Текст книги "Механический рай"

Автор книги: Александр Трапезников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Ты идиот, – наконец проговорила Карина. – Для чего ты все это затеял?

– Чтобы спасти фильм. И сценарий, – усмехнулся он. – И потом, ты ведь не уверена, что именно он является отцом Гали? Так чего же беспокоиться? Скажешь, в конце концов, что никто не собирается подсовывать ему взрослую дочь. Тем более чужую. Что я пошутил или действительно идиот. Можешь говорить что угодно. Главное – убрать его отсюда, пока он не наломал дров. А я приеду чуть позже и вправлю ему мозги на место.

– Ты, мой милый, достойный правнук Бергера, – сказала Карина.

– Просто я быстро соображаю и принимаю конкретные решения. Поезжай домой. Он ввалится к тебе через час-два. Думаю, к этому времени не успеет наклюкаться. Впрочем, я его сам довезу до багажного отделения.

– А что я скажу мужу? – в раздумье спросила Карина, начиная принимать этот план.

– Да нет у тебя никакого мужа! – махнул рукой Колычев. – Что-то за всю ночь ни разу не заглянул в комнату. Хорошо бы дочка оказалась на месте. Хотя можно обойтись и фотографией.

– Все-таки ты свинья! – Карина пробовала оттолкнуть его, но он все равно поцеловал в губы.

– Иди. Вино мы сами купим.

Подождав, пока она выйдет из вестибюля, Колычев отправился на поиски Клеточкина. Нашел он его в баре киностудии. Перед режиссером стояло несколько пустых бокалов, но на подходе были полные. В бар заглянул Ермилов, взял минеральную воду, покачал головой.

– Иди ты в жопу! – сказал Клеточкин. – Что, язва замучила?

– Я с Вами не хочу разговаривать, – ответил продюсер и, гордо вздернув подбородок, удалился.

– Ты чего-то совсем вразнос пошел. – Колычев присел рядом с Николаем.

– Она уехала?

– Не знаю, чего она хочет, но будет ждать. Ты через час еще будешь держаться на ногах?

– Конечно. Но машину поведешь ты.

Клеточкин бросил на стойку ключи. Алексей убрал их в карман.

– Знаешь, что я решил? Продолжать снимать этот фильм! – сказал Николай, замотав головой, как бык на привязи.

– Конечно, – согласился Алексей.

– На другой студии, – добавил режиссер. – Это наш сценарий, и Ермилов не может им пользоваться. Даже в туалете.

– В туалете сгодится любая бумага, – заметил Колычев. – Не обольщайся.

– Чтобы они продолжали съемки с другим – нужны две наши подписи. Клеточкин заметно пьянел.

– И они ни одной не получат, – подсказал Колычев. – Не бери в голову. Ты разве не рад, что у тебя появилась дочь?

Режиссер залпом выпил бокал и сердито уставился на Алексея.

– Чего ты все лезешь не в свои дела? – спросил он, наливаясь краской. Рад – не рад, что это вообще меняет? У них – семья, а у меня ее нет, хотя и женат, и у тебя – нет и не будет.

– А мне она и не нужна, – усмехнулся Алексей.

– Что же тебе нужно?

– Ты.

Режиссер опрокинул второй бокал и долго соображал.

– Фильм, – поправился Алексей. – А то еще не то подумаешь.

– Ладно, что тебе там надо подписать? – кивнул режиссер. – Новую заявку?

– Я же тебе говорил. – Колычев вытащил из кармана сложенные листки. Хочешь, прочту?

– Не надо. Наверняка снова какая-нибудь ерунда. – Клеточкин достал ручку. – Опять куклы?

– Кто же еще? – усмехнулся тот. – И второй экземпляр.

Расписавшись, режиссер грузно встал и, пошатываясь, направился в туалет. «Конечно – ерунда, о которой даже смешно говорить», – подумал Колычев, развернув один из подписанных листков бумаги. На нем крупными буквами было отпечатано: «В моей нелепой смерти прошу никого не винить».

Драгуров пошевелился, чувствуя, как затекли руки и ноги, но голова больше не гудела, сознание вернулось, резкость зрения – тоже. Снежана улыбалась, глядя на него.

– Извини, – поспешно сказала она. – Я и не думала, что на тебя это так подействует.

– Что это было? – спросил он. – Что ты играла? Зачем?

– Так… Один парень научил, в консерватории. Он бурят.

– Ты хочешь сказать – кришнаит? – поправил Владислав.

– Кто его разберет! – беспечно отозвалась Снежана, присаживаясь рядом с ним. – Скорее, буддист. Очень способный студент. Он мне говорил, что из древнегреческой теории музыки можно вывести основу некоей заматериальной формулы, или мантры. То есть, коль скоро мы знаем главную тональность – ноту какой-то сущности, будь то стихия, предмет или божество, мы способны, используя тональность, воздействовать напрямую на эту сущность. Добиваться чего-либо в порядке приказа, повеления. Интересно, да? А если это предмет неживой, вроде куклы, то можно определенными частотами разрушить его. И вообще… Музыка оказывает на мозг поистине магическое влияние. Можно было в этом убедиться, наблюдая за тобой.

– Вот уж спасибо! – сердито усмехнулся Драгу-ров. – В следующий раз будь, пожалуйста, осторожней. Все эти восточные ритмы, звуковые колебания очень опасны. Я читал об этом в «Тибетской книге мертвых». Технология послесмертного общения душ с нечеловеческими сущностями, вот что это такое. Ты даже не знаешь, что только что исполняла древнеиндийский обряд «пра-на-пратихштха». Чуть не отправила меня на тот свет…

Снежана негромко вскрикнула, сложив руки в ладони. Ее зеленые глаза возбужденно заблестели: то ли от огорчения, то ли от непонятного веселья. Склонив голову, она опустилась на колени и поцеловала Владиславу руку.

– Прости, повелитель! – сказала девушка, прыснув от смеха.

– Прекрати! Я говорю вполне серьезно. Твоя музыка – это птичий язык, голос демонов. И вообще, под эти звуки происходит обряд поклонения индуистским статуэткам, всяческим божкам и многоруким куклам. А цель всего этого – вдохнуть в неодушевленный предмет жизненную силу верующего. Ты когда-нибудь видела, как они их купают, одевают, кормят, укладывают в постель, обмахивают платками, только в клозет не водят? Все это кажется глупостью или детской игрой, вроде той, когда девчонки играют в Барби. Но это не так. Во-первых, все это порождает особые психические ощущения. Во-вторых, это взаимообразная связь. Сообщенная кукле жизнь поддерживается ежедневно поклонением ей. Та же Барби, в сущности, подпитывается сосредоточенной на ней концентрации мысли. А вспомни средневековых магов с их восковыми фигурками! В фигурки втыкали иголки, и это могло привести к смерти, Манипуляции с неодушевленными предметами убийственны. А в-третьих, мозг человека, образ куклы и сам манипулятор – составные части князя мира сего. И тому, кто наделен душой и свободной волей, в нем нет места. Придет время, когда куклы перестанут терпеть своего создателя. Впрочем, это время уже наступило. Ты сможешь провести ночь в музее восковых фигур? – неожиданно спросил он.

– Вряд ли, – поежилась Снежана.

– А мне как-то пришлось. По работе. Не хотелось возвращаться домой. Там происходило что-то… непонятное. Наутро я даже видел следы. А на стене – тот же знак, что в своей квартире. Око Заххака. Или символ «анкх» – жизнь, скрытая в вещах.

– Бедненький, – пожалела его Снежана. – И откуда только ты все это знаешь?

– Я ведь кукольный мастер, – отозвался он. Взгляд его упал на стол, где лежала разобранная металлическая игрушка. Драгуров подошел ближе.

– Ты здесь ничего не трогала? – удивленно спросил Драгуров.

«…Жил в Марьиной Роще некий манихей, которому меня принесла Дана, человек неглупый и осторожный, сумевший выжить в самые лютые годы и даже собирать вокруг себя учеников.

Пошептавшись с хозяином, Дана ушла, а тот, едва бросив на меня взгляд, пробормотал что-то на птичьем языке, потом сказал более внятно: „Войдешь в Золотые Врата и воссядешь в Третьем Храме…“

Одного я никак не мог уразуметь: откуда они все знают друг друга, и почему узнают каждого, принадлежащего их кругу, и идут за тем, кто ведет их? Один может жить в Берлине, другой – на берегу Гудзона, третий – в Марьиной Роще, четвертый – в Эфиопии. И сколько их, много или мало? Не делится ли мир поровну на тех и других, или прилив одних чередуется с отливом прочих? Посвященные в тайну пророчествуют, будто бы откровенничая Именем, но не они ли услышат в конце концов: „Я никогда не знал вас; отойдите от меня, делающие беззаконие!“

Раввин хитрил перед своей паствой, а может, вел их по ступеням, чтобы не перепрыгивали нетерпеливые. Им говорил одно, самым близким своим ученикам – иное. Но так же точно поступали все, кому мне довелось с пре-любопытством внимать, впитывая в себя их инфернальную сущность, мысли, слова, взгляды, повадки, запах кожи, образы и звуки. Я „питался“ ими, любовью или ненавистью, силой или бессилием, особой энергией духа, связанной с кровью, страданием, страстью животной и бесовской, тайными желаниями и пороками, всеми людскими грехами, идущими за человеком со времен Адама.

Раввин тщетно и безуспешно пытался по древним каббалистским книгам создать подобие Божественного творения, вырастить искусственный голем, человечка, для чего требовались некоторые младенческие органы. Его сестра поставляла для этих целей материалы. Она занималась акушерством, делала аборты, принимала роды. Старуха знала, что глупых девок вокруг очень много, и не каждая из них будет рада, если ей скажут, что ребенок выжил. О трехмесячных зародышах нечего и говорить… Все это шло на дьявольскую кухню Ковалевского – так звали моего нового хозяина. Извлекая „запчасти“ из плоти, сей ученый талмудист пытался воссоздать облик своего рано умершего сына, хотел получить его близнеца-брата. Мне думается, что внешне его усопший от скарлатины отрок походил на мое изображение, недаром Ковалевский часто так пристально всматривался в мое лицо, изучал каждый сантиметр тела. Но плоть – не железо, не сталь, пружинки и колесики не заменят сухожилий и печени, а весь мой механизм – мозг и сердце. Кровь из трупа не влить в куклу, которую пытались „вырастить“ он и его сестра.

Впрочем, я подозревал, что она является не только его сестрой, но и женой тоже. И это оказалось правдой, когда он однажды, после неудавшихся опытов, овладел ею прямо среди человеческих останков. Кровосмешение также входило в науку познания тайных, адских контактов, и, может быть, они надеялись, что таким образом, пролив свое семя на чужую и мертвую плоть, воскресят сына? Кого же они хотели создать? Нового Сверхчеловека? Или ветхого, из прошлого, из тех дней библейских, когда к ним пришел Сам и они не узнали Его? А может быть, обезьянку или мистического двухголового андрогина? Или бессмертное существо, сотворенное на костях смерти? Но всегда, всегда получалась только пародия, рассыпающаяся в прах… Но мог ли он отказаться от надежды вывести из небытия не только сына, но и положить начало новой многочисленной расе, имеющей и силу, и тайные знания, чтобы принудить людской род признать над собой власть могущественного царства? В этой породе будет сконцентрировано все, а другие человеки низойдут до положения скотов или подвергнутся уничтожению.

Такие мысли витали в прозрачной голове Ковалевского и его сестры-жены Софьи. А однажды произошло то, что и должно было произойти… Так происходит со всеми, и это – всего лишь плата. Подлинный Фауст, достигший всего, был найден в своей лаборатории с ножом в спине; почки и сердце Тамерлана съел демон Чжамсаран, а Рудольф Дизель исчез вообще неизвестно куда, но я-то знаю, куда запихнули этого гения… Итак, с приходом полной Луны, в каком-то дурманящем чаду, под пиликанье скрипки, на столе под стеклянным колпаком началось какое-то шевеление. Что-то там булькало, пузырилось, соединялось и вновь распадалось на части.

– Процесс пошел, – удовлетворенно потирал руки Ковалевский, поглядывая на музицирующую сестру. Это был миг их высшего торжества, и как им должно было бы быть обидно, что никто из учеников их не видел! Но наблюдал я, Курт Бергер, если мне позволительно присвоить фамилию моего творца. Вдох-выдох, что-то настойчиво скреблось по стеклу, то ли пытаясь вырваться, то ли зовя к себе своих кровосмесительных родителей…

Дана и Велемир, придя к утру, нашли их обоих на полу, растерзанных до неузнаваемости. Все вокруг было переломано, разбито и залито кровью. Соседи говорили шепотом, что брат с сестрой ненавидели друг друга и убийственная ссора вышла на почве „острой личной неприязни“… Так было и записано в протоколе. На пятый день Велемир вынес меня из дома под полой плаща…»

Убежав из больничного парка, Гера бродил кругами поблизости, не решаясь ни вернуться, ни уехать. Он заглядывал сквозь забор, прятался за деревьями, но расспрашивать кого-либо побоялся. Еще раньше Свету унесли на носилках, а с Евстафьевым пришлось повозиться – тот метался по аллеям, дико кричал, размахивал палками (вторую отобрал у какого-то больного) и лупил всех подряд, кто не успевал увернуться. В голове у него что-то замкнулось, и он совсем обезумел: каждый встречный ему теперь представлялся Герой, то превращавшимся в старика, то в женщину, то в доктора в белом халате, а то и в собаку, трусливо лающую на него из-за кустов. Иногда Гера раздваивался и растраивался, их было уже несколько, подбиравшихся к нему с разных сторон, и четвертый – кричащий что-то бабьим голосом, и пятый – сидящий на ветке и издевательски каркающий.

– Вот тебе, вот! – орал и повизгивал Евстафьев, отбиваясь от них палками. Но многоликий и многорукий Гера, к тому же еще и многокрылый и многохвостый, казался неуязвимым…

Наконец кому-то удалось прыгнуть на Гнилого сзади и зажать руки. Другие навалились, выкрутили палки, схватили в тиски. Но в сумасшедшего словно вселились бесы, он вырывался с такой чудовищной силой, разбрасывая всех вокруг себя, что лишь прибывший наряд милиции сумел с ним справиться. Затем его увезли уже в другую больницу, соответствующего профиля.

Гере удалось остановить одну из медсестер, лицо которой было ему знакомо, и спросить про Свету.

– Девочка сейчас в реанимации, – ответила медсестра. – Очень серьезное положение. Кома.

– Она умрет?

– Может случиться так, что сознание уже не вернется.

Повернувшись, Гера пошел прочь. Он чувствовал свою вину за то, что с ней произошло. Гнилой метил в него, но попал в Свету. Что же это такое? Зачем она встряла между ними? И что теперь делать?

Гера остановился возле забора, раздумывая. Совсем рядом с больницей находилась церковь, ее купола просвечивали золотом сквозь кроны деревьев. То, что хотела Света, казалось ему сейчас невыполнимым. Он не мог двинуться в ту сторону и свернул налево – к трамвайной остановке. «Может быть, потом, в другой раз», – с пробудившейся злостью подумал он. Будто намеревался взять штурмом то, что и так было открыто и доступно. Гера дождался трамвая, но ехать передумал. Возвращаться в свой район было опасно, он чувствовал это каким-то звериным нюхом. Всюду его поджидали, таились и ловили момент, чтобы наброситься. Он ощущал это кожей, кончиками пальцев. И их было много, его врагов – и живых, и мертвых.

Гера нашел телефонную будку, сделал несколько звонков. Странно, но голоса приятелей – и Дылды, и Арлекина, и Жмоха, тех, до кого ему удалось дозвониться, были как-то похожи. Одинаково взволнованные и трусливые. И все они спрашивали, одно: где он сейчас, и как бы им встретиться?

– Сам найду, – говорил он, вешая трубку.

Наверное, их уже взяли в оборот, и они напустили в штаны. Этого и следовало ожидать. Неужели из шакалов может что-то выйти? На что он рассчитывал, связавшись с ними? Они храбры только в стае, а поодиночке готовы лизать ноги кому угодно. С каким бы удовольствием он перестрелял каждого из них! Гера набрал номер Гали, но там никто не отвечал. Тогда он подумал и позвонил Людке.

– Привет! – весело откликнулась она. – Сходим куда-нибудь? Ты где?

– Достали вы меня уже этим вопросом, – проворчал Герасим.

– Потому что тебя ищут, – сказала Людка. – По крайней мере, Магомет точно.

– Зачем? – равнодушно спросил Гера.

– Не знаю. Может, хочет, чтобы ты поговорил с Галей?

– А при чем тут Галя?

– Так она ведь сейчас у него, – засмеялась Людка.

– И что она там делает?

– Наверное, то же, что и я, что другие девчонки. – Людка продолжала хихикать, а потом просто повесила трубку.

Гера в ярости оборвал телефонный шнур. Ладно, это меняет планы. Не надо было дарить медальон, так и знал. Или… она сама пришла к Магомету? Как мышь к горе. В любом случае надо что-то делать. Жестко усмехнувшись, он стал похож на злобного тролля.

8

Все металлические части тела лежали на столе совсем не так, как он их оставил, аккуратно разложив в ряд. Драгуров вообще не терпел беспорядка на рабочем месте, а сейчас все было перемешано в кучу, одно на другом, словно кто-то нарочно обозлился и сотворил весь этот хаос. Не мог же он возникнуть сам по себе? Владислав сразу же отбросил эту мысль и взглянул на Снежану.

– Да так и было, – сказала она, и Драгуров вдруг почувствовал, что она говорит неправду. Она смотрела на него чуть искоса, не улыбаясь, а в зеленых глазах притаилось что-то непонятное, вызывающее тревогу.

– Наверное, – согласился он. – Очевидно, я еще не успел все тут разобрать и разложить по полочкам.

– Тебе помочь?

– Нет, не надо.

Он вновь принялся за работу и восстановил прежний порядок, положив каждую вещь и пружинку отдельно.

Снежана не уходила, стояла рядом и молча наблюдала за ним. Владислав затылком чувствовал ее заинтересованный взгляд, и это раздражало его.

– Ты не хочешь что-нибудь приготовить поесть? Или в магазин сходить? – не выдержал наконец он.

– Тебе нужно, чтобы я исчезла? – обиделась Снежана. – Хорошо, я уйду.

Драгуров смотрел, как она выходит из комнаты и закрывает дверь. Работать расхотелось. Расхотелось ковыряться во всех этих внутренностях, напоминающих человеческие органы, останки трупа, словно он был патологоанатомом и ему предстояло выяснить, отчего умер пациент? Он почувствовал отвращение и даже какой-то скрытый страх, пробуждающийся в груди. «Ну ее к дьяволу, эту куклу!» – подумал он. Все равно ничего не найти. По крайней мере, сейчас. Глупо искать черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет. Надо подождать, когда кошка хотя бы вернется… И тут он действительно услышал какие-то звуки, напоминающие плач ребенка, о чем совсем недавно говорила Снежана. Владислав прислушался, пытаясь понять, откуда они раздаются. Ведь не может же всхлипывать этот металлический мальчик, разделенный на части? Ему показалось, что он сходит с ума от напряжения и растущего в нем ужаса.

– Нет, нет! – прошептал он, резко поднявшись и опрокинув стул. Затем, пятясь, выскочил из комнаты.

В коридоре, прижавшись к стене лбом, стояла Снежана. Плечи ее вздрагивали. Драгуров вытер об себя вспотевшие ладони, подошел к девушке и повернул к себе. Она продолжала закрывать руками глаза, а припухшие губы шептали:

– Не хочу… нет… ничего не выйдет… все напрасно… обречены… я виновата… зря…

– Ну, успокойся! – произнес Владислав, обнимая ее и ласково поглаживая. Он поцеловал ее в глаза, губы, нежно прижал к себе, и девушка перестала содрогаться от плача. Оборвался и шепот, слезы как-то мгновенно высохли на ее щеках. Еще несколько секунд – и вот она уже улыбнулась, а глаза озорно сверкнули.

«Если она притворялась, то очень искусно», – подумал Владислав, но тут же отбросил от себя эту мысль. Ему казалось, что сейчас в нем живут два человека. Один любил и тянулся к ней, другой – подозревал в чем-то и отталкивал. Возможно, Снежана почувствовала это, потому что губы ее вновь предательски задрожали.

– Какой же я идиот… – прошептал Драгуров, крепко, изо всех сил обнимая ее. – Прости меня, прости…

– Мы с тобой, как два путника, которые поодиночке заблудились в лесу, но вышли на одну тропинку, – ответила она. – Мы встретились, но разве пройдем мимо?

Владислав жадно поцеловал ее, забывая обо всем: об этой механической игрушке на столе, о Карине, о дочери, о том отрезке пути, который они уже прошли вместе… Что ждет их всех впереди?

– Ты согласна быть со мной? – спросил он.

– Глупый вопрос, – не ответила, а выдохнула Снежана.

Ее платье соскользнуло с плеч, он наклонился и прижал его к лицу, вдыхая аромат тела. И смотрел на нее, словно вчитываясь в ее стройную фигуру, освобождавшуюся от одежды. Блуждающий взгляд останавливался на тонких ключицах, напряженных изгибах бедра, дышащей от волнения груди, округлых коленях, открывающейся ему виноградной лозе жизни. И он припал к ней, как жаждущий вина странник… Он познавал ее, как недоступную прежде книгу, полную тайн, любви, страсти, тех знаний, которые приходят лишь с бессмертием души и оставлением плоти.

Глава четырнадцатая

1

Отпустив бармена, Магомет прошелся вокруг стола, оглядывая Галю с головы до ног. Взгляд был нехорошим, каким-то оценивающим. Медальон болтался у него на толстом волосатом пальце.

– Это не мой, – солгала Галя и покраснела.

– Ты его нашла и повесила на шейку, – согласился Магомет, присаживаясь на диван. Галю он пригласил сесть рядом, но она выбрала стул, положив ладони на колени, словно прикрывая их. Теперь она ужасно стеснялась и своего короткого красного платья, и накрашенных губ, и черных колготок, и даже кружевного белья, будто его могли разглядеть под верхней одеждой.

– Что ты такая скованная? Боишься? – спросил Магомет. – Напрасно. Я тебе ничего плохого не сделаю. Ты давно знаешь Геру?

– С неделю, – робко ответила она.

– Врешь! – рявкнул Магомет. – Ты вместе с ним ограбила мой магазин и украла деньги из сейфа?

Галя испугалась не столько этого вопроса, сколько грозного окрика. На глаза у нее навернулись слезы.

– Ну-ну, – успокаивающе произнес хитрый кавказец. – Я ведь понимаю, что ты не виновата. Это он заставил тебя. Так?

Галя замотала головой. Она просто не понимала, чего от нее хотят.

– Он твой друг? Как это по-русски – хахаль? – продолжал допытываться Магомет. – Ты с ним спишь, да? И готова ради него на все? А то, что ты попадешь в тюрьму как соучастница, это ты понимаешь?

– Нет, – пролепетала она.

– Такая молодая красивая девушка – и за решеткой! Плохо, очень скверно. Ты зачем так вырядилась, отвечай! – заорал он.

Это походило на настоящий допрос, и от страха у нее стали путаться мысли.

Магомет то держал ее на коротком поводке, то отпускал.

– Ты что, шлюха, да? Девка? – кричал он, а потом – другим тоном, гораздо тише: – Нет, конечно нет. Ты хорошая, славная девочка. Скромная. Просто тебе захотелось казаться взрослой. А знаешь, что делают со взрослыми девушками? Их кладут на спину. Может, и ты хочешь лечь и побаловаться? Тебе ведь уже приходилось этим заниматься? С Герой или другим мальчишкой? Иди сюда, быстро!

Галя послушно встала, на ватных ногах подошла и села с Магометом.

– Пожалуй, я тебе помогу, – ласково произнес он. – Я не отправлю тебя в милицию. Зачем? Я не хочу, чтобы ты пропадала. Выпей шампанского.

Магомет вытащил из бара бутылку, наполнил бокал.

– Пей. Не стесняйся, тебе ведь хочется. Сними свитер.

И вновь она не смогла ему противиться, словно он полностью подавил ее волю. Сделав несколько глотков шампанского, сняла через голову свитер. Магомет жадно посмотрел на нее и тяжело задышал. Она ему действительно нравилась, и он знал, что будет потом.

Сначала он получит от нее все видимые удовольствия, заставит ее исполнять любое желание – и пусть только попробует отказаться или сделает что-то не так! Потом он оставит ее здесь до утра. Пусть на ней побарахтаются другие мальчики, им тоже надо. А завтра придет фургон. В нем будут и другие девчонки, собранные по всей Москве. Русские красавицы. Забитые и напуганные, боящиеся пикнуть. Они и не смогут пикнуть, потому что постоянно получают дозу. Так и покатятся без остановок до Кавказа. Он уже не первый раз отправлял этот фургон, и все проходило гладко. Если милиция и цеплялась, то неприятности всегда улаживались быстро. Кто откажется от денег в стране, где не платят зарплату?

Там, на Кавказе, их рассортируют. Одни отправятся еще дальше – в Иран и Турцию, по публичным домам, другие останутся у местных, кого-то станут снимать в порнофильмах, а кто-то потом пойдет и на органы, тоже вещь достаточно прибыльная. С одной почки можно выручить до двадцати тысяч долларов. В Америке и Европе ждут трансплантантов, там нужны почки, печень, сердца, глазные яблоки, много всего… Торговый путь открыт, а на вырученную прибыль идет закупка вооружения, у тех же русских генералов – на войну с той же Россией. За счет русских мальчиков и девочек. Магомет засмеялся, открыто и цинично, глядя на вновь съежившуюся Галю.

– Ты не бойся, – ласково сказал он, протягивая руку и касаясь пальцами ее шеи. – Какая тонкая кожа! – Он ущипнул ее за щеку и опять засмеялся. – Глупая мордашка, совсем глупая… А теперь раздевайся! До последней нитки, все скидывай. Ты у меня сейчас, сучка, попляшешь, – и взвизгнул, потому что Галя, изловчившись, укусила его за палец.

2

Успев приготовить только салат и – назло им! – овсяную кашу, Карина пошла открывать дверь. Вообще-то она надеялась, что у Колычева с Клеточкиным все же хватит ума и они не приедут, но оба весело раскачивались на пороге. Изрядно нагрузившийся режиссер завопил:

– Где наша дочь, показывай! Хочу видеть… – Он полез целоваться, но промахнулся, зацепилсяобо что-то и едва не свалился на пол. Алексей поддержал его и повел прямо к столу.

– А правда, где Галя? – спросил сценарист. Он тоже поцеловал Карину, и у него это вышло гораздо удачнее. Похоже, он вообще только притворялся пьяным.

– Я теперь и не представляю, где она все время ходит, – махнула рукой Карина. – Слишком взрослая стала.

– Хороша мать! – зарычал Николай, принюхиваясь к тарелке с овсянкой. Бр-р!.. Ведь знает, чего я терпеть не могу. Роковая женщина. А муж?

– Муж умер, – не слишком удачно пошутил Колычев, выставляя на стол бутылки. – На этой неделе. От несварения мозгов.

– Знаете что? Здесь вам не кабак! – разозлилась Карина.

Ей захотелось выставить их обоих вон. Прежде всего – Алексея, а Николай пусть прочухается где-нибудь в углу, на коврике. Но они и так почему-то временно присмирели, может, кончился запал, или подействовал грозный окрик. Надо было перезарядить батареи. Колычев принялся разливать вино.

– Не куксись, матушка! – сказал режиссер. – Я пришел. Встречайте салютом. Ты думаешь, я пьян? Нет, сейчас включу вторую скорость и дам задний ход. Алексей дурак.

– Почему? – спросил тот.

– Потому что тебе меня никогда не напоить. И все, что ты задумал, я вижу насквозь. Ты хочешь, чтобы я усыновил Карину.

– Ее-то за что? К тому же, она не мальчик, а девочка, и замужняя. Тс-с!.. Овдовевшая.

Карине стало смешно, хотя и противно: взрослые люди несли всякую чушь, глупо улыбались и походили на Арлекина и Петрушку. Один толстый, другой худой, и у обоих полное отсутствие мозгов. На них и обижаться-то не стоило. Напрасно она поддалась на уговоры и согласилась их принять. И эти дурацкие шутки насчет мужа… Кстати, где он? И что с Галей? От таких мыслей и от суматохи за столом у Карины разболелась голова, но смех и тосты не прекращались. Ей тоже пришлось пригубить вино, и она чуть опьянела, поскольку ей достаточно было и самой маленькой дозы.

– Еще, еще! – уговаривал Алексей, подливая им то шампанского, то сухой мартини, то коньяк из пузатой бутылки. – За хранительницу домашнего очага!

– Хороша «хранительница»! – рыгнул Клеточкин. – А вот моя Елкина-Палкина где-то в Сочах, на фестивале. Эх, Карина, почему ты не вышла за меня замуж, когда я тебе предлагал? Сейчас даже не проси, поздно.

– А она и не просит, – засмеялся Колычев. – Она умоляет, чтобы ты не блевал за столом, в кашу.

– Так вы будете снимать фильм? – спросила Карина, пытаясь увести разговор на серьезную тему. – Что там Ермилов? Решился как-то ваш конфликт или нет?

Оба они умолкли, будто выскочили на берег и отряхнулись. А потом вновь прыгнули в воду.

– Я ему всадил вилку в печень, – сказал Клеточкин. – Теперь так и ходит, держится за бок.

– Нет-нет, – замахал рукой Колычев. – Мы его привезли, в багажнике лежит, хочешь – принесем.

– Мне кажется, ничего у вас не получится, – вздохнула Карина. – Вы как малые дети. Напились, вместо того чтобы что-то делать.

– А я уже делаю. Под стол, – икнул Клеточкин. – Дорогуша, проводи в туалет.

– Сам найдешь.

Но режиссер вдруг передумал. Он уставился на Колычева и погрозил ему пальцем. Грозил очень долго, пока Алексей не вытянул шею, попытавшись куснуть за палец.

– Я знаю, – проговорил Николай почти трезвым голосом. – Я знаю, что тебе предлагал Ермилов. Сволочь.

– Девка-помреж донесла? – весело спросил сценарист.

– Но запомни – только через мой труп.

– Ладно! – еще веселее отозвался Колычев и подмигнул Карине.

– Я виновата перед тобой, прости, – произнесла вдруг Снежана, когда Владиславу показалось, что она уже спит, прижавшись к его груди.

– Ты не можешь быть виновата ни в чем, – отозвался он, любуясь ее лицом, глазами с зеленоватым отливом, полураскрытыми губами, которые продолжали шептать:

– Нет, я тебя обманула, рассказала не все. Думала, это не так важно. Боялась. А теперь скажу.

– Тайны мадридского двора? – улыбнулся он.

– Уж не знаю какого. Мой дед, помимо всего прочего, вел вторую жизнь, о которой мало кто знал. Может быть, только наша семья и его ученики, друзья… Он занимался ворожбой, магией, не знаю, как объяснить. По-моему, это было для него самым главным, а все остальное – работа, строительство мостов – всего лишь дымовая завеса, ширма, прикрытие.

– Как ты узнала? – Драгуров не то чтобы удивился, но как-то напрягся, почувствовав, что она говорит правду. Более того, он ведь и сам догадывался, что старик, принесший ему эту механическую игрушку, далеко не так прост, как хотел казаться. Во всем его облике проступало что-то инфернальное, то, что трудно утаить. На человека, подверженного подобным занятиям, накладывается особая печать.

– Ведь это происходило на моих глазах, с детства, – продолжала девушка. Все его причудливые заклинания, опыты, самопогружения и прочие магические обряды… К нему приходили люди… Конечно, я не принимала в этом никакого участия. Родители мои тоже. Мы были от всего этого далеки. А он никогда не принуждал нас и не настаивал. Насильно втянуть в это нельзя.

– Да. Человек сам выбирает дорогу, по которой ему идти, – согласился Драгуров. Ему было интересно слушать ее, и сейчас перед ним открывалось многое из того, о чем он только догадывался.

– Ты ведь слышал, что он долгое время прожил в Китае и Индии? Я думаю, что знания, полученные им в Тибете, Маньчжурии, других центрах оккультизма – он много ездил, – значительно пополнили его опыт, – продолжала Снежана. – Он занимался и врачеванием. В детстве я почти никогда не болела… Своими снадобьями он лечил не только меня и родителей, но и всех наших знакомых. Это казалось причудой старого человека, но только потом я поняла, что в сущности являюсь – знаешь кем? – внучкой колдуна. Мага.

– И что ты ощутила?

– Сначала мне было смешно, потом любопытно. А затем мне стало как-то стыдно за него и неловко, поэтому я старалась никому не рассказывать. Ты первый.