Текст книги "Самые страшные войска"

Автор книги: Александр Скутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Ещё про смекалку

Зима 1979 года. Северная Карелия, лесозаготовительный участок 909 военно-строительного отряда.

А зимой наш экскаваторщик Вася Шустер работал поваром. Его колёсный экскаватор с маломощным дизелем Д-65 не мог прогрызать мерзлый песок, зимой в карьере работал только мощный экскаватор на гусеничном ходу Жени Кравца.

Но повар Вася был отличный. О его украинских борщах ходили легенды, и даже наш комбат, полковник, приезжая в лес, специально старался отобедать у Васи Шустера. У других поваров он даже пробу не снимал, уезжал на уазике обедать в гарнизон.

Так вот, как-то раз в вагончик-камбуз зашёл ротный капитан:

– Шустер, ты там мечи половником в миски пореже, ещё четыре бригады не обедали. Хватит у тебя на всех?

Вася посмотрел в котлы с первым и вторым блюдом, озадаченно почесал в затылке, и скомандовал помощнику:

– Стажёр – два ведра воды с проруби! Быстро! По ведру в котёл с первым и вторым.

А потом повернулся к ротному и сказал:

– Хватит на всех, товарищ капитан, отвечаю.

Смекалка – 3 (Гринпис отдыхает)

Весна 1981 года. Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд.

Часть 1-я

В овенкоматах (Во, блин, оговорочка по Фрейду! В военкоматах, конечно.) призывникам при отправке всегда говорят: «мы направляем вас в хорошие части, служба у вас будет лёгкой». Но давно известна расхожая истина: не так важно, в какой части ты служишь, как – на каком месте. Место, местечко, должно быть «тёплым». То есть, с возможностью забить на службу и разные там наряды-караулы, выполняя лёгкие необременительные обязанности. А если при этом ещё и в казарме не надо ночевать – вообще кайф.

Перечислять эти местечки нет надобности: баня, столовая, клуб, медсанчасть, кочегарки и пр. Штаб… ну – это где как. Место, конечно, хорошее, но и начальство рядом. А потому штабные солдатики, несмотря на всю борзость и опухлость, на губе чаще других бывают.

Но самое далёкое от военной службы место, в прямом и переносном смысле – это подсобное хозяйство. Солдаты подхозов вообще имеют самое смутное представление о службе. Не очень твёрдо знают в лицо своих ротных командиров, не говоря уж про сослуживцев-солдат.

Все, ну, или почти все солдаты стремятся попасть на такие тёплые места. Но не всем это удаётся. Чемпионами по прорыву на тёплые местечки у нас на Хапе, как и везде в Вооружённых Силах были лица южных национальностей. Поначалу. В результате: котельная в клубе взорвалась, трубы отопления в казарме разморожены, койки в санчасти постоянно были заняты «больными» земляками, кинопроекторы сломались и т. д. В общем, полный развал и бардак в хозяйственной деятельности. И только грузины в пекарне выпекали изумительный по вкусу душистый хлеб.

В конце-концов, из хозвзвода (хозсброда) кавказцы были командирами изгнаны (кроме пекарни, хлеб у грузин был отличный!), а на освободившиеся места были распределены рачительные и трудолюбивые молдаване и хох… э-э-э… лица юго-восточно-славянской национальности.

Но всё хорошее когда-то кончается. Дембельнулись с подсобного хозяйства его смотрящие к себе в благословенную плодородную Украину (храни её судьба!)

И на их место пришли два шустрых, наглых, горластых военных строителя с Новгородчины. К своёму небогатому жизненному опыту они до армии уже успели прибавить по одной судимости.

Часть 2-я

Начпродом в отряде был прапорщик Паршин. Кличка у солдат – Поршень. Сам начпрод вместе с отрядом дислоцировались в 50 километрах от Хапы, в посёлке Новый Софпорог. Но Поршень частенько наведывался на Хапу, проверить состояние столовой, продсклада и подхоза. Как раз в то время в СА ввели новое воинское звание «старший прапорщик». И Поршень первым в нашем отряде получил третью звёздочку на погон без просветов. Вместе со звёздочкой он получил также новую кличку – Страшный Прапорщик. Сейчас ему очень хотелось, чтобы солдаты Хапы обратили внимание на его новое звание.

– Эй, воины! Почему честь старшему по званию не отдаёте? – строго сказал он солдатам, сидящим на скамейке перед казармой и разливающим одеколон в эмалированные кружки.

У нас на Хапе честь не отдавали даже полковникам, но мы поняли, что Поршень просто хотел, чтобы заметили его повышение. И из уважения к пожилому человеку (сорок ему всего-то было, но для нас тогда – старик) мы небрежно козырнули ему: не вставая, кто левой рукой, кто правой, не выпуская кружек из рук. А Коля Рыженков махнул рукой у пилотки даже не отрываясь от проглатывания одеколона внутрь.

Проследовав мимо нас, Поршень зашёл на продсклад. Поздоровавшись с ним, мимо прошла жена одного из хапских офицеров с мешком картошки. Поршень тут же налетел на солдата:

– Ты почему картошку офицерским жёнам раздаёшь? Их мужья неслабые пайковые надбавки получают, да ещё северные, да за выполнение плана.

Почему, почему… Если солдат не даст ей картошки, завтра же её муж, он же ротный командир, поставит на склад другого солдата.

– Понимаете, – начал оправдываться солдат. – Они приходят и просят, и просят…

– А ты так делай: она у тебя начнёт просить – а ты у неё попроси. Она тебе даст, тогда и ты ей – картошки, гы-гы-гы…

И довольный своим чувством юмора, Поршень пошёл дальше, на подсобное.

Для определения состояния подхозных свинюшек у него был свой, опробованный годами службы метод. Если хрюшки в клетках орут – значит голодные. Или неубрано у них. Когда они сыты и довольны – визжать не будут, а будут лежать на боку на чистой соломке, вальяжно похрюкивая. И если свиньи орут – горе военным свинарям! Завтра они уже будут осваивать полезную в народном хозяйстве специальность сучкоруба, вальщика леса или чокеровщика.

Когда Поршень вошёл в свинарник, то там мгновенно стало тихо. Прапорщик прошёлся по клеткам – хрюшки не лежали, сыто прикрыв глаза, а стояли, прижавшись к стенке. Но молчали. И старший прапорщик вышел на улицу, довольный результатами инспекции.

Часть 3-я, заключительная

Солдаты с подсобного давно знали, что Поршень определяет удовлетворительность их работы по визгу поросят. Точнее – его отсутствию. И все процедуры по уходу за животными начинались одинаково: солдаты раскатывали пожарный шланг, включали насос и окатывали свиней ледяной водой. И вот тут то начинался истошный, леденящий душу визг. Менее чувствительные натуры могли бы разрыв сердца схватить от жутких воплей. Дахау и Освенцим отдыхают. Впрочем, на здоровье свиней это вредно не отражалось, только чище становились. И закалённее. Но я бы свою домашнюю хрюшку пожалел таким образом закалять.

И со временем, как только открывалась дверь в свинарник, хрюшки испуганно замолкали, с ужасом ожидая водяной экзекуции: «Только бы не нас, только бы не заглянул в нашу клетку, мимо прошёл!»

Вечерняя поверка

Зима 1980 года. Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд.

– Скутин!

От неожиданности я вздрогнул и громко крикнул:

– Я!

«Головка от хуя», – со смешком сказал кто-то из второй шеренги старослужащих и они негромко, сдержанно заржали.

И чего это вдруг? Ведь до моей фамилии в книге вечерней поверки ещё полсписка. Сейчас прицепится, козёл.

– Скутин. – негромко повторил старшина Вознюк.

И, поскрипывая хромовыми сапогами, не спеша подошёл ко мне по проходу меж двухъярусных коек, в котором выстроилась рота. Остановился напротив и оценивающе взглянул на меня. Так и есть – на сегодня он меня выбрал своей жертвой.

Гондон наш старшина был редкостный. Его земляки, солдаты с Украины, обещали чокеровать его на гражданке, если он приедет туда в отпуск. Солдатская служба вообще тяжела, где бы она ни была. Служба в глухом таёжном гарнизоне на лесоповале – тем более не пряник. Но старшина приложил массу изобретательности и фантазии, чтобы сделать её совсем невыносимой. К нам его перевели со строевой части, с учебки. И все прелести армейского долбодятелства мы узнали на своей шкуре. Отбой-подъём за сорок пять секунд по десять раз подряд, причём ежедневно. Хождение в столовую в одних хэбэшках в сорокаградусный мороз, да ещё с песней. А если плохо спели – то вместо столовой ещё пару раз по стадиону и с песней. Обед за десять минут, ужин-завтрак – за пять, когда торопливо обжигаясь и давясь, пытаешься проглотить свой скудный рацион. Но не успев всё намять, слышишь отрывистую команду: «Рота – встать! Закончить приём пищи!» Выравнивание табуреток, одеял и подушек по ниточке, выравнивание и укладывание снега возле казармы кубиками, высотой ровно один метр, проверялось деревянным метром. Нормальная армейская муштра В общем, да только сверх всякой меры, да ещё на хрен кому нужная в стройбате! От нас, военных строителей, требуется только одно – план, а остальное до лампочки. И все стройбаты так жили.

Когда к нам на Новый год приехал комбат и солдаты пожаловались ему на это, то старшина имел долгий неприятный разговор с комбатом, начальником комбината и начальником штаба. Вознюку популярно объяснили, что его служба оценивается командирами не в заправке коек и хождении солдат строем, а в кубометрах заготовленной древесины. И что за невыполнение плана его будут сношать по самые не балуй. И выровненные по ниточке подушки его не спасут. И что солдаты страшно, нечеловечески устают на лесоповале, нечего им отбои-подъёмы на время устраивать, никому это не нужно. В случае войны стройбат всё равно ни на что не годен, не вояки это. А начальник комбината пообещал по блату пристроить старшину на вакантное место на Новой Земле, там ведь тоже стройбат есть.

В общем, подрезали крылышки этому говнюку-Вознюку. Но у него осталась любимая развлекуха – вечерняя поверка. Если кто-то, замешкавшись, отвечал нечётко, или не очень ровно стоял в строю, старшина ровным глухим голосом произносил:

– Из-за этого долбодятла повторяем вечернюю проверку.

Этим самым он демонстрировал свою власть над солдатами: «От меня зависит, ляжете вы спать, или ещё стоять будете». А в конце поверки он обычно прикапывался к какому-нибудь солдату, избрав его поводом для насмешек, а в конце лепил ему наряд вне очереди. Старшина считал, что у него незаурядное чувство юмора. И солдаты, которые только что ненавидели старшину, тоже смеялись вместе с ним над очередной жертвой. Не понимая, что в следующий раз может быть их очередь.

И в этот раз старшина прикопался ко мне.

– Вот что, Скутин… Скажи мне – почему у тебя такая умная физиономия?

Что угодно я ожидал услышать – только не это.

– Да чего там, – говорю, – нормальная физиономия.

– Ну да, нормальная! Рассказывай мне… Все солдаты, как солдаты – стоят, ждут конца поверки, спать хотят. И только ты один – я же вижу – о чём-то думаешь! Почему у тебя такая умная физиономия?

Ну козёл! Сейчас ты огребёшь:

– Чтобы скрывать свои глупые мысли, товарищ прапорщик!

Рота грохнула страшным раскатом смеха. Насколько необычен был вопрос, настолько же неожиданный был ответ. И только старшина не смеялся. Он оценивающе посмотрел на меня, поняв, что в лице этого салаги-новобранца получил достойного противника. Поскольку впервые рота на вечерней поверке смеялась не над его собственными шутками. Мнение солдат было не на его стороне.

Но он умел достойно проигрывать.

– Ну вас на хрен, – махнул он рукой, – отбой.

И прикрикнул громче: – Отбой, рота! Не поняли?

Повторять больше не пришлось, все разбежались по своим двухъярусным шконкам. И с наслаждением и облегчением закрыли глаза. День прошёл, и слава богу – спасибо, что не убили, скорей бы завтра на работу.

Кто их поймёт, этих женщин!

Осень 1980 года, Северная Карелия, 909 военно-строительный отряд, пос. Новый Софпорог – пос. Тунгозеро – гарнизон Верхняя Хуаппа.

Итак, наступила осень. Собран в закрома Родины урожай картофеля, поэтому в нашем гарнизоне наступила новая эпоха, радостная для старослужащих и не очень радостная для первогодков. Молодые грустили, что теперь начнутся наряды на чистку картошки, второгодки радовались, что смогут жарить картошку на камбузе, после отбоя. Дело в том что к началу лета съедалась вся картошка и на второе готовили в основном каши и капустное рагу (просто варёная квашенная капуста). И так до нового урожая. Осенью маневровый тепловоз притаскивал в Новый Софпорог вагоны с картошкой, а до Хуаппы эту картошку возили самосвалами нашей «дурколонны» (дорожно-строительной). Это повторялось каждый год. Поскольку солдаты имели склонность загонять картошку местным жителям, целыми МАЗами, то сопровождающими к ним давали прапорщиков. Это было очень «мудрое» решение. Теперь продажей картошки налево занимались сами прапорщики, солдаты-водители просто возили и ссыпали её куда прикажут, и вообще были не при делах, им ничего не перепадало. Впрочем, справедливости ради, воровали умеренно, большая часть картошки всё же попадала на овощесклад Верхней Хуаппы.

Итак, я еду на МАЗе, гружённом картошкой от Софпорога в родимую Хапу. Сопровождающим был наш взводный прапор Серёга Корюхов (фамилия изменена). Здоровый, под два метра ростом, уральский парень, видный, с атлетической фигурой «и румян, и пригож сам собой» (с). И чего в прапора подался? Неужто сидеть до сорока лет, самые лучшие свои годы, в занюханном гарнизоне в лесной глуши – это самое большее, на что он способен? Как говорили у нас о прапорщиках: «Жизнь прошла мимо». Впрочем, платили в стройбате командирам хорошо, да ещё северные надбавки, пайковые и т. д.

В Старом Софпороге, перед пограничным шлагбаумом (погранзона всё-таки), мы свернули в сторону и заехали во двор к местному карелу, с которым Серёга уже договорился о гешефте. Разворачиваясь, я нарочно зацепил столб ворот и вывалил картошку так, что она засыпала двери сарая. Так тебе, сука, чтоб ворованное поперёк задницы тебе встало. Конечно, не картошку мне было жаль, а то, что я не в доле. Карел начал было орать, но я прикинулся шлангом, сделав тупое лицо: «Что с солдата возьмёшь… Дикие мы, из лесу, вестимо!» Карел стал возмущаться громче, и даже начал жестикулировать кулаками, намекая, что может сделать ими отпечаток на моем толстом курносом носу. Я как бы невзначай достал из-под своего сидения монтировку. Так просто, в зубах поковыряться. Карел как-то сразу сник, увял и вообще замолчал. Не знаю, почему, вроде бы я ничего не сказал ему.

Получив от карела деньги, Серёга скомандовал: «К магазину!» Там он основательно затарился: ящик водки (на Севере у нас только ящиками брали), консервы, несколько буханок хлеба и т. д. У меня ощутимо засосало под ложечкой, пообедать в отряде не успел. Но клянчить у прапора не стал, не новобранец какой сопливый, уже 10 месяцев отслужил, «честь имею». Если нормальный мужик, сам догадается угостить чем-нито, всё ж таки я ему картошку отвёз. Но взводный не догадался…

На пограничном КПП солдат понимающе хмыкнул, когда прочитал в моёй путёвке «груз – картофель» и увидел пустой кузов. Впрочем, ему до лампочки, к режиму погранзоны это не относится. И мы поехали дальше, по дороге минуя примечательные места: Чёртов Поворот, Смерть-гора. Много лесовозов перевернулось на этих сопках.

Когда проезжали Тунгозеро, навстречу нам, чуть не под колёса МАЗа, кинулась пожилая женщина с воплями:

– Ой, рятуйте, люди добрые, убивают! Караул!!!

Лоб у неё был рассечен, по лицу текла кровь. За ней гнался мужик ханыжного вида с внушительным дрыном и зверской мордой. Он орал женщине:

– Убью, сука лагерная! Куда заначку дела?! Крысятничаешь, падло!

Мы с Серёгой посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, приняли единственно правильное решение. Я выполнил экстренное торможение и мы выскочили из машины. Мужик-алкаш с размаху налетел на кулак Серёги и грохнулся на землю. Видимо, поскользнулся. Пытаясь его поднять, мы нечаянно уронили его снова. И так несколько раз подряд. При падении на землю у мужика на лице остались следы лёгких побоев, неопасные для здоровья. И вдруг жена того алкаша, схватив с земли выроненный мужиком дрын, с хрустом врезала им Серёге по спине, меж лопаток:

– Вы что ж, ироды окаянные, делаете! Мужа моего убиваете, изверги! Нелюди, звери!

– Саня, бежим! – мгновенно выдал взводный своё командирское решение. И мы рванули к машине, благо она недалеко. Серёга – парень здоровый, ноги длинные, и скоро оказался во главе нашей пешей (бегущей) колонны, в передовых частях отступающих войск. Я со своей хромой ногой драпал следом, прикрывал планомерный отход главных сил в лице командира.

Мы пулей влетели в кабину МАЗа, баба метнула вдогонку нам дрыном, который влетел в центральную стойку лобового стекла, к счастью ничего не разбил. Мужик, размазывая кровь с разбитого лица, обидно захохотал. Я включил вторую передачу и мы позорно бежали с поля боя. Через некоторое время сообразили, что едем не туда, проскочили поворот на Калевалу. Развернулись и снова проехали место нашего разгрома. Баба причитала и хлопотала вокруг мужика, а тот соколом смотрел вокруг, словно это он спас жену от побоев. Нам он погрозил кулаком, дескать: «Получили? Ещё хотите?»

– Чтоб я ещё когда вмешивался в семейные разборки, – вздохнул Серёга, – да пусть бы он лучше её убил!

– Кто их поймёт, этих баб! – поддакнул я сочувственно. – Спина сильно болит?

– Да уж, врезала она мне от души.

Но мысль о водке и еде продолжала сверлить меня неотступно. И я начал осторожно:

– А может водочки тяпнем по чуть-чуть? Такое дело, паньмайшь, обмыть надо, стресс снять.

– Ты за рулём, вообще-то, – буркнул Серёга.

Как будто это когда-то мешало кому у нас в тайге! Да все гражданские шофера в нашем ЛПК поддатые ездят, если есть на что водяры купить. Гаичников тут многие за всю жизнь ни разу не видели. Да и машин, признаться, мало ездит, тайга всё же, глухомань.

Блин, век себе не прощу, что смалодушничал тогда, стал клянчить у взводного. С тех пор твёрдо определил для себя: угощают – ну, можно и выпить, если хочется. Но сам не клянчи никогда.

Потом, постояв немного, пока прапор хряпнул слегонца водочки с тушёнкой, вернулись обратно в Софпорог, за следующей партией картошки. Не пустыми же на Хапу ехать. Тем более, что никто не контролировал количество вывезенного, главное – чтобы весь вагон картошки на Хапу вывезли. С Серёгой после этого я весь день не разговаривал. Не то, чтоб обиделся на него, не хотелось просто. Не о чем было.

Наследники Лазо

Зима 1981 года, Северная Карелия, 909 военно-строительный отряд, Новый Софпорог – Верхняя Хуаппа.

С чего всё это началось? Где концы тех начал? Наверное с того, как я сидел в ленкомнате и слушал, как замполит Хаппонен, местный карел-двухгодичник, втирал нам про Устав. Было это не в нашем гарнизоне, а в Софпороге, где я со своим МАЗом был в командировке, текущий ремонт делал. Так вот, замполит Хаппонен вешал нам лапшу про Устав и дисциплину и в качестве наглядного примера прицепился к одному парню из Подмосковья:

– Вот военный строитель-рядовой … вчера был замечен в употреблении спиртного. В прошлом году он также был замечен пьяным, что говорит о систематическом употреблении этим солдатом спиртных напитков. А дома у него жена, ребёнок. Какой из него муж и отец, если в течение срока службы он дважды был пьяным? Практически – алкоголик.

Парень из Серпухова до сих пор стоял молча, пока замполит надрывался, «на этом отдельном примере мобилизуя общественность», но тут не выдержал:

– Вот только не надо мою семью трогать! Подумаешь алкоголик, два раза за год выпил. Да любой прапорщик во сто раз больше меня выпивает, и никто его алкоголиком не называет.

– Товарищ солдат, не забывай об Уставе. Не тебе решать, сколько пить прапорщику.

И тут уж я возмутился. Вот бы промолчать мне, но недаром сказано: язык мой – враг мой. Да и надеялся к тому ж, что я тут командированный и мне всё с рук сойдёт.

– Товарищ лейтенант, разрешите?

– Говори.

– Вот вы тут Устав помянули, но я нигде в Уставе ни видел, чтобы солдату нельзя было пить. Ну вот не читал такого! Вы не подскажете, где это написано, может, я пропустил чего? И, кроме того, Устав – он ведь один для всех, для солдат и офицеров. И если б Устав запрещал военным пить, то офицеров это бы тоже касалось.

Все в ленинской комнате с изумлением уставились на меня. Я нарушил сразу кучу писанных и неписанных правил армейского этикета. И самое главное: «Старшим в задницу не заглядывают!» В смысле – командирам не делают замечаний и не указывают им на нарушение уставных и прочих положений, на это есть вышестоящие начальники.

Замполит оглядел меня оценивающе: сразу сдать меня на губу или чуть погодить? Нет, если сейчас меня посадить, то будет непедагогично, солдаты поймут это как его проигрыш, вроде как возразить по существу ему нечем. И он поднял перчатку:

– Если ты внимательно читал Устав, товарищ солдат, то там написано, что нельзя нести караул в нетрезвом виде. Хотя вы все тут в стройбате, не ходите в караул, но это положение Устава караульной службы на вас, как на военнослужащих, тоже распространяется.

– А вот я читал, что в стройбате Уставы строевой и караульный – не действуют.

Замполит уж совсем изумился:

– Где это ты мог такое прочитать?

И он посмотрел на меня откровенно враждебно, словно я открыто заявил, что слушал «Голос Америки» или читал Солженицына.

– В «Памятке военного строителя», вон она лежит, – я кивнул на стенд с политической литературой, на который никто никогда не обращал внимание. – Там написано, что в стройбате действуют Уставы: внутренней службы, гарнизонный и дисциплинарный. И всё.

Хаппонен не поверил такому крамольному заявлению и сам взял со стенда эту книжицу. Перечитал указанную страницу. Хм-м-м! В самом деле! Возразить было нечего, но последнее слово должно было остаться за ним, по определению.

– Хорошо, в субботу после ужина ты со мной пойдёшь в гарнизонную комендатуру, и там мы продолжим дискуссию по Уставу.

Блин! Вот это называется – попал! И ведь никто за язык не тянул, сам вылез, правдоискатель хренов. Ясно, Хаппонен решил сдать меня, суток пять мне светит, не меньше, а там ещё добавят. Таких вот, шибко вумных, нигде не любят, тем более – на военной службе.

– Вот тебе и памятка военного строителя, – язвительно сказал кто-то из солдат, глядя в мою сторону. Чужих в этой роте, как и везде, не любили.

До субботы оставалось ещё четыре дня и я начал ремонтировать МАЗ ударными темпами. У меня был шанс сделать его к субботе и уехать в свой гарнизон, пусть потом Хаппонен ищет меня на Хапе. Хм, почти каламбур.

Надо ли говорить, что в субботу утром мой МАЗ к бою и походу был готов. И я побежал в штаб за документами, военным билетом и маршрутным листом для проезда в погранзону. В комнате начштаба Киричко, куда я пришёл за ними, уже стоял какой-то молоденький лейтенант из новоиспечённых, только с училища, и канючил:

– Что у вас за служба, что у вас за порядки… Меня, целого лейтенанта, солдаты на хуй посылают. Любой прапорщик у них имеет больший авторитет, чем я: офицер, целый лейтенант. Нельзя ли перевестись в другой гарнизон, товарищ капитан, куда-нибудь в город…

– Сынок, – ответил ему начштаба, – не жалуйся, служба везде трудна. И солдаты везде одинаковы, куда их не целуй – всё равно везде у них будет задница. Посылают тебя, говоришь? Это ещё не беда, вот если б ты к ним в лес (он кивнул на меня), на Хапу попал, там тебя солдаты не только посылали бы, но и в морду давали, такие там отморозки служат. И гарнизонная гауптвахта там будет очень далеко, а солдаты – вот они, рядом. Ты в тайге будешь один на один с ними. Знаешь, как там говорят? «Закон – тайга, медведь – прокурор». Пойми, офицерские погоны, офицерская форма и хромовые сапоги сами по себе не дадут тебе ни авторитета и ни уважения. Ты сам, как личность, должен быть авторитетом для солдат. И ты или станешь таким, настоящим офицером, или сломаешься.

Я быстро получил все нужные документы и побежал в гараж. Уже на КТП меня тормознул начмед, держащий в руках какую-то стеклянную бутыль.

– Ты куда, на Хапу?

– Да.

– Я поеду с тобой.

– Дык, скоро ж автобус с офицерами поедет. Может лучше вам с ним, там удобнее? А у меня и печка не работает, холодно. А на улице – минус сорок, замёрзнете, товарищ лейтенант.

– Нет, я с тобой поеду.

Всё ясно. Начмед вёз в нашу медсанчасть регулярную норму спирта. Потому и не поехал с офицерами, знал, чем это закончится.

Но я продолжал его отговаривать:

– Машина только с ремонта, не обкатана, может сломаться по дороге. Рискованно это.

– Но тормоза в ней есть?

– Есть!

– А это самое главное, остальное – пустяки!

– Да только вот воздушную систему на морозе прихватывает, так что тормоза всё равно не будут работать.

– Ничего, доедем…

– Ладно, садитесь.

Но сразу на Хапу уехать не получилось. Следующим меня тормознул главмеханик майор Густин.

– Ты на Хапу.

– Да!

Надеюсь, он не захочет тоже со мной поехать. Не люблю ездить с командирами, тем более в другой гарнизон. Без них можно к магазину подъехать, купить чего-нибудь спиртного. А то и подзаработать, подвезти чего кому.

– Подъезжай к складу, воин, там тебе погрузят насос для вашей котельной. У вас на Хапе водяной насос сломался, роты уже неделю без отопления, в казармах лёд на полу.

Вот это новость! Впрочем, я всё равно б не сменял родную мне Хапу на Софпорог, тем более, что здесь мне грозила губа, если не уеду сегодня. Хаппонен свою угрозу не забудет, можно не сомневаться. Гнусный это мужик, рассказывали – он и на офицеров стучал своему политначальству, и даже получал за это в морду от комбата.

Наконец, насос погрузили, а теперь – газу! И на Хапу, домой. Надо же, за год с лишним службы казарму домом стал называть. Да так он и есть, по сути.

Сердце чуть не выпрыгивало у меня из груди, когда я, наконец-то, отъехал от комбината в сторону Старого Софпорога. Поскольку печка в моём чаморочном МАЗе не работала, да и не было её отродясь, то пришлось опустить оба боковых стекла, чтоб не заиндевело от дыхания лобовое стекло. И это при минус сорока на улице! Впрочем, мне было жарко, гидроусилитель руля тоже не работал, исправного насоса в гараже для меня не нашли. Ну и плевать, мне на этом самосвале больше не работать, после рейса я перейду в лесоповальную бригаду. Мослать вручную баранку тяжёлого МАЗа – не самая лёгкая работа, и вскоре от меня пошёл пар, несмотря на мороз. Я посмотрел на начмеда. Лейтенант потихоньку закрывал окно, из которого на него дул морозный воздух. Лобовое стекло тут же покрывалось морозными узорами, я протирал его рукавицей и сердито говорил лейтенанту, чтобы он не закрывал боковое окно. Он соглашался, опускал стекло, а потом снова потихонечку поднимал его.

Наконец, мне надоело бороться с инеем на стекле и уже за погранпостом я сказал медику:

– Что у вас в бутыле – спирт?

– А тебе то что за дело? – сердито так ответил.

И я начал грузить его:

– Ну, вы слыхали про спиртовые антиобледенительные системы? Спиртом поливают обледеневшие поверхности самолёта и он испаряется вместе со льдом.

– И что?

– Ну так, я уж забодался стекло протирать. Если б мне глотнуть спирта и дышать им на лобовое стекло, то иней на него бы не садился.

– Ты что! Ты ж за рулём!

– Ну дык, я ж глотать его не буду, только рот ополосну. А то не доедем, на хрен, – припугнул его. Тормозной кран к тому времени прихватило замёрзшим конденсатом в воздушной системе, ехали практически без тормозов. Для того, чтобы этого не случалось, на воздушных баллонах МАЗа, ресиверах, стояли специальные краны для слива конденсата, который полагалось ежедневно продувать. И это предохраняло тормозную систему от замерзания… при морозах до минус двадцати-тридцати. При сильных морозах тормозной кран все равно примерзал из-за мельчайших капелек влаги, не осевших на дне ресиверов.

Остановились, лейтёха открыл бутыль и протянул её мне:

– На, тока немного.

– Само собой, – и я присосался к бутыли, делая глотки.

Вот только не надо возмущаться «Не верю!», уважаемые читатели. Я и сейчас могу на спор выпить чистый спирт из горлышка, а уж тогда, в стройбате – тем более. К тому же на морозе спирт легче пьётся.

Начмед вырвал у меня бутыль, едва не обломав мне зубы.

– Хватит, увлёкся! Ты ж сказал, только рот ополощешь.

– Так что же, по-вашему, я спирт выплёвывать должен? И как у вас язык повернулся, товарищ лейтенант, такое кощунство произнесть. Да для вас, вижу, вообще ничего святого нет: спирт – и на землю!

И мы поехали дальше. От спирта стало совсем жарко, язык у меня развязался и я ещё долго нёс начмеду всякую чепуху:

– Подумаешь – сорокаградусный мороз – что я первый год на Севере, что ли. Нас сношают – мы крепчаем! К тому ж я родом из Сибири, так что не надо меня, та-ащ лейтенант, Родиной пугать.

Он же скис совсем, похоже – подходил к точке замерзания.

А мне было хорошо – по фигу мороз, зато какая суровая красота вокруг! Низко над горизонтом простужено светило хмурое солнце, вдоль дороги – сугробы, за ними заснеженные высоченные деревья. Сопки, покрытые льдом озёра, низкое серо-свинцовое небо. Раньше я жил в Крыму (из Сибири меня увезли ребёнком) среди степей, вживую леса не видел, только читал о них. И слово «лес» для меня однозначно сочеталось со словом «русский». Влияние одноимённого романа Леонова. Но здешняя суровая природа никак не навевала мысли об Иване-царевиче и трёх богатырях. Больше чудились суровые, немногословные герои финского эпоса «Калевала». В общем, всё здесь было какое-то чуждое, нерусское, я чувствовал себя здесь чужим, непрошенным оккупантом.

Наконец, приехали на Хапу. Начмед, как сидел скрючившись, так потом вылез и скрюченный поплёлся в санчасть. Сосулька ходячая. А я, подняв кабину, слил воду и только потом заглушил мотор.

Всё! Больше я не шофёр до самого дембеля, провались ты – железяка чертова. Больше не буду я до потери пульса гонять по лежнёвке и зимникам, а ночью трахаться с ремонтом вместо сна. Пусть теперь салабоны корячатся с тобой. Дедушка Саша будет на лесоповале «прохлаждаться», помощником вальщика. Ночью всяко валить лес не заставят.

Надо бы ещё зайти в столовую, может, пожрать дадут. В окошке раздачи мне плеснули жидких щей. Я подошёл к хлеборезке, которой заведовал Цыпа.

– Привет, – говорю, – Дай, пожалуйста, хлеба, только с Софпорога приехал.

Последовал вполне закономерный и типичный для армии ответ:

– А меня не ебёт! Я все порции на роту выдал, надо с ротой было приходить.

– Но я же только что приехал с командировки.

– А меня не ебёт! Надо было в Софпороге обедать.

Бесполезно. Я не стал спорить и пошёл к своей миске на столе. Ладно, похлебаю баланду впустую.

И тут сзади:

– Эй!

Обернулся.

– На!

И он швырнул мне небрежно на прилавок раздаточного окна два куска черняжки с таким видом, словно полцарства бросил к мои ногам.

– Так уж и быть – бери, задавись, доходяга. И помни, блин, мою доброту.