Текст книги "Повесть о юных чекистах"

Автор книги: Александр Варшавер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Александр Варшавер
ПОВЕСТЬ О ЮНЫХ ЧЕКИСТАХ

Александр Варшавер хорошо известен читателям и кинозрителям. Его рассказ «Глоток воды» лег в основу сценария кинофильма «Тринадцать», завоевавшего широкую популярность в нашей стране. Повесть «Тачанка с юга» также хорошо знакома по одноименному фильму.

Александр Варшавер окончил военное училище, служил на южной границе. Во время Великой Отечественной войны Александр Эммануилович сражался на Ленинградском и Волховском фронтах в должностях начальника штаба и командира полка, был дважды ранен. Удостоен правительственных наград.

Герои произведений Александра Варшавера – люди мужественные: пограничники, разведчики, чекисты. В нелегкой, часто опасной работе им помогают подростки, которых чекисты любовно называли «юнгами ЧК». В повестях «Где гнездо Ворона?», «Следы затерялись в лесах», «Комсомольское поручение» подростки являются главными героями. Им же посвящает автор и свое новое произведение «Повесть о юных чекистах».

Часть первая
ГДЕ ГНЕЗДО ВОРОНА?

– Есть, товарищ комбриг! Удержу!

– Есть, есть! Никак не привыкну к вашему моряцкому «есть!». Вот когда выполнишь, говори есть, а то…

Сухощавый, высокого роста командир в кителе морского офицера со споротыми погонами и нарукавными нашивками в ответ только улыбнулся.

– У нас на флоте не бывает так, чтоб полученное задание не выполнялось. Потому мы и говорим есть!

– Верю, верю! Товарищ Горлов, а все же, чтоб было поспокойнее, дам тебе в прикрытие человек двадцать из охраны штаба.

– Спасибо, товарищ комбриг! Вот только снарядов маловато, по десятку штук на ствол…

Комбриг развел руками:

– Тут я тебе ничем помочь не могу. Нет снарядов. Перейдем в наступление – будет достаточно. Отобьем у беляков. У них неподалеку большие склады.

Командир батареи вздохнул.

– Ты не вздыхай, – заметил комбриг. – Наступление во многом зависит от твоей батареи. Задержишь казаков у переправы на несколько часов – подоспеют наши полки. Пропустишь к бродам – пиши пропало! Будут они гнать нас до самого Царицына[1]1
  Царицын – ныне Волгоград.


[Закрыть]. А ждать их надо к вечеру или к ночи.

Комбриг встал, прихрамывая обошел стол и протянул руку артиллеристу.

– Ну, пушкарь, ни пуха тебе, ни пера! – Он долго тряс руку командиру, потом обнял его и трижды поцеловал. – Иди! Если придется отходить, отходи перекатами. Два орудия отходят, третье стре… – он осекся и махнул рукой.

– Все ясно, товарищ комбриг! Батарея не подведет!

* * *

Трехпушечная батарея трехдюймовых орудий точно в назначенный срок заняла огневые позиции, неподалеку от места впадения Иловли в Дон. Под ее прицелом были два брода и дорога, ведущая с той стороны к переправам. Пушки окопали, замаскировали, лошадей увели в ближайший овраг. Командир батареи, сидя на станине одной из пушек, что-то записывал, изредка оглядывая в бинокль противоположный берег.

За дальними холмами садилось солнце, отбрасывая длинные тени на замершую степь. К командиру батареи подошел вразвалочку широкоплечий моряк с пышной русой бородой. В руках у него был пулемет «Шош»[2]2
  «Шош» – легкий ручной пулемет, бывший на вооружении кавалерийских частей.


[Закрыть], на поясе висели несколько ручных гранат и тяжелый морской кольт в черной кобуре. Опустив пулемет на землю, моряк представился:

– Начальник охраны штаба бригады Бардин, привел бойцов для прикрытия батареи. Где нам располагаться?

Командир батареи улыбнулся. Уж очень смешно прозвучало слово располагаться, будто шла речь об отдыхе на берегу реки.

– Здравствуйте, товарищ Бардин! А позицию займете в-о-он там впереди, шагов за сто от воды. Только прежде придется отрыть ячейки для стрельбы стоя, а впереди, как можно ближе к бродам, посадите двух наблюдателей с ракетницами. Вдруг беляки полезут ночью. Ракетницы есть?

– Нет, товарищ комбат.

– Возьмете у старшины батареи.

– Есть взять ракетницы и ракеты у старшины, отрыть ячейки для стрельбы стоя и выставить наблюдателей! – четко, по-морскому повторил распоряжение моряк. – Разрешите выполнять?

– Выполняйте! – комбат кивнул головой и продолжил свои записи.

Бардин взял пулемет и неторопливо направился к реке. Из-за холмов появилось человек двадцать бойцов, они выслушали его приказ и, рассыпавшись жидкой цепочкой, стали копать ячейки. До батареи донеслись покрикивания моряка:

– Не жалей, ребята, пота! Жалей свою голову! Рой глубже! Смотри, как зарылись пушкари! – Он стал прохаживаться вдоль будущих окопов, изредка покрикивая: – Глубже! Глубже! Землю бросай перед собой, а не по сторонам.

Когда солнце скрылось за холмами, Бардин пришел на батарею и доложил:

– Товарищ комбат! Ваше приказание выполнено.

– Окопались? – не отрываясь от бинокля, спросил Горлов.

– Заканчиваем! Двух человек с ракетницей посадим в ямы у самой воды. Будут сидеть до рассвета!

– Добро! – кивнул Горлов. – Люди накормлены?

– Пожевали немного…

– Всухомятку?

Бардин кивнул.

– Кто ж даст на двадцать человек кухню?

Артиллерист спрятал бинокль в футляр, встал.

– Скоро у нас будет готова каша. Пошлете своих бойцов! Посуда есть?

– Котелки, но не у всех…

– Ладно! Наши кашевары одолжат.

– Спасибо, товарищ комбат! – Бардин собрался уходить, но Горлов его остановил.

– Где служили?

– На Балтике! На минзаге[3]3
  Минзаг – минный заградитель.


[Закрыть] «Сметливый», дальномерщиком.

– У старшего лейтенанта Бодянского?

– У него! Вечная ему память! А вы откуда его знаете?

– Учились вместе в гардемаринских классах[4]4
  Гардемаринские классы – так называлось в дореволюционное время училище, выпускавшее офицеров флота.


[Закрыть]. В один год кончили. Он ушел на минзаг, а я в крепостную артиллерию. Служил в Кронштадте, а потом на форту Ино.

– О-о! – воскликнул Бардин. – У меня на Ино было корешей – целый вагон. Все, кто остался живой, сейчас воюют по сухопутью…

– Вот и я, – улыбнулся артиллерист, – только и осталось флотского – китель да черная шинель…

Так состоялось короткое знакомство бывшего лейтенанта крепостной артиллерии Горлова Василия Сергеевича с бывшим дальномерщиком с минзага «Сметливый» Бардиным Кириллом Митрофановичем.

* * *

«Беляки» появились на рассвете. Над рекой стоял густой туман, укрывший реку и противоположный берег. Наблюдатели увидели казачий разъезд, когда он достиг середины брода. Взлетела ракета и тотчас захлопали винтовочные выстрелы из окопов прикрытия. Не отвечая, казаки повернули лошадей и скрылись в тумане. Когда солнце поднялось высоко и рассеялся туман, прилетел самолет с бело-сине-красными кругами на крыльях. На большой высоте он покружил над батареей, окопами прикрытия и улетел. Не прошло и получаса, как из-за горизонта стала бить белогвардейская батарея. Тяжелые снаряды падали с недолетом, но довольно точно против батареи. Два снаряда разорвались позади, в овраге, уничтожив полевую кухню и два артиллерийских уноса[5]5
  Унос – парная упряжка в артиллерии на конной тяге. На левой лошади каждого уноса сидит верхом ездовой.


[Закрыть].

«В случае отхода одну пушку придется бросить», – подумал комбат, получив донесение о первых потерях.

На холмах противоположного берега замаячили всадники. Батарея молчала, умолкли и белогвардейские пушки. На дороге к бродам появился броневик, вокруг него и позади десятка три верховых.

– Первое орудие! По броневику! Гранатой на удар! Огонь! – скомандовал Горлов. Пушка ударила. Было хорошо видно, как поскакали обратно казаки. Броневик развернулся и быстро покатил назад, а на дороге остались лежать три лошади и два человека.

– Второе орудие! По броневику! Беглым! Огонь! – повторил команду Горлов.

Снаряд взрыл землю около броневика, еще две лошади забились на дороге. Броневик и конные скрылись за холмами. Батарея белых снова возобновила обстрел. Снаряды ложились все ближе и ближе. Осколками в расчете первой пушки были ранены двое. Один снаряд взорвался у второго орудия. Пушка перевернулась, от нее отлетело колесо. Весь расчет вышел из строя.

– Третье орудие на передки! Отходить на запасную позицию! – скомандовал Горлов.

Ездовые с уносами уже приближались к орудию, когда очередной снаряд разорвался около лошадей. Три были убиты. У четвертой перебиты ноги. Оба ездовых тяжело ранены.

– Вывозите на моих уносах! Живей, живей! – кричал Горлов. Еще один снаряд, разорвавшись на позиции батареи, разметал зарядный ящик подбитой пушки, осколки поранили двух человек у первого орудия и самого Горлова, после чего белогвардейцы перенесли огонь в сторону окопов прикрытия. На позиции осталось одно орудие, раненый командир и неполный расчет: наводчик и заряжающий. На короткое время наступило затишье. Горлов кое-как перевязал раненую руку, оставшиеся снаряды положили у самой станины. К пушке подбежал Бардин и доложил:

– У меня пять раненых, трое убитых, но держаться будем! У вас, я вижу, хуже. Чем помочь?

Горлов махнул здоровой рукой:

– Спасибо. Ничем! Расстреляю снаряды и подорву пушку, а вы тогда отводите своих людей к запасной позиции третьего орудия. Командиру скажете, чтоб зря снаряды не расходовал! Бить лишь по видимой цели! Если пушку не удастся вывезти – подорвать! У меня все!

Бардин не уходил.

– Разрешите, товарищ Горлов, остаться с вами! Негоже бросать командира в беде одного…

– До беды, товарищ Бардин, еще далеко! Пушка цела, снарядов восемь штук… Спасибо вам! Идите к бойцам. Там ваша помощь нужнее! Еще раз спасибо!..

Бардин молча пожал руку артиллеристу, окинул взглядом пушку, укрывшихся за ее щитом артиллеристов, покачал головой и побежал к окопам.

Батарея белых продолжала огонь. Снаряды рвались у берега, вблизи орудия и позади, там, где находилось третье орудие. Но вот холмы зачернели от всадников, а по дороге к переправе снова запылил броневик. Горлов рукой отстранил наводчика.

– Будешь подавать снаряды! – а сам припал глазом к панораме. Броневик подходил к берегу, до него не более пятисот шагов, еще немного и можно будет стрелять… Рядом с пушкой разорвался снаряд, замертво упал наводчик, осколками в обе ноги ранило Горлова. Превозмогая нестерпимую боль, он остался у орудия, поправил наводку. Сейчас броневик был не далее трехсот шагов, в самом центре перекрестия. Горлов рванул шнур. Броневик подскочил, завалился набок и запылал. Со стороны окопов закричали «ура!» и открыли частую стрельбу по переправе. Но это не остановило казачью лаву[6]6
  Лава – развернутый, разомкнутый строй атакующей кавалерии.


[Закрыть]. С гиканьем они неслись к бродам. У орудия остались заряжающий и истекающий кровью командир батареи.

– Заряжай на картечь! – громко подал команду Горлов. – Беглым! Огонь!

Он успел сделать еще три выстрела. Картечь с расстояния трехсот шагов разметала казачью лаву. На берегу и в речном потоке падали лошади, люди. До орудия доносились истошные крики, казаки повернули обратно. С того берега стал стрелять пулемет. Пули часто застучали по орудийному щиту. Горлов еще раз натянул шнур, но выстрелить не успел. Пуля ударила его в грудь, и он упал около станины. Смертельно раненный, он смутно слышал дружные ружейные залпы, перестук нескольких пулеметов и мощное «ура!». Кто-то подымает его голову. Едва слышно он стал шептать: «Петроград… Гребецкая… Костик… Всегда только прямо… Не бояться… Сынуля… Картечью… Сынок… Кос…» – и умолк.

Совсем близко шел бой. Гремели выстрелы, неслись крики, но Бардин, стоявший на коленях около умирающего командира, казалось, ничего не слыхал. Он вслушивался, стараясь не пропустить ни одного слова Горлова. Когда тот умолк, Бардин осторожно опустил его голову на пожухлую примятую траву, вынул из нагрудного кармана убитого документы, фотокарточку Горлова в кителе с офицерскими погонами, рядом с молодой женщиной, на коленях у нее мальчонка в матросском костюмчике.

«Семья», – подумал Бардин. Поднялся на ноги, снял бескозырку, тихо сказал: «Прощай, командир!» – и бросился вслед за переправляющимися красноармейцами.

Дорогой ценой заплатила батарея, но задание командования выполнила. Задержка казаков на несколько часов позволила наступающим полкам бригады своевременно выйти к Иловле и начать переправу на противоположный берег.

Было это на царицынском участке фронта осенью 1918 года, накануне первой годовщины Советской власти.

* * *

– Костю маленького не видели? – спрашивал, заглядывая в кабинеты, секретарь губернского ГПУ.

Кто-то из сотрудников видел его во дворе, а кто-то полчаса назад – на третьем этаже около архива. Здесь и нашел его секретарь. Б закутке между двумя шкафами, стоявшими в конце полутемного коридора, на дряхлом кресле спал худенький светловолосый подросток, с виду лет тринадцати. Был он одет в красноармейскую форму, босой. Рядом с креслом стояли сапоги. Чекист постоял, жалеючи вздохнул и тихо позвал:

– Костя! Проснись, Чиж! К начальнику! – и слегка потряс его за плечо. Мальчик не открывая глаз потянулся и буркнул:

– Подремать не дадут! Я ведь всю ночь… – он открыл глаза, зевнул. – Зачем зовет?

– Зачем! Зачем! Откуда мне знать? Ян Вольдемарович сам тебе скажет, а мне приказано: найти Костю маленького и немедля в кабинет. Надевай сапоги, да поживее! – торопил он мальчика.

Поискам и вызову Кости предшествовал разговор в кабинете начальника ГПУ.

За большим письменным столом сидели начальник ГПУ Ян Вольдемарович, его заместитель – пожилой, похожий на учителя Попов, начальник ОББ – отдела борьбы с бандитизмом – широкоплечий бородач, «гроза бандитов» Бардин и гость, курчавый, пышноволосый военный, с веселыми озорными глазами – чекист из соседнего города.

Приезжий просил по-соседски оказать помощь в одном, как он сказал, «тонком», деле, требующем опытного человека, осторожного, смелого и находчивого.

– А разве у вас таких нет? – удивленно спросил начальник. – Что-то не верится. Я ваших орлов знаю!

– В том-то и дело, что есть взрослые орлы, – усмехнулся приезжий чекист, – нужен малолетний орленок.

Под видом беспризорника, бежавшего из детдома, он должен будет прибыть в их город, стать «своим» среди мелких воришек и завести знакомство с преступными людьми. Только таким образом возможно проникнуть в окружение опасного бандита по кличке Ворон, разведать, где его логово, и обезвредить. Трудность заключается еще и в том, что известно о нем очень мало. Высок ростом, густая черная борода и усы. Носит кепку с большим козырьком, кожаные перчатки. Иногда бывает одет в штатский костюм, иногда во френч и галифе. Разыскать человека по таким приметам в городе с трехсоттысячным населением невозможно. Ворон очень осторожен, сам в преступлениях не участвует, а только руководит «работающими» на него малолетками.

Чекисты и работники уголовного розыска считали, что таких «работников» у Ворона не менее двух десятков. На счету этого «треста», как называли банду, были десятки ограблений, вооруженные налеты и несколько убийств. Дисциплина в банде суровая. Атаман отбирал награбленное себе и жестоко избивал в случае неповиновения или утайки ворованного. Задержанные малолетние преступники своего «наставника» не выдавали. Они заявляли, что не знают, кто он и где живет. Встречались с ним по ночам, каждый раз в новом месте, и всегда он закрывал лицо. При каждой встрече предупреждал: «Смотрите, что про меня пикнете – смерть! За семью замками найду!».

– Проникнуть в общество беспризорных, да еще стать там «своим» взрослому, если он не из уголовного мира… – тут приезжий чекист безнадежно махнул рукой, – легче влезть в бутылку.

По его словам, подходящий сотрудник у них был, но паренька хорошо знали в городе и появиться беспризорником он не мог.

– Вот если бы вы, – приезжий посмотрел на начальника ГПУ, – смогли направить к нам временно своего хлопца, того, что в прошлом году отличился… Может быть, и удалось зацепиться за какое-нибудь перышко Ворона. Большую бы нам помощь оказали! Помогите, товарищи! Вся надежда на вас!

Некоторое время в кабинете стояла тишина, потом начальник сказал:

– Что ж, помочь можно, – и, посмотрев на «грозу бандитов» Бардина, спросил: —Как ты на это смотришь, Кирилл?

Бардин поджал губы и неодобрительно покачал головой:

– Вы, Ян Вольдемарович, имеете в виду Костю маленького?

– А кого же еще? Не тебя же послать на такое дело? – пошутил начальник.

– Косте надо бы немного отдохнуть, совсем замотался парень, – недовольно заметил Бардин. – Зима, сами знаете, была напряженной, а тут опять в пекло. Да и забываем мы, что Косте только осенью исполнится шестнадцать лет.

– Дело рискованное… Приказать Косте не прикажешь, несовершеннолетний, – вступил в разговор заместитель председателя.

– Что говорить, – заметил приезжий, – дело, конечно, опасное, но мы постараемся вашего парня обезопасить, прикрыть…

Бардин усмехнулся, пожал плечами:

– Прикрыть, обезопасить! Не такой Костя парень, что даст себя опекать.

– И то верно, – согласился начальник и распорядился найти Костю маленького.

* * *

«Костя маленький» работал уже два года, выполняя серьезные, порой опасные задания наравне со взрослыми чекистами. А попал он на работу в ЧК так.

Зимним днем в двадцатом году Бардин привел в кабинет председателя ЧК заморенного подростка, выглядевшего по росту не старше десяти-одиннадцати лет, одетого в серую гимназическую шинель с прожженной полой и большие, разношенные валенки. Он растерянно топтался на месте, пытался улыбнуться и от смущения вертел в руках облезлую меховую шапку.

– Ян Вольдемарович, – обратился Бардин к предчека, – это мой земляк Костя Горлов, о котором я тебе говорил. Парень грамотный, только вот… ростом чуть не вышел.

Предчека через стол протянул руку Косте.

– Садись, Горлов, потолкуем!

Он задал Косте несколько вопросов, потом посмотрел на Бардина и чуть заметно кивнул головой на дверь. Кирилл Митрофанович попросил Костю выйти в коридор и подождать.

Когда за ним закрылась дверь, предчека недовольно заговорил:

– Смотрю на тебя, Кира, и дивлюсь. Вроде мужик умный, а предлагаешь… Как можно к нам на работу взять ребенка, да еще в твой отдел?

– А что, Ян Вольдемарович? Не вся же работа у нас на перестрелках с бандитами держится! А сколько писанины?

Чекисты долго разговаривали. Из-за двери до Кости доносились громкие, спорящие голоса, но слов было не разобрать. Наконец из кабинета предчека вышел Бардин и, отдуваясь, сказал:

– Охо-хо! Даже борода вспотела! Все уладилось, палка-махалка! Будешь, Костя, продолжать занятия в школе и понемногу втягиваться в работу нашего отдела. Пока, конечно, не в штате, ты же малолеток. Я и так приврал, сказал, что тебе пошел шестнадцатый. Будешь получать, как все, паек, обмундирование, а жить по-прежнему со мной… Добро?

Так Костя, прозванный маленьким, в отличие от Кости большого – коменданта ЧК и Кости толстого – начфина, стал работать в отделе по борьбе с бандитизмом. Еще звали его Чиж за маленький рост, веселый нрав и за то, что Костя всегда что-то насвистывал.

Познакомился с ним Бардин в Доме Советов, где на первом этаже жили несколько человек чекистов, а на третьем, в комнатке-мансарде, поселили Костю с матерью. Она была аптекарем санитарного поезда, прибывшего месяц назад из Петрограда и здесь расформированного. Мать стала работать в местной больнице, а Костя поступил в пятый класс трудовой школы.

Когда Бардин услыхал знакомую фамилию и узнал, что Костин отец убит в боях с белогвардейцами, поначалу подумал, что это совпадение, и решил при случае проверить. Встретив Костю на улице, он поздоровался и, назвав его земляком, спросил: где Горловы жили в Петрограде?

– На Гребецкой улице, – ответил мальчик.

– А кем был твой отец? – продолжал расспрашивать Бардин.

– Мой папа был артиллерист, командир батареи, – с гордостью сказал Костя и, опустив голову, тихо добавил: – Он погиб в восемнадцатом году, где-то на Волге…

У Бардина не было никаких сомнений, перед ним стоял сын героя-артиллериста. Он сдержал волнение и только, крепко пожав руку мальчику, сказал:

– Настоящий человек был твой отец! – решив, что сейчас не время рассказывать Косте о подвиге его отца.

Их встречи стали частыми. Бардин не был в Петрограде с 1917 года и очень интересовался «новостями», а Костя, как и все петроградские мальчишки, хорошо знал о городских событиях последних лет.

Он с увлечением рассказывал, как линкоры «Петропавловск» и «Андрей Первозванный» летом 1919 года огнем своих пушек подавили мятежные форты «Серая Лошадь» и «Красная Горка», а линкор «Севастополь» и несколько миноносцев, стоявшие в торговом порту и на Неве у села Рыбацкого, били по войскам Юденича и, что больше всего интересовало балтийца, какие «коробки» прикрывали подступы к невским мостам. Обычно они встречались и беседовали по вечерам, когда Бардин бывал дома. Костя приходил в его комнату, они вместе топили дымившую «буржуйку»[7]7
  «Буржуйка» – небольшая железная печка; трубы от нее выводили в дымоход, а иногда в форточку.


[Закрыть] и варили на ней в солдатском котелке густую перловую кашу, носившую название «шрапнель».

Бардин называл такие вечера «посиделками».

Во время разговора Бардин часто говорил «палка-махалка». Он пользовался этим выражением в самых различных случаях, и как обращение, и как одобрение. Вот и сейчас, когда Кирилл Митрофанович обратился к Косте: «А знаешь, палка-махалка…» – Костя не дал ему договорить и задал вопрос:

– Что это такое палка-махалка?

– Палка-махалка? – переспросил Бардин. – Палка-махалка – это вешка на якоре. Ставят такую палку с тряпкой на верхнем конце для обозначения глубоких мест. Стоит вешка, волной и ветром покачивается. Случись вода спадет, она ложится. Когда-то моей заботой было следить, чтоб палки-махалки не лежали на воде. Подплывешь на тузике[8]8
  Тузик – маленькая, на одного гребца, двухвесельная шлюпка.


[Закрыть], укоротишь якорную веревку, и палка-махалка опять судам кланяется, верный путь указывает. Охо-хо! Давно это было, я поменьше тебя был…

И Кирилл Митрофанович рассказал Косте о своем детстве и юности.

Родился он в казачьей станице. Его родители были «иногородние», так называли казаки приезжих и ремесленников, проживавших в станицах. Мать он не помнил, она умерла, когда ему было четыре года. Учился Кирилл Митрофанович в станичной казачьей школе, куда «иногородних» не принимали. Попал туда в виде исключения. Его отец был механик, мастер на все руки, мог починить и жатку, и ружье, и швейную машину, а в случае чего и остановившиеся часы. Вот такие часы, да еще подарок самого царя, станичному атаману починил отец, и за это, как знак большой милости, приняли Бардина-младшего в школу.

Когда он заканчивал четвертый класс, отца насмерть забодал сорвавшийся с привязи бык. «Добрые люди» продали нехитрое имущество отца за двадцать три рубля. Две золотые десятки зашили мальчику в пояс штанов, а три рубля мелочью дали на руки и спровадили его из станицы на все четыре стороны искать счастья. Он направился к Азовскому морю. Хозяин рыбных промыслов «сжалился» над сиротой и взял на работу «за харч и ночлег»! А об оплате сказал: «Еще посмотрю, какой ты есть работник!»

– Дали мне тузик, два весла, показали, как действовать, чтоб палки-махалки всегда стояли прямо! – Кирилл Митрофанович усмехнулся. – С того и началась моя морская служба. Стал я трудиться на «благодетеля» без денег и без имени. Звали меня купчина и его приказчики: «Эй, палка-махалка!» И так привязалась, прилипла ко мне эта «палка-махалка», что уж я на свое имя не отзывался и так стал окликать других.

Отработал я на хозяина год, оборвался за это время, а когда обратился к нему за деньгами, он удивился и спросил: «Какие еще тебе деньги? А то, что ты наел, напил за год, разве не стоит денег? Уж и так я по доброте своей с тебя не требую! А коль у меня служить не нравится, то вот бог, а вот и порог!».

Тогда на своей шкуре я впервые испытал, что такое кулак-мироед. И стала у меня с тех пор к ним лютая ненависть. Что оставалось делать? Забрал я у хозяина свой школьный документ, попрощался с рыбаками и ушел. В укромном месте выпорол зашитые монеты, купил костюм, сапоги, добрался до Перекопа, а оттуда на оставшиеся деньги пароходом по Черному морю в Одессу. Устроился на грузовой пароход. Ходил он во французские порты. Такой был самотоп, что, бывало, как придем в Гавр, стоим чинимся месяц-другой. А мне на пользу, научился говорить и читать по-французски. Два года я прослужил юнгой и еще четыре матросом. Когда мне исполнилось двадцать лет, призвали на военную службу и как опытного матроса отправили служить в Кронштадт. Вскоре началась война, а за ней революция. Сошел я на берег с минного заградителя и с тех пор все воюю с разной нечистью. Поначалу работал в Петроградском Чека, был порученцем у Феликса Эдмундовича, потом в Московском – занимался разгромом всяких притонов и подпольных игорных домов. Прошлой весной с делегатами Десятого партсъезда ездил на ликвидацию Кронштадтского контрреволюционного мятежа. Возвратился в Москву, и вскоре меня с группой товарищей Феликс Эдмундович командировал на Украину для ликвидации бандитизма, – закончил свою биографию Кирилл Митрофанович.

О том, что за участие в ликвидации мятежа он получил орден Красного Знамени, Бардин умолчал. Но в Управлении об этом все знали, хоть он никогда не носил орден. Знали и подробности. За день до решающего штурма мятежной крепости он с тремя чекистами-комсомольцами пробрался в Кронштадт. Когда на следующую ночь прозвучали сигналы атаки, чекисты с тыла забросали гранатами два пулеметных каземата, мешавших своим огнем наступающей по льду пехоте.

– Ну вот, палка-махалка, теперь ты все обо мне знаешь, а последнее время я у тебя на виду. Давай доедай кашу и ступай спать!

Через несколько дней, на очередных «посиделках», Бардин неожиданно для Кости сказал:

– Знаешь, Костик, я ведь знал твоего отца… Был при его подвиге и гибели… – И он подробно рассказал мальчику о последнем, героическом бое его отца.

Мальчик нахмурился, крепко сжал губы. Долго молчал, а потом сказал дрогнувшим голосом:

– Папа по-другому не мог. Его отец, мой дедушка, командовал миноносцем и во время Цусимского боя не ушел с мостика, не спустил флаг, утонул вместе со своим кораблем… – И убежденно, по-взрослому добавил: —Я буду таким же, когда вырасту!

– Пойдешь на флот?

– Не знаю, Кирилл Митрофанович. Я еще не решил. Все равно, где бы я ни был… Спасибо вам, Кирилл Митрофанович, что вы рассказали мне про папу! – он протянул руку Бардину и, наверно чтоб скрыть слезы, вышел из комнаты.

Зимой Костя с матерью заболели сыпным тифом. Мать умерла, а Костя выздоровел. Бардин привез его из больницы в свою комнату и окружил братской заботой. Когда через несколько недель Костя окреп и стал ходить в школу, Бардин решил устроить его на работу, считая, что так мальчик будет меньше чувствовать свое сиротство.

До конца учебного года Костя аккуратно посещал школу, а в ЧК работал по вечерам не более двух-трех часов в день; поначалу он выполнял разные мелкие поручения Бардина и сотрудников, потом ему доверили дежурство у телефона и ведение несложных канцелярских дел. Мальчик был разбитной, смекалистый, правдивый. Постепенно ему стали поручать более серьезные задания. Здесь он проявил незаурядную находчивость и храбрость. Это особенно ценили чекисты. С тех пор прошло немногим более двух лет, и сейчас на его счету было несколько серьезных операций. Об одной из них, проведенной совместно с Бардиным в прошлом году, хорошо знали чекисты в соседних городах. Поэтому не было ничего удивительного в просьбе приезжего.

* * *

– Вызывали, товарищ начальник? – спросил Костя, открывая дверь.

– Вызывал, товарищ Горлов, – назвал его по фамилии начальник, тем самым подчеркивая серьезность вызова. – Садись!

Костя присел у стола.

– Хотим тебя, товарищ Горлов, командировать в помощь нашим соседям. Вот…

– Когда и куда ехать? – вскочил Костя.

– Сиди, сиди! Чего заволновался! Ты сначала послушай. – Лембер посмотрел на приезжего и подмигнул ему. Мол, видал какой? И, обращаясь к Косте, сказал: – Командировка не к тетке в гости на вареники с вишнями, а на серьезное, опасное дело. Может, тебе оно и не глянется?

– Я, товарищ начальник ГПУ, – обиженно сказал мальчик, – еще никогда не отказывался ни от какой операции или поручения и не говорил, нравится или не нравится!

Чекисты заулыбались, а Бардин кивнул головой:

– Правильно, Костя! Не было еще такого случая!

– Ну, ну, обиделись! – успокоил их начальник. – Вот познакомься с товарищем Найдичем, а зовут его…

– Лазарь Афанасьевич, – подсказал приезжий, – для друзей просто Лазарь, а то еще Рыжий Лазарь.

– Какой же ты рыжий? – удивился Бардин. – Чуб, как у цыгана…

– Усы, товарищ Бардин, растут у меня рыжие, вот ребята и прозвали… – Он встал, подошел к Косте и протянул руку. – Давай знакомиться, Горлов, не будем терять времени. Нам бы где-нибудь уединиться, побеседовать, а потом сразу за подготовку.

– За этим остановки не будет, – сказал Бардин и предложил: – Пойдемте к нам в отдел. Там сейчас свободна комната товарища Фоменко, он приедет дня через три. Если будут какие вопросы, стукните мне в стенку.

Найдич поблагодарил начальника за помощь.

– Думаю, дело у нас пойдет! – сказал он и вышел с Костей из кабинета.

* * *

Лазарь Найдич вместе с Бардиным стали готовить Костю в «беспризорники». Найдич подробно рассказал Косте то немногое, что было известно чекистам о Вороне.

– Судя по всему, – считал Найдич, – он из «бывших». Может, белогвардейский офицер, а может быть, из буржуйских сынков. Одевается чисто, ходит в перчатках и всегда надушен. Один шкет рассказывал, когда беспризорники ограбили на рынке какую-то старую барыню и принесли добычу, Ворон ни на что не обратил внимания, а схватил флакон с духами. Тому, кто принес духи, он оставил большую долю награбленного да еще добавил два серебряных полтинника[9]9
  Советские серебряные деньги были выпущены в конце 1921 года и в описываемое время представляли редкость.


[Закрыть].

Еще было известно, что Ворон носит бамбуковую тросточку со свинцовой начинкой. Ею он наказывает за любую провинность, а случалось, что ударом по голове убивал непокорного на глазах остальных членов «треста».

– Я тебя, Костя, не запугиваю, – говорил Найдич, – а предупреждаю. С Вороном шутки плохи. Если тебе удастся свести с ним знакомство, то ерепениться – хочу не хочу или не нравится, – об этом забудь! Такие номера с ним не пройдут! Возьмет свою палку и даст по голове…

– Авось обойдется без палки! – ответил Костя. – Я человек дисциплинированный. Прикажут, выполню! За что же меня бить? Да еще по голове.

* * *

Чекисты составили для Кости несколько «легенд»[10]10
  Легенда – биография, выдуманная для разведчика. Обычно строится на хорошо ему известных фактах и подробностях, которые могут быть проверены противником.


[Закрыть], но в конце концов остановились на том, что лучше всего ничего не менять в его настоящей биографии, а только добавить, что после смерти родителей в Петрограде он попал в один из детских домов, откуда прошлой осенью бежал и добрался до Харькова. Здесь он заболел тифом, а когда выздоровел и стал «добывать» пропитание, его забрала милиция, но он снова бежал, на этот раз из железнодорожного детского приемника. Его болезнь и лечение в больнице подтверждались изготовленной чекистами засаленной справкой на имя 14-летнего Константина Носова.

– Был ты Костя Горлов – теперь будешь Носов. Органы соседние, не перепутаешь! – пошутил Найдич.

Он привез очень подробный план своего города и заставил Костю тщательно его изучить. На этом плане были нанесены разведанные угрозыском воровские притоны, места, где скупали краденое и где ютились беспризорники. Там же были отмечены проходные дворы, и Костя «практиковался» в выборе маршрута на случай, если за ним будет погоня. Найдич указал ему способы и места, куда нужно доставлять донесения, обычные и срочные. На всю эту «науку» Костя потратил неделю, после чего его проэкзаменовали Бардин, Найдич и второй чекист, приехавший в помощь Найдичу. Оставалось только подобрать соответствующий костюм, чтоб привести Костю в «беспризорный» вид, и подумать, как доставить его на место. Обычно беспризорники путешествовали на крышах поездов, на буферах, а то и на подножках вагонов. Такое прибытие было бы наиболее правдоподобно, но способ опасен. Десятки беспризорников нашли свою смерть или получили тяжелые увечья под колесами вагонов. Против такой поездки категорически возражал Бардин.