Текст книги "Исповедь военнослужащего срочной службы"

Автор книги: Александр Довгаленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

  Служба

      Однако, сказать, что мое времяпрепровождение на Кубинке состояло сплошь из показов и приятных знакомств было бы не совсем верным – это наиболее яркие впечатления, но не самые частые. Основную же часть занимала безвкусная серая жвачка, именуемая службой.

      Меня стали ставить в наряд дежурным по эскадрилье, где я приводил в бешенство тех, у кого принимал дежурство своей дурацкой привычкой лично пересчитывать и сличать по номерам оружие в ружпарке – это было не принято, а процесс передачи затягивался на несколько часов. Но, поскольку к оружию у меня всегда была нездоровая тяга и большое уважение, им приходилось терпеть. Впоследствии, это два раза избавляло меня от неприятностей, когда я обнаруживал пропажу очередного штык-ножа в процессе приемки ружпарка от предшественника. На все остальные уставные условности клался большой болт – дежурный немилосердно дрых как всю ночь, так и свои положенные четыре часа утром. Иногда, когда спать не хотелось, я подменял дневальных и давал им выспаться, всю ночь сидя на стуле у тумбочки и пописывая письма на родину. Впрочем, такую вольность я мог себе позволить уже гораздо позже, ближе к завершению своей военной карьеры.

      Как я раньше говорил, священной обязанностью молодых ефрейторов и сержантов был караул у знамени части. Знамена находились в глубокой боковой нише, в конце коридора первого этажа штаба полка, их было четыре штуки, они стояли в высоких стеклянных пирамидках по углам помоста, специально для той цели сооруженного. Часовой стоял на квадратной площадке в центре этого помоста. Площадка была сконструирована так, что как только часовой сходил с нее, в караульном помещении, находящемся за фанерной выгородкой в торце того же коридора, противно звенел звоночек. Тот же звоночек звенел, если часовой нажимал ногой на маленькую кнопочку, расположенную на площадке. Это было сделано на случай, если на часового будет совершено нападение или ему захочется отлить. Последнее происходило гораздо чаще, а вот случаев нападения никто не припоминал. Начкаром и заодно разводящим был кто-то из полковых прапоров. Прапор обычно сразу же заваливался спать на топчан, отвлекаясь лишь на прием пищи и туалет, а менялись мы сами, по крайней мере, пока в штабе не было народу или какой-нибудь проверки. И бодрствующая и отдыхающая смены беспробудно дрыхли и разбудить их могла только атомная война или частые звонки, подаваемые обеспокоенным отсутствием смены часовым. Когда звонки не помогали, часовой сходил с поста и начинал дубасить ногами в дверь караулки. Обычно это помогало. Ночью стоять на посту было необязательно: если автомат с примкнутым штык-ножом аккуратно вставить штыком вниз в щель между площадкой и полом в определенном месте, то тяжести оружия было достаточно, чтобы концевик под площадкой оставался в разомкнутом положении. А часовой обычно садился на ступеньки и занимался чем душа желала: читал, пел, курил, разговаривал, принимал и передавал предметы, только что не отправлял естественные надобности. Не рекомендовалось спать сидя, могли прийти с проверкой. Но многие забивали на это, тем паче такая вероятность была невелика, а чтобы разбудить помощника дежурного по штабу, который на ночь запирал входную дверь на щеколду, требовалось поднять такой грохот, который будил и часового на знамени. И все же один раз я попался, но об этом расскажу позже.

      Жратву караулу у знамени поставляли из летной столовой, это был плюс – ее можно было есть с удовольствием. В шкафчике с посудой мирно шуршали тараканы, это был фактически отдых для молодого зольдата. В конце службы мы дошли до того, что ночью крамольно пили пиво на ступеньках прямо напротив боевых знамен, заедая его вяленой рыбой. Что чувствовали при этом овеянные боевой славой знамена – не знаю, но, наверное, это было нехорошо.

      Два раза в месяц наш полк заступал в гарнизонный караул. Случалось это преимущественно в выходные. Мы подменяли роту охраны, которая в выходные отдыхала (ну, отдыхал там только тот, кому было «положено»). Меня, как сержанта, тут же назначили в разводящие. Если между выходами на пост у караульного еще была возможность поспать, то у разводящего – это уж дудки. Расстояния были такими, что когда мы возвращались со смены, через 15 минут нужно было будить следующую смену. На разводящих также лежала обязанность контроля доставки жратвы из столовой и ее честный дележ. Всего разводящих было три, один контролировал завтрак, другой обед, а третий – ужин. Смена выглядела следующим образом – ГАЗ-66 подъезжал к территории поста, часовой выпрыгивал из кузова и шел искать предыдущего часового, который обычно где-нибудь спал. Если находил, они менялись, сменившийся запрыгивал в кузов «шишиги» и мы ехали дальше. Если же часовой спал так крепко, что не слышал подхода машины, мы, исключая водилу, высыпались из кузова и цепью шли по объекту, громко ругаясь и находили часового. Если у него удавалось во сне изъять оружие, следовали «профилактические мероприятия» – избиение его «черпаками» за нечуткий сон на посту.

      Как-то раз, когда наш полк очередной раз заступил в караул, а было это в начале весны, я в состав караульной команды не попал. В ночь в субботы на воскресение меня грубо растолкали и минут через пять я сообразил, чего от меня требовалось – ползти в оружейку и получить оружие и боеприпасы. Судя по нешуточному переполоху, случилось что-то серьезное. По дороге, в кузове «Урала» нам объяснили, что случилось нападение на пост и нас подняли на усиление постов. Приехав на место, я узнал, что случилось. Молодой зольдатик, стоящий на складе ОПС, открыл ураганный огонь из своего АКМ по якобы выскочившей невесть откуда группе людей. Разумеется, он ни в кого не попал, да я, честно говоря, сильно сомневаюсь, что вышеуказанные люди там вообще были. Не нашли ни трупов, ни раненных, ни свежих следов. Что же касается здоровенных дыр в заборе и проволочном ограждении – они там были всегда. Скорее всего, «духу» с перепугу померещилось что-то. И я как раз попал на усиление именно на этот пост. Я стоял в паре с Серегой Ильиным – хитрым хулиганом из Джамбула, который, по его собственным словам, не прочитал ни одной книги, кроме Уголовного Кодекса. Мы шатались по территории поста, считая дырки, проделанные пулями в разнообразных ящиках, сваленных в штабеля и накрытые маскировочными сетями из под которых и выбежала, по словам «духа» толпа численностью не менее взвода. Я насчитал несколько пробоин в ящике, в котором, судя о надписям, покоился запасной радиолокационный прицел к самолету МиГ-23. Боюсь, дорогую штуковину пришлось или ремонтировать или списать.

      Боец на патроны не поскупился и высадил веером от пуза весь рожок, а второй с перепугу просто не смог вставить дрожащими руками.

      Серега, крепкий задним и иным умом заметил шляющегося по территории складов кошака и предложил мне поупражняться в стрельбе. Суть его плана состояла в том, что можно безбоязненно поднять хай, попалить из автомата, а в крайнем случае предъявить кошачий труп и сослаться на страшный испуг и неожиданность. По Серегиной задумке, в лучшем случае нас должны были поощрить за бдительность. Я резонно возразил, что по моему мнению ничего, кроме звиздюлей, мы не получим – все и так на взводе. Да и несчастное животное было жаль. Затем я сменился, а под утро Серега, который уже стоял в паре с другим усиляющим, все же устроил на посту жуткую пальбу, наверное, ему удалось договориться с напарником. Когда рассвело, всю команду усиления отпустили обратно в казарму и даже дали выспаться участникам событий.

      На следующий день комполка Бычков застроил всю срочную службу на плацу и с хмурым лицом приказал всем "козырных стрелков" выйти из строя на три шага. Но, к всеобщему изумлению, вместо того, чтобы показательно поиметь виновников переполоха за бестолковую пальбу и нанесенный материальный ущерб, всем троим стрелкам была объявлена благодарность за бдительность и отличное несение караульной службы, а также десятисуточный отпуск на родину, не считая дороги. Ильин был прав, я как всегда стормозил. Полк подавленно молчал, глядя на радостные лица отличившихся.

      Через две недели, когда пришла пора заступать в очередной караул, среди срочников была замечена невиданная активность и сознательность – в караул хотели все, включая «дедов», чего раньше не наблюдалось никогда. Само собой, как только над постами сгустилась тьма, сразу же раздался первый выстрел на одном посту, и понеслась! Палили почти все. Очереди вспарывали ночную тьму, звучали одиночные выстрелы там и тут, судя по звукам, шел ночной бой с количеством участников не менее батальона. Караульная шишига не успевала метаться от поста к посту, спасая подвергнувшихся неожиданному нападению часовых. Ночью в караулку приехал заспанный и злой комполка, застроил всех отдыхающих и бодрствующих перед караульным помещением и заявил, что если он услышит хоть еще один выстрел и ему не предъявят труп супостата, то он лично набъет стрелявшему морду и определит за каждый спаленный патрон на сутки на гарнизонную гауптвахту. О чем велел передать всем, кто должен был вернуться с постов. Даже усиление поднимать не стали. Сколько в эту ночь было израсходовано боеприпасов – одному Богу известно. Построение полка на следующий день после этого караула было менее веселым, отпуска никому не дали, благодарности тоже не вынесли. После этого бестолковая пальба по ночам прекратилась.

      В это же время был учрежден еще один наряд, который не предусматривался ни одним уставом. Назывался он «сторожевой пост». Дело в том, что какие-то лихие люди стали по ночам «бомбить» гарнизонные магазины. Посему каждую ночь по установленному маршруту шлялись два бойца, вооруженных штык-ножами и вроде как караулили магазины. Раз в час они обязаны были отмечаться в комендатуре у дежурного помощника коменданта, а остальное время фактически были предоставлены самим себе. Можно было сходить в поселок Герцено, на стадион, где тусовались гарнизонные бляди, вообще, куда угодно. Я не раз был в этом замечательном наряде. У нас в эскадре был еще один грузин – Гия Цамалаидзе, который довольно хорошо ко мне относился и часто, назначая себя в сторожевой пост, брал в напарники меня – кому-то же надо было ходить по маршруту и отмечаться в комендатуре, пока Гия в это время шлялся бог весть где. Он говорил по русским с сильным акцентом и все время заявлял: «Йа нэ дьедушька – йа дьядья Гия!!!». Смешно было смотреть, как он пытался свести знакомство с какими-то девчонками, заговаривая с ними о прекрасной погоде, чем вызывал у них приступ истерического смеха.

      Правда, через год этот наряд был упразднен, когда за кражей из магазина были застигнуты врасплох не кто иные, как сами «сторожа». К счастью, они были не из нашей части.

      Очень популярны были всяческого рода «разгрузки». Один раз, разгружая вагоны с дынями, прибывшими для военторга, мы так обожрались их, что меня еще неделю подташнивало при виде дынь. Разгружали сок в здоровенных трехлитровых банках, по четыре банки в картонной коробке, перебив при этом уйму банок, а после такой разгрузки все помещение сушилки в казарме было заставлено банками с соком и уже пустыми, я лично упер две банки. Один раз случилась совсем уж экзотическая разгрузка – прилетел ИЛ-76, битком набитый персиками, некоторые ящики уже начинали течь, необходимо было срочно пускать их в продажу, чтобы не пропало все. Всю ночь мы разгружали злополучный самолет, обжираясь при этом персиками, а когда не могли есть, играли перезрелыми персиками в снежки, не обращая внимания на визги кладовщицы.

      Приходилось участвовать и в других ночных забавах – наш президент Горбачев в то время достиг своего апогея целования взасос с друзьями-американцами, и на Кубинке должна была проходить выставка для комиссии наблюдателей за сокращением вооружений. Несколько дней транспортники со всей страны, жить которой стараниями этого меченного лысого хрена оставалось уже совсем недолго, свозили порезанные на части ракеты, фюзеляжи истребителей, куски вертолетов и прочий металлолом. Пару раз нас гоняли на дембазу, помогать разгружать все это добро. В 76-м иле были электроприспособления для разгрузки шрота на бетон, а дальше мы тащили все это на руках, облепив здоровенную железяку как муравьи. В одну такую ночь я едва не улетел в Мурманск. Мы решили сачкануть от этой трудотерапии и по открытой аппарели забрались в один из илов, где и засели, скрываясь от посторонних глаз. Я откинул три седушки, что шли вдоль бортов, положил на них свернутый чехол, накрылся другим чехлом, да так и заснул. Когда борттехник перед запуском повыгонял всех на бетон, меня он не заметил. Лишь чудом, уже на предварительном старте, он еще раз спустился осмотреть грузовой салон и заметил торчащий из-под чехла сапог. Я был с позором и матюками выгнан на бетон и долго шел от предварительного старта до дембазы пешком. Веселые они люди – эти транспортники.

      Подходила к концу так называемая «стодневка» – период между датами когда до приказа министра обороны остается сто дней и выходом самого приказа. Некоторые мои сослуживцы по вечерам читали дедушкам дембельскую сказочку, стоя на тумбочке. Я своих заслуженных пиздюлей за отказ читать этот бред уже получил, да и репутация человека слегка не дружащего с головой в момент ярости за мной все еще ходила по пятам, я был избавлен от этой идиотской обязанности. Кстати, Дядя Гия сыграл в этом не последнюю роль, за что ему спасибо. В своем отказе читать эту херню я был не одинок, некоторые ребята тоже имели покровителей или хорошие физические данные – с ними тоже предпочитали не связываться без серьезных на то оснований. Тем более, что «чтецов» было предостаточно.

      В один прекрасный весенний день прошел слух о выходе приказа, что подтвердила принесенная кем-то газета и началось всеобщее ликование, хотя первая партия дембелей отправлялась только в конце мая, а уж мне-то о дембеле думать было совсем рано. Но все равно, настроение было приподнятым. В каптерках стоял свист ремней – дедушки «переводили» в «черпаки» вчерашних «молодых», а «духов» производили в «молодые». Я решил для себя, что получить по жопе несколько раз бляхой от ремня не стоит сомнительного удовольствия почувствовать себя «переведенным» и от экзекуции отказался. Дядя Гия и тут не подвел, он под каким-то благовидным предлогом заманил меня в каптерку, где он залез на табуретку, роясь в верхних стеллажах и попросил подать ему что-то с полу. Ничего не подозревая, я отвернулся и тут кожаный ремень (слава Богу, не бляхой) чувствительно щелкнул по моей заднице. Я подскочил, развернулся и увидел коварного Гию, сияющего от удовольствия и протягивающего мне свой изрядно потертый кожаный ремень в обмен на мою «деревяшку». Так я стал "черпаком".

      Ночью еще вчерашние «черпаки» устроили какой-то адский ритуал перевода себя в «деды», их через три подушким «дубасили» по заднице ниточкой, а под койкой лежал «молодой» и должен был громко орать, изображая крики от боли. Затем все новоиспеченные «деды» и «дембеля» жутко перепились и начали «ровнять» молодую поросль. Ведьмин шабаш нервно покурил бы в сторонке перед этим жутким ночным светопредставлением, которое прекратил своим появлением прибежавший на крики и грохот табуреток дежурный по полку. После чего все уснули.

      В начале мая нас опять перевели в нашу родную, отремонтированную казарму. Осмотрев качество ремонта, я сильно удивился, на кой черт ее вообще нужно было ремонтировать? Кроме адского холода и жуткого запаха краски ничего особо не изменилось. Все сладкие песни о комнате психологической разгрузки, видеомагнитофонах и телевизорах так и остались песней, как этого и следовало ожидать. Спать по ночам приходилось под двумя одеялами, отопление выключили, а в апреле было довольно прохладно. В «отремонтированной» казарме дуло во все щели, все было заляпано побелкой, краской, короче, еще месяц пришлось потратить на приведение всего этого в порядок.

      Появилось первое молодое пополнение. Меня и моего одногодку Климова из Архангельска назначили в команду обеспечения обстрела молодых. Климыч раздавал патроны, набивая их по 8 штук в рожки, а я с важным видом метил пробоины в мишенях и записывал в тетрадь результаты. С нами приехала еще толпа полковых прапоров и офицеров, человек 10–15. После того, как молодые отстрелялись, нам с Климычем выдали по рожку патронов и мы забавно постреляли по баночкам и бутылочкам. Господа офицеры раздали себе по два рожка и расстреляли экскаватор, стоящий на гарнизонной свалке рядом со стрельбищем, предварительно заслав туда на разведку бойца, чтобы убедиться, что там нет людей. Пули пробили стекла, кабину и трубки гидросистемы, после чего экскаватор как живой опустил ковш до самой земли, умирая. На следующий день гражданские, разравнивавшие этим агрегатом свалку, устроили жуткий скандал, но правды так и не доискались – военные умели хранить обет молчания.

      К тому времени в эскадре, да и в полку у меня появились друзья. Оба были москвичи, Вовка и Стас. Оба уже были женаты, и с учетом этого обстоятельства переведены служить поближе к дому. Распространенный миф о том, как в войсках не любят москвичей и повсеместно их чмырят, мягко говоря, слегка преувеличен. Все зависит от характера и физических возможностей человека. Стас был существом мирным, избегал драк и до самого конца пытался урегулировать любую проблему мирным путем, за что неоднократно страдал. Вовка же напротив, при малейших признаков проявления неуважения к своей персоне сразу бил в бубен. Примечательно, что знакомство мое с Вовкой началось, как водится, с драки. Что-то мы там не то друг другу сказали, слово за слово – и понеслась. У меня не было шансов – Вовка имел какой-то там разряд по боксу и в драке разбирался гораздо лучше меня. Пропустив первую торпеду я, очертя голову, кинулся в контратаку, всю мощь вложив в удар возмездия, который пришелся точно в голову бедному Стасу, имевшему неосторожность полезть нас разнимать. К счастью, я не был Майклом Тайсоном, и Стас остался жив. Ввиду такого обстоятельства драка была прекращена, и мы занялись реанимацией Стаса. В тот же вечер я заступил в караул у знамени, а по возвращении Вован зазвал меня в курилку, где сообщил, что был не совсем прав в тот раз и предложил закорешиться. Воистину, хорошая дружба начинается с драки.

      Были и другие ребята, с которыми у меня были нормальные отношения. Но наш стратегический блок с Вовкой и Стасом продержался вплоть до увольнения из славных рядов ВС. Я периодически наезжал к ним, когда бывал в Москве, но на данный момент телефоны и адреса их изменились, было бы здорово снова сконтачиться, возможно, прочитав эту писанину, они и откликнутся. Во всяком случае, хочется на это надеяться.

      Вовке и Стасу пришла в голову замечательная идея – я ни разу не слышал ни о чем подобном. Они предлагали мне стать пайщиком-концессионером своей затеи со сьемом жилой комнаты у какой-нибудь бабульки – божьего одуванчика в частном секторе, в жилой зоне гарнизона. Вован к тому моменту был водилой у полкового начальника инженерной службы и мог свободно появляться где хотел. И такая бабулька была им найдена. У нее был деревянный одноэтажный дом, в котором она предложила нам комнату с условием, что мы пообещаем не водить туда блядей, не жрать водку и не барагозить. Мы заверили ее, что все будет в порядке, так оно и было, ну, разве что за исключением небольших доз алкоголя, которые мы себе иногда позволяли в нашем жилище. Комнатенка была маленькая, там имелся диван, трюмо с зеркалом и тумбочка. Здесь можно было хранить личные вещи, которые нельзя было держать в казарме, гражданскую одежку, жратву, деньги – все что угодно. Бабулька была от нас в восторге, особенно после того, как раздухарившийся Вован по доброте душевной порубал все колоды, в изобилии водившиеся на бабкином дворе на аккуратные дровишки и сложил их в поленницу. Иногда мы таскали доброй бабушке воду, помогали по хозяйству, если было свободное время. Платили мы за все это удовольствие тридцать или сорок рублей в месяц. На троих выходило терпимо, да и бабке какое-никакое подспорье. Туда можно было прийти после наряда отоспаться, чтобы не попасть под припашку в казарме, можно было свалить в самоход, предварительно переодевшись, много чего полезного сделала для нас идея Вовки и Стаса.

      Единственным неудобством было то, что в доме в изобилии водились крысы – здоровенные пасюки, которые не боялись ни Бога ни самого черта. В нашем присутствии они вылезать стеснялись, лишь топотали как слоны под настилом пола, в полостях стен и над головой, а в наше отсутствие уничтожали любую жратву, не запертую в тумбочке. Один раз я с удивлением обнаружил прогрызенную насквозь и выпотрошенную жестяную банку тушенки, которую я забыл убрать в тумбочку. В другой раз эти твари сожрали тюбик зубной пасты вместе с фольгой. Наш проект держался в строжайшей тайне, хотя многие со временем и догадывались о нашей тайне, принятые меры конспирации позволили не засветить «хату» до самого дембеля. Кстати, я подобрал тогда достойную смену из младшего призыва, представил ребят бабульке и надеюсь, что наша точка хорошо им послужила.

      Лето практически вступило в свои права. Было тепло, летом служба не казалась такой занудной и однообразной, работать на бетонке было почти удовольствием, поэтому я старался как можно чаще бывать на полетах. Соответственно и насмотрелся всякого. Это лето было богато на всевозможные авиационные происшествия. Счет открыл СУ-17 третьей эскадрильи, которого при посадке сложились почему-то не вставшие на замки основные стойки шасси. Поднимая снопы искр, самолет протер о бетон свой подвесной топливный бак, но не загорелся. Подлетевшие пожарные машины тут же залили его пеной, летчик отделался легким испугом. Далее эстафету подхватил АН-12 Тушинской транспортной эскадры – эти ребята сели с горящим четвертым двигателем, зрелище весьма впечатляющее – остановившийся зафлюгированный винт и шлейф черного дыма, волочащийся за самолетом, прямо как в кино про войну. Следующей отличилась наша славная вторая эскадра – наш МиГ-29 произвел касание на заторможенные основные стойки шасси. Основные пневматики тут же лопнули и самолет сточил магниевые диски примерно на треть, пока не остановился. Опять-таки, обошлось без жертв и разрушений. Первая эскадрилья тоже не осталась в стороне – экипаж су-27 «спарки» произвел героическую посадку на одном двигателе – на втором сработал пожарный датчик.

      Однако одно происшествие, точнее, катастрофа, которое случилось, если мне не изменяет память, 4 июня, заслуживает отдельного описания. Я как раз стоял дежурным по эскадре, и храпел свои законные 4 часа утром (ночью я, правда, тоже немилосердно дрых) когда меня разбудил помощник дежурного по полку и сообщил, что забирает у меня всех дневальных, как и весь свободный народ в казарме. Мне же придется самому стоять (точнее сидеть) на тумбочке ввиду исключительности обстоятельств. Когда я спросил его, что случилось, он поведал мне о том, что полчаса назад самолет третьей эскадрильи упал в лес за поселком Герцено. Пилот погиб.

      Из каптерки вылез заспанный Гия, которого тут же загребли для той же надобности – разбирать обломки. Я никогда еще не был на «яме», черт меня дернул предложить Гие мое место на тумбочке в обмен на то, что я поеду вместо него. Гия с радостью согласился и я вместе с остальными получил ОЗК (общевойсковой защитный комплект) и нас погрузили в кузов «Урала», который довез нас до места катастрофы.

      Картина представилась глазам мрачная: на опушке леса на вершине дерева висел тормозной парашют, далее начиналась свежая просека, которая постепенно углублялась – в начале были срезаны только верхушки деревьев, в конце просеки деревья были изломаны и выворочены с корнем. Пахло гарью, керосином, в некоторых местах еще что-то дымилось. Поляна в конце просеки была усыпана искореженными до неузнаваемости обломками, в которых трудно было опознать части того, что еще недавно было штурмовиком СУ-25. Более менее сохранилась бронированная кабина, которая валялась отдельно, в некоторых приборах даже стекла остались целы, двигатели, находящиеся в бронированных гондолах тоже можно было опознать, более менее уцелели стойки шасси с пневматиками. Все остальное идентификации не поддавалось – это был разбросанный по всей поляне искореженный алюминиевый хлам, перемешанный с расщепленным деревом и свежевзрытой землей. Пушка ГШ-302 была завернута в бараний рог, я даже не поверил сперва своим глазам. По всему лесу был разбросан ее боекомплект, то и дело приходилось отлавливать очередного пацаненка, пытающегося утащить 30-миллиметровый патрон в качестве сувенира. Самолет упал на лес в перевернутом положении, вниз кабиной. Катапульта сработала то ли от удара, то ли пилот в последний момент успел рвануть держки. Думаю, он сознавал, что катапультирование в перевернутом положении с такой высоты – верная смерть. Но если бы он остался в кабине, его бы буквально размазало – возможно, в последний момент он подумал о людях, которым придется собирать его тело по частям, и значительно облегчил им работу. Тело было относительно целым, только без одной ноги. Ногу нашли неподалеку. Слава Богу, это случилось еще до моего приезда. Это был майор Кириллов, говорят, хороший мужик, хотя лично с ним мне общаться не довелось. На земле у него осталась жена и двое детей. Ему не хватило нескольких метров, чтобы при выполнении фигуры высшего пилотажа избежать столкновения с деревьями. Поговаривали о невыставленном на давление аэродрома барометрическом высотомере, но на самом деле я так и не узнал, что там накопала впоследствии комиссия.

      Нас построили в цепь и мы двинулись вперед, прочесывая лес, квадрат за квадратом. Задачей был поиск боеприпасов, НАЗа, и фрагментов тела. Не пройдя и десяти метров я наткнулся на здоровенный шмат мяса с куском кожи, по которому уже ползали муравьи. Меня едва не вывернуло наизнанку от этого зрелища. Я сообщил о своей находке и ее забрали, упаковав в нумерованный полиэтиленовый пакет. Еще я нашел с дюжины две патронов к пушке, растресканный защитный шлем и контейнер от НАЗа, носимого аварийного запаса, уже кем-то выпотрошенный. Видимо, кто-то успел побывать на месте катастрофы раньше приезда поисково-спасательной группы. Да и сейчас вокруг места крушения как шакалы бродили какие-то старые пердуны в гражданском, с допотопным прибором радиационного контроля, все рвались замерить уровень радиации. Их уговаривали уйти, но они огрызались, и все старались прорваться через оцепление. Ушли они только тогда, когда один из них своей настойчивостью вывел из себя начальника оцепления и схлопотал наконец по роже. Неподалеку был пионерский лагерь, говорили, что пока он пустовал, видимо эти деятели были оттуда. Недавно прошел теплый летний дождик, вылезло солнце, в лесу щебетали птицы – это никак не вязалось с видом зрелища искореженной техники. Несколько часов мы бродили по лесу, собирая все, что могло представлять интерес для комиссии по расследованию, затем нас сменила другая группа. В этот день я просто не смог есть, и еще неделю от вида мяса меня мутило.

      Потом мне еще долго приносили всевозможные обгоревшие платы, на предмет определения их ценности или с предложением купить, я считался чуваком, «шарящим» в электронике (один раз «починил» наш телевизор, заменив сгоревшую лампу каскада строчной развертки, которую украл из точно такого же телевизора в комендатуре, когда был в патруле). Меня уверяли, что золота-серебра в этих микросхемах столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь. Я обычно рекомендовал им отнести это туда, где они это взяли.

Такая вот грустная история.

      Однако, жизнь продолжалась. Мне все настойчивее хотелось побывать дома, но отпуск даже и не маячил на горизонте. Я же пока не совершил ничего героического, чтобы удостоиться этой чести. А хотелось очень. Вся моя голова была целиком занята этой мыслью. И однажды случай представился. Командиру нашей эскадрильи было присвоено очередное воинское звание – подполковник. Я узнал об этом в строевой части у знакомого писаря. Приказ по полку еще не был зачитан, но, думаю, Шишкин уже знал об этом. В моей голове созрел коварный план и я тут же попытался его осуществить. Заявившись в штаб эскадрильи, я испросил у комэски разрешения побеседовать с ним. Он не отказал. Тем более, здороваясь с ним, я назвал его «товарищ подполковник», хотя на погонах его пока что была одинокая майорская звезда. Прогиб был засчитан, шеф даже не смог скрыть легкую улыбку. Я в общих чертах изложил ему свою грустную историю, придуманную накануне, про девушку, которая перестала писать письма (наглая ложь, до армии никакой девушки у меня не было, о чем я ничуть не жалею), про долг, которые один мой знакомый, оставшийся на гражданке и не думает возвращать (это было отчасти правдой, правда сумму я немного завысил), про упадок душевных сил и жуткую депрессию, меня охватившую (ну, тут я душой не покривил, надо сказать). Шишкин выслушал мой бред, потом перебил и спросил: «Сколько ты уже прослужил? Год? То есть, в принципе, если за тобой не водится залетов, ты вполне имеешь право на заслуженный десятидневный отпуск. Давай, не грузи меня своими проблемами и езжай. Только не набедокурь там, если с девушкой и долгами не наврал. Скажи старшине, чтобы зашел сегодня ко мне.» Я не поверил своим ушам, искренне поблагодарил нашего понятливого комэску и окрыленный унесся в казарму. Вечером следующего дня я уже трясся в можайской электричке, дующей в направлении Москвы, при полном параде, отказываясь поверить в реальность происходящего. В кармане у меня был отпускной билет и требование на получение билета. В душе что-то пело, а встречный ветерок из окна трепал мои волосы. Я еду в отпуск!!! Кто был – тот поймет.

      На Белорусском вокзале я успел схватить билет в воинской кассе на отходящий через несколько минут калининградский поезд, заскочил в последний, общий вагон и поезд тут же тронулся. Народу было много, но в Смоленске очень много народу вышло, в Кениг мы приехали в полупустом вагоне. Мы – это потому, что я познакомился с нашим калининградским парнишкой, который тоже ехал в отпуск, только с Сахалина. Мы весело провели время в поезде, дорога пролетела практически незаметно. Удивило только лишь то, что при проезде через Литву в вагон заявились какие-то странные, разнаряженные как клоуны люди военного вида, которые объявили себя "саттрутникаме литоффской покраниччной слюшшпы и тамошни" и бегло просмотрели у нас документы. Впрочем, этим все и ограничилось. В Кениг поезд прибыл уже ночью, зверски пахло цветущими липами, я отвык от этого запаха – и в Кубинке и в Москве его постоянно заглушала керосиновая гарь и выхлоп дизелей. Телеграммы я не давал, ключей от дома у меня не было, поэтому, когда я вышел из такси, было немного стремно – а ну как мои куда-нибудь уехали? Но все оказалось в порядке – я свалился как снег на голову, учинив дома страшный переполох.