когда ты сам устоять уже не в состоянии. Это факт". Да, они мало чего добились. Скорее – обратного. Теперь каждый третий сон Андрея был кошмаром, причем более реальным, чем его дневная жизнь. Зимородинский, впрочем, считал, что это знак: теперь тот, внутренний, будет приходить и общаться с Андреем не только когда Ласковина ударят по голове. Он уговаривал Андрея рискнуть и не останавливаться. Но в данном случае ученик решил иначе. Он не бросил каратэ, но ни разу не допустил ситуации, которая побудила бы третий "выход" того, кто внутри. Надо сказать, что работавшие кумитэ вместе с Ласковиным, как правило, знали о первых двух и, изо всех сил помогали своему сопернику не подвергать их жизни опасности. Искусство Андрея совершенствовалось, через три года он носил уже коричневый пояс, но и Ласковин, и его учитель знали: предел достигнут. И предел этот установлен самим Андреем. И убран может быть тоже только им самим.

Ласковин сел в автобус, проехал пару остановок и вышел у кафе, в котором завтракал утром. Здесь он пообедал, вернее, поужинал, воспользовался за скромную плату в пятьсот рублей отдельным туалетом, где умылся, побрился и вычистил заляпанные грязью штаны. Из кафе же, наплевав на конспирацию, позвонил в офис "Шлема" и получил адреса четырех крупных фирм, контролируемых группировкой Гришавина. Тогда Андрей не задался вопросом, почему из более чем двухсот "клиентов" выбраны эти четыре. Машина Андрея по-прежнему стояла во дворе в полном порядке. Ласковин смахнул с нее снег (чтобы не выглядела заброшенной), убедился, что противоугонная система в порядке и продолжает подмигивать возможным похитителям, затем поднялся на чердак и с помощью фонарика самым тщательным образом изучил внушительное (более трехсот квадратных метров) помещение. Никаких незваных гостей или подозрительных следов он не обнаружил. Вид огромных черных стропил над головой завораживал. Казалось, Андрей очутился в трюме корабля. И еще казалось, что вот-вот из-за кирпичной стены дымохода выскочит притаившийся враг. Андрею понадобилось усилие, чтобы убедить себя: никто не может передвигаться бесшумно по захламленному полу-перекрытию. Следовательно, все эти опасения – бред. Просто нервам требуется отдых. Андрей вытянулся в своем спальном мешке на "матраце" из сложенных картонных коробок в надежде, что сон даст ему возможность восстановить силы, успокоиться... Он обманулся в своих ожиданиях. Через несколько минут после того, как Ласковин закрыл глаза, сон его обратился в кошмар.

На сей раз снилось Андрею, что он карабкается вверх по огромному кряжистому стволу. Карабкается бесконечно долго, перебираясь с одной исполинской ветви на другую на ощупь, в полной тьме. Цепляясь пальцами рук и ног за желваки коры, он слышит: рядом кто-то кричит, протяжно, с надрывом. Не человек. Руки у Андрея черные. И лицо такое же черное. Он не видит, но знает об этом. У него даже ладони черные. И жесткие, как подошвы. Андрей карабкается все выше, пока не упирается головой в... крышу. "Откуда крыша на дереве?" – удивляется он. И обнаруживает, что мрак уже не столь кромешен, что глаза уже различают смутные очертания веток. Сверху пробивается свет. И еще Андрей чувствует запах. Знакомый запах. Ноздри его расширяются, он принюхивается... запах человеческого тела. Человека. Андрей ползет по одной из изогнутых ветвей, на которых покоится нечто широкое и плоское. Теперь он знает: это помост. Андрей ползет очень медленно, то и дело замирая, чтобы прислушаться. Там, наверху, люди. Сколько их? Один? Двое? Трое? Андрей знает: от этого зависит его жизнь. И еще она зависит от того, насколько бесшумно Андрей двигается. Наконец он достигает края помоста, приподнимается так, чтобы глаза его оказались выше края деревянного настила... и видит спину сидящего человека. Прямо перед собой. Так же беззвучно, без малейшего шороха или скрипа, задержав дыхание и даже умерив стук сердца, Андрей опускается, переносит тяжесть тела на ноги и осторожно освобождает привязанный к предплечью нож. Он по-прежнему не дышит и не думает о том, что будет делать. Чтобы тот, наверху, не "почуял" его мыслей. Мысли могут выдать Андрея. Запах – нет. Потому что запах его тела отбит особыми притираниями. Андрей пахнет деревом... Готов! Плавным толчком ног он выбрасывается вверх, через край помоста, правой рукой гасит инерцию, а левой с точно отмеренной силой втыкает тонкое жало ножа в шею сидящего, снизу вверх. Негромкий хруст, звук которого не избежать. Зато жертва умирает мгновенно, без стона, хрипа, бульканья перерезанного горла или судорог пораженного в сердце. Правая рука подхватывает убитого, бесшумно опускает на помост, а сам он замирает в той же позе, какую избрал часовой. Ему везет: хруст пробитой ножом кости тонет в ночных звуках. Спящие не встревожились. Вон они лежат на помосте рядом со своим оружием: один, два... три! Трое! Это много. Андрей понимает: трое – это слишком много для него. Трое, умеющие убивать так же хорошо, как и он сам. Они спят, но сон их – сон рыси. Андрей встает, потягивается. Он выглядит спокойным и непринужденным. Если кто-то из троих не спит, пусть видит: это не враг, это свой. Стараясь ступать мягко, но не бесшумно, Андрей подходит к одному из спящих. Звук его шагов не должен беспокоить их слух. Наклоняясь, Андрей трогает за плечо ближайшего. Он мог бы убить его во сне, но он не любит убивать во сне. Он считает, что враг должен встречать свою смерть, зная, кто пришел за его жизнью. Андрей прикасается к плечу лежащего так, как сделал бы это его соратник: вставай, друг, пришло твое время. Да, пришло твое время! Узкий, острый клинок погружается в ухо врага, пронзает мозг, с тихим скрежетом выходит обратно... и ноги убитого выбивают барабанную дробь по доскам настила! Лаской, гибкой молнией бросается Андрей на третьего человека. Больше он не заботится о тишине. Быстрей, быстрей! Он падает на сильное, мгновенно напрягшееся тело и ударяет сверху ножом, с колен, прямо в сердце!... И нож застревает в кольце панциря! Застревает, погрузившись меньше чем на ладонь. Андрей рвет нож обратно, но тот застрял прочно, а руки врага, полусонного, уже смыкаются на его горле. Кулак Андрея обрушивается душителю на переносицу, он слышит треск, руки разжимаются. Андрей прыгает с колен туда, где лежит (лежал?) четвертый. Второй нож, поясной, шире и тяжелей первого, – у него в руке... И короткая стрела с бронзовым широким наконечником ударяет в живот, вспарывая внутренности. Андрей почти слепнет от боли, но рука его уже нашарила чужое лицо, выдавила пальцем глаз... Крик врага сладок, как песня любимой! Чужой клинок вспарывает его левую руку (эта боль – ничто в сравнении с той, что уже есть), но Андрей опрокидывает своей тяжестью врага на спину. Пальцы его уже не в состоянии давить – перерезаны сухожилия, но есть правая рука. С кинжалом. И Андрей бьет, бьет этим кинжалом в невидимое лицо. Кажется, он кричит. Или воет? И вдруг боль взрывается у него в животе с невероятной силой, словно его разорвали пополам...

Андрей Ласковин просыпается от собственного крика и целую минуту лежит неподвижно, умеряя удары сердца и дыхание, приучая себя к мысли, что его внутренности целы, что это не его мука. Через некоторое время удается немного успокоиться. Он зажигает фонарик, а потом спиртовку, чтобы разогреть воду для чая. Время 1.37. Но он по опыту знает: снова заснуть удастся не раньше чем через час. И никто не гарантирует Ласковину то, что кошмар не повторится.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Трудно сказать, на что рассчитывал Конь, давая Андрею адреса опекаемых "тобольцами" фирм. Но если он думал, что Ласковин начнет бездумно громить их одну за другой, то ошибся. Андрей больше ничего не собирался делать бездумно. Утро он начал с того, что позвонил в больницу, где лежал Гудимов, и сумел добраться до лечащего врача. Еще вчера дежурная сообщила Ласковину, что состояние больного удовлетворительное и температура 37,8. Сегодня он узнал намного больше. Во-первых, Виктора перевезли из реанимации в двухместную палату, во-вторых, инвалидом-паралитиком он не станет. Хотя, скорее всего, полного восстановления ожидать не приходится, то есть каратэ-до для парня закончилось. Также он узнал, что с сегодняшнего утра Гудимов относится к категории "платных" больных. "Что же, – подумал Андрей, вешая трубку. – Если руководствоваться библейским законом "око за око", справедливость восстановлена. С его точки зрения. "Тобольцы" вряд ли удовольствуются ушибленными ребрами и распухшим ухом Ласковина. Гнать будут, как бешеного пса! А он будет кусаться! Но не как бешеный пес, а с... выбором!"

Первая выбранная Ласковиным фирма носила нежное название "Лидия-принт". А выбрал ее Андрей потому, что находилась здесь же, совсем рядом, на Кировском проспекте.

"Лидия-принт". Печати, бланки, визитки, малотиражные издания, рекламные проспекты, разработка фирменного стиля, импортная канцелярия. Словом, всего понемногу. Прекрасно оформленная витрина, внушающий уважение интерьер офиса, новая оргтехника, немногочисленные вежливые сотрудники; недешево, но очень, очень престижно. "Прошу вас, пожалуйста! Директора? Как вы удачно зашли: еще десять минут, и Лидия Андреевна уехала бы в банк. Прошу вас, сюда, пожалуйста!" Никаких формальностей, никаких "а-кто-ты-собственно-такой?". Клиент, даже возможный клиент, – это Персона. Кабинетик у директора крохотный: тоже часть имиджа. Крохотный – но себе на уме. Широкий стол, компьютер, факс-модем-телефон, высокое, аркой, окно, жалюзи, кресло, еще одно кресло, побольше, для посетителя. И уважение клиенту, и – с подковыркой. "Лидия-принт" – под "крышей". Бандит, он когда силу демонстрирует, норовит на "хозяйское" место усесться. А "хозяйское"-то место не всякую задницу вместит, в аккурат сделано под директорскую круглую попку. Лидия-принт-Андреевна. Строгий костюм, но подчеркивающий и хорошо сформированную грудь, и округлости бедер, блестящие, виртуозно уложенные волосы, почти незаметная косметика (то есть выделяются глаза, а не тени под глазами), искренняя улыбка, не клиенту – мужчине: – Что мы можем для вас сделать? Это многозначительное "мы", подразумевающее более интимное "я"! Андрей слегка повернул голову (так, чтобы распухшее ухо не бросалось в глаза), улыбнулся почти так же интимно и положил на просторный стол, точно по средней линии, визитку: "Шлем", Ласковин Андрей Александрович и т. д. Лидия Андреевна взяла прямоугольничек, прочла, согнула слегка, проверяя упругость. Ее улыбка приобрела некое новое качество: не то чтобы холодок... легкий встречный бриз. – Отличная полиграфия, – произнесла она. – Пожалуй, мы такого сделать не сможем.

Ласковин позволил своей собственной улыбке некую двусмысленность, подтекст. – А я вот думаю, – проговорил он, закидывая ногу на ногу и соединяя ладони на колене, – что бы могли сделать для вас мы? Страхование перевозок? Страхование несчастных случаев, нарушение контракта? У нас очень большой спектр услуг. Минимум формальностей, минимальный страховой взнос. – Тут он перестал улыбаться. – Никаких случайностей и гарантированное возмещение любых убытков в рамках договора. И юридическая защита. Честное слово, Лидия Андреевна, даже не представляю, как такой сложный и респектабельный бизнес, как ваш, может обходиться без подобных услуг? – Я тоже не представляю, Андрей Александрович. – Значит – да? – К сожалению – нет. Видите ли, у нас уже есть соглашение о подобных услугах. С очень солидной организацией. – Мне говорили об этом, – кивнул Ласковин. – Но ведь любое соглашение можно пересмотреть, если предлагаются... лучшие условия? Верно? – Андрей Александрович! Вы можете обсудить это с вашими... коллегами. Я совсем не против того, чтобы работать с вами! Тем более что лично вы, Андрей Александрович, мне очень(!) симпатичны! Но, как вы понимаете, сама я не могу решить этот вопрос. Хотите, я сейчас позвоню и... – Нет, нет, – возразил Андрей, поднимая руки. – Куда нам спешить? Если вы, Лидия Андреевна, скажете, когда мои коллеги навещают вас, я подъеду, и мы все вместе поговорим. – Тогда, может быть, после двух. Вы не против, Андрей Александрович, если я предупрежу их о вас? – Разумеется, нет. – И еще, – помедлив, проговорила Лидия Андреевна, – мне бы не хотелось, чтобы у меня в офисе... что-нибудь произошло! – Даю вам слово! – очень серьезно ответил Ласковин и поднялся. – У вас не будет никаких неприятностей. Никаких! Значит, после двух? – Может быть, кофе, Андрей Александрович? – Улыбка женщины приобрела "неформальный" оттенок. – Спасибо, в другой раз – обязательно, а сейчас... я спешу. – Разумеется. И... вы играете в теннис? – Нет, – ответил Ласковин. – Но, возможно, захочу научиться, это ведь не так уж сложно? – Вовсе нет. И помогает сохранить фигуру. Впрочем, вам это ни к чему! – Мне кажется, вам тоже, Лидия Андреевна. – Лида, просто Лида. Тем не менее это превосходное развлечение. – Очень приятно было с вами познакомиться, Лида! – Мне тоже, Андрей. Я провожу вас. Может, попросить нашего шофера подвезти вас? – Не беспокойтесь, я на колесах. Продолжая демонстрировать друг другу расположение, они проследовали до дверей и расстались. Андрей успел заметить, что ноги директора "Лидии-принт", немного коротковаты, но высокие каблуки скрадывали этот небольшой недостаток. Что ж, Лидия Андреевна, безусловно, интересная женщина. Но не настолько, чтобы совместная встреча состоялась. После двух Ласковин намеревался быть совсем в другом месте. "Ты не стратег, ты даже не тактик, – говорил Андрею Зимородинский. – Не потому, что дурак, а потому, что мысли у тебя прямые... как шест". "Но я побеждаю, – возражал Андрей. – И техника у меня гибкая, сам же говорил!" "Да, – соглашался Слава, – шест, он тоже гибкий. По-своему. Только его направлять надо. Чтобы он ломал, а не его ломали. Ты работаешь так, словно у тебя за спиной ничего нет. Ничего в запасе. (Оба, и сэнсэй, и ученик, предпочитали не упоминать о том, что было в запасе у Ласковина.) Ничего в загашниках... и, что действительно плохо, так оно и есть". "Это и есть тактика? – осведомился Ласковин. – Каверзный трюк?" "В общем – да. Не опережать напором, а опережать напор. Пусть противник промахнется не потому, что тебя уже нет, а потому, что тебя еще нет. И не будет! Посмотри, как чемпион (чемпионом Зимородинский называл "большого сэнсэя") своих натаскивает. Техника, резкость, растяжка – все вспомогательное. Главное, они знают не только, где сами будут стоять через полсекунды, они знают, где противник будет через эти самые полсекунды. Потому что сами его туда приведут. Они знают, что будет, и могут решить: преподнести сопернику сюрприз или повременить. Они вправо, и противник вправо. Как на веревочке. Вот это тактика. Когда ты думаешь, что ведешь, а ведут тебя. Не удар поставить, не в шпагат посадить или научить прыгать на два метра, как Варама! Маленьким, коротеньким движеньицем, пальчиком мыльный пузырь проткнуть – пф! – и иппон! Но перед этим пузырь нужно надуть и расположить должным образом. Это – тактика. И этому учат индивидуально! И не всех. Потому что не каждого научить можно. Тебя вот – нельзя. Но если уж научишь... Сам видел, как чемпионовы "зеленые" да "голубые" "черных" поясов, итальянцев, делали. Или японца прошлогоднего. А какая техника у японца! Этих "голубых" в ката рядом поставь – позор да и только. А кумитэ выиграли. Все пятеро. Потому что их учат с противником работать. А лучше – с несколькими. Специфика стиля". "Я бы этого японца тоже положил, – сказал тогда Андрей. – Значит, их научить можно, а меня нельзя?" "Этому – нельзя. Тебя иначе учить надо, поэтому и не отдал тебя чемпиону. Он чувствует, а я – вижу!" "Хочешь сказать, ты его сделаешь в кумитэ?" – подкусил Ласковин. Зимородинский ответил не сразу. Но ответил. "Помнишь, Ласка, Минкевич нам давеча байку рассказывал? Про корейца?" "Меня не было, – сказал Андрей. – Я зачет сдавал". "Так послушай. Поучительно это. О том, как один большой и сильный "черный пояс", очень большой и очень сильный, работал кумитэ с гостем, маленьким таким корейцем. Этот – под два метра, вес соответствующий и мастер – дай Бог. Пятерых таких, как ты, на татами растер бы и не заметил. А кореец – метр с кепкой. И даже не черный пояс, а коричневый, считай – ученик. Правда, у них там своя градация, но дело не в том. Так вот, сошлись они, потоптались, поглядели друг на друга, а потом наш мастер возьми да и цап корейца в охапку да шварк его в стену, благо сам тяжелее раза в два, как минимум". "Лихо!" – восхитился Андрей. "Это ты так думаешь, – сказал Зимородинский. – А кореец думал иначе. В стену-то он врезался, но скимировался, себя удержал, а потом пальчик свой желтый поднял, покачал в воздухе. "Нехолосо, – говорит, – это не калатэ!" Сказал и сказал. Продолжили. Потоптались еще немного, а потом кореец свое движение провел. Тоже одно. Последнее. И прокомментировал: "К влацу не ходи. Челез тли недели само плойдет!" И не соврал. Через три недели прошло. Само. Но две недели наш мастер под домашним арестом провел. Потому, что от туалета отойти боялся". "Минкевич сам видел? – спросил Ласковин. – А то сомнительно. Коричневый пояс... Не верю, извини". "Вот поэтому ты не тактик. Но ты – лучше. В перспективе". "Опять не понимаю". "Ты можешь стать тем, кому тактика не нужна. И стратегия". Этот разговор подогрел тогда Ласковина основательно. Но реально ничего, кроме энтузиазма, не дал. И вот три дня назад Зимородинский вновь напомнил ему: ты не тактик.

"Ах не тактик? – думал Андрей, глядя с крыши на замкнутый "мафиозный" дворик. Ладно! Посмотрим, какой я не тактик!"

Примерно в четверть второго во дворике жизнь забила ключом. Забегали, засновали "бойцы", распахнулись двери микроавтобуса (задние, как у катафалка), поволокли какие-то сумки. В одной, недозастегнутой, Андрей углядел "кольчатого червя" шланг противогаза. Наверняка и гранатки найдутся с "черемухой" или с паралитиком импортным... Нет, какие гранатки! Вон целый баллон волокут с веерным распылителем! А вот наконец и "группа захвата". Куртки бронежилетами оттопырены. Каски бы им и черные чулки на морды – натуральный ОМОН. Целых двенадцать втиснулись в автобусик, сели, но не трогались, ждали чего-то. Впрочем, почему бы и не подождать? После двух, сказала деловая женщина Лидия-принт-Андреевна. А нынче только 13.28. Ехать же, если с песнями, по мосту Лейтенанта Шмидта, через Васильевский, а потом по Тучкову на Большой и до Кировского-Каменноостровского минут пятнадцать. А если по набережной, вдоль Невы, – и того меньше. Можно и подождать. Ага, сам господин Крепленый со товарищи. Крепкие у него товарищи: синяк на боку Ласковина – размером с блюдце. Загрузились в "вольву" восемьсотпятидесятую, универсал, цвет "мокрая мышь", тронулись. Уважают Андрея Александровича в "тобольской" группировке. Шестнадцать человек с полной выкладкой. Или подстраховались? Вдруг не Ласковин придет на стрелку, а, скажем, коллеги из города-побратима Тамбова решили расширить сферу деятельности? Или черные вздумали беспредел учинить? Вот Ласковин, хоть и Ласковин, хоть и блондин, а кучерявый. Может, он чечен неправильной масти? "Вот, – подумал Андрей, – а я женщине обещал: безобразия не будет! Ну как после этого я могу с "коллегами" повидаться?" Нет, раз он обещал – значит, и не будет. В офисе "Лидия-принт". Будет в другом месте, где он никаких обещаний не давал. Скорее наоборот. 13.50. Вернулся БМВ. И тут же уехал с бежевой "девяткой". Еще шесть человек долой. Во дворе остались белый "родстер" и "опель-рекорд". И два "вахтера" в стеклянной будочке. Вот вам бы в будочке и сидеть, ребята, – для здоровья полезней! Там, в будочке, тепло. А снаружи... жарко может быть, очень жарко! Пришло время переходить ко второму акту, и Андрей спустился вниз. Через несколько минут он был уже у железных ворот. Особенно не скрывался. Вероятность возвращения какой-нибудь из групп невелика. В сумке у Ласковина лежала трехлитровая банка под белой полиэтиленовой крышкой. Крышка слегка покоробилась – не любит полиэтилен паров бензина. Покоробилась, но на месте: предусмотрительный Ласковин обмотал ее в два слоя скотчем. Поставив банку на асфальт, Андрей вынул из бумажного пакетика три "бенгальских огня" с заранее наточенными ножками и воткнул в крышку. Три – это для надежности. Теперь оставалось только поджечь – и ничуть не хуже бомбы. Пока Ласковин, сидя на корточках, зажигал "бенгальские огни" (вот уж точно "здравствуй, жопа, – Новый год!"), рядом остановились два подростка лет по четырнадцать: чем это мужик занимается? Ласковин с удовольствием послал бы их подальше, но понимал, что это возымеет обратный эффект. – Знаете, кто здесь живет? – спросил он, ткнув пальцем в сторону железных ворот.

– Бандиты! – немедленно ответил осведомленный тинэйджер поменьше ростом. – Крутые парни, – присоединился второй, покрупней. – Крутые? – хмыкнул Андрей. – Ну да, когда трое с револьверами – на одного с зонтиком! Ребята захихикали. Может, дошла позавчерашняя история? – Проверка на вшивость! – сказал Ласковин, поднимаясь и размещая на ладони поудобней банку с короной из сыплющихся звездами огней. Между воротами и верхним краем арки был зазор. В полметра шириной. – Бегом за угол! – приказал он зрителям. В прежние времена Ласковин недурно играл в баскетбол... Оп! Банка вошла точно под арку. Андрей рванул следом за подростками и... бабахнуло! Смачно бабахнуло. В полный рост! Языки огня выметнулись из-под арки и даже снизу – из-под ворот. Внутри кто-то немедленно заорал. Потом загрохотал автомат – пули залязгали по металлу, следом – еще один взрыв, за ним – третий, самый знатный, – черный дым клубами взвился над крышами домов. – Ну ты крут, дядя! – отметил успех один из подростков. – Андреем меня зовут, – сказал Ласковин. – А меня – Юра! – Федор, – баском представился третий. – Язык за зубами умеете держать? – задал Ласковин риторический вопрос. Оба тинэйджера отчаянно закивали. – Тогда пошли, полюбуемся!