Текст книги "Самые страшные войска"

Автор книги: Александр Скутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Мне в душу словно горькой желчи плеснули! Ну да ладно, голод не тётка. Но запомню. Вообще я не злопамятный. Просто злой, и память хорошая (с).

– Спасибо, Цыпа, – говорю надтреснувшим голосом, – не забуду.

И не забыли ему солдаты! На дембель набили таки хлеборезу морду за подобные дела.

После ужина меня увидел наш старшина.

– Привет! Ты привёз насос для котельной?

– Ну.

– Хрен гну! Надо было сразу же мне доложить, уже бы ставить начали. В казармах холоднее, чем на улице! Беги в котельную, предупреди кочегаров, а я пойду в гараж, насчёт насоса распоряжусь.

Интересно, если котельная не работает неделю, чего там кочегары делают? Но старшина сказал, что к ним идти туда.

В котельной, разумеется, никого не было. Я на всякий случай осторожно, чтобы не обморозить лёгкие, крикнул:

– Эй, мазуты, есть кто живой?

Вдруг послышались странные звуки, словно кто-то отдраивал рубочный люк подводной лодки. Наконец, дверь топки отворилась и я с изумлением услышал оттуда голос кочегара:

– Чего надо?

А-бал-деть! Огнеупорная обмуровка котла остывала медленно, долго сохраняя тепло, и как только температура внутри топки стала сносной, кочегары положили доски на колосники и спали внутри, согреваясь. А до этого они спали на этом же котле сверху.

– Я насос вам новый привёз, сейчас его сюда притащат. Так что готовьтесь.

– Ладно, поняли.

Я повернулся к дверям.

– Эй! – раздалось из котла, – А топку кто за тебя закрывать будет? Тепло-то выходит!

– А самим-то что – не судьба закрыть?

– Дык, изнутри дверца плотно не закрывается, только снаружи.

Я вернулся и со скрежетом затворил железную дверцу топки. Наследники Лазо, блин.

Вы бы ещё огонь там развели и на замок изнутри закрылись.

Преступление и наказание

1981 год. Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд.

Пролог

Итак, вернулся я с госпиталя. Лежал там с лёгким сотрясением мозга после драки. Лукаш, что ударил меня тогда сзади по затылку, посматривал на меня с лёгким опасением. Не меня лично он боялся, а то, что его могут посадить за это дело. Сколько бы блатные не травили – что тюрьма им дом родной, но на кичу никому неохота. Но не стал я его закладывать, прикинулся что у меня потеря памяти, амнезия. Лукаш воспрял духом. И в тот же день, в столовой, заорал на меня:

– Без команды к приёму пищи не приступать! Чо, не поэл, баклан?

И гордо этак повёл своей правой рукой с повязкой дежурного по роте. Формально он был, конечно, прав, но дело не в этом. Тем самым он дал мне понять: «Ничего ты мне не сделаешь. Отметелил я тебя физически, теперь и морально тебя буду иметь! а настучать на меня забоишься».

Ну уж нет. Пусть побили меня тогда в умывальнике, но наезжать на себя всё равно не дам. Крут ты, конечно, Лукаш. Но знаю за тобой слабое место. И я сказал Лукашу, кивнув на его красную повязку на рукаве:

– Сотрудничаешь с администрацией? Типа, «совет коллектива колонии»? А я-то думал, ты упорный вор, в законе, в отрицаловке. Боюсь, когда уйдёшь на дембель, твои кенты по зоне не поймут тебя, если узнают, что ты ссучился в армии. Твои же земляки новгородские раззвонят на воле.

1. Преступление

Ох, если б знал тогда, к каким последствиям приведёт эта моя фраза, то заткнулся бы и молчал в тряпочку. Нет, для меня лично последствий не было, но для дисциплины в роте…

Лукаш до службы имел две судимости – условную и срок в малолетке. В роте поначалу был вроде как лидер отрицаловки. Т. е. клал с прибором на дисциплину, субординацию, распорядок и т. д. В стройбате такие вещи вполне канают, если на производстве работаешь нормально. Стройбат вообще дисциплиной не отличается, да и порядки близки к зоне.

Но к моменту описанных событий он получил лычки младшего сержанта и вроде как «встал на путь исправления». Стал покрикивать на остальных на подъёме и построении, стал бригадиром, да и работать стал лучше. А если в стройбате солдат хорошо работает – то к нему вообще почти нет претензий. Всякие там отдание чести, команды «смирно-вольно», «разрешите обратиться» и прочий армейский долбогребизм в нашем военно-строительном отряде отсутствовали как класс. Да, надо сказать, что работал Лукаш трактористом на трелёвочном ТДТ-55. Тракторист трелёвочника на лесоповале – одна из центральных фигур на производстве, не менее важная, чем вальщик. Нелегко завалить 41 кубометр за смену (лес у нас был мелкий потому и нормы небольшие). Попробуй держать бензопилу целый день в руках, вжимая её в ствол, запаришься! Руки вальщика – стальные клещи, в рукопожатии запросто кости ладони ломают. Некоторые вальщики и по сто кубов давали. Но попробуй вытрелевать эти сорок или сто кубов! Если трактор, в отличие от бензопилы, постоянно ломается, ходовой трос и чокера рвутся, трактор тонет в занесённых снегом ручьях и болотцах, да и не в силах иной раз вытащить пачку хлыстов по волоку на эстакаду – штабель вытрелеванных и обрубленных хлыстов. А часто трелевать и по крутому склону приходилось. Потому именно трактористы, наряду с вальщиками, обычно руководили бригадами. А выработка бригады засчитывается по вытрелеванному и отгруженному лесу, а не по заваленному.

Такие дела. Эх, да что там долго объяснять, поработайте сами полгода на лесоповале и всё поймёте, ничего сложного, привыкнете.

Так вот, после той моей реплики Лукаш, Саня его звали, тёзка он мой, забил на дисциплину. Решил доказать всем, что он – «путёвый», авторитетный, что не ссучился, что в «законе», дескать. Ну, авторитет в законе вообще не пошёл бы служить, даже в стройбат. Знаю, зачем отсидевшие служить идут, и даже в комсомол там вступают. После армии получат новый паспорт – и привет, никакой судимости, чистенькие мы. Ну и правильно, В общем, жизнь вся впереди, зачем пачкать документы, раз уж биографию не исправишь.

Так вот, Саня забил на дисциплину. Хорошо хоть, не на работу, а то точно новый срок схлопотал бы.

Он не вставал на подъёме, он ходил в столовую без строя, демонстративно не снимал шапку в ленинской комнате, что в советские времена было страшным кощунством. Он валялся на кровати, пока все стояли в строю на вечерней поверке и хамил командирам. Несколько раз его сажали на губу, но ему это – как с гуся вода. «Не страшнее, чем на зоне!» – говорил он корешам, поглядывая в мою сторону. Словно хотел доказать мне: «Видал – я в отрицаловке, я не ссучился!»

Ох, что я натворил! Ну, блин, почему не подумал тогда о последствиях.

И вот, как-то вечером стоим на вечерней проверке. Прапорщик Федя зачитывал наши фамилии, а мы лениво отвечали:

– Я!

Доброжелатели иногда добавляли:

– Головка от хуя!

Были и варианты:

– Пупкин?

– В армию забрали!

– Сидоров?

– Военный строитель-рядовой Сидоров пал смертью храбрых в боях с баланами (брёвнами)!

– Петров?

– Чокеровался (повесился)!

Так вот, со смефуёчками, и шла вечерняя поверка. Лукаш в это время валялся на своей койке поверх одеяла, в валенках и телогрейке (в казарме было нежарко), на свою фамилию даже не отвечал, западло. За него отвечал один из чокеровщиков его бригады.

По окончании поверки Федя, приложив руку к козырьку, отправился в канцелярию докладывать, что «Вечерняя поверка в пятой роте произведена. Лиц, незаконно отсутствующих нет».

И тут Саня цинично и нагло заржал:

– Федя, ну ты и дебил, бля! Я ебу и плачу…

Поймите, я не одобряю его действия, просто честно описываю обстановку в нашем стройбате. Из песни слов не выкинешь.

Федя обернулся, побагровел, а потом кинулся в канцелярию, уже бегом. Оттуда через минуту выскочили сразу три командира: Федя, наш ротный и замполит с верёвкой в руках. Он любил при стычках с военными строителями, особенно с пьяными, сразу связывать их. Не буду долго расписывать, что было потом, но, короче, раскидал Лукаш всех троих и со словами: «Загребётесь вы меня связывать!» лёг спать. Да, забыл сказать, он был крепко поддавший в то вечер. Водки купить у нас в лесу, да ещё в приграничной зоне, было негде, но водители лесовозов приторговывали ей. Продавали солдатам по цене десять рублей бутылка, при стоимости в магазине 4,12.

2. Наказание

Похмелье было тяжким. С утра Саня вспомнил, что он натворил с вечера. Ё-моё, это ж губой не отделаешься, могут в дисбат посадить. А это не губа, игрушки кончились.

Сразу после подъёма его вызвали в канцелярию. Там сидела вчерашняя троица командиров, что хотела давеча связать его. И ему торжественно объявили пять суток ареста. При этом замполит добавил, что на губе ему обеспечен ДП. Доппаёк то есть, в смысле – на губе ещё несколько суток добавят. И после завтрака Саня стал собираться на губу: тёплые суконные портянки, потом валенки, шинель поверх телогрейки, тёплые рукавицы, поверх них – брезентовые, рабочие. Морозы на улице под тридцать-сорок, а на губе почти не топят, одна тоненькая дюймовая труба с отоплением на всю камеру, на ней часто портянки сушат. А то и стекло в зарешечённой форточке часто выбито, губари нарочно не вставляют, чтоб служба мёдом не казалась.

И вот, после завтрака, ротный подъехал на ЗИЛ-130 к казарме, где построились на работу военные строители, и громко крикнул:

– Лукашёв, в машину!

Перед этим замполит созвонился с губой, узнавал – есть ли места на губе для посадки. А то могут и обратно завернуть, как это было со мной летом, за полгода до того. Впрочем, отвлёкся.

…

Примерно в тридцати километрах от Хапы, ближе к поселку Тунгозеро, им навстречу попался уазик с начальником леспромкомбината полковником Х…-м. Выглядел он как Настоящий Полковник: весом в полтора центнера, кулаки как огромные гири, голос его напоминал рёв паровоза, а голенища его сапог были разрезаны, иначе их было не одеть на ноги. Его водитель Ласин рассказывал, что когда в уазике сидит Х…, то машина даже не подпрыгивает на кочках.

Полковник махнул рукой, чтобы ЗИЛ остановился. Из ЗИЛа выскочил ротный и подбежал к полковнику с докладом:

– Та-рщ п-лк-вн-к, везу арестованного на гауптвахту!

– Кого, – спросил только полковник, глядя на ротного мутным взглядом.

– Военный строитель Лукашов.

– Ты чо, блядь, глухой! Я тебя, мудак, спрашиваю: КОГО везёшь?

– Тракторист он, – сообразил, наконец, ротный, чего от него хотят.

Полковник сначала побагровел, а потом заревел, как буксир в тумане:

– Что-о-о!!!??? Саботаж!!! Да я тебя… сопляка… в дерьмо сотру!!! Комбинат план не выполняет! А он… тракториста… отрывать от производства… расстреляю тебя, мерзавца! Страна требует героев… а пизда рожает дураков… таких как ты! Ах ты… продукт аборта… А ну, сюда этого военного строителя!

Из кузова вылез Лукаш и подошёл. Приосанясь, насколько это возможно при его комплекции, полковник выдал своё командирское решение:

– В лес его! Пусть честным трудом искупает свою вину.

И Саню на том же ЗИЛе отвезли на делянку, прямо к его трактору.

Послесловие

И Саня служил дальше. Только снова переметнулся к «ссученным». Он стал заместителем командира взвода – «замком». Такое положение давало ему массу привилегий. На дисциплину можно забить уже официально – командиру положено. Можно безнаказанно выпивать, а главное – это давало ему почти неограниченную власть над солдатами. Теперь уж можно было вволю орать на них, бить, измываться. Под предлогом укрепления дисциплины. Работал он, правда, отлично, потому претензий к нему быть не могло.

И вот как-то летом 81-го, через полгода после этого случая, случилось ЧП. Мы стояли тогда на вахте возле дороги на Калевалу, лес валили. Как-то вечером они вчетвером свалили на МАЗе в самоволку, в посёлок Кепа. Замполит догнал их на летучке ЗИЛ-157, потребовал вернуться. Замполита они отметелили, скинули в подсад (кювет), и поехали дальше уже на двух машинах.

Саня получил тогда четыре года. Те, кто был с ним, тоже сели.

Как говорится, награда нашла героя.

Просто настроение такое

Зима 1981 года. Северная Карелия, вахтовый посёлок 909 военно-строительного отряда, гарнизон Верхняя Хуаппа.

Нет – это просто кайф, вот так лечь после работы на койку в вагончике-бытовке, закурить, пуская дым кольцами, ноющие от ходьбы по глубокому снегу ноги положить на спинку и балдеть. Чуть мигает лампочка под потолком, питающаяся от бензинового мотор-генератора в крайнем маленьком вагончике. Уютно потрескивают горящие поленья в железной печке – один из самых приятных звуков на свете для сердца военного строителя, тянущего службу на лесоповале.

Сам я не курю, но от этого мой кайф только полнее – не надо искать курева, не надо терпеть завистливые взгляды товарищей: «Оста-а-авишь покурить, ладно?»

И не оставить нельзя, не по-товарищески, но и кайф от курения ломается, когда сидящий рядом напряженно смотрит на то, как убывает твой чинарик при каждой затяжке.

Но этот кайф недолговечен – подкрадывается, нет, не песец, скука. Приёмник у нас был, старенький раздолбанный транзистор «Филипс», запитывали его от тракторного аккумулятора, но он накрылся, а спецов по радио у нас не нашлось. Это же стройбат, а не ПВО или РВСН. Образованные люди есть и в стройбате, конечно, но больше по строительным и автотракторным специальностям. И без радио настал уже чёрный песец. Поэтому бешенным спросом пользовались газеты, которые привозили нам в лес вместе с продуктами. Из-за отсутствия свежих газет бригадиры поднимали такой хипежь, как и при нехватке курева. А с книгами вообще проблем не было, потому как и книг не было.

Но зимой светлое время суток стремится к нулю, полярная ночь, однако. Да и недолгий светлый полдень приходится на рабочее время. А от чтения при тусклом мигающем свете лампочки начинают слезиться глаза.

Поэтому мы просто лежим на кроватях, изредка поднимаясь, чтобы подложить дрова в печку или отлить по нужде за вагончик, дальше не ходили. И развлекаемся, как можем.

– Андрей!

– А?

– Хуй на!

– Пошёл в жопу.

– Пошёл бы я, да очередь твоя.

Через минуту:

– Андрей!

– Чо?

– Хуй через плечо!

– Отвали, баклан.

Снова.

– Андрей!

– Ну?

– Хер гну!

Опять:

– Андрей?

– Ну?

– Соси хуй бодрей!

– Пошел на хер, заебал уже.

– Тебя никто еще не ебал, ты таким заебанным родился.

Главное в такой развлекухе – не повторяться. Ну и чтобы оппонент заводным был, с таким перепалка особенно интересной получатся.

– Я смотрю, ты наблатыкался, как воробей на помойке. Чё, приблатнёный, что ль?

– А чё, не видно?

– Поди, блатных хуёв насосался!

Снова пауза. Остальные тоже молчат, но слушают с большим интересом. Не принято было, чтобы в такую перепалку вмешивался третий. Тут что главное – не просто ответить, а остроумно, ярко, сочно, с выдумкой. Желательно в рифму.

– Андрей!

Молчание.

– Андрей!

Ни звука.

– Молчишь? В пизде торчишь!

– Андрей!

…

– Молчишь – в пизде торчишь!

Ещё заход:

– Андрей!

– Закрой рот, хуями прёт!

– Отозвался – в пизде остался!

– Андрей!

– Пошёл в жопу!

– Нечем крыть – полезай в пизду картошку рыть!

– Пошёл на хер, скотина, счас пизды дам!

– А она у тебя есть?

Андрей, весь на взводе, запальчиво ответил, не подумав:

– Есть!

– Поздравляю! Чаще подмывайся.

Гулкий ржач всех солдат, валяющихся на койках.

– Андрей!

– Я сказал – отгребись! А то пиздюлей навешаю!

– А они у тебя есть?

– Для тебя есть.

– И кто тебе их уже навешал?

Снова ржач, ещё более оглушительный. Забава глупая, признаться. Ну так актёры и публика тоже соответствующие, невзыскательные. Опять же, «без эстетического образования», просто военные строители.

Андрей вскочил с койки и схватил за грудки своего обидчика-дразнильщика, остальные солдаты тут же поднялись, чтобы разнять их и не допустить, чтобы забава перешла в потасовку.

И в это время вдруг, каким-то необъяснимым образом начали тихо петь оконные стёкла, на высокой ноте. Мы уставились на окна со страхом и недоумением: глухая тайга, полная тишина, зловещая темнота за окнами и тихо, но пронзительно подвывающие стёкла. Но вот они начали звенеть громче, но на более низкой ноте, вот они уже стали дребезжать, и наконец до нас донёсся гул. Мы выскочили все на улицу, на ходу накидывая телогрейки и бушлаты. Высоко в небе невидимые нами, прошли два истребителя. Редкие гости в нашей приграничной зоне. А если и летали, то высоко в небе, такие чистые, серебристые, равнодушные к грязным военным строителям, ползающим по пояс в снегу на лесных делянках, продирающихся на трелёвочниках по волоку, тянущими на щите пачку хлыстов на эстакаду, как муравей гусеницу, гоняющих раздолбанные МАЗы, лесовозы и самосвалы по заснеженным дорогам. Быстрокрылые изящные птицы, продукт высоких технологий, управляемые образованнейшими людьми, охваченные полями радаров – они для нас были как пришельцы из космоса. Рядом с ними наши неуклюжие МАЗы, бульдозеры и трелёвочники казались примитивными орудиями пещерных людей. И сами мы были такие же пещерные. С убогими мыслями, примитивными желаниями, и жестокими забавами.

Истребители улетели, а мы всё стояли, закинув головы в пустое небо, в котором остались только яркие звёзды и сполохи северного сияния.

* * *

В тот день финские истребители отрабатывали учения по перехвату «внезапно вторгшегося самолёта-нарушителя». Согласно гениальному замыслу их генералов, нарушитель должен был вторгнуться со стороны советской границы. И вот на условный перехват условного противника поднялась пара финских истребителей МИГ-21бис. Понятно, советского производства. Закупая у нас оружие, финны не забывали про войну 1939 года. На экранах наших радаров засекли пару скоростных меток, стремительно приближающихся к границе в нашу сторону, и на всякий случай направили им навстречу пару СУ-15ТМ из авиации ПВО. Чтобы «подстраховать» финнов, если те нарушат границу. До стрельбы, скорей всего, дело не дошло бы, отношения с Финляндией тогда были дружественные. Но на всякий случай, чтоб те не забывали, что мы не спим и всё видим. Финские МИГи, выйдя на рубеж перехвата, произвели условный пуск (ракет на консолях не было), и отвернули обратно, в Куопио. Следом отвернули и наши СУшки. Но граница в этом месте – не ровная линеечка, а прихотливо изгибается по речкам и озёрам. И на развороте наши СУ прошли над выступом финской территории. Финны позже направили нашим протест, приложив кальку маршрута наших самолётов. Дипломаты вопрос утрясли, наши принесли извинения, скандал не разгорелся.

* * *

И мы, изрядно замёрзнув, вернулись в вагончик. Совсем другая жизнь, радостная и тревожная, стремительная и непонятная, богатая нешуточными страстями и событиями, пронеслась мимо нас. Даже не задела, лишь отголоски её донеслись. А мы гниём тут в лесу, осуждённые непонятно за что «выполнять священный долг по защите Родины» с бензопилой и топором в руках.

В своё время Хрущ начал процесс реабилитации репрессированных при Сталине. И тысячи людей хлынули из лагерей на свободу, к вольной жизни. Но вот незадача, они в лагерях непросто сидели, они работали, Точно не знаю вклад зэков в советскую экономику, но он весомый, просто огромный этот вклад. И если не заменить кем-то зэков, то экономика улетит в глубокую задницу. Кто же будет, как в нашем примере, задарма валить лес в жутких условиях? И тогда появился стройбат в том виде, в котором я его застал. Стройбат был и раньше, ещё до войны, но это были вольнонаёмные гражданские люди. Они получали нормальную зарплату и могли, при желании, послать всех в задницу и уволиться, сменить работу.

И возродилось рабство, лицемерно прикрытое военной формой. Для вида даже зарплату мизерную начисляли. Но только на бумаге, на руки давали как и обычным солдатам.

Впрочем, что это я? Не об этом хотел рассказать совсем.

Мы лежали на койках и подавленно молчали. Вот уже и свет, мигнув, погас, заглох генератор в крайнем вагончике. Значит – время отбоя. Но не спалось. И не курилось, только мысль сверлила – за что ж мы тут пропадаем, чем же мы провинились перед Родиной, за что ж она нас так неласково – словно с преступниками.

Эх, Родина, не мать ты, а злая мачеха!

И тут задира опять начал свою песню:

– Андрей… молчишь – в пизде торчишь.

И тут уже все на него заорали:

– Заткнись, потрох поганый, и без тебя тошно! Ещё раз вякнешь – вылетишь на улицу, на всю ночь. По-эл, сука?

И тот угомонился наконец. Знал, что словами у нас не бросаются, в самом деле выкинут на улицу. Это называлось – выломили с хаты. И будет он потом бегать по чужим вагончикам и жалобно, униженно просить, чтоб его пустили заночевать. Не любили таких.

Бунт

Зима 1980-го года. Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд.

Вот бывает так – подряд стечение нескольких несчастливых обстоятельств. А в результате, как говорит один мой знакомый: «Море крови, гора костей». Вот наложилось на общий неблагоприятный фон червивое мясо на эскадренном броненосце «Князь Потёмкин Таврический» – и пожалте, – известное восстание, с жертвами, с выкидыванием офицеров за борт, и прочими нехорошими вещами. Видно, командиры должны владеть искусством распознавать такое катастрофическое нарастание неблагоприятностей, чтобы предотвратить их неуправляемое развитие, бунт. А нет бы сказать потёмкинским командирам:

– Братцы! Мясо действительно ни к чёрту, ни одна собака жрать это не станет. Мясо за борт, а интенданта – под суд, мерзавца! Баталёру – заменить мясо солониной и всем выдать по дополнительной чарке. А теперь – команде петь и веселиться!

И глядишь, авторитет командира только выиграл бы от этого, и бунт удалось бы предотвратить. Но ложное самолюбие помешало сделать так потёмкинским командирам. Вот и побросали их за борт.

Так вот, о бунте в нашем стройбате. Служба – она везде трудна, никто не спорит. Но когда трудности службы не от самой службы, а от халатности и разгильдяйства командиров – жди беды. Или бунта, с выбрасыванием ответственных товарищей за борт и последующим приездом карательно-расстрельных команд. Читал недавно о трагедии на острове Русском, где умерли с голоду четыре матроса. Там так описывали положение в матросской учебке:

«Курсант Романенко три дня отказывался появиться в лазарете части – «там еще холоднее, чем в казарме, а кормят плохо». Другой – «лучше всего заступить в наряд по столовой, там по крайней мере иногда можно что-нибудь съесть. А так на завтрак дают по 200-граммовому кусочку каши, чаще всего сечки или из гнилого риса, на обед – 400 супа и 200 граммов каши, на ужин – то же самое, что и на завтрак. Иногда бывает хлеб, но только по буханке на каждый стол – 10 человек». Еще одно свидетельство – «часто голодаем. Приходится соскребывать остатки пищи из других тарелок или есть отбросы. Впрочем, и это удается не всегда». «За пять дней в лазарете мне только один раз принесли кусок хлеба, было холодно, приходилось спать, накрываясь сверху еще одним матрасом». Наконец – «больного курсанта, который стер ноги и не мог ходить, но не шел в лазарет, товарищи на руках приволокли в столовую. Он упал и пополз к своему обеденному месту. У нас здесь хорошо едят только старослужащие – мафия для них еду готовит – и, конечно же, офицеры».

Почитал я, и сильно удивился: и что тут такого необыкновенного? Да нас также кормили, и это не было трагедией. Также буханка черняжки на стол из десяти человек и ещё буханка белого. Те же 200 грамм каши, той же сечки, «кирзухи», а то и меньше, без мяса на завтрак, жидкий суп, похожий на воду и та же каша на обед. Ужин – как завтрак, только без масла, но с рыбой. Как-то друг мой, Славка с Питера, опоздал в столовую, прибежал, когда рота уже ушла. Взял свою хлебную пайку у хлебореза, увидел бачок со щами на столе, схватил ложку и стал быстро хлебать. А потом выловил из бачка грязную тряпку. Оказывается, водой из этого бачка наряд по столовой столы мыл. Но по консистенции эта вода мало от «щей» отличалась, потому и спутал Славка. Уже в Архангельской области служил я, посёлок Игиша, в 1981 году, когда к одному новобранцу приехали родители и спросили его:

– Чем сегодня тебя кормили на обед?

– Грибным супом, – скривившись, сказал солдат.

– Ух, ты – удивились родители. – Да вас тут деликатесами потчуют! Не в каждой столовой грибной суп на обед.

Не знали родители, что суп этот состоял только из воды и грибов. Больше нечем поварам было заправлять суп, а грибы – вон они, в изобилии растут по всему гарнизону и вокруг него. Там же, в Игише, осенью не было соли. Совсем. Даже хлеб ели без соли. Я удивлялся – неужели так трудно несколько мешков соли закупить? А всё было просто, соль выдавали на отряд ровно столько, сколько положено, по нормам довольствия. И нормы эти были вполне достаточные, более чем. Но дело в том, что осенью в офицерских-прапорщицких семьях начинается засолка грибов, капусты, огурцов и прочих солений. А соль где брать, покупать, что ли? Счазз! Да они даже картошку у солдат берут, в овощехранилище. Вот и ушла вся наша соль на засолку их семьям. Понимаю, им тоже кушать надо. Но если я, чтоб прокормить своих детей, начну воровать продукты в детском саду, суд не сделает мне поблажки. К воровству командиров добавлялось воровство кухонно-банно-пекарно-и прочей мафии, обслуги, короче. А ведь мы не просто служим, мы лес валим – это ж сколько калорий нам надо! Вместо мяса в бачки обычно клали куски варённого, скользкого, как мыло, свиного сала (да и не всем оно доставалось, мало его было в бачке). Ну ладно, я деревенский, да ещё украинец по маме, мог это есть не морщась. А мусульмане, коих у нас было много – им как быть, без мяса-то? Родители писали мне несколько раз, что хотели бы приехать ко мне в гарнизон, навестить меня. Я писал им, что это невозможно: дескать, погранзона, режим, всё такое… На самом деле просто не хотел, чтобы они увидели, в каких условиях мы служим. Родителей беречь надо, а у мамы сердце слабое.

Но отвлёкся я, как всегда, ушёл далеко от темы. Простите, наболело за службу. Та вот, в тот раз нас привезли в казарму из лесу очень поздно, уже за полночь. Машины подвезли нас сразу к столовой, мы наспех поужинали толчённой картошкой, чёрной, полусгнившей, с солёной треской, и тут же пошли в казарму. Уже во втором часу наспех провели вечернюю проверку и повалились спать. Зимой это, кстати, было. А утром, тем не менее, нас подняли ровно в шесть часов, как обычно. Так всегда в армии: «Подъём есть подъём! А отбой? А отбой – хуй его знает…»

Злые, невыспавшиеся, неотдохнувшие, с красными воспалёнными глазами, шатаясь, словно зомби, мы кое-как построились и пошли в столовую. Сказать, что настроение наше было плохое, это значит ничего не сказать. Оно было просто взрывоопасное. В воздухе явственно назревал бунт. С командирами пререкались и уже откровенно посылали их матом. Прапорщик Федя решил, что мы обурели в корягу, и решил нас приструнить:

– Рота, стой! Куда? Команды заходить в столовую не было! Совсем ходить разучились. А ну-ка – ещё раз вокруг стадиона – шагом марш!

В ответ бригадиры, стоявшие во главе колонны, заорали на него:

– Да пошёл ты на хуй, мудак! Нам ещё лес валить целый день, а он тут в солдатиков играется!

И скомандовали сами бригадам:

– Слева по одному в столовую – шагом марш!

В столовой нас ждал ещё один нехороший сюрприз. На завтрак была каша из горохового концентрата. Но беда не в этом, а в том, что её было очень, очень мало. Раскладывали эту кашу из бачка буквально по ложке на тарелку, да и то на стол бачка не хватало. Это уже нас взорвало, послышались выкрики:

– Где жратва? Почему не кормите нас? Прапор, я твой чан топтал неровный, куда продукты растащили? Как после этого пахать целый день на делянке?

У того не хватило ума промолчать:

– Отставить! Вы пришли сюда служить, а не работать, невзирая на тяготы и лишения, сами присягу давали.

Ответ на это был единодушным:

– Хер вам, а не кубатуры, козлы! Как кормите, так и работать будем. Совсем обнаглели засранцы, хотят чтоб мы без жрачки работали.

Тем не менее, после виртуального условного завтрака мы построились на утренний развод на работу. Только бригадиры тихо перешёптывались о чём-то между собой. Подъехали машины для перевозки нас на лесозаготовительный участок (ЛЗУ), последовала команда: «По машинам!» Мы быстро попрыгали в кузова, вальщики прихватили с собой бензопилы.

И началось. Нет, уже с утра было ясно, что назревает бунт, что ситуация катастрофически катилась к взрыву. Только машины отъехали от Хапы, как во всех трёх людовозках начало происходить примерно одно и тоже.

– Р-р-разз! – скомандовал кто-то из старослужащих, и все солдаты дружно навалились на один бок.

– Р-р-разз! – и все навалились на другой бок.

С каждым разом машина всё сильнее раскачивалась на рессорах. Вот уже водители, почувствовав неладное, остановились. Командиры выскочили из кабин, и побежали к дверям кузова, чтобы навести порядок. Машины у нас были не крытые брезентом, как обычно в армии, а с фанерными кузовами, Север всё-таки. Но двери были плотно блокированы изнутри. И ЗИЛы продолжали свой кошмарный танец, переваливаясь с левых рессор на правые и обратно: «Рраз! Рраз!».

И наконец:

– Ур-р-ра-а-а!!!

ЗИЛ опрокинулся на снег. Открылась дверца и оттуда, барахтаясь, стали выползать военные строители.

– Ур-р-ра-а-а!!!

Это опрокинулся ещё один ЗИЛ-130. Дольше всех сопротивлялся трёхосный ЗИЛ-157. Вылезшие из двух первых машин солдаты стояли рядом и наблюдали за его раскачкой, командиры бегали вокруг и матерились. Наконец, и «колун» завалили.

– А-а-а-а!!! – всеобщий вопль восторга.

– А ну, немедленно поднимайте машины обратно, – кричал нам замполит.

Наверное, он очень сожалел, что у него в этот момент не было кобуры с пистолетом. Да не дают в стройбате оружие.

– Сами поднимайте, засранцы! Хуй вам, а не кубатуры!

С этими словами солдаты развернулись и пошли на Хапу. И командиры пошли туда же, за тракторами, чтобы машины поднимать.