Текст книги "Жерар Депардье. Чрезмерный человек"

Автор книги: Александр Брагинский

Ты пунктуальна. Ты ненавидишь опоздание. Твои требования не бывают тираническими, но с ними надо считаться. Ты до самозабвения готова на все, лишь бы твои близкие были счастливы. Твое благородство нескончаемо, оно лишает тебя сил. Подчас мне бывает страшно, что я потеряю тебя.

Когда ты пишешь новую пьесу, когда работаешь на курсах с учениками-актерами, это нельзя назвать работой в прямом смысле слова. Ты не любишь слово «работа», это ведь нечто противоположное радостному дарению себя людям. Ты напоминаешь мне кочевника в пустыне, который останавливается лишь для того, чтобы оказать кому-нибудь помощь… А потом идет дальше.

С тех пор как выросли дети, мы словно снова оказались на старте. Когда мы одни в Трувиле, возникает ощущение, что все, что происходит между нами, происходит впервые. Мы не завоевываем друг друга заново, мы просто испытываем прежние чувства. Но мы всегда смотрим друг на друга свежим взглядом. Мы не застываем на месте, мы все время в движении.

Моя Элизабет, я не часто говорю тебе: «Я люблю тебя», «Ты прекрасна». Мне слегка не хватает таких слов. То есть я все вижу, но забываю сказать. Вместо этого я говорю: «Как себя чувствуешь? Все ли в порядке?» Произнося эти слова, я хочу, чтобы ты не усомнилась в том, что любима.

Когда звучат такие любовные слова, это происходит потому, что другой человек сомневается в своей красоте, в том, что любим. Например, я могу до бесконечности повторять: «Я люблю ее» вместо «Я люблю тебя». Я хочу, моя Элизабет, сделать тебе признание: «Я люблю ее, я буду любить ее вечно, всю жизнь».

Маргарите Дюрас [17]17
  Маргарита Дюрас (1914–1991) – известная французская писательница, драматург и кинорежиссер, с которой Ж. Депардье сделал четыре фильма: «Натали Гранжье», «Грузовик», «Бакстер, Вера Бакстер», «Жена Ганжа».


[Закрыть]

Дорогая Маргоша!

Когда имеешь дело с тобой, все вокруг становится серьезным и важным. Только что я слышал тебя по телику. Ты мучительно и долго ищешь слова, способные наиболее точно выразить свои мысли. Интеллектуал пустился бы в разъяснения, ты же просто ищешь. Ибо представляешь нечто противоположное интеллектуалу. В жизни тебе случалось влюбляться, быть авантюристкой, смеяться, наслаждаться, страдать. Ты такая же шпана, как Франсуа Трюффо. Ты – главарь своей банды. Твой приятель Годар тоже напоминает уголовника, но носит отделанную золотом куртку, оставаясь баловнем семьи, время от времени обращаясь за деньгами к папаше «Гомону» [18]18
  «Гомон» – старейшая кинокомпания Франции.


[Закрыть].

Я всегда считал твой алкоголизм формой правонарушения, вызовом самой себе, своему поразительному здоровью. К твоим вспышкам ярости, увы, не прислушиваются. Твоя потрясающая статья о деле Вилльмена [19]19
  «Дело Вилльмена» – об убийстве ребенка Грегуара, в котором обвинялись его родители.


[Закрыть]раскрыла мне глаза на инертность характера провинциальной женщины, беременной женщины. Я запомнил лишь это, ибо система доказательств была поразительная. Будучи венцом созидания, беременная женщина может стать и убийцей. Есть куры, которые убивают своих цыплят. Природа подчас внушает ужас. Когда человек болен, угнетен, его могут охватить дурные порывы. Подчас это неумолимо ведет к срыву… В результате на свет появляется Селин [20]20
  Луи-Фердинанд Селин (1894–1961) – крупный писатель, автор романа «Путешествие на край ночи», сотрудничал с немцами во время оккупации, был за это судим.


[Закрыть]. Должно быть, он смахивал на тебя, олицетворяя вооруженное нападение, преступление. А, возможно, в часы бессонницы ему случалось разговаривать со статуей Командора…

Тебе нравится ходить в маргиналах, жить на обочине. Ты не знала, что мне ответить, когда я сказал, что на передаче Пиво [21]21
  Бернар Пиво – популярный телеведущий, редактор журнал «Читать». Когда-то вел передачу о книгах, теперь – «Культурный бульон», в которой участвуют деятели культуры Франции.


[Закрыть]ты выглядела «мертвой», говорила банальности, всецело подчинившись правилам поведения Ордена масс-медиа. Ты стала его сторожевым псом. Едва им требуется помощь, как ты прибегаешь и разъясняешь, что есть слово. Я прочитал в одной газете, что о тебе судят по-разному. Твоя старость протекает очень бурно. Если бы ты жила в эпоху Камиллы Клодель [22]22
  Камилла Клодель, талантливый скульптор, подруга Родена, его муза, умерла в сумасшедшем доме.


[Закрыть], в заурядной буржуазной среде, тебя просто бы заперли в психушке.

Как бы того ни хотели, ты не поддаешься классификации. Но я знаю одно: и через пятьсот лет тебя будут называть писательницей. Иначе ты не была бы сегодня интеллектуалом, женщиной, старухой и матерью, журналисткой и философом. Ты все время где-то витаешь, я не могу назвать тебя реальностью. Заставляя думать о ведьме, в которую детям не разрешают бросать камни. Бедные дети.

Однажды я неожиданно вошел к тебе в комнату и заметил, что ты что-то прячешь под бумагами.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Ничего, ничего. Переписываю.

– А это что такое?

Под листом бумаги я обнаружил газету и прочитал конец названия, «трана». Речь шла о «Справочнике Бертрана».

– Не хочешь ли купить вместе со мной квартиру, Жерар?

Недвижимость – твоя тайная страсть, твой тщательно скрываемый порок. Справочник о продаже недвижимости стал твоей настольной книгой, твоим мужчиной, твоим любовником.

Целую тебя, мадам Бертран!

Деньгам!

Монетам, банковским билетам, чекам, акциям, слиткам, свиньям, многодетным семьям и прочему.

Я всегда был богат и ни в чем не нуждался. Недавно я зашел повидать своего банкира Габриеля. И обнаружил необеспеченность моего личного счета в размере двухсот миллионов. Ужасное слово – необеспеченность. Ты – ничто, ты не обеспечен. С тебя словно сорвали маску. Все тебя видят, указывают на тебя пальцем.

Я нервничал, беспокоился, как всякий честный человек. Было просто невероятно, каким образом я оказался столько должен. Я не хотел к тому же, чтобы об этом узнали Элизабет и дети. Широко улыбаясь, Габриель шел мне навстречу.

– У меня оказывается…

– Никаких проблем, Жерар, никаких проблем.

– И все-таки это большая сумма.

– Да нет же, никаких проблем.

Он обращался ко мне, словно я был богат, словно речь шла о совсем другом человеке. Выйдя из банка, я вспомнил мясную лавку в Шатору, где торговали кониной.

Дома нам удавалось есть мясо лишь в первую неделю месяца и то благодаря пособиям. Часто, надев на меня пальто и дав мне в руки корзинку, меня отправляли в мясную лавку. Мясник меня встречал бешеным криком: «Нужно, чтобы пришел твой отец! Я хочу его видеть!» Я кивал головой, а затем спрашивал, могу ли я получить двести граммов конины. Это было ужасным унижением.

Однажды утром меня разбудил телефонный звонок. И какой-то тип на другом конце провода сообщил, что мне предлагают сниматься в течение двух дней в фильме Роже Леенгардта «Битник и пижон». Он добавил, что я буду получать пятьсот франков в день. Пятьсот франков в день в 1965 году! И тут я внезапно понял, что такое деньги. Это было откровением. Вероятно, потому, что это были честные деньги. Прежде, когда мне были нужны наркотики, я занимался спекуляцией среди солдат-американцев. Достать виски, сигареты не составляло проблемы. Иногда, удовольствия ради, я занимался мелкими кражами. Да и теперь на съемках если вижу красивую дверную ручку, то просто не могу устоять. Это своего рода желание оставить о себе память. Я также обожаю пепельницы в больших отелях. Эти штуки сводят меня с ума. Подчас я испытываю угрызения, когда случается стибрить что-либо у своих лучших друзей. А представьте себе: завтра я ужинаю в Елисейском дворце…

Выходя из банка, я понял, что иметь деньги – это просто-напросто значит располагать двумястами миллионами долга – суммой, которая вскоре удвоится вместе с налогами – и при этом говорить: «Не надо волноваться. Все уладится. Мы договорились». Деньги – это когда вам разрешают испытывать в них недостаток.

Снявшись в картинах «Папаши», «Вечернее платье», «Беглецы», я разбогател, деньги стали сыпаться со всех сторон, это напоминало водопад. Но в общем-то, если разобраться, деньги – это дерьмо. Поэтому мне было дерьмово, дружище! К деньгам следовало побыстрее привыкнуть, прежде чем они не съели тебя самого с потрохами. Это может стать смертельной болезнью, проникнуть в твое тело. И вот наступает день, когда ты превращаешься в скупердяя. Начинаешь считать. Вымерять.

Однако я никогда не стану настоящим богачом. Истинные богачи, профессиональные богачи думают лишь о деньгах. Бальзак однажды написал о «невероятной расточительности бедняков». Так вот, мне тоже присуще свойственное только бедным чисто животное отношение к деньгам. Единственное состояние, которым я обладаю, – это мой вкус и то удовольствие, которое я могу получить. Этим удовольствием я всегда пользовался. Я неизменно ел хлеб и пил вино с одинаковым ощущением во рту.

Да, я всегда был богат и никогда ни в чем не нуждался. Я краду дверные ручки и пепельницы в отелях. Я истратил пятьсот тысяч, чтобы снять «Тартюфа», и столько же потратил на «Берег правый, берег левый». На моем счету двести миллионов долга, а на счету моей компании – два миллиарда. Мое настоящее богатство в том, что у меня были родители, которые никогда не читали мне морали, что у меня есть жена, которую я люблю с девятнадцати лет, и дети, для которых, надеюсь, деньги никогда не станут волшебной палочкой. Мое настоящее богатство еще и в том, что я никогда не спутаю вино, для производства которого применяют углекислоту, с бочоночным.

Франсису Веберу

Мой дорогой Франсис!

Больше всего меня сейчас волнует то, что там, в Америке, ты совсем один. Меня нет рядом, и с тобой всякое может случиться. Не без твоего участия у меня появилось какое-то странное желание тебя охранять, эдакий материнский инстинкт. В такое состояние духа меня повергла твоя незащищенность. Перед лицом обстоятельств ты выглядишь таким потерянным. Опасность представляют для тебя и люди. Ты не умеешь водить машину и не способен грамотно, не взорвав дом, заварить чай. Ты не умеешь расстелить себе на ночь постель. Если бы на свете жили такие люди, как ты, как все эти твои Перены и Пиньоны, такие неприспособленные к жизни, пришлось бы отменить воинскую повинность.

Техника вызывает у тебя панику. Ты вечно боишься потерять равновесие. Ты многие часы занимаешься на снарядах и гимнастикой и, хотя способен сделать тройной прыжок через пропасть, никогда не сможешь сесть на велосипед.

Подобная неловкость, другие недостатки, весь этот трогательный недуг начисто опровергаются твоими дьявольски безупречными, «железными», как говорят в кино, сценариями. Вот тут-то и проявляется твоя ловкость. Тут тебя не поймаешь на ошибке, ты не потеряешь равновесие. Отныне Пиньон больше не запутается ногами в ковре, не станет крушить кастрюли. Подобных Пиньонов голыми руками не возьмешь!

«Восемьдесят кусков – и сценарий под ключ!» – провозглашал ты в начале 70-х годов, вызывая негодование той части кинематографистов, которые считали себя авторами. Автор – это ты. Только читая твои сценарии, я понял, что есть автор, более того, в чем заключается работа автора. Это не такая уж неблагодарная и бесплодная работа. Ты мне часто повторяешь, что это – искусство отчуждения. Что она слегка напоминает работу художника, который сначала прикрывает полотном те места на будущей картине, которые не собирается писать. Он делает это, чтобы не испачкать то, что потом напишет. Как и он, ты тоже часами прикрываешь все лишнее, убирая из сценария все ненужное, чтобы лучше сохранить главное – решение. Такая работа может занять у тебя год. О ней никто не знает, не имеет ни малейшего понятия. Ты – ремесленник. Твои сценарии подобны отполированным предметам, предметам искусства. Это подлинно научные конструкции, часовые механизмы, в которых каждый эффект работает в должный момент. Это мир мастерства, точного слова, выверенное™ – вплоть до запятой.

Ты можешь, конечно, растеряться, проявить агрессивность, поддавшись эмоциям, страху перед лицом непредвиденной ситуации. Именно такая слабость превращает тебя в дьявола при разработке мизансцены. Подчас можно обойтись без диалогов, которые ослабляют сцену, но без мизансцены нет ничего, нет фильма. Твоя гениальная способность строить эпизод позволяет тебе добиваться поразительных результатов в работе с актерами, придавая характерам гибкость и изящество. Образы героев определяются физическими действиями. Они раскрываются перед нами во всей своей обнаженности. Ты не нуждаешься ни в каких оправдательных монологах, бесконечных психологических мотивациях, долгой экспозиции. Все течет из самого источника.

В отношениях между Люка и Пиньоном в «Беглецах» есть предначертанность. Помимо своей воли, они созданы друг для друга. Это – настоящая семейная пара. Они во власти ситуации, в которую попали. Предначертанность их встречи, четкий и резко обозначенный аспект их отношений отвечают требованиям определенной холодности, истинной жестокости, присущей великим юмористам. У Люка и Пиньона нет сил избежать своей участи. Это два героя притчи, пленники поговорки, вовлеченные в махинацию, сравнимую с «Новыми временами». В какой-то степени в твоих сценариях у героев нет надежды. Как было написано? «Когда Пиньон встречает Люка…» В сущности, ты – правый писатель. Левые писатели оставляют своим героям шанс, сударь мой. У них есть свобода выбора. Не такие уж они жертвы того, что с ними происходит. Они могут реагировать, влиять на события. В твоих же картинах все решает ситуация. Снимаясь у тебя, я никогда не испытываю ощущения, будто участвую в пустяковой комедии. Критика несправедлива к тебе – точно так же, как к твоим актерам. «Беглецы» – такая же серьезная лента, как и «Полиция», и «Под солнцем сатаны».

Тебя может удивить, но, мне кажется, ты похож на Мориса Пиала. Да, хотя он – выходец из Оверни, с бычьей шеей и лапищами кузнеца, а ты – гибкое и юное дитя Восточной Европы, потомок Кристиана Бернара. Если Морис нуждается в своем творчестве в отсутствие равновесия, а то и в полном равновесии, я все равно угадываю в вас одинаковое напряжение, чтобы хранить свое безумие на расстоянии, прибегая к одинаковым творческим усилиям, чтобы не согнуться под грузом вашего страха, неврозов, дабы не оказаться погребенными под ними.

Подчас весьма не просто разгадать все безумие, которое скрыто в твоих сценариях. От постоянного завинчивания и развинчивания болта всегда может появиться трещинка, из которой выглянет странность. Я не знаю более странного, более невероятного финала, чем в «Беглецах». Это – мир, внезапно лишившийся женщины, это – мужчина, переодетый в женщину, это – девочка, одетая мальчиком, это – мнимая семья… Кино нуждается в авторах, то есть людях, свободных от норм поведения. Нужно, чтобы все авторы снимали кино. Нужно освободиться от режиссеров! Что такое режиссер? Это более или менее способный техник. Платини [23]23
  Известный футболист.


[Закрыть]среди техников – это тот человек, который идет немного быстрее других, который не теряет времени на то, чтобы выбирать и ставить объектив. Все могут быть режиссерами. Я был режиссером!

Думаю, ты правильно поступил, уехав в Лос Анджелес. Американцы быстрее оценят твой талант, чем наши зануды-французы. Надо же было тебе делать такие огромные сборы своими фильмами! Идиот! Ты оказался вне закона, вне критики. Нет, ты правильно сделал, уехав туда. И все же… Не сердись на меня за то, что я тебе сейчас скажу, Франсис. Уверяю тебя, эта мысль мне подчас мешает уснуть. Слушай же внимательно: если ты поставишь керамический чайник на плитку, он взорвется. Вот и все. Мне уже легче…

Барбара [24]24
  Барбара (1935–1997) – известная эстрадная певица, Ж. Депардье принимал участие в ее спектакле-шоу «Лили – моя страсть», играя ее поклонника.


[Закрыть]

Дорогая Барбара!

Я только что повесил трубку. Твой голос еще звучит во мне. Он проник в мое ухо, как золотой самородок. Телефонный звонок похож на звуковое письмо. Без этого аппарата мы были бы далеко друг от друга. Ты – в Японии, я – в Бужевале. Приходится переносить разлуку. Короткий звонок напоминает пилюлю, которую глотаешь, чтобы побороть страх, и уже не так больно. Мне всегда казалось, что твой голос возносится к небу. Твоя душа – это звук, мелодия. Каким-то образом слова твои обретают материальную оболочку. Я всегда обожал строчку: «Наша любовь напоминает горделивые соборные башни». Клянусь, я видел твой собор, он висел в воздухе прямо передо мной. Для маленького беглеца из Шатору песня обладала властью, была наделена огромной силой. В самые тяжелые моменты жизни она уносила меня на остров мимоз.

 
Тебя, которую искал
Я часто в чьих-то взглядах,
И может, верно, повстречал
Обоим нам на радость.
Не скажешь ли ты мне теперь,
На весь остаток твоих дней,
Отвергнув пьяни горечь,
Что ты готова, прочь, без слов
Уехать жить со мной на острове мимоз?
 

Я сохранил несколько фраз, несколько бодрящих стихотворных строк, таких же действенных, как струя сливовицы.

 
Скажи, когда вернешься ты,
Скажи, хоть знаешь ли о том,
Что проходящих дней не остается след,
Что все, что потерял, утрачено навек.
 

Когда мне было двадцать лет, я думал, что все потерял.

 
Но у меня был дом
Почти без стен
И с множеством окон,
Где так прекрасно было б жить.
Но если даже все не так,
Пусть будет просто, может быть.
 

Ты себе представляешь: «Но если даже все не так, пусть будет просто – может быть». Если вникнуть в это, можно зайти очень далеко. Я обожал наивную лирику Жака Брелля [25]25
  Жак Брелль – певец, поэт, композитор, актер, кинорежиссер.


[Закрыть]. Но именно твой голос был моим спутником во время моих побегов. Я двигался, как одержимый с твоими песнями в ушах. Они были моим узелком, и, смею тебя заверить, я не нуждался в транзисторе.

Только что по телефону я почувствовал, как дрожит твой голос. Тебя часто охватывает страх, что ты его потеряешь, как в сказке про капризную фею, наделяющую нас недолгим и хрупким даром. Действительно, он подчас пропадает, и ты не можешь петь. Тогда ты перестаешь жить в согласии с собой. Иногда человек может потерять голос просто так. Можешь смеяться – я рассуждаю, как неуч. Но ведь так прекрасно, когда вокруг тебя столько слухов, шума, когда все рушится и разбивается. Начав посещать драматические курсы в возрасте пятнадцати лет, я не понимал, что читаю. Сознать такое было не очень приятно. Тогда мой учитель Жан-Лоран Коше отвел меня к специалисту для проверки слуха. Его звали Альфред Томатис. И тот установил, что до меня доходит масса звуков, куда больше, чем у других. Их звуковые волны и мешали мне воспроизводить услышанное. Мое левое ухо было менее чувствительным, чем правое. Я лучше воспринимал высокие ноты. Меня просто плохо отрегулировали! Мой организм был излишне насыщен яростью и шумом. С помощью микрофона я быстро научился корректировать себя, научился, как пользоваться словом. В те времена мне достаточно было раз прочитать текст, чтобы повторить его наизусть… Мне кажется, ты и сама не понимаешь, что у тебя с голосом, когда относишь свои голосовые проблемы к волшебным явлениям, колдовству, к року – якобы довлеющему над тобой. Ты действительно роковая женщина! В своем прекрасном одиночестве, одетая в черное платье, между трауром и мраком ты подлинно живешь благодаря своему голосу. С ним у тебя семейные отношения. Он то тебя бросает, то возвращается, он всегда возвращается. И никто не сумеет вас разлучить. Пребывая в целомудренном одиночестве, удалившись от мира, ты всячески оберегаешь свой голос, дабы не дать ему «унестись вдаль», в толпу, которая кружит вами, вглядываясь в вас… Ты наблюдаешь за людьми подобно медиуму, презирая суждения других, то есть скорее инстинктивно. Ты обладаешь высшей формой интуиции, заставляя меня думать о женщине, которая дает попить и поесть трудяге-велогонщику во время «Тур де Франс». Она не плодоносит, она только встречает путников. Пока мы готовили «Лили – моя страсть», ты словно ждала ребенка, о котором мы мечтали оба. Я был твоим помощником в течение трех лет, я помогал тебе при родах. Ты часто спрашивала, надо ли сохранить ту или другую сцену, сократить диалог, интересовалась, как у нас все получается. Я неизменно отвечал, что ничего не следует выбрасывать, что надо быть смелой, ибо сыграть можно все, что угодно. Франсуа Трюффо признавался мне, что когда у него нет денег, он прибегает к помощи хорошего актера, и вместо сцены на вокзале с тремя тысячами статистов снимает сцену с одним актером, который рассказывает, как его герой встретил женщину своей мечты в промежутке между двумя поездами на вокзальном перроне посреди равнодушной толпы. И происходило чудо. Жан-Пьер Лео [26]26
  Жан-Пьер Лео – известный актер, снимавшийся у Ф. Трюффо в роли Антуана Дуанеля в цикле фильмов.


[Закрыть]помог бы Сесилю Б. де Миллю [27]27
  С. Б. де Милль славился своими дорогими постановочными фильмами.


[Закрыть]сэкономить много денег.

При твоей помощи и благодаря спектаклю «Лили – моя страсть» я сумел сойти со столбовой дороги на всеми забытую проселочную, изрытую куриными гнездами. Четыре месяца мы возили спектакль по всей Франции. Мы превратились в странников, бродяг, въезжающих с криками на своих повозках на деревенскую площадь, чтобы возвести там свой шапито. Приходите посмотреть на комедиантов! [28]28
  Фраза из знаменитой песни Азнавура.


[Закрыть]Были скомканы все графики съемок, и мы были счастливы, играя каждый вечер нашу пьесу.

Я научился терпению, сей молчаливой форме терпимости и твоего таланта. Подчас видя глаза подмигивающих мне виноградников, верх брала моя истинная природа, и я начинал бояться оказаться не на высоте. А вот ты, независимо от самочувствия, никогда не сомневалась. И когда начиналось представление, успокоенный и умиротворенный, я присоединялся к тебе на острове мимоз.

Пьеру Ришару

Мой Пьеро!

Мягко говоря, мы с тобой люди из разной среды, мы принадлежим к разным мирам. Тем не менее между нами никогда не было классовой борьбы! Поначалу огромное впечатление на меня произвело твое имя – Пьер Ришар де Файис. Хотел бы я произнести это имя по буквам в своем классе в Шатору! Но стоит мне повторить его дважды, как я начинаю слышать внутри твоей фамилии слово «фай» – дефект.

Ребенком тебе приходилось сидеть, ровно держа спину, за столом, получать хорошие отметки в школе и, вероятно, ходить к воскресной мессе. Я знаю, что тебя воспитал суровый, но, как говорят, справедливый дедушка. Ты жил посреди огромного парка, окруженный слугами, рядом с белокожей красивой матерью. Ребенок в фильме «Игрушка» – это ты сам, никаких сомнений.

К счастью, разнузданная фантазия отца, растратившего все семейное состояние на скачках, спасла тебя от карьеры инженера-химика или нотариуса. Сей неуловимый отец стал твоим спасителем. Для меня же были открыты все окна и двери. Я достаточно натерпелся от сквозняков. Тем лучше! Я вот думаю, что тебе явно не хватало воздуха. Перед лицом неподвижного общества ты буквально и фигурально сделал «большой скачок». Чтобы выйти при этом невредимым, нужна была ловкость. Если бы ты не был сделан из резины, ты стал бы сегодня статуей из камня!

Иные думают, что моложавый вид тебе придает твое легкомыслие. Я же не знаю другого человека, который обладал бы такой невероятной волей, такими губительными желаниями. Тебе присуща слепая непримиримость, ярость влюбленного. Думаю, нет более прекрасного, более искреннего Фигаро, чем ты. Фигаро – это отчаяние влюбленного, это печаль. Это человек, запутавшийся в своих страстях. Он удивительно похож на тебя, а тебя сравнивали с рассеянным влюбленным. Вокруг тебя всегда полно маленьких недоразумений, делающих сложными твои отношения с людьми. Я много раз говорил тебе, что надо поставить «Свадьбу Фигаро» для Авиньонского фестиваля. Но ты всякий раз боялся оказаться не на высоте. Ты напоминаешь мне певца, который, распеваясь до самой высокой ноты, жалеет, что не может взять еще выше.

Ты принадлежишь к той породе комиков, которым достается масса тумаков. До встречи с Франсисом Вебером сколько раз тебе приходилось поскользнуться на банановой кожуре! Сколько раз тебе напяливали ведра на голову, бросали торты в лицо! Прости, но я всегда считал тебя не клоуном, а князем Мышкиным, героем Достоевского… Вот твой портрет-робот, слушай: «Во внимательном и спокойном взгляде его больших голубых глаз замечаешь что-то тяжелое и странное, присущее эпилептикам». Но ты не дрейфь, тебя не запрут в психушку только из-за этого! Твои эпилептические припадки – это всего лишь поэтические кризы, какие-то детские, почти хореографические конвульсии.

Сыграв в фильме «Беглецы» безработного Пиньона, вынужденного грабить банк, чтобы накормить замкнувшуюся в себе дочку, ты постиг наконец-то самую суть комедии, глубокую природу смеха, смеха Любича, забавляющего зрителей показом варшавского гетто в картине «Быть или не быть» [29]29
  Фильм Эрнста Любича (1942 г.).


[Закрыть]; смеха Чаплина в «Огнях большого города», где все дерут глотку в разгар экономического кризиса. Комизм неотделим от ужасов окружающего нас мира. Он подтверждает неспособность людей подняться на высоту своих несчастий, обладая выдержкой драмы и трагедии. Едва они лишаются юмора, как умирают. Когда Жан-Поль Арон почувствовал, что теряет чувство юмора, он понял: это предупреждение о болезни, о скорой смерти.

Я имею понятие о твоей хрупкости, мой Пьеро. В этом маленьком письме я хотел бы предостеречь тебя от тебя самого. Чтобы выжить, нужно остерегаться людей, которые на улице хлопают тебя по спине и говорят: «Ты потрясный тип, иди за мной, я знаю дорогу, это сразу направо после перекрестка». А затем наносят удар финкой в спину в первом же тупике. Ты же как раз имеешь обыкновение прислушиваться именно к таким людям, следовать за ними с закрытыми глазами. На улице или в джунглях всегда следует помнить: путешествовать надо лишь с теми, кто сначала наносит удар, кто тебе сразу не приходится по душе.

Я только что заезжал на съемку фильма Моше Мизрахи «Храбрецы» по роману Альбера Коэна. Ты там играешь Монжеклу. К сожалению, тебя не было на месте. Мне сказали, что ты весь поглощен следующей сценой, во время которой произносишь монолог, что хочешь его выучить наизусть, чтобы сказать от всего сердца, как делает школьник на первом экзамене. На съемочной площадке я повстречал Жана Карме, Жан Пьера Касселя, Жан-Люка Бидо, Шарля Азнавура. Все эти взрослые люди были счастливы, получив возможность вырядиться, надеть парики, загримироваться. Я тихо удалился, чтобы не помешать их счастью, их обряду. Обернувшись в последний раз, я подумал, что нам досталась потрясающая профессия, редчайшая профессия.

До нашего следующего приключения, Пиньон!

Подписываюсь: твой дорогой Люка.

Болезни

Как дела?

В прекрасной книге Саша Гитри болезнь начинается с 38,5 градусов. Это – тревога. Ею можно пренебречь и проскочить. Но если эта тревога упорствует и утомляет, начинаешь раздумывать. С этой минуты ты и заболеваешь, тебе грозит опасность. Сначала ты мог бросить камень на расстояние ста метров, затем оно сокращается, пропадает само желание бросать камни. Ты больше себе не снишься. В фильме «Инспектор-разиня» я играл подонка, который во время ограбления наталкивается на инвалидов. «Даже инвалиды имеют право на ограбление!» Во время паузы на площадке я обсудил эту проблему с одним калекой, попавшим в дорожную катастрофу. Я это сделал, чтобы освободиться от чувства неловкости, стеснения. Я спросил его, каким он видит себя во сне. Он признался, что в течение трех лет после аварии видел себя на ногах, а теперь – только сидя.

Все болезни сидят в нас, они только ждут момента, чтобы напасть. Притаившись, подстерегают. Если перестаешь жить в согласии со своими хворями, микробы вырываются на волю. Они усаживаются на нас и ждут, когда мы сдадимся. С болезнью приходят и другие неприятности. Вы ведь и так чувствуете свою неполноценность, а тут начинаете ее преувеличивать. Врач спрашивает вас: «Вы курите?» и продолжает: «Так что же удивительного, бедняжка, что ваши артерии закупорены!» Едва вы слышите такое, как ваши артерии закупориваются еще больше. Находятся глупцы, которые рассказывают об этом своему патрону: «Что такое? Вы снова больны?» Загнивание помещается между болезнью и моралью, укрепляя чувство вины, восходящее к началу мира. Болезнь унижает нас там, где мы исполнены гордости за себя. Она набрасывается на мозг философа, на руку воина, на сердце чемпиона или простату Казановы.

Как ни глупо это звучит, но следует быть здоровым! Здоровье не имеет ничего общего с гимнастикой и бегом. Быть здоровым – не значит быть в форме. Нет ничего глупее вида человека, который бегает за своей формой. Здоровье – это раздумья о себе и своем месте среди других людей, это когда человек не страдает по своей вине. Здоровье – это нечто, достижимое лишь при сознании своей непобедимости, даже если все против тебя. Да-да, быть здоровым – значит противостоять многотонному грузовику, который мчится на тебя, принося затем извинения за то, что ты угробил его. Надо уметь быть вежливым! Нельзя выглядеть типом, который стремится улизнуть, прижимается к тротуару. Здоровье – это огромная моральная сила, это – молодость.

Я недавно узнал, что отец начал сдавать. Он чувствует себя плохо, он по-прежнему не понимает, отчего умерла Лилетта. Когда она ушла, он начал беседовать с лекарствами. Затем наступил момент, когда он выбросил их. Вот тогда болезнь и вошла в него. У него надулся живот, ему сделали пункцию, как моему коту. Полное загнивание организма.

Затронуты легкие. Отец сделал все это нарочно. Он призвал болезнь на помощь. Отсутствие Лилетты было для него слишком сложным понятием. Ведь бывает так, что человек зовет болезнь на помощь. Как странно, я вдруг вспомнил Пруста. Вероятно, как и отец, он испытывал чувство безмерной усталости. Ему стала невтерпеж его болезнь. Так вот, я считаю, что у него появилась аллергия на весь этот высший свет.

Если на меня навалится какая-то бяка, я хотел бы, чтобы меня оставили в покое.

Я не позволю превратить себя в спектакль, как это сделал маршал Вильгельм, отдававший приказания со своего смертного одра, принимая членов семьи и друзей. Этому мудаку никак не удавалось помереть. Я лично никогда не смогу отойти спокойно в иной мир, если это будет происходить на глазах всего человечества. Я хотел бы умереть, как мой кот, – растянувшись в саду между двумя глициниями.

Клоду Зиди

Мой дорогой Клод!

Ты мне признался однажды, что в детстве жил в Трувиле в старом отеле. Твои родители ездили на работу в Париж. Подобно маленькому герою фильма «Сияние», ты прогуливался в одиночестве по коридорам. Думаю, что все твои блуждания происходят от этого.

Ты – бродяга. Истинными творцами являются люди, которые любят бродить. По ним сразу видно, что они бродяги, ведь у них особая походка. Они рассматривают витрины, без всякой причины замедляют шаги, внезапно пускаются преследовать женщину или зеваку. Подчас мне говорят, что у писателя своя поступь.

Ты прошел путь от комикования к комедии, от комедии к фильму «Двое», который мы только что сняли. Это долгий путь. Ведь ты начал с чисто технической работы. Понадобилось время, чтобы ты поверил в себя, убедился в том, что ты настоящий автор. Но ты не стал провозглашать это. У тебя нет комплекса неполноценности, ты не разыгрываешь из себя великого писателя, подобно трем попугаям, которых я недавно увидел на обложке литературного журнала. Чтобы все уладить, тебе бывает непросто определиться в социальном плане, заявить о себе. Ты не сумел вылепить свой имидж.

«Когда я прихожу куда-нибудь, там ничего не случается», – не раз говорил ты мне. Когда подходит твоя очередь в магазине, кассирша обращается к тому, кто сзади тебя. Поистине в тебе есть что-то от невидимки. Подобно всем людям, во всем со всеми согласным, ты неизменно говоришь «нет». Просто невероятно, как ты привязчив. Ты отвечаешь моему давнему представлению о мужчине, как человеке внимательном, способном нести по большому чемодану в каждой руке. Для этого ты обладаешь фигурой борца. Ты вооружен для любого путешествия.