Текст книги "Самые страшные войска"

Автор книги: Александр Скутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Гауптлаг-4. Найда

Лето 1973 года, с. Огоньки Крымской области.

Мама попросила меня вынести ведро с помоями с формулировкой:

– Подальше…

То есть – за дорогу, в бурьян. Так в нашем селе решались вопросы канализации. Я шёл и тихо обалдевал. Не привык ещё к Крыму. Всё здесь было какое-то, не знаю, не наше, что ли, непривычное. Ожившие легенды и предания. Скифские курганы, разнесённые взрывами фугасных снарядов в Великую Отечественную. Мрачные бетонные доты заброшенных береговых батарей возле моря. Высохшее солёное озеро Тобечикское, покрытое розовой коркой соли. Добротный большой дом немецкого помещика, сбежавшего после Гражданской войны. Остатки дороги из каменных плит, выложенной ещё римлянами-греками. Скала Корабли, о которой писал ещё Житков в своей сказке-легенде. Подземные штольни-каменоломни со следами боёв. Все годы, что жил в Крыму, меня не покидало ощущение прикосновения к легенде.

От размышлений меня оторвало громкое «Гав!» над ухом. Я повернулся и вздрогнул: прямо напротив меня стоял огромный соседский пёс Пират, немецкая овчарка. Отпустили его хозяева побегать, не всё же ему бедному на цепи сидеть, даже цепным надо размяться. Отпустили и не подумали об окружающих. Дескать: «Не бойтесь, он, когда не на цепи, не кусается». Это они сами так считали. Только вот Пират, похоже, не знал об этом. Пират присел на задние ноги, прижал уши, и шестым чувством я понял, что сейчас он прыгнет на меня. И в момент его готовности к прыжку я плеснул ему из ведра помоев точно в нос. Сам не знаю, как у меня такое решение созрело, как-то само собой вышло. Пёс заскулил, поджал хвост и побежал к своему дому. С тех пор я собак не боюсь. Одна проблема только – они меня тоже не боятся, иногда и кусают.

Зима 1980 года. Северная Карелия, гарнизонная гауптвахта в пос. Новый Софпорог.

– Выходи.

Интересно, куда? На работу, поди, освобождение пока не светит. Только бы не на погрузку брёвен в вагоны. Брёвна были очень тяжёлые, а носить их надо было бегом. Это губа, а не санаторий.

– Пойдёшь на уборку территории. Шинель возьми на вешалке.

С этими словами губарь вручил мне фанерную лопату. Ну и ладно, снег кидать – не с брёвнами бегать. Двор гауптвахты, разделённый заборами на несколько секций, был обширный, так что если умело проволынить, не торопясь, можно целый день проваландаться. А то ещё какую-нибудь работу подкинут, потяжелее. Главное, чтобы губарь, что будет пасти меня, не сволочью оказался. Я пригляделся к нему. Из старослужащих, вроде, дембель. Это хорошо, даже отлично. На губе всё было не как в казарме. Забыл сказать, что охранял нас специальный комендантский взвод, так сказать – профессиональные конвоиры. Если попадётся тебе конвоир из молодых – всё ты пропал. Будешь бедный, бледный и больной. Загоняет, зачморит, будешь ползать по снегу и жрать его, чтобы остановить кровь из дёсен выбитых зубов и держаться за переломанные прикладом рёбра. Мне самому, к счастью не перепадало, но приведённые примеры – не выдумка. Так вот, самые свирепые конвоиры – это салаги. Дали детям оружие и власть. Ближе к концу службы губари вдруг начинают задумываться о дембеле. Как не стараются они скрыть этот радостный момент от военных строителей, но выписывать документы всё равно к нам в штаб придут. А уж писарь, сам стройбатовец, непременно сообщит кому надо. Ох, как же их бьют, этих дембелей-губарей! Иногда, впрочем, обходится без побоев, проще. Одного губаря, что поехал домой в отпуск, нашли в туалете станции Лоухи повешенным. Было следствие, списали на самоубийство, совесть, дескать, замучила. Хотя в отпуск он ехал радостным, не похоже, чтобы он терзался. Отпуск ему дали за то, что пристрелил арестованного «ваенава строитэла» из солнечной республики «при попытке к бегству». А тот азер всего лишь отошёл метров на десять в сторону, попросить курева у земляка.

Поэтому, если твой конвоир уже готовит парадку на дембель, то гонять он тебя не будет, а если рядом никого нет, то отдохнуть разрешит.

Сам я попал на губу очень интересно. В отряде, к которому был прикомандирован вместе с самосвалом, успешно боролись за дисциплину. В частности, чтобы в гараж и обратно ходили только строем. В помощь на ремонт мне дали Михаила, с Подмосковья, вместе ставили коробку передач на мой МАЗ. Провозились и не успели пристроиться в колонну, ушедшую на обед. Но не оставаться же голодными, побежали догонять их. А бежать надо было мимо комендатуры. В их казарме открылась форточка и откормленная рожа губаря крикнула нам:

– Эй, воины! А ну сюда, бегом!

Когда мы вошли в комендатуру, он так строго, но безразлично спросил:

– Почему без строя?

– Опоздали, не успели…

– А меня не ебет!

Вполне закономерный ответ, мы другого и не ожидали. – По пять суток каждому, от имени начальника комендатуры.

Блин, допрыгались. Впрочем, всё к этому шло, мы и не удивились. Первым делом нас должны были постричь, это обязательный ритуал для арестованных. Но машинка оказалась сломанной.

– А чего их тогда сажать, раз постричь нельзя? – спросил один губарь у другого. – Да пошли они на хрен, вот привезут другую машинку, тогда и сажать будем.

И губарь повернулся к нам:

– А ну вон отсюда, шементом!

Повторять нам не пришлось, мы тут же выскочили на улицу. Я ещё успел подумать: от каких, в сущности, пустяков, зависят вопросы ареста солдат в армии.

Выскочили мы и тут же нарвались на начальника губы старлея Медведчука. Офицер он был уникальный. Не из военного училища, не из пиджаков. А из прапорщиков, пересдал экзамены на офицера. Медведчук нас тут же завернул обратно и приказал губарям выбрить наши головы, раз уж машинка сломана. Так что на губу мы всё ж попали. Михаил в общую камеру, а я, из-за нехватки мест, опять в одиночку.

Итак, я схватил лопату и начал убирать снег. В закрытом дворе для прогулок слышался топот, словно бегало стадо слонов. Мельком я взглянул в приоткрытую дверь. По углам дворика были поставлены четыре ведра, и по периметру двора бегали пять арестантов. В центре стоял губарь и следил, чтобы бегуны не срезали углы, огибали вёдра. Вчера губу посетил проверяющий из кандалакшской военной прокураторы. Он прошёлся по камерам и спросил сидельцев, есть ли жалобы. Некоторые пожаловались, что их не выводят на вечернюю прогулку. Вот сейчас они и бегали вокруг расставленных по углам ведер, вечернюю прогулку им организовали.

Губарь, стороживший меня, сказал мне:

– Ну, ты эта… сам, короче, давай. Если спросят, скажешь – меня к телефону позвали. Да смотри, чтоб Медведчук тебя неработающим не застал. А если кто другой захочет тебя припахать – отправляй ко мне, я в казарме буду. Понял?

Я кивнул головой.

– Курить хочешь?

Снова кивнул головой, уже отрицательно.

– Не бзди, это не подстава, отвечаю.

– Спасибо, я просто не курю.

– Ну, как знаешь, – и он ушёл в казарму.

Его понять можно, морозец за тридцать, я хоть лопатой машу, греюсь, а ему просто так стоять с автоматом намного холоднее, вот и пошёл греться. Через полчаса я присел на сугроб отдохнуть, подложив под зад фанерную лопату, чтоб не так холодно было. И тут откуда-то из за угла выскочила комендатурская овчарка Найда. Псина огромная и страшная. Одним своим грозным хрипением из оскаленной пасти с жёлтыми клыками вводила в трепет любого. При случае и разорвать бы могла, как тузик грелку. Но если честно, такого за ней никто не помнил, ей достаточно было просто зарычать. Уважали её очень. Найда служила раньше в дисбате вместе с другими служебными овчарками. Когда пёс становился старым, конвоир уводил его за забор. При этом говорил ласковые слова, мяса давал или сахару. Эх, люди! Считаете себя царями природы, а не понимаете, что обмануть собаку невозможно. Псу сразу становилось всё ясно, его пристрелят. Одни при этом выли и бились на поводке, другие шли на смерть молча, без истерик. Кому-то в Москве стукнуло в голову и дисбат под Ленинградом расформировали, организовали другой, в Архангельской области, на острове. А собаки, ну куда их? Вызывать ветеринара и усыплять – в копеечку влетит. Кого-то, как Найду, раздали по разным частям и частникам. Да только взрослых собак не очень-то брали, щенков – другое дело. Остальных просто расстреляли из автомата, прямо в питомнике. Я посмотрел прямо в глаза Найде. Будь она помоложе, разорвала бы меня не задумываясь. Но она была в летах и давно поняла службу: не выказывай рвение, если в этом нет нужды. Продолжая глядеть в её глаза, я спокойно стал говорить ей:

– Спокойно, я тебе не враг, и ничего не замышляю против тебя. Зачем тебе кусать меня? Это глупо, налетать на арестованного военного строителя.

Найда подошла ко мне, спокойно обнюхала, села рядом. Я осторожно протянул руку и погладил её, почесал за ухом. Всё-таки у меня был опыт общения с собаками, до армии жил в деревне. Она вдруг сунула голову мне под мышку и тихонько заскулила. Я понимал её. Служба – она везде нелегка, что у сторожевой собаки, что у арестованного стройбатовца. И сам вдруг остро ощутил подмерзающие ноги в сырых валенках, ноющие болячки на сбитых руках, незажившие обмороженные подушечки пальцев. Эх, собачья наша жизнь, Найда, что твоя, что моя. У меня хоть дембель где-то маячит, а у тебя… даже думать не хочется. До чего же свихнулся этот кошмарный мир, если служебную овчарку некому пожалеть, кроме охраняемого ею арестанта.

В реальность меня вернул грубый окрик:

– Эй, воин, ты чо! Обурел в корягу? Чего сидим?

Я обернулся. На пороге комендатурской казармы стоял какой-то губарь из свирепых первогодков, самый последний призыв. Найда, вытащила головы из моей подмышки, обиженно взвизгнув. Потом как-то недобро оскалила клыки, тихо зарычав. А потом:

– Гав! – и ринулась на губаря, тот едва успел заскочить обратно за дверь…

Вечером, когда я уже сидел в одиночке, солдат, что принёс мне ужин в камеру, рассказал потрясающую новость. Найда очень ловко ловила пастью на лету куски еды, что губари бросали ей. Так вот, кто-то бросил ей пустую бутылку из-под водки. Найда хлопнула пастью и раздавила бутылку! Осколки стекла тут же порезали ей челюсти.

На следующее утро, когда нас, арестованных выводили на работу, я мельком взглянул на Найду, в углу у забора. Она лежала на снегу, держа голову над передними лапами. Из пасти её свисали какие-то кровавые ошмётки, стекал гной. Наверное, не выживет. Это какая ж сволочь с ней так поступила? Я просто боялся встретиться с ней глазами. Впервые мне стало стыдно, что я человек.

Через месяц, когда уже вернулся на Хуаппу со своим МАЗом, с губы приехал один дагестанец с нашей роты.

– Руслан, как там Найда? – спросил его, не надеясь на хорошие новости.

– Найда? Здоровая, сучка, ещё злее прежнего стала! А что ей сделается…

Новогодняя история

31 декабря 1980 года. Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд.

И вот привезли нас, военных строителей, 30 декабря из лесу в цивилизованное лоно казармы. Это надо видеть, как через борт ЗИЛ-157 перепрыгивают вернувшиеся с лесоповала солдаты: грязные, задымленные, голодные, агрессивные. Грабари, лесные волки, чокера и мазуты – то есть лесовальщики и трактористы с самосвальщиками и экскаваторщиками. Со страхом глядят на них казарменные аристократы – разные там каптеры и кадровые дежурные-дневальные. Не попадись сейчас под руку лесному грабарю – зашибет. Руки вальщика – что стальные тиски. Один раз хлеборез возразил что-то бригадиру – и попал в госпиталь с переломанной ногой. Вечером 30-го мы поужинали, помылись в бане и сладко поспали на белых простынях, в лесу же мы спали на деревянных нарах в вагончиках.

А на следующий день меня нашел главный механик нашего леспромкомбината.

– Ты водитель МАЗа?

– Ну, – говорю.

Перед начальством мы, лесные, не очень-то прогибались, говорили скупо, с достоинством.

– Значит так, – сказал мне майор, – в клубе надо до обеда поменять водяной насос, тогда кочегары смогут запустить отопление. И вечером в нем смогут выступить ленинградские артисты. Кровь из носу, но к обеду насос поставить. Даю тебе двух дневальных в помощь.

На последнюю фразу я скривился, от этих казарменных сачков проку мало. Только жрать да харю давить могут. Но ответил равнодушно:

– Ладно, чо там, сделаем.

– Вот и хорошо. Давай, воин, вперед – за орденами!

С этой клубной кочегаркой нашему гарнизону хронически не везло. Только наладят отопление – опять какое-нибудь ЧП. Поэтому фильмы смотрели в промороженном насквозь зале. В нем было холоднее, чем на улице, а на улице – до минус сорока. Солдаты называли клуб рефрижератором и смотрели в нем фильмы в холода только новобранцы. Остальные предпочитали спать в теплой казарме.

В последний раз кочегарка клуба элементарно взорвалась. Дежурили в ней посменно, через двенадцать часов, два военных строителя: хохол и дагестанец – Мальсагов его фамилия, неплохой парень кстати. И вот как-то вечером Мальсагов, сменяя хохла, спросил его:

– Вода есть в котле?

В смысле, если мало, то надо будет подкачать воду в котел ручным насосом.

– Трошки е, – ответил напарник.

– Я не понял – есть или нет?

– Та я ж кажу, шо е трохи.

Что такое трохи, Мальсагов не знал, понял лишь, что вода в котле «е». Есть, значит. Ну и ладно, значит подкачивать не надо. Лишний раз работать тоже никому не охота. Где-то около полуночи Мальсагов пошел в казарму к землякам попросить курева. А воды в котле было действительно «трошки», на нижнем уровне. И с вечера еще убавилось. И котел без воды просто взорвался. Повезло дагестанцу, что в казарму ушел.

Вот после этого случая котельную снова восстановили к Новому Году.

Я начал устанавливать насос, крепить его к патрубкам водяной системы через прокладки, когда ко мне прибежал каптер:

– Саня, ротный приказал тебе срочно придти в канцелярию и получить свою посылку.

Я изумился. Невиданное дело: солдату приказывают получить посылку. Да какое им до нее дело, моя посылка – хочу получаю, хочу нет. Да и работа стоит.

– Некогда мне, видишь – к обеду надо насос установить. Приказ главмеханика.

Через какое-то время каптер прибежал опять:

– Саша, ротный приказал тебе немедленно идти к нему в канцелярию.

Вот, блин, достали. Я дал указания своим помощникам и отправился в казарму. В канцелярии сидели ротный и старшина в самом благодушном настроении. Старшина сказал:

– Так, открывай свою посылку, мы заберем оттуда водку и можешь идти дальше ставить свой насос.

– Там нет водки.

– Не звезди, к Новому Году должны прислать.

– Я написал своим родителям, что посылки шмонают, поэтому лучше пусть присылают деньги – куплю здесь, – нагло ответил я.

Вскрыли посылку, водки там в самом деле не было. Старшина взял оттуда горсть конфет и пачку печенья, дескать, с паршивой овцы хоть шерсти клок. И махнул мне рукой – иди, мол.

Насос мы успешно поставили. А вечером, когда клуб немного прогрелся, нас всех загнали в него на концерт. Впрочем, такие концерты, в отличие от фильмов, солдаты очень любили.

И вот когда питерские музыканты задорно исполняли нам что-то эстрадно-песенное, от фанерной перегородки, за которой была кочегарка, неожиданно пошел дым. Дымоход не прикрыли асбестовыми листами и когда он раскалился, от него нагрелась фанерная перегородка. Потом фанера вспыхнула, по клубу заметались солдаты. Старшина закричал:

– Срочно найдите Васю Кубина! Пусть заводит шишигу-водовозку и везет воду для тушения!

Крики, маты, едкий дым, бестолковая суетная беготня, переходящая в легкую панику.

И только артисты проявили истинно ленинградский, блокадный, характер. Они допели песню до конца, не обращая внимание на мечущихся и вопящих солдат, не спеша собрали инструменты, аппаратуру и спокойно, с достоинством ушли за кулисы.

А наш клуб до следующей зимы опять остался без отопления.

Погоны и разум

Зима 1980 года, Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд

Вспомнил сейчас одного полковника, с которым я ехал как-то на МАЗе, он сидел в кабине пассажиром, при этом мой МАЗ буксировал другой грузовик, продуктовый. Тащить гружённый ЗИЛ на тросу пришлось по крутым северным сопкам.

Я и говорю командиру:

– Товарищ полковник, надо остановиться, чтоб вода в радиаторе остыла. От перегрузки мотора она уже до ста градусов дошла, сейчас закипит!

– Езжай, я сказал, не останавливайся!

– Так закипим сейчас, температура под сотню, – повторяю ему, как альтернативно одарённому.

– Езжай, приказываю! – рявкнул он. – Сто градусов – это нормальная температура двигателя.

– Вы что, охренели совсем!? – Когда я вёл машину по заснеженной дороге, то обычно не выбирал выражений.

– Я полковник, мне лучше знать! Делай, что я сказал, солдат.

И в это время из под кабины МАЗа (мотор у него под кабиной) на лобовое стекло брызнул гейзер пара. Закипели. Мгновенно остановился, заглушил мотор и поднял кабину. Потом посмотрел грустно на полковника и сказал.

– Я понимаю, конечно, что вы аж целый полковник. Но ведь вам не только погоны, но и разум дан…

Что было потом, как он на меня орал и чем грозил, я не то что писать, но и вспоминать не хочу. От губы меня спасло только то, что командир нашей автоколонны услал меня с самосвалом в лес на самую дальнюю делянку. С приказом не возвращаться раньше, чем через две недели.

Самозаклад

Начало 1980 года. 909 военно-строительный отряд, гарнизон Верхняя Хуаппа, Северная Карелия.

Что там говорить – у каждого свои комплексы по поводу их физической конституции. Одних гнетёт их маленький рост и они мечтают об огромном росте и мышцах как у Шварцнегера. Другие не знают, как избавиться от рыжих веснушек. Третьи мечтают о стройной фигуре.

Меня, к примеру, угнетает моя абсолютно неинтеллигентная физиономия, уж очень на «братка» похож, женщины даже боятся со мной в лифт садится. Не помешали бы мне высокий лоб с залысинами и вдумчиво-проникновенный взгляд сквозь стекла очков. А так – милиция на улице норовит остановить и проверить документы, начиная с вопроса: «Давно освободился?»

Когда работал в Эрмитаже, то охрана на каждом шагу требовала у меня пропуск, а если я ещё и ящик с инструментом нёс, то им было ясно с первого взгляда – картины ворует, не иначе.

Зато стоило мне в разговоре упомянуть о французских импрессионистах, итальянских художниках эпохи Ренессанса (нахватался пенок у научных сотрудников), или заговорить об электронике или программировании – это производило на незнакомых людей оглушающее впечатление. Как? Этот громила с внешностью бандита ещё и начитан?

Но это так, отступление. Про армию вообще-то хотел рассказать. Итак, невысокие люди иногда испытывают мучительные комплексы по поводу своего телосложения. И, пройдя через все адовы круги дедовщины и став старослужащими, да если ещё у них отсутствует приличное воспитание, такие чмыри стараются морально скомпенсировать свои унижения, доставая молодняк, особенно тех из них, кто высокого роста. Видимо унижая высоких новобранцев, они хоть на минуту чувствуют себя выше.

А дедовщина в нашем стройбате была страшная, чистый беспредел. До убийств доходило даже.

Меня этот маленький озлобленный заморыш стал доставать с первого же дня, как только нас привезли из карантина в роту. Сначала потихоньку, потом всё борзее. Однажды в гараже я не выдержал, схватил самую большую отвёртку и приставил ему к горлу, надавив:

– Запорю, пидор! – спокойно так сказал, с ледяным взглядом.

– Ты что, дурак! – испуганно воскликнул он.

– Дурак, – говорю, согласительно кивнув головой, – и справка есть. Вот сейчас пришью тебя – а мне путёвку в дом отдыха дадут, нервишки полечить.

Знал он (так и буду его звать – Чмырь), что в стройбат иногда призывают и с лёгкими психическими расстройствами, поэтому отстал от меня на какое-то время. Потом снова стал наезжать, но уже не сам лично, старался натравить других. Про оплеухи-зуботычины я даже упоминать не стану, это у нас были мелочи, недостойные внимания. Доставали и серьёзнее, не только физически, но и морально.

И однажды он опять достал меня. Наверное, в душе у Чмыря было что-то от мазохиста, подсознательно хотел схлопотать от меня. А может, наоборот, хотел с садистским удовольствием наблюдать за моей беспомощностью. Сам я мало что мог сделать, остальные деды тут же меня обработают, как это было после случая с отвёрткой. А жаловаться не стоит ни в коем случае, будет только хуже, многочисленные примеры подтверждали это. Да и не любил я жаловаться.

Так вот, однажды он снова достал меня. Это происходило в умывальнике. И я сказал ему:

– А вот в этот раз это так тебе с рук не сойдёт.

– А что ты мне сделаешь? – издевательски ухмыльнулся он.

– Будешь командиру объясняться.

– Заложишь, что ли? – спросил он презрительно и в тоже время с испугом, а вдруг и вправду заложу. Мне-то лучше не станет, да ведь и ему достанется. Одного недавно в дисбат отправили, ударом ноги разбил селезёнку салаге.

– Я тебя закладывать не буду, – говорю, – а вот ты САМ СЕБЯ заложишь.

– Сейчас увидим, кто кого заложит, – крикнул он и полез на меня снова. Рядом стояли другие деды, с интересом наблюдая за нами и готовые вмешаться на его стороне. Я схватил его в обхват и прежде, чем кто-либо успел вмешаться, хрястнул Чмыря спиной в оконное стекло.

Кирдык полный. Разбитое стекло в умывальнике – такое скрыть не удастся. Командиры всяко узнают, начнётся разбирательство – кто разбил, почему – и всё вылезет наружу. И наряд скрывать не будет – им же отвечать потом придётся. Несколько секунд все обалдело молчали, кажется, до них стало доходить, что означало – сам себя заложит.

Погодите, думаю, это ещё цветочки, дальше будет ещё интереснее. Вы у меня просто ахнете. И вот, по докладу дежурного, в умывальник пришли ротный, комвзвода и старшина. Замполит, как всегда, где-то прохлаждался. Ну и почти вся рота собралась, всем интересно – чем это закончится.

– Что здесь произошло? – грозно начал ротный.

– Да вот, – все показали на меня с Чмырём, – это они дрались.

– Он что, бил тебя? – спросил ротный у меня. Обратная ситуация ему и в голову не пришла, слишком хорошо он знал положение дел в роте. Другое дело, что оно его не волновало, лишь бы всё было шито-крыто. Но разбитое стекло – это уже ЧП. Материальное имущество у нас всегда ценится больше людей.

– Нет, – говорю. – Он меня не бил.

– Не пизди! Говори правду, а то ещё и от меня пиздюлей огребёшь!

– Честное слово, это я его приложил спиной в стекло, все могут подтвердить это.

Все, кто был при разборке, закивали головами: точно, правду говорит.

– А зачем ты его? – изумился ротный. – Оборзел, что ли?

– Так точно, – говорю, – оборзел! Я хотел заставить его отжиматься от пола, ну и чтоб он подворотничок мне подшил. Ну, короче, он залупаться стал, про срок службы начал молоть, не положено ему, дескать, ну так я его и… Товарищ капитан, я виноват. Признаю свою вину полностью и готов понести заслуженное наказание.

Старшина после этих моих слов хитро усмехнулся и тихо сказал, но так, что все услышали: «Вот змей!»

– Это в самом деле так? – спросил ротный у Чмыря.

Тот молчал, не зная, что ответить.

– Так было или нет?! – заорал на него ротный. – Отвечай, иначе на губу пойдёшь за неуставные отношения.

Упоминание о губе всё и решило.

– Ну да, конечно, – нетвёрдо пробурчал он, – так всё и было.

– Пять нарядов вне очереди, – тут же отвесил мне ротный.

– Есть пять нарядов вне очереди, – гаркнул я ещё громче капитана, так что все даже вздрогнули. Ещё никогда я так не радовался полученному наказанию.

А Чмыря потом презирали все, даже деды:

– Да ведь тебя даже салаги гоняют, отжиматься заставляют и подворотнички им пришивать. Сам ведь при всех признался, тебя за язык никто не тянул.

– А что я мог сказать, меня бы ведь потом наказали, – оправдывался Чмырь.

– Если ты настоящий дед Советской Армии, – авторитетно сказал экскаваторщик Шрамко, – ты бы лучше понёс любое наказание, но не сказал бы, что салаги тебя гоняют.