Текст книги "Инквизитор"

Автор книги: Александр Мазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

С Юрой и Федей договорились так: встречаться пока не будут. Андрей сам позвонит. Юре – с трех до четырех. Феде – с шести до семи. Завтра. А пока пусть за бандитами приглядывают. Но не подставляться. Понятно? Меня подведете! Договорились. Расстались. Все. Никаких контактов. Ни с кем, кроме особо упомянутых лиц. Андрей достал список "тобольских" фирм. Два адреса ему приглянулись: на Разъезжей и на Большеохтинском. На Разъезжую они спирт сопровождали из Киришей, а на Большеохтинском... что-то о них Митяй говорил... Что-то о дури... И название у фирмы смешное. "Шанкр", что ли? Если этот "Шанкр" к наркоте отношение имеет, то опекуны там должны появляться регулярно. "Вот туда, – решил Ласковин, – мы и поедем. А вечерком, если срастется, – на Разъезжую. Там тоже хорошее место. Технический спирт – это ежику понятно что. Водочка! Это не опекаемый, а собственный бизнес, коренной! Спиртное – товар хрупкий. И маленькие "мерзавчики", и двадцатилитровые бутыли. Но это вечером. Сначала "Шанкр". Проверим, твердый он или так себе. А настроение все равно дерьмовое!

Дорогая машина "вольво". А выглядит своеобразно. Будто кто-то ей пинка по зад отвесил. Но катается быстро, с воем, с шипом покрышек: восемьдесят, сто, сто двадцать... Это в городской черте. Эта тоже шла под сто. Вознесенский проспект, бывший Майорова, бывший Вознесенский. Майоров – фамилия известная. Спортивная слава страны Советов. А что касается Вознесения... Андрей Ласковин был недалек от вознесения. С маленькой буквы. Этак метров на шесть-семь вперед и вверх с элегантным приземлением на асфальт, на встречную полосу, под колеса пыхтящего вонью "Икаруса". Новенькая "вольво-850", цвет – "мокрая мышь". Та самая? Ну не сто двадцать, но девяносто наверняка. Рванулась от перекрестка – ревущей птицей вперед и вверх – через мост – и вниз, подрезав едущих вдоль канала Грибоедова и едва не размазав по асфальту Ласковина Андрея Александровича. Спасло опять тело: прыжок назад из-под колес падающего сверху чудовища... а чудовище уже унеслось к Садовой, воем и шипом распугивая автомобильную мелочь. Андрею понадобилась минута, чтобы успокоиться. Да, не тот уже Ласковин, не тот. Было ли это покушение? Цвет у "вольво" тот же. И марка та же вроде. Или нет? Та была "универсал", а это "седан", насколько он успел разглядеть. Значит, не та? Значит, случайность? Если случайность, то почему прежде с ним никаких случайностей не бывало? Андрей нагнулся, словно завязывая шнурок или поправляя штанину. Завязывать то нечего: ботинки на молнии. Хорошие ботинки: эластичный верх, чистая кожа, утяжеленный рант, жесткий носок. Спецзаказ. Для вышибания дверей и мозгов. Это практичный Митяй организовал. Себе и другу. Покрепче десантных. И полегче. Только шнурков на них нет. И "хвост" за Ласковиным тоже вроде не тащится. Не доходя до Садовой, он свернул налево, во двор. Хороший здесь двор, большой. А посреди – гора. А на горе – крепость. Подростками специально сюда с Митяем приезжали поиграть. Жива гора. И крепость жива, только обветшала порядком. Андрей, сделав петлю, снова вышел на канал и по набережной дошел до Сенной. Нет "хвоста". А был, так потерялся. Случайности, однако! От "Садовой" до "Новочеркасской" – рукой подать. Пивка, что ли, попить в "Швабском домике"? Или перекусить где попроще? Ладно, попозже. Автобус подошел. 174. Давно не было. Народ так и попер. Андрей садился последним, но вдогонку ему подвалила компания веселых парней, втиснулись с шутками-прибаутками, его притиснули, еле ухитрился локтем раненый бок прикрыть. "Никто не выходит? Никто? Девушка? Девушка! Давайте к нам, девушка! У нас весело!" Тут-то Андрей и уловил шорох расстегиваемой молнии. Сразу насторожился. Так, компания. Четверо. И он – в центре. Ласковин уже ощущал спиной входящий в спину металл. Один удар шилом под левую лопатку – и дело сделано. "Что это с ним? С сердцем плохо? (Что да, то да!) Да не, какое сердце, вишь, молодой еще! Пьяный! Ну, братан, давай-ка на выход, а то еще блеванешь тут!" Вышли – и на скамеечку. И так, пока труп не окоченеет, хоть до следующего утра. Андрей потянул сумку на себя, прикрывая на всякий случай пах и поворачиваясь спиной к вертикальному поручню. Потянул... а сумка не подалась! Застряла? Андрей быстро опустил руку вниз... и успел поймать запястье, вышмыгнувшее из бокового кармана сумки... и тут же встретился глазами со стоящим на ступеньку ниже. Угрожающий прищур: ну-ка отпусти, мужик... и только пикни! Андрей не отпустил: достали, блин! Сначала "вольво", теперь карманник! Не отпустил, наоборот, зафиксировал пальцы-кисть в болевом хвате. Нажать посильней – и "инструмент" испорчен по крайней мере на месяц. Вор стрельнул глазами, и два компаньона (ну конечно!) схватили Андрея под руки. Третьему было не дотянуться. – Только вякни, мужик! – предупредил-прошипел один Ласковину в ухо, брызжа слюной. Вякнул. Не Ласковин – "компаньон". Когда локоть Андрея погрузился сантиметров на десять в его висловатый живот. Негромко так вякнул и сразу посинел лицом. Больно! А ты как думал? Еще на чуть-чуть поглубже – и вовсе бы отключился. Но посильней нежелательно. Возможен рвотный рефлекс. На голову Ласковину. А теперь – второму. Каблуком по ноге, по самому кончику кроссовки. Ну, молодой человек! Разве можно ругаться в общественном месте? И драться тем более. Кулаком – по почкам! Разве можно? Ах, я вас обидел? Тогда повторим. Тем же каблуком по тому же месту. А кожа у кроссовок тонкая! Прикосновение острого металла к руке, поймавшей злонамеренные пальцы. Нехорошо, приятель! Отдергивая руку, Ласковин "довел" прием и под хруст выворачиваемых суставов поймал вторую руку. Нет, не бритва – монетка. Но такой монеткой можно и сухожилия перерезать! Давай-ка еще похрустим! Нет, приятель, тебе не месяц теперь, а полный квартал без работы сидеть. Ага, остановка! – Выходим, молодой человек? – А как же! Один вот уже сам выпал, а второй... застрял. Ну, если немного помочь? И третьему – тоже. Не видишь? Девушка выйти хочет! – Ну зачем вы так грубо? – Кто, я? Да разве это грубо? Да разве он обиделся? Верно, братан, ты не обиделся? Видите, девушка, – молчит! Обиделся – сказал бы. А он не говорит. (И почти не дышит, кстати. Но это пройдет.) Эй, парень, а ты разве не с ними? Видишь, я угадал! С тебя приз! Ну ладно, ладно, не загораживай проход! Автобус тронулся. Четверка проводила его ненавидящими взглядами. А граждане пассажиры и не заметили ничего. Или не подали вида, что заметили. У таких кошельки вынимать – милое дело. Нас четверо. А вас? Сорок? Нет, дорогой. Ты один! А тебя не трогали – и припухни! Ласковина раньше тоже не трогали. А сейчас вот тронули. Может, от пачки баксов какие особенные флюиды исходят, притягательные? Хорошо хоть пулька та в бумажник не угодила. Бакс с дыркой ни в одном обменнике не возьмут. Даже за полцены. В Америку везти придется. А это далековато. Андрей вышел на Среднеохтинском, купил три банана – есть хочется! Не удивительно: уже четыре часа.

Фирма, оказывается, называлась не "Шанкр", а "Шанкар". Нечто индусское, надо полагать? Конопля? Пустынный проспект. Пара машин на крохотной автостоянке за квадратными колоннами. Андрей остановился неподалеку, не торопясь ел бананы. Неплохой сегодня день. В смысле погоды неплохой. Снега нет. Ветра нет. Морозец градусов пять. Милое дело. Стой себе, Ласковин, кушай банан, на девушек проходящих поглядывай, а если машина мимо проедет – личико скромно опускай. А то не ровен час окажется внутри кто-то знакомый. Бананы кончились. Люди входили через стеклянные двери ТОО "ШАНКАР". И выходили. Разные люди. Но не те. В пять пятнадцать Ласковин покинул пост и зашел в соседний подвальчик-кафе поесть. Потом подежурил еще полчаса. В шесть позвонил "разведчику" Феде. Узнал, что вооруженная кодла все еще на Мастерской, что снова приезжали менты, что грузовичок заезжал трижды: увозили какие-то ящики. Фирменные. Выслушал предложение бросить с крыши гранату в заветный дворик. Он, Федя, берется бросить. – Нет у меня гранаты, – огорчил его Ласковин. – И учти, крыша – только для наблюдений. Информация сейчас – всё, сам знаешь! – А как же! – согласился "разведчик". – Ну, тогда спасибо. До завтра. "Надо прикид поискать, – подумал Ласковин. – Нейтральный какой-нибудь, незаметный". Он вспомнил: когда шел по Пороховской, видел разложенные на пленке кучи гуманитарки. Поискать что-нибудь подходящее... Он опоздал. Тряпье уже увезли. То же, что в киосках, не годилось. Слишком новое.

18.37. "Самое время навестить базу на Разъезжей", – подумал Ласковин. К тому же он замерз. Это был скверный признак: раньше к холоду был почти невосприимчив. "Не махнуть ли на Кипр?" – пошутил он сам с собой. – Денег хватит, а на Кипре тепло. И яблоки... И "новые русские"... Прекрасная возможность пообщаться со знакомыми на нейтральной, так сказать, территории. Ласковин сел в троллейбус, протиснулся в дальний задний угол и принялся обдумывать план "атаки". Ничего путного в голову не приходило.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Ты не справляешься с работой, Крепленый, – сказал Антон Гришавин, сорокатрехлетний, с заметным животиком мужчина среднего роста. Его короткие мускулистые руки с поросшими рыжим пухом пальцами лежали на столе. Пальцы эти непрестанно двигались, выдавая характер "пахана" лучше, чем одутловатое малоподвижное лицо. – Человек, который не справляется с работой, – без выражения произнес Гришавин, – такой человек нам не нужен! Крепленый смотрел на лидера "тобольцев" с ненавистью и презрением, но был не настолько глуп, чтобы открыто бросить ему вызов. – Я сделал как надо, – буркнул он, глядя не на лицо Гришавина, а на его руки. Я размажу придурка! – Тот, кто хочет работать, – словно и не слыша реплики Крепленого, наставительно продолжал Гришавин, – тот находит возможности. Тот, кто не хочет, – находит причину! – Он сплел волосатые сосиски пальцев, уперся локтями в стол и поглядел на отводящего глаза Крепленого. – Ты уже нашел причину, Крепленый? Собственно, Гришавин не был настоящим "паханом". Он даже в тюрьме не сидел, если не считать месяца, когда он на "особых условиях" пребывал под следствием. Два года назад Гришавин был даже не вторым, а четвертым в иерархии группировки. Отвечал за внешние "связи". Но когда "первый" (не без помощи конкурирующих структур) был осужден на девять лет за разбой, Гришавин как-то незаметно выдвинулся вперед. И особенно укрепился, когда после разборки двух больших группировок в Питере осталась без места целая свора бойцов. Гришавин укрыл их, а заодно ухитрился прибрать несколько жирных кусков развалившейся "империи". А затем, пользуясь прежними "производственными" связями, с небывалой легкостью начал брать под "крышу" одну богатую фирму за другой. А на вырученные деньги покупал людей: "власть" и "солдат". Причем в выборе последних упирал не на криминальный контингент, а на тех, кто имел практический опыт боевых действий. Когда кое-кто решил, что "тобольцы" жиреют не по чину, прижать Гришавина было уже довольно трудно. Он содержал больше трехсот "стволов" и несколько "оборотней" в государственных службах. Попытка взорвать банду изнутри привела к жестокой разборке между авторитетами прежнего пахана и сторонниками нового. И показательной расправе над первыми. Изобретательность, проявленная в выборе способов убийства личным телохранителем Гришавина Берестовым, впечатлила всех. Крепленый в этой разборке уцелел. Потому что держался в стороне. У него была своя "вотчина", выделенная еще прежним "паханом", свои кореша и хорошие связи в воровском мире. Трогать его без веской причины было для Гришавина нежелательно. Кроме того, деньги от Крепленого шли хорошие, а новый лидер выбирал не по кровным и кровавым связям, а по деловым качествам. Но любил Гришавин Крепленого не больше, чем прежнего "пахана", который почему-то никак не мог выбраться из зоны. А ведь планировалось, что он будет освобожден через год с небольшим. Гришавин не считал себя вором. Он ощущал себя бизнесменом. Причем прогрессивным бизнесменом. Хотя еще десять лет назад истово обличал капитализм. Единственное, о чем он заботился в подборе людей (кроме денежной стороны, разумеется), – это чтоб никто из них не приобрел опасного веса в банде. Обычно держал при себе троих-четверых, стравливая между собой... и примиряя по-отечески. Крепленый, далеко не дурак, понимал, что к чему, но когда речь заходила о "приближенных" Гришавина, свирепея, цедил: "С-суки!.." – и держался от них подальше. У него свой район, свои "точки" и люди тоже в основном свои. Ласковина Крепленый возненавидел всем нутром. За пинок в грудь, за разгром, за то, что стянул его пистолет, за то, что вот сейчас сидит он, Крепленый, сидит и, потея, оправдывается перед тем, кто и зоны не нюхал, а пролез в авторитеты. И все это из-за паршивого придурка! Была б его воля – поднял бы всю банду: бойцов, ментов – всех, не считаясь с расходами, – затравил бы гаденыша и кровь поганую по капельке выцедил! (При мысли о том, что он сделает со Спортсменом, когда тот окажется у него в руках, Крепленый бледнел и глотал слюну.) Придурка надо поймать, не считаясь с расходами! В том-то и дело, что не считаясь с расходами. Гришавин ему и объяснил популярно, в какие суммы обходится крепленовская "халатность и некомпетентность". Фактические убытки, убытки от нарушения "режима". Высек даже за прибор "ночного видения", взятый у вояк в счет прошлых услуг. Потому что прибор – тьфу! Баловство. А расчет совершен. "Всякие разборки – потеря денег! – говорил Гришавин. – Всякое насилие сверх необходимого – убыток!" Крепленому Гришавин напоминал калькулятор: выгодно – сделают из человека жареный фарш, не выгодно – пусть гуляет! – Если мы его не прищучим, – сказал Крепленый, – потеряем авторитет. Его и Коня. И сначала Коня, не хер ему своих людей распускать! Другим тоже урок будет! – Коня трогать нельзя! – наставительно произнес Гришавин. – Конь – существо полезное. И под присмотром. Под моим присмотром. А авторитет ты уже потерял. Даю тебе три дня. Через три дня ты этого молодца, Спортсмена, доставишь мне. Живым, понял? Чтобы точно знать: Спортсмен этот сам по себе прыгает, а не на чьей-то веревочке! – Сам он! Сам! Свободой клянусь! – воскликнул Крепленый. – Ты, – тем же ровным голосом отвечал Гришавин, – думаешь. А мне знать надо. Я за вас всех отвечаю, понял? Ты, я знаю, ментов подключил своих? – Угу, – кивнул Крепленый. – Пусть пайку отрабатывают! – Отключи, – распорядился лидер. – Сам должен управиться! Говорил же – авторитет роняем! – И жестко: – Да, роняем! Потому возьмешь его и привезешь ко мне. Я решу, как авторитет этот снова поднять! Три дня, Крепленый! – Да как я его найду без ментов! – взвился тот. – Четыре миллиона народу! – Он тебя нашел, – напомнил Гришавин. – И ты его... нашел. И просрал! Потому что людей подбирать не умеешь! Распустил кадры! Пьют, пыхают, девочек наших совсем загоняли. А девочкам – работать. Им клиентов обслуживать, а не твоих мудозвонов! Распустил! Один фраерок двадцать твоих киздюков отметелил! Знаешь почему? Потому что все вы после семи бухие в жопу! – Я трезвый был, – буркнул Крепленый, прикидывая, кто мог настучать. Да любой мог, еш его! – Молчи! – рыкнул Гришавин, наливаясь краской. – Бухие – все! А "ствол" он у тебя забрал, твою мать! "Ну, сука, – тоже багровея, подумал Крепленый. – Поймаю – собственные яйца сожрать заставлю! Как опозорил, сука!" – Херня это, – подал голос телохранитель лидера Берестов. Вроде бы вступился, а по смыслу... – Херня это! Ему самому руками махать не требуется. На то люди попроще есть! – Вот-вот, – проворчал Гришавин. – Вот их-то он и просрал! "Опустить хотят, – мелькнуло в голове Крепленого. – Спортсмена просрал, бойцов просрал... снять Крепленого с места! Хрен вам в глотку! – злобно подумал он. Довыеживаетесь! Соберем сходняк..." – Все, Крепленый, – сказал Гришавин, буравя его глазками. – Три дня тебе. И учти: если этот Рэмбо, Спортсмен, пойдет на контакт – а он пойдет, нутром чую, просто так этакие дела не делают, – смотри не спугни! – Не спугну, – обещающе процедил Крепленый. – Во сне его вижу, падлу! Я его... – И не вздумай! – отчеканил Гришавин. – Он мне живой нужен, а не полудохлый! – Ты что ж, спустишь ему? – как ни старался Крепленый, а прозвучало угрозой. – Мудак, – сказал лидер, оборачиваясь к Берестову. – Просто полный мудак! Я, Крепленый, сам решу, что с ним делать. Может, убью, а может... куплю! Иди, Крепленый, работай! Берестов, проводи! Берестов, бывший спецназ, Афган, Молдова, Сербия, смотрит на бывшего кидалу, бывшего зэка Крепленого, как солдат на гниду. "Скомандуй, командир, и я сам тебе этого Спортсмена на блюде преподнесу. Хоть целого, хоть в виде рагу. А лучше этого, зэчишку! Скомандуй!" Не командует Гришавин. Пока не командует. – Пойдем, старина! – Легкий тычок в спину. – Машина ждет! Проводив их взглядом, Гришавин вздохнул и потер кулаком глаз. Что за люди вокруг? Так хорошо дела развиваются – и пожалуйста. Какие убытки, какое варварство! Да уж, ломать – не строить. Малой кровью не обойдешься. Вот и сын из Франции звонил: и там беспорядки... Да. – Берестов, – сказал он вернувшемуся телохранителю. – Налей нам беленькой, на пару пальцев, за удачу!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Троллейбус, на котором ехал Ласковин, сломался. Вернее, сломалось что-то на линии, и вереница похожих на толстых тараканов троллейбусов выстроилась от Техноложки до Витебского. А время шло. Перед этим Ласковин потерял полчаса, впустую съездив на Московский вокзал: хотел оставить в камере хранения часть денег и документы, кроме паспорта (права, лицензию и прочее). Но на Московском свободных ячеек не оказалось, и пришлось ехать на Варшавский, где народу поменьше. На Обводном Ласковин поймал "мотор", доехал до Троицкого, а там водила, пожилой дядька, вдруг вспомнил, что забыл заправиться, и предложил сделать небольшой крючок. "Минут на пятнадцать, ну не больше!" Ласковин вспылил, вылез из машины, не заплатив и не слушая дядькиных: "Ну чего ты, ну спросил, ну садись довезу!" Холод слегка остудил нервы. Но пока он шел к Московскому проспекту, понял, что не расположен к пешеходным прогулкам: озирался на каждую проезжающую машину, вздрагивал, если какая-нибудь из них вдруг подавала к тротуару. Зрелище тормозящего автомобиля, опускающегося стекла и автоматной очереди, выпущенной в лицо, буквально стояло у Ласковина перед глазами. Пройдя метров четыреста, до остановки, Андрей решил сесть в троллейбус. И вот "восьмерка", на которой он ехал, мало того что почти десять минут ползла до Витебского, так и вовсе застряла. Без малейшей надежды на будущее. Ласковин взглянул на запруженную народом трамвайную остановку и решил пойти пешком. Он двинулся наискосок, мимо ТЮЗа, через парк, к улице Марата. За это время его дважды облаяли собаки и один раз попытался остановить какой-то хмырь: "Земляк, слышь выручи..." Ласковин оттолкнул его так, что хмырь едва не рухнул в обосранный шавками сугроб. – Ну ты чё, земляк, ты чё такой злой? – закричал он вслед Ласковину. На углу Марата и Социалистической, где смешивались "ароматы" "Северного сияния" и конфетной фабрики, Андрея догнал тридцать четвертый трамвай. Ласковин сел в него и, не проехав и остановки, ухитрился напороться на контролеров, только тут вспомнив, что за проезд полагается платить. – Да он только вошел! – вступилась какая-то женщина. – Надо оплачивать! – радостно заявил один из контролеров. – Ага! На выход! – На выход, на выход! – поддержал второй, размахивая жетоном, как ордером на арест. – Халявы не будет. Андрей, решив быть сдержанным, молча вышел из вагона и двинулся через дорогу. К его удивлению, оба контролера не отстали, а топали по бокам, а когда он снова оказался на тротуаре, вцепились в рукава его куртки, как репьи – в собачью шерсть. – Ну что еще? – вздохнул Ласковин. – Как что? Штраф! – Я же вышел? – удивился Андрей и сделал попытку освободиться. – Не хотите платить – тогда в отделение! – важно провозгласил первый. – Вы оказываете сопротивление работникам мэрии Санкт-Петербурга! – Кому? – изумился Ласковин. – А ну стоять, пока ноги не перешиб, – злым шепотом процедил второй. Знакомая интонация мигом лишила Ласковина с трудом сохраняемого равновесия. Сбросив с локтя руку шептуна, он схватил его за галстук (надо же, контролер нынче пошел, скоро смокинги на выколоченные деньги покупать будут!) и встряхнул.

– Отвали, – сказал он севшим от ярости голосом. Шептун придушенно пискнул. Андрей оттолкнул его к стене, резко обернулся ко второму. – Ну ладно, ладно, – забормотал тот, пятясь от бешеного ласковинского взгляда. Ну все, ну работа у нас такая... – На хрен такую работу! – бросил Ласковин и пошел в сторону Загородного.

– Слышь, Михалыч, это ж тот самый, бля буду! – сказал сидящий в машине милицейский сержант своему напарнику. – Где? Который? – Напарник, лет на двадцать постарше первого, погасил папиросу и глянул в окошко. – Вот, гляди! – Молодой сунул старшему фото. – Тот самый, за которого Крепленый стошку сверху обещал! Возьмем? Старший посмотрел на фото, потом – на быстро идущего – руки в карманах – парня, невысокого блондина с усталым лицом. – Да, – сказал. – Это он, Ласковин. – Берем! – нетерпеливо проговорил младший. – Я счас выскочу, как он мимо пройдет, а ты... – Придержи коней, – буркнул старший, разглядывая "того самого". – Ну как же, Михалыч? Это же он, точно он, Михалыч! Брать надо! И дернулся наружу. – Сиди, я сказал! – рявкнул старший. – Куда полез? – И спокойнее: – Идет себе человек – и пусть идет. Нормальный человек, русский, не чучмек какой-нибудь. Пусть идет своей дорогой! – Михалыч! – ахнул сержант. – Да ты что? Ты ж Крепленому обещал! – А пошел он в жопу, Крепленый! – зло сказал старший. – Чтобы я в сорок три года для сраного зэка честных людей ловил? Пошел он в жопу, понял? – Но деньги, – пробормотал младший. – Да и Крепленый же сказал: он им там пожар устроил, ты говоришь – честный... Ну давай, Михалыч, уйдет ведь! – А я говорю – честный! – рявкнул Михалыч. – Мало их жгут, говнюков! А деньги брал и брать буду! Вон, вишь, "каблук" поехал с ящиками. В ящиках знаешь что? Знаешь? И я знаю. И не трогаем! А почему не трогаем? Указание есть потому что. А деньги брал и брать буду! Пусть лучше детям моим достанутся, чем эти на блядей стратят! Сиди, я сказал, пусть идет!

Тот же, о ком шла речь, уже миновал стражей порядка и спустя несколько минут растворился в бледном полусвете улицы.

– Поехали, – сказал Михалыч. – Куда? – удивился молодой. – Нам же еще почти час. – Куда-нибудь! Поехали, блин! И младший, послушавшись, тронул машину, свернул направо на Достоевского и подумал: стар Михалыч, тяжело с ним, не понимает духа времени. Михалыч же и впрямь был немолод, но "дух времени" понимал получше младшего коллеги, не настолько же он глуп, чтобы подставлять себя под пулю ради сраного зэка. А парень, так запросто вздрючивший целую команду, так же запросто грохнул бы и его, и этого сопляка "берем-берем". Уж что-что, а "ствол" в кармане старый мент распознать умел.

Вход в подвальчик на Разъезжей был открыт всякому. В первой комнате, где под низким потолком переплетались удавами выкрашенные в зеленый цвет водопроводные трубы, размещался оптовый магазин. Штабеля продуктов и спиртного: коробки синтетического маргарина, жестянки с синтетическим фаршем, пивом, джином и прочим. Ярко раскрашенные картонные коробки. Соки, сигареты, кукурузное масло, шоколад. На стене висели ценники на мелкооптовые партии. Цифры на них многократно исправлялись и замарывались так, что не всегда можно было определить, где "два", а где "восемь". Водки, что характерно, в этих списках не было. Молодой парень, смотревший футбол по переносному телику, по каким-то особым приметам сразу определив в Ласковине не покупателя, а "бойца", махнул рукой за штабеля ящиков – под потолок – у задней стены: вам туда! "Да, – подумал Ласковин, – я теперь – вылитый бандит!" Потом оглядел магазин, прикинул, что в нем должно измениться раньше, чем он покинет это укромное местечко под махиной углового "сталинского" дома. Многое, очень многое здесь переменится! Ласковин чувствовал в себе настойчивую потребность к разрушению. За первой дверью оказался коридорчик, а в коридорчике – еще несколько дверей. Из-за первой, приоткрытой, радостно ухала группа "Любэ". "Мне – сюда", – подумал Ласковин. Действительно, сюда. За дверью располагалась уютная комнатушка, а в ней неразумное существо с телефоном в кармане красного пиджачка и шеей, наводящей на мысль о племенном кабанчике. Существо прихлебывало "Сангрию" прямо из коробки и похотливо поглядывало на ноги в малиновых лосинах, уложенные на спинку углового диванчика в непосредственной близости от него. Ноги принадлежали девушке с крашеными овечьими кудряшками. Девушка, в отличие от "кабанчика", занималась делом: подсчитывала что-то на калькуляторе, фиксируя результаты маркером на собственной ладошке. Кудрявая первая заметила появление Ласковина, взглянула рассеянно. Лицо ее было лет на десять старше всего остального. – Дима, – произнесла она. Бандит поднял на Андрея сонные глазки. – Кто нужен? – пробурчал он и, вероятно, совершенно обессилев от проделанной работы, присосался к "Сангрии". – Ты, – лаконично ответил Ласковин, улыбнулся кудрявой и вынул пистолет. – Встать, – приказал он. – Лицом к стене, руки на виду! Бандит наверняка видел подобное в боевиках, но в жизни привык к другому обращению, поэтому к стене не встал. Напротив, полез под мышку, покопался там пару секунд и извлек собственное оружие. Стрелять Ласковин, конечно, не стал. Выждал, пока "кабанчик" выковыряет свой "ствол" из кобуры, а затем влепил ему май-гери в подбородок. И подобрал представляющее интерес: сотовый телефон и тяжеленький револьвер с ромбом на рукоятке. – Это налет? – спросила не без кокетства кудрявая. – Угу, – ответил Ласковин. – Исчезни! – Нет проблем! – Кудрявая спрятала калькулятор и сняла ноги со спинки дивана. Чао, мужчина! Ласковин хмыкнул и вышел в коридор. Придерживаясь прежней тактики, он открыл дверь, откуда доносился наибольший шум... и оказался на пороге цеха по производству "высококачественной" пшеничной, столичной, лимонной и прочей водки из самого обыкновенного технического спирта и хорошо прохлорированной водопроводной водички. Здесь было человек десять. На эффектное – в левой руке "вальтер", в правой – отнятый револьвер – появление Ласковина никто не отреагировал. Андрей спрятал оружие, постоял минутку, пока наконец его не заметил парень, обжимающий пробки. Слева от него стояли шеренги бутылок: "Московская", "Столичная", Русская" – открытые, а справа – уже запечатанные. Время от времени другой рабочий, испитого вида мужичок, перетаскивал "готовые" к ящикам, незапечатанные – на финальную операцию. – Здорово, – сказал Ласковин "печатнику". – Здорово, – равнодушно откликнулся тот, накрывая приспособлением очередное горлышко. Ясно было, что этот не опасался ни милиции, ни конкурентов, – не его проблемы. И никто здесь никого не опасается. Единственный бандит, "кабанчик", на входе – скорее мебель, чем система безопасности. Андрей еще некоторое время поглядел на процесс: его интересовало, есть ли разница между "марками" напитка. Разницы не было. Разливщик брал очередную бутылку, даже не поглядев на этикетку. Вылив через воронку кружку спирта (над тазиком, с целью экономии сырья), он совал ее под кран, доводя уровень жидкости до необходимого. Глаз у рабочего был наметанный, рука тренированная, так что можно было предположить: "Пшеничная" у него не уступает налитой чуть раньше "Смирновской". Андрей шагнул назад: с работягами он не воюет. Но лучше, чтобы они не путались под ногами. Куском проволоки он связал снаружи ручки двери. Порвать можно, но далеко не сразу. Третья дверь тоже оказалась открытой. Это был склад "готовой продукции". Ласковин прищурил левый глаз, взял револьвер двумя руками и опустошил его барабан в аккуратно составленные коробки. Звук был эффектный: к концу процедуры Ласковин почти оглох. Андрей огляделся, ища новую точку приложения сил, и на глаза ему попался пожарный кран. Прекрасно! Ласковин открыл его на полную, зашвырнул подальше "барашек" и несколькими ударами револьверной рукоятки согнул шток. Пару секунд он с удовольствием наблюдал, как струя воды в руку толщиной обрушивается на бетонный пол. – Бум! Бум! Бум! – раздалось из коридора. Лупили в запечатанную проволокой дверь. Ласковин двинулся к выходу. По дороге он заглянул в первую комнатушку. Здесь по-прежнему играл магнитофон, только мужественное "Любэ" сменила Маша Распутина. Бандит пребывал в прострации. "Сангрия" медленно вытекала ему на брюки. "Будем надеяться, – подумал Андрей, – холодная вода взбодрит его лучше, чем яблочное вино!" В магазине тоже было немноголюдно. Ничего живого, кроме телевизора. После кратковременных поисков Ласковин обнаружил и здесь аналогичный пожарный кран. И управился с ним меньше чем за минуту. Вот так, ребятки! Урок подводного плаванья имени Андрея Ласковина! "Бум! Бум!" – Изнутри нарастало в мощном крещендо. Должно быть, в "цех" начала поступать водичка. "Пора убираться, – решил Андрей и, открыв входную дверь, сделал шаг вверх по лестнице. Только один... и увидел летящий навстречу тяжелый десантный ботинок. Ласковин попытался нырнуть вниз, но крутые ступеньки лестницы помешали ему сделать это достаточно быстро. И страшный удар по голове отбросил его назад, в подвал, на залитый водой пол. – Очко! – произнес рыжий Корвет, спускаясь следом. – Отпрыгался, зайчик! – Ну ты его на раз, Корвет! – восхищенно отметил спустившийся вторым бандит и, подойдя к Ласковину, пнул его в бок. – Отпрыгался, фуфел! И ойкнул, получив от рыжего вескую затрещину. – Ты че, охренел? – закричал он, на всякий случай попятившись. – Тронешь еще, – добродушно сказал рыжий, – серево порву! Ко всем относится! Он оглядел свою команду. Четверо спустились с ним в подвал, двое – наверху, в микроавтобусе. Как удачно, что они оказались поблизости, когда позвонили со склада. Как удачно, что именно они оказались поблизости! – Да Крепленый же его все равно с говном смешает! – возразил кто-то не очень уверенно. – Крепленый? – Рыжий усмехнулся. – Кто сказал о Крепленом? Пахан распорядился: к нему везти. Сразу! Что, кто-то против? Может, кому малява нужна? – Рыжий еще раз усмехнулся. Против не было. – Короче, взяли его – и в автобус! – велел Корвет и хлюпая подошвами двинулся к выходу. Четверо, обменявшись понимающими взглядами, подняли потерявшего сознание Ласковина и потащили наверх. – Что Крепленый, что пахан – ему один хер, – проворчал один из "тобольцев". Серый, давай быстрей, и так ноги промочил! – А ты отхлебни, – сострил второй. – Может, это спиртяга! Гы-гы! – Серый, держи дверь, твою мать! Башку ему прищемишь!..