Текст книги "Инквизитор"

Автор книги: Александр Мазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Пока они поднимались на крышу, основная часть фейерверка уже завершилась. Стены двора-колодца приобрели неповторимый угольный цвет на три человеческих роста. Стекол на двух нижних этажах, естественно, не осталось. Правда, будка "вахтеров" устояла. Но прозрачной ее уже не назовешь. По закопченному двору муравьями бегали бойцы: тушили бензиновые лужицы, остовы "опеля" и "мерседеса" (жаль, красивая была машина!). Неожиданно снаружи загукала сирена. "Пожарные?" – подумал Андрей. И ошибся. Это вернулась "группа захвата". Все шестнадцать, в полном составе. И тут же забегали, как тараканы на горячей сковородке. Снова завыла сирена. Но на порядок громче. Вот это уже были пожарники. Теперь кутерьма надолго. "Не съездить ли мне и впрямь в "Лидию-принт"? – подумал Ласковин. – А почему бы и нет?" – Мне пора, парни! – сказал он. – Поручаю вам наблюдение. Завтра в двенадцать встречаемся у Львиного мостика. Идет? Бурное одобрение. – Ну, бывайте, – сказал он под горячие заверения, что все будет схвачено. Поймав тачку, Ласковин приехал на Петроградскую. Трудно сказать, что наговорили о нем Крепленый и компания, но когда Ласковин позвонил (дверь офиса оказалась на запоре), лицо открывшего сотрудника выразило, мягко говоря, удивление. Но в директорский кабинет Андрея проводили без всяких вопросов. – Здравствуйте, Лида! – приветствовал он как ни в чем не бывало. – Мои коллеги уже прибыли? – Ваши коллеги уже отбыли, – улыбнулась Лидия Андреевна. – И спешно. Кстати, они вас совсем не любят, имейте в виду! – Это их трудности, – беспечно ответил Ласковин. – Если тебя любят все, это вредно для здоровья. Если вам не сложно, Лида, позвоните, поинтересуйтесь, не могли бы они подъехать еще разок? – Вы своеобразный человек, Андрей, – заметила директор "Лидии-принт". Но номер набрала. Сразу трубку не сняли, а через три гудка Лидия Андреевна нажала на сброс. Похоже, она не стремилась организовать эту встречу. Ласковин – тоже. Но теперь он знал номер, по которому можно пообщаться с Крепленым. Может быть, пригодится, возникни у Андрея желание поискать компромисс. – Похоже, у них неприятности, – бросил он вскользь. – А у вас? – У меня? – Лучезарная улыбка. – Мои неприятности – ничто в сравнении с неприятностями тех, кто доставляет неприятности мне! Превосходная фигура речи! – Но на сей раз вы не откажетесь от чашечки кофе? – бархатным голосом предложила женщина. – Даже от чего-нибудь более существенного. Пойдемте пообедаем, я приглашаю! – К сожалению, не могу отлучиться, – отказалась Лидия Андреевна. – Но мы можем пообедать здесь. Леша! Возник молодой человек, открывший Ласковину дверь. – Будь добр, – попросила директор "Лидии-принт". – Закажи нам обед. Здесь рядом бизнес-центр, – сообщила она Ласковину, – у них хорошая кухня. Андрей полез за бумажником, но был остановлен. – Вы угостите меня в другой раз. Леша, два обеда на твой вкус. Кухня в бизнес-центре и впрямь оказалась хорошей. Особенно если сравнить с тем, что ел Ласковин последние два дня. Пара рюмок напитка под названием "Виньяк" помогла обеду комфортабельно устроиться в желудке. Андрей не ограничился бы двумя рюмками, если бы не предполагал, что финал этого дня может оказаться беспокойным. Горячий, только что сваренный кофе со сливками завершил сей дружеский обед. Так думал Андрей. Но выяснилось, что еще остался десерт. Лидия Андреевна поднялась, заперла дверь на замок, а потом с замечательной непринужденностью улеглась грудью на письменный стол и забросила на спину подол тщательно отглаженной юбки. Под ней скрывались круглые, подрумяненные кварцем ягодицы, а под ними – темная, влажноватая уже шерстка. Лидия Андреевна немного раздвинула ноги и приглашающе покачала гладкой попкой. Вообще-то Андрей предпочитал сам определять: с кем, где и как. Но предложение было сделано в такой форме, что отказать, сохранив лицо, было невозможно. И Ласковин не отказал. В самый разгар процесса зазвонил телефон. Лидия Андреевна сняла трубку, но когда Ласковин приостановился, свободной рукой ухватила его за ногу и показала недвусмысленно: продолжаем! И они вполне успешно пришли к завершению. К обоюдному удовольствию. Лидия Андреевна лишь на несколько секунд прикрыла микрофон, чтобы не смущать клиента посторонними звуками. Спустя пять минут посредством салфеток, лосьона и некоторого количества черной туши хозяйка "Лидии-принт" полностью восстановила прежний имидж. Андрей – тоже, но обойдясь без туши. Затем не без кокетства из ящика письменного стола были извлечены красные трусики и одеты с демонстрацией шоколадного цвета ног. Загар в Петербурге в середине зимы смотрелся очень пикантно. И не сразу бросался в глаза: коричневые икры казались просто одетыми в колготки. Красные трусики исчезли под серой деловой юбкой. – Пирожок с вишенкой, – улыбнулся Андрей. Шутка его была принята и оценена. Нацарапав номер на тыльной стороне визитки, Лидия Андреевна подала карточку Ласковину. – Мой домашний, – сказала она. – Звони. Кстати, можешь мне и свой дать, ты где обитаешь? – Неподалеку, – честно сказал Андрей. – На чердаке. Лидия Андреевна засмеялась. – Дело твое, – не стала настаивать она. – Звони. У нас совсем неплохо получается!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Проснулся Ласковин от шороха. Да, нервы стали ни к черту. Вон позапрошлой ночью коты орали, как грешники в аду, и ничего. Спал как-то. Тьма была полной. Снаружи – ночь. Был бы день, слева, над примерзшей дверью, что вела на крышу, пробивалась бы полоска света. Не видно ее – значит, ночь. Темнота... и шорох! Нет, не нервы, наоборот! Шурр-шурр... Ходит кто-то. Человек?

"Вздор, – подумал Ласковин, окончательно проснувшись. – Вздор! Ходить по чердаку, заваленному мусором, в полной темноте? Да это такой бы шум поднялся: то на жесть ржавую наступишь, то на стекло. Или за трубу заденешь. Не то что ходить почти бесшумно, вообще ходить – ноги переломаешь!" Андрей представил себе команду "тобольцев", окружающих его во мраке. С ума сойти. Тут бы такой грохот и мат-перемат стоял... однако ходит, ходит же! И не кот, тяжелый. Кто? Собака? Нет, у собаки шаг другой, и когти цокают. Тигр? Бред! Тигр – на чердаке! Шурр-шурр... Все-таки... Человек? Может, он, Ласковин, все еще спит? Андрей медленно расстегнул молнию спальника. Фонарик рядом, пистолет, если что, тоже рядом. Шаги – шурр-шурр – начали удаляться. Он, чердак, большой, есть где побродить... в темноте. Большой чердак, попробуй найди в нем Андрея Ласковина! Тем более что спит Ласковин в укромном уголке, за дымоходом, с довоенных времен оставшимся. "Господи, – подумал Андрей. – Да я боюсь!" Он тихонько сел, начал надевать ботинки. Ботинки нужнее, чем штаны. Без штанов даже двигаться легче, а без ботинок – по щепкам, по гвоздям, по стеклам битым поди-ка попляши! Холодно, однако. Кожа в пупырышках. Или это от страха? Как он ходит? Это кем надо быть, чтобы по этим самым гвоздям, стеклам, щепкам, в полной темноте – так тихо? Страшно тебе, Ласковин? Страшно! Когда Крепленый в тебя стрелял, страшно не было. А сейчас... блин! Кто? Шурр-шурр... Сюда идет. К нему. Выходит, с той стороны все осмотрел, теперь сюда идет. Осмотрел? В такой темноте? Да здесь даже коты ни хрена не видят! Шурр-шурр... С другой стороны дымохода. Человек. Точно, человек. Дышит с присвистом: бронхит? Сырость? Шурр-шурр... Сейчас выйдет справа. Слева – там потолок низкий и балка. Значит, справа. Шурр-шурр... Банки пустые консервные не задел, обошел... Шурр-шурр... Страшно, Ласковин? Хрен вам! Андрей подобрал ноги, сконцентрировался: фонарик в одной руке, "вальтер" – в другой... Шурр... Остановился. Может, знает, что Ласковин рядом? Наверняка знает. Чует. Если уж в такой темноте разгуливает, как в полдень по Дворцовой площади... Шурр... Шурр... Вот он! Андрей не увидел – почувствовал, как из-за угла дымохода возникла страшная фигура... Кто? Луч фонаря ослепительно, остро ударил в темноту, вырвал из тьмы уродливую голову, черное, отливающее глянцем, как спинка жука, рыло... Голова чудовища на человеческом теле, огромные квадратные, отблескивающие радужно глаза... и пистолет, направленный прямо на Ласковина! Андрей вскрикнул от потрясения – этого он не ожидал, – вскрикнул и непроизвольно нажал на спуск. "Вальтер" хлопнул отрывисто, оглушительно, пуля (мимо!) грохнула в крышу. Чудовищная голова на человеческой шее дернулась, монстр зарычал, пистолет его плюнул огнем и громом: бах-бах-бах! Трижды. Андрей метнулся назад, за дымоход, в щель между кирпичной кладкой и скосом крыши. Фонарик он выронил, но тот, по странной прихоти, продолжал светить прямо в чудовищную морду. И пистолет в черной руке задергался снова: бах-бах-бах... А сам монстр топтался на месте неуклюже, вертел башкой... и стрелял, стрелял. Грохот наполнял брюхо чердака. Грохот и пороховая гарь. Андрей все ждал, когда у него кончатся патроны, а патроны не кончались. Десять выстрелов, двенадцать... И вдруг чудовище перестало палить, сунуло пистолет в карман, схватилось рукой за уродливую голову... и оторвало от нее половину! Андрей почувствовал себя резиновой игрушкой, из которой выпустили воздух. Слава Богу! Ноктовизор! Прибор ночного видения, фотонный умножитель. Андрей видел такие в проспектах. Мог бы и узнать! Никакой не монстр. Просто человек с ноктовизором. И сейчас этот человек взял обычный фонарик и направил на Ласковинскую "спальню". Вот бы самое время прыгнуть, выбить пистолет, выбить чердачную пыль из куртки незваного гостя... И дух из самого гостя – тоже! Но прыгнуть Ласковин не смог. Слабость. Реакция на стресс. И выстрелить не смог, не приучен в людей стрелять, тот, первый выстрел – случайность. А гость злобно пнул ногой ласковинский фонарик, выключил свой и снова надвинул на лицо прибор-морду. Начнем сначала. Те же и темнота. Слепой Ласковин против "зрячего" убийцы. Нет, уже не сначала, с другого места. Слабость прошла. Андрей больше не боялся. Человек плюс техника против человека же плюс искусство... Убийца заглянул в щель, где прятался Ласковин. Поздно, приятель! Андрей уже выполз с другой стороны. Есть приборы, которые "видят" сквозь стены. Но не этот. Убийца – там. Андрей – здесь. Между – полутораметровой ширины труба дымохода. По кругу, в догонялки, как в детстве. И очень простой прием – чуть быстрее. Глядишь, и ты уже не впереди, а сзади, со спины... Еще минута – и Ласковин бы выиграл эту игру, но тут с визгливым скрипом распахнулась дверь, ведущая на лестницу, и кто-то истошно завопил: – Клуша, твою мать, Клуша! И свет фонаря запрыгал по темному пространству чердака. Потом второй луч, третий. – Здесь я, мудаки! – гаркнул убийца Клуша, и фонари тут же скрестились на нем, вынудив Ласковина отступить назад, чтобы не оказаться обнаруженным. – А этот... здесь? – спросили из темноты. – Здесь, бля! Затихарился. Макар, стань у двери и не светись, еш тебя, у него ствол! – Как бы он нас опять не уделал... – проговорил кто-то. – Не киздеть! – пресек Клуша. – Вы, с фонарями, – светить, остальные – давай с той стороны, цепью, мать вашу, а то друг друга продырявите! Клуша включил свой фонарь, и Ласковин тут же шагнул ему за спину. Цепочка двинулась навстречу. Через пару минут они поравняются со своим начальником. У Ласковина начал формироваться план. Выждать эту пару минут, потом – рывок: вырубить Клушу, вырубить того, кто у двери – до нее метров десять, вниз, в машину – и бай-бай. Рискованно, но что делать? Не более рискованно, чем вламываться в штаб-квартиру "тобольцев". Условия сходные: темнота, фактор неожиданности. Вопрос удачи и быстроты. О черт! Ласковин только сейчас вспомнил, что он, можно сказать, голый. Штаны, куртка – около спальника. В куртке деньги, документы, ключи. Если он их оставит, можно и не убегать. Цепочка двигалась. Осторожно, без суматохи, вслед за полосами фонарных лучей. Андрей надеялся, что кто-нибудь с испуга начнет палить по теням. Зря надеялся. Клуша застыл: луч мощного фонаря прошивает тьму до противоположной – в паутинной мочале – стены. В правой руке – пистолет, ноктовизор сдвинут на лоб. Грозный, вероятно, вид у мужика! Ладно, ладно, ты только стой, не оборачивайся. Чувствуя себя тараканом, которого включенный свет застал посреди коммунальной кухни, Андрей преодолел несколько метров до спального мешка. Очень осторожно он сложил внутрь куртку, брюки, тихо-тихо свернул, липучкой зафиксировал, теперь валик под мышку – и назад. Цепочка уже почти рядом. Серьезные ребята. Никакой суеты. Клуша развернулся на четверть, Ласковин притаился за его широкой спиной. Слева-справа пошарили желтые щупальца фонарей. – Вот, вот здесь он спал, еш его!.. – возбужденно проговорил кто-то. – Искать! – рявкнул Клуша, бросил взгляд на освещенные желтым бумажные коробки, что-то шевельнулось у него в мозгу... Вспомнил! Спальник! Одежда! – А... – начал он. – Пок! – рукоятка ласковинского пистолета опустилась на затылок Клуши. – Бах! – Это уже не "вальтер", это рявкнул пистолет в руке Клуши. Так, в пространство. Хозяин его уже оседал на пол. Эхом на этот выстрел откликнулся еще один стрелок. Андрею некогда было разбираться, кто, куда, зачем палит. Он ринулся к двери (слава Богу, не споткнулся, не потерял темп), возник сбоку от сторожившего выход бандита, сшиб его и выскочил на узкую лесенку. Если удача поворачивается спиной, то лица ее уже не разглядеть! Около дюжины ступенек вели от чердачной двери вниз, на площадку. Узкая лесенка, зажатая между двумя стенами. А на площадке, начеку, расположился еще один бандит. И пистолет его смотрел прямо на Ласковина. Дюжина ступенек. Проход в метр шириной. Не увернуться, не отступить. Все, что мог сделать Андрей, – прыгнуть сверху на "тобольца". Что он и сделал. Все, что нужно было сделать "тобольцу", – это попасть с нескольких метров в фактически неподвижную цель. Промахнуться практически невозможно. Ласковин прыгнул – бандит выстрелил. Дважды. И не промахнулся, разумеется. Летящее тело по инерции обрушилось на бандита, сшибло с ног, локтем – о щербатый пол – очень больно! – но зато! Наконец! Все! Две пули калибра 7,62 мм, выпущенные с расстояния нескольких метров, – это все! Две пули из пистолета ТТ образца 1951 года практически в упор – это без вопросов! "Тоболец" зашипел – у, бля, локоть, больно! – и левой рукой спихнул с себя тело, теперь уже просто тело. Готов, рожей в пол, без штанов к тому же... Спортсмен, бля! – Братва! – гаркнул наверх, в раззявленную чердачную дверь, прушник убийца. Киздец, братва! Я его достал!

Пистолет ТТ отличается простотой, прочностью и надежностью устройства. Незначительно модифицирован в 1933 и 1951 году. Патрон очень мощный, бутылочной формы, такой же, как к пистолету Маузера 1896 года. Останавливающее действие пули сравнительно невелико, но в годы Великой Отечественной войны ТТ зарекомендовал себя как мощное и надежное личное оружие...

Прежде чем поднять выпавший пистолет, "тоболец" еще раз, мельком, глянул на подстреленного. По белой шерсти свитера, сбоку, у лежащего расползалось кровавое пятно. Готов! Бандит взялся за удобную рифленую, со звездочкой и буквами СССР (осколок империи) рукоять: надежная вещь, ничего не скажешь, не зря ее знатоки нахваливают! – Братва! – закричал он снова, распрямляясь. – Давай вниз, я его... Что-то твердое ударило "тобольца" под зад, в аккурат по копчику. Исписанная паскудными словами, многослойно обоссанная стена метнулась навстречу, и с сухим треском бильярдного кия, ударяющегося по шару, бандит впилился лбом в намалеванный внуком победителя символ Третьего рейха. Только четверть часа спустя "тоболец" узнал, что поторопился с выводами.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Первая пуля прошла вскользь, чиркнув по ребрам, как раз по тому месту, куда пришелся десантный башмак рыжего. Второй пуле предназначалось, пробив брюшную стенку, поразить печень, пронзить снизу вверх диафрагму и через правое легкое, раздробив ключицу, выйти около шеи. Такое ранение не всегда бывает смертельным. Если раненый получает медицинскую помощь в течение нескольких минут, его еще можно спасти. Если же этого не происходит, примерно через двадцать минут человек умирает от внутреннего кровотечения. Но это может случиться и через пять минут. Такая смерть была уготована Ласковину Андрею Александровичу на двадцать девятом году жизни на последнем этаже дома дореволюционной постройки на Петроградской. Если бы не... Если бы не заслуженный, застойных времен самодельный спальный мешок, набитый ворованным с военного завода теплоизолирующим волокном. Спальник, в который были завернуты штаны и куртка Ласковина и который он выставил вперед, разворачиваясь в воздухе боком, чтобы представлять, как учили классики, меньшую мишень. В общем, там, наверху, Парки решили завязать еще один узелок на нити его беспокойной жизни. Рухнув на "тобольца", Ласковин на некоторое время отключился. И пришел в себя, когда бандит вторично возвестил о своей победе. Дальше – на автомате. Удар ногой из лежачего положения, перекат в стойку, взгляд на чердачную дверь пусто! – и стремительный бросок вниз по темной лестнице. Все это заняло, может быть, чуть меньше минуты. Дверь подъезда – пауза – ждут? Нет, тихо. Наружу. Темно, но далеко не так темно, как на чердаке. У подъезда – никого. Во дворе три машины. Одна – его собственная, две другие уже были здесь вечером. Может быть, одна из них бандитская? Проглянула луна. Надо же, словно специально ждала, пока он спустится. Есть ли засада во дворе? Или кто-то уже целится из окна наверху, ждет, пока Ласковин покажется? Андрей развернул спальник, разулся, натянул штаны. Время есть, если сверху начнут спускаться, он услышит. Может, луна спрячется? В любом случае сверкать голыми ногами в лунном свете – смешно. Да и мороз градусов десять, не меньше. Ласковин надел куртку (предназначавшаяся ему пулька звякнула о цементный пол), положил спальник на батарею – может, достанется хорошему человеку? – и прикинул, сколько до "Жигуленки". Далеко, ох далеко.

Бандит по кличке Макар открыл квадратное окошко между третьим и четвертым этажом, устроился поудобней, установил как надо прицельную планку АКС-74, привезенного из Ставрополя. Белый от снега двор как на ладони. Виден даже край карниза над подъездом. Макар холодно улыбнулся. Плечо, в которое пришелся удар Спортсмена, ныло, но это не помешает Макару срезать его, когда тот сунется наружу. Что-что, а стрелять из АК по движущейся цели Макар за три года научился отменно. Рядом остановился Клуша, начальник хренов, задышал сипло. – Ты что делать собрался? – Шлепну его, – не отрывая глаз от прицела, сказал Макар. – Не робей, Клуша! – Спугнешь! – прохрипел "хренов начальник". – Я? – Макар негромко засмеялся. – Я его одним выстрелом положу. Забьемся, Клуша? На сотню баксов? – Ты его спугнешь, мудак! – рявкнул Клуша в ухо бывшему десантнику. Макар промолчал. Внизу белел снег, и маскхалата на Спортсмене не было, это точно.

"Ну, – сказал сам себе Ласковин, – давай, парень!" Адреналин бурлил у него в крови. Пригибаясь, на всякий случай, зигзагами, Ласковин устремился к цели... и через несколько секунд упал на снег рядом с машиной. Никто по нему не стрелял.

Твердый, воняющим порохом ствол пистолета уперся в щеку Макара. – Стрельнешь, – прохрипел Клуша, – башку разнесу, понял? Макар с ненавистью глядел, как двигается внизу темное пятно цели. Одна короткая очередь – и Спортсмен плюхнется в снег: отбегался, парень!.. И этот говнюк пристрелит его без всяких колебаний! И никто не вякнет: любимчик Крепленого! "Мишень" добежала до автомобиля, обогнула и залегла с другой стороны. Макар поднял ствол автомата, но Клуша пистолет не убрал. На всякий случай. Оба напряженно смотрели на присыпанную снегом крышу "шестерки".

"Тихо, – подумал Ласковин. – Подозрительно тихо!" Никто не стреляет, никто не выбегает из подъезда или из подворотни, будто никому больше не нужен Андрей Ласковин. Он отключил сигнализацию и сел в машину, оставив дверцу открытой. Выждал. Странное было у Андрея ощущение: будто за ним следит злой немигающий глаз. Чужой. Ждущий. Чего только? – Ладно, – сказал вслух Андрей. – Разберемся! И повернул ключ. Стартер молчал. Не зря Зимородинский говорил Андрею, что тело у него быстрей, чем мозги. Голова еще соображала, что это стряслось с так хорошо отлаженной машиной, а тело уже вывалилось из салона и с низкого старта, по-спринтерски – прочь. А в следующую секунду тугая волна ударила в спину, сбила с ног, швырнула вперед, полуоглушенного, на выставленные руки, а еще через секунду Ласковин уже снова был на ногах и мчался по темным дворам, петляя, как заяц (хотя никто в него не стрелял), не разбирая дороги, – прочь, прочь, пока не увидел впереди, под аркой, освещенный фонарями Каменноостровский проспект. Тут силы покинули Андрея, и он, буквально упав на ствол старого тополя, прижался лбом к заледенелым трещинам коры и обмяк, глотая ледяной воздух и слушая бешеный бой сердца. – Ну, вы ответите, вы мне ответите, ответите... – бормотал он, со всхлипом втягивая режущий горло воздух. – Ответите... Окончательно Андрей пришел в себя, ощутив, как что-то теплое стекает по животу. Ощутил и сразу вспомнил короткую вспышку огня, полоснувшего по ребрам. Теперь этот огонь пылал у него в левом боку, и Андрей понял, что стоит на морозе уже довольно долго, что ранен и запросто может потерять сознание (от физической перегрузки, от потери крови), свалится в колючий снег... и тогда точно – все! "Пластырь, – подумал Ласковин. – Аптечка. Пластырь в кармане!" Да, он был там, большущий квадрат телесного цвета с предохранительной сеточкой, чтобы бактерицидная ткань не прилипала к ране. Задрав свитер и рубашку, Ласковин, кривясь от боли, нащупал оставленную пулей борозду, налепил пластырь и плотно прижал края. Пластырь тут же набух кровью, но это уже не страшно. Несколько минут – и кровотечение прекратится. Ласковин застегнул куртку и вышел на проспект. На часах 5.45. Метро уже открыто. Но метро сейчаc – перебор. Андрей вынул из бумажника банкноту в десять баксов и поднял ее в традиционном жесте. Первая же машина остановилась. – Вторая Советская, – сказал Андрей, с наслаждением падая на заднее сиденье, в теплые недра салона. – Там у меня сумка с книгами, не помешает? – заботливо спросил шофер. – Нет. Я подремлю, разбудишь, когда приедем, ладно? – Не беспокойся, – пообещал водитель, и машина мягко взяла с места.

На сей раз снилось Андрею утро. И теплый ветер дул ему в лицо, неся запах искрящихся росой трав. Но сами травы были где-то внизу. Колени Андрея сжимали теплые бока коня, приплясывающего, встряхивающего желтой гривой, косящего на всадника выпуклым глазом. Андрей никогда не сидел в седле, но сейчас чувствовал себя легко и удобно. В левой ладони лежала плетеная кожаная уздечка, но она была лишней. Довольно и колен, чтобы править великолепным скакуном. В правой руке Андрея было копье. Намного короче, чем у средневековых рыцарей, но тяжеленькое. Еще на нем была кольчуга, однако на ее тяжесть, равно как и на тяжесть шлема, Андрей внимания не обращал: телу привычны. Стояло чудесное солнечное утро, но сердце Андрея не радовалось ему. Впереди, примерно в полукилометре от него, вытянулись казавшиеся бесконечными ряды воинов. Враги. За спиной Андрея тоже стояли воины. Но их было меньше, намного меньше. Андрей обмотал узду вокруг луки седла, отцепил щит, круглый, с медной шишкой посередине, и слегка ударил каблуками в гладкие бока коня. Тот фыркнул и с места взял крупной рысью, играючи, показывая силу. Теперь Андрей видел, куда направляется. Вернее, к кому. От вражьих шеренг отделился всадник, поскакал навстречу. Крохотная фигурка, сверкающая в лучах солнца, черная грива коня, летящая по ветру. Белый, в яблоках, Андреев жеребец заржал и сам, без понукания, пошел галопом, мерно встряхивая всадника, выбивая копытами тяжелый ритм. Ножны длинного меча хлопали Андрея по бедру, он приподнял копье, прикидывая по руке. Противник тоже прибавил. Приближаясь, он увеличивался, словно вырастал из земли. Перо Андреева копья стало клониться вниз, и одновременно начал опускать копье и его противник. Он сам, точно так же, как Андрей, припал к холке коня, чтоб тому легче было набрать бег. Быстрей, быстрей! Конский дух бил в ноздри Андрея. Буханье копыт все учащалось. И рос враг-всадник, несущийся навстречу. Теперь уже топот и его скакуна слышал Андрей. Он прижал ратовище копья, изготовил щит... Последний короткий миг смертельного бега был как блеск молнии. Как блеск солнца на стальном наконечнике копья, устремленном Андрею в глаза. Он сжался, напрягся, готовясь к чудовищному удару... и в последний момент бросил вверх щит, отбивая летящую в лицо смерть и одновременно наклоняя на малую долю дуги собственное копье. Сшиблись! Копье врага ударило в бок (обманул!), разорвало кольчугу, вошло между ребрами в тело и вышло из спины, натянув мелкие кольца панциря. Железко копья Андрея, раздробив край вражеского щита, ударило прямо в грудь, пробило кольчугу, грудную клетку и переломилось, когда огромное тело врага вылетело из седла. Черный конь заржал, поскакал боком прочь, но сейчас же вернулся, толкнул мордой распластавшегося на мокрой траве хозяина-друга. Воткнувшееся в бок копье тянуло Андрея вниз, но он удержался, обхватил шею коня. Умный зверь, не дожидаясь знака всадника, повернул и рысцой потрусил к своим. Круглый Андреев щит остался на месте поединка. Рядом с обломком его копья. Больно не было. Но Андрей знал, что умирает. И умрет раньше, чем руки соратников вынут его из седла. Последней мыслью было: не упасть! Обвив руками конскую горячую шею, победитель прижался к жесткой гриве... отошел.

– Приехали, друг! – Водитель тронул Ласковина за плечо. Андрей открыл глаза. Он чувствовал себя немного лучше, чем полчаса назад. И сон... этот сон был лучше, чем прежние. Но спроси его почему, Андрей, вероятно, не смог бы ответить.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Чердак на Советской был раз в пять меньше и намного теплей. Он вплотную примыкал к жилой мансарде, имел небольшое окошко и выглядел почище. На двери его висел замок. Не из тех, что открываются гвоздем. Но замок не соответствовал двери. Три дня назад Андрей вырвал скобу из гнилой доски, потом пристроил обратно. Так, чтобы снаружи дверь выглядела запертой. Даже когда он внутри. Ласковин проспал до девяти и проснулся совершенно разбитым. В таком состоянии впору брать больничный, а не сражаться с мафией. Подкрепив собственную волю несколькими глотками коньяка, отчасти унявшими хотя бы головную боль, Ласковин спустился вниз и вышел на Суворовский. Мысль о завтраке вызывала у него тошноту. Хотелось лечь в теплую ванну и не вставать. Никогда. Но ванны не было. Максимум – умывальник на Московском вокзале. Хотя... Андрей посмотрел на часы. 9.22. Через тридцать восемь минут – первый сеанс в сауне. Почему бы и нет? И рану надо обработать как следует: налепленный наспех бактерицидный кровоостанавливающий пластырь стал жестким, как кусок жести. Андрей нашел открытый галантерейно-парфюмерный магазин, купил мыло, мочалку, разовый пакетик шампуня. Здесь же он приобрел черный свитер, рубашку и нижнее белье. Черный цвет был выбран не в знак траура по погибшей "Жигуленке", вернее, не только поэтому, но еще и потому, что пулька ТТ-шки продырявила в двух местах его кожан. На черном же фоне дырки не так заметны. Ровно в десять часов Ласковин уже заворачивался в простыню. В сауне было пусто. Два мужика, изгоняющие похмельный синдром, света белого не видели, не то что соседа. Погревшись минуток двадцать, Ласковин выкупался в холодном бассейне, потом всласть наплавался в теплом, подобрал старый веник, похлестался в парной (очень неплохо для исцеления ушибов и кровоподтеков, которых у Ласковина было на троих), вымылся и, оторвав пластырь, промыл рану. Выглядела она скверно, но была поверхностной. Несколько дней – и затянется. Шрам, правда, будет в три пальца, ну и хрен с ним. Ласковин наложил повязку с английской быстрозаживляющей мазью, забинтовал туго и, завернувшись в простыню, отправился в кафе. Позавтракав сосисками с зеленым горошком, высушил волосы, оделся и покинул сауну уже человеком, а не перележавшим в земле зомби. Ровно в двенадцать он был у Львиного мостика, где его с нетерпением дожидались "разведчики". Расположившись на скамейке у горки-мамонтенка, Ласковин выслушал "истории бандитского двора". Сначала приехали пожарные. И сразу взялись ломать ворота. Из ворот вывалили бандиты, и едва не началась драка. Но не началась. Пожарные уехали. Тут появилась милиция. Эти пробыли почти полчаса, топтались по двору, беседовали, затем вошли внутрь и вышли уже с большой картонной коробкой. Тяжелой, поскольку тащили вдвоем. Затем приехала грузовая с платформой и краном. Погрузили сожженные машины ("Бедная моя малышка!" – подумал Ласковин) и увезли. Затем прикатили новые тачки. Шесть штук, все крутые, и привезли целую кодлу вооруженных до зубов бандитов. Потом прибыла "техпомощь" и наварила по железному листу сверху на каждую створку ворот. (Разумная мера: сегодня – бензин, завтра, глядишь, связку гранат бросят.) Потом привезли какие-то ящики. Потом стемнело, и наблюдатели ушли домой. Оба парня были страшно довольны и глядели на Андрея, ожидая похвалы (и получили ее) и продолжения военных действий. Дождались. – Салабоны, есть закурить? Сзади. Ласковин напрягся было, но сразу понял: обычная заводка. Один надвинулся слева, другой – справа. Третий навис сзади. Крутые, как... спинка хомяка. Уселись, притиснули Федю и Юру с двух сторон к Ласковину. Шелупонь. На пацанву наехать, старушку в темном подъезде облегчить. Ласковина не заметили – со спины подошли. А со спины он почти как Федя. Ну, помускулистей чуть. – Нет у нас! – Это Федя. Правильно. Он и поздоровее. У Юры, впрочем, язык лучше подвешен. – Нету! – Однако мандражирует. На Андрея не очень-то рассчитывает. Бандиты бандитами, а эти тоже будь здоров. По двадцатнику каждому, наглые, приблатненные... Дешевка! Ласковину и глаз поднимать не надо. И слушать не надо, как базар ведут. Только на сапоги стоптанные, замызганные, глянуть – и вопрос ясен. – А бабки есть? Ну ты, белобрысый, бабки у тебя есть? – Нету! – угрюмо пробормотал Федя. Уже готов, что бить будут. Готов и принял. Как судьбу. – А поискать? – Лапа в чужой карман. Федя лапу придержал. Насколько мог. – Нету, говорю. – Ну ты че, крутой? Да, крутой? Козел ты! Понял! Юра с другой стороны дернулся, но сосед придавил: – Сидеть, салабон! "Времена, – подумал Ласковин. – Лет десять назад хотя бы в подворотню увели, с посторонних глаз". Он распрямил спину, повернулся к первому засранцу. Вот уж точно – засранец. Морда прыщавая, кислая, умывался, должно быть, летом последний раз. – Испарись! Одно слово. И взгляд тоже один. Хватило бы: взгляд у Андрея весомый. На настоящих бойцов действует, не то что на оборзевшую шелупонь. Но вмешался третий. Тот, что сзади, за скамейкой. Активно вмешался. Захватом за горло, локоть – под подбородок... в общем, правильный захват. И здоровья хватает, а уж положение – лучше не придумаешь: ногой не достать, опоры никакой... Лицо Ласковина вмиг отяжелело от прилившей крови. Что делает человек, когда его душат? По яйцам бьет. Или пальцами в глаза. А если иначе? За руки хватает. Верно, если иначе – никак, нужно – за руки. Нажатие на точки, например... Но куртка у ублюдка толстая, руки накачанные... Впрочем, можно и покрасивей сделать, если ты не старушка в лифте, а действующий коричневый пояс. Андрей взялся за удушающую руку, слегка подсел – ноги под скамейку, зацеп снизу – резко толкнулся вперед, прижав руку душителя подбородком к груди. Ха! Выглядело очень красиво: шелупонь-качок перелетел через Ласковина, дрыгнув ножками в воздухе (горло отпустил – какое там горло!), и смачно приложился спиной по краю песочницы. Хорошо, зима, песок подмерз – а то сломал бы детское развлечение. Хорошо и то, что в куртке, а то бы спину сломал. – Испарись, я сказал! – Андрей вернул взгляд на прыщавого. Тот, что с другой стороны, рыпнулся было, но Ласковин, не глядя, выхлестнул кулак, и второй герой уткнул ряшку в шаловливые ручонки. Ха-ар-роший фингал будет! – Я – все. Я уже! – Третий привстал, курточку Федину рефлекторно поправил-пригладил. – Уже уходим, шеф! Уже... – У, бля, козел, бля, еш твою... – выл справа подшибленный. – Это он кому? – осведомился Ласковин. – Не надо, шеф, не надо! Я, мы, он все понял, шеф. Уже уходим, уже ушли, шеф... – Срань тоже прибери. – Андрей пнул ногой шапку "душителя". Сам "душитель" уже подавал слабые признаки жизни. – Убивец! Убивец! Откуда-то возникла бабка с палочкой, заплясала около скамейки. – Убивец! Убивец! – Отважно тыча палочкой Ласковину в ногу. – Не трожь его, не трожь! Прыщавый, не пострадавший, глянул на бабку дико, затем толкнул подшибленного, вместе подхватили приятеля под руки, подняли, шапочку тоже прихватили и уплелись раны зализывать. Бабка же продолжала вопить и приплясывать. Именно такая бабка, каких эта самая шелупонь за десятку по башке лупит. А может, не за десятку? Пива в ларьке купить нельзя, чтоб рядом не возникла этакая старушонка с протянутой лапкой. – Ой, помоги, внучик! Ласковин иной раз "помогал". А вот Митяй, тот в таких случаях говорил: – А где ж твои внучки, бабушка? – Убивец! М-да. – Пойдем, ребята, кофейку попьем, – сказал Ласковин, поднимаясь. "Злой становлюсь, – подумал он. – Это плохо". – Ну ты им дал! – восхищенно проговорил Юра. Бабки они словно бы и не видели. Зато засветись над Ласковиным нимб – приняли бы как должное. – Перестань, – отмахнулся Андрей. – Шелупонь, шавки. Времени нашего не стоят. Что правда, то правда. И о времени, и о том, что не стоят. "Если б крупную мерзость вот так же легко давить", – подумал в очередной раз. – Развяжусь с этими, – кивок в сторону Мастерской, – пристрою вас в настоящее место. Только уж чтоб деньги из мелюзги не выколачивали! – Улыбнулся, дав понять: шутит. Да, если б тех пристроить вовремя к Зимородинскому или к Шиляю, когда он еще сэнсэем был, а не коммерсантом. Нет, вряд ли. Не взял бы Слава. И Шиляй не взял бы. Мразь, мразь и есть. И учит ее такая же мразь! Ласковин вспомнил почти профессиональный захват "душителя". Хотя, если сравнить со вчерашним, с ноктовизором... "Жигуленку" жалко! Первая машина как первая женщина. "Как же все-таки они меня нашли? – подумал Ласковин. – Может, Лидочка-принт подсобила?" Может быть. Ну и Бог с ней. Не пойдет Ласковин к ней разбираться. Женщина есть женщина. Только Богу известно, когда ее наказывать, а когда утешать надо. Нет, не будет Ласковин наказывать Лидию Андреевну. И утешать тоже не будет... Булочка с вишенкой...