Текст книги "Птица у твоего окна (СИ)"

Автор книги: Александр Гребёнкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– А ведь нужно сопротивляться, Антон. Вы бледны, кашляете. Прежде всего, вам нужно восстановить здоровье, ведь впереди – длинная зима. Поэтому я прошу вас – лечитесь!

– Ой, Таня, да не беспокойтесь вы так обо мне. У вас сейчас своя жизнь, своих забот хватает.

– Антон, ну нельзя так. Неужели мы так вот расстанемся с вами, разойдемся в разные стороны и больше никогда не увидимся. Нас и так мало в этой жизни, нам нужно держаться друг за друга.

– Спасибо, Таня. Но я постараюсь сам решить свои проблемы – выкарабкаться или сгинуть… А то боюсь, что сам упаду в пропасть и вас за собой потяну.

Таня сказала горько:

– И оттолкнете протянутую руку помощи…

Антон улыбнулся, ласково взял ее руку и погладил:

– Слишком мала, слаба и узка, да и к тому же очень красива эта рука. А мне уже, в случае неудачи – терять нечего!

***

В тот вечер они разошлись грустные и молчаливые, несмотря на то, что в оставшееся время Антон пробовал шутить. Грустным было и расставание. Дождь уже кончился, сквозь мрачные волнистые облака просачивался серебряный холодный свет. Он четко вырезал шрам на лице Антона и делал его еще бледнее. Его немного шатало.

– Вы уходите навсегда? Неужели мы с вами так вот расстанемся? – спросила Таня.

– Пока не вижу смысла встречаться. У меня слишком много горестей, чтобы делить их с вами.

– Опять вы об этом. Как вы равнодушны! Значит старая дружба по боку?

Антон не нашелся, что сказать, и взял ее руку в свою.

– Таня, вы очень хорошая. Вы добрый и чуткий друг. Но, я, как вам сказать… Ну, в общем, я предпочитаю идти по своему пути, который избрал… И этот путь тяжелый, неподходящий для вас…. А у вас впереди вся жизнь. Зачем вам связывать ее со мной?

– Так значит, вы уходите, вот так, в неизвестность… Послушайте, вы же больны! Назовите ваш адрес, где живете? Может, я чем-нибудь помогу?

Но он уже уходил.

– Нет, нет, это вам не нужно…

– Значит, мы никогда не увидимся? – повторила взволнованно Таня.

– Не знаю. Впрочем, если вам нужна будет какая-то помощь, звоните 68-11-06. Это мой друг, он поможет, чем сможет. Счастья вам и удачи в жизни!

Он нагнулся, поцеловал ее руку и, пожав ее обеими руками, исчез в темном переулке.

Дома Таня долго обдумывала эту встречу с Антоном. Она очень взволновала ее.

«Впрочем, кто он мне? – внезапно подумала она. – Просто старый знакомый. Ну, чему-то научил меня, чем-то поделился когда-то со мной. Но это было очень давно. Теперь я выросла, у меня все по-другому, и он стал старше, совсем другой. У него своя нелегкая жизнь, у меня своя».

После ужина она легла с книжкой в постель, но ей не читалось. За окном вновь равномерно сыпался и гудел дождь. В который раз она перебирала подробности встречи.

«Сколько же ему сейчас лет... Когда мы встретились, мне было шестнадцать, а ему, кажется, двадцать четыре, ведь он уже успел побывать женатым, закончить институт… Значит, он был примерно лет на восемь старше меня. Если мне сейчас двадцать пять, то ему должно быть тридцать три… А выглядит он старше, несчастный, эта тюрьма совсем измучила его... Чего только ему не довелось пережить…».

Она отложила книгу и выключила свет. Долго лежала в темноте, глядя на мелькающие из-за штор огни.

«Ну почему я так переживаю о нем?» – думала она.

И вдруг сама себе ответила, ответ буквально хлынул из нее:

«Да потому, что я давно люблю его, люблю давно, я полюбила его еще тогда, когда приходила в его дом и наблюдала за его работой… И это чувство во мне было, он было спрятано где-то в глубине души… В сердце… Я теперь только осознала и поняла это!»

Она разволновалась, подняла голову с подушки и уселась на кровати. Сердце играло от прилива чувств.

«Как же это хорошо! Он мой единственный, только ему принадлежит мое сердце. Я так люблю его! Но любит ли он меня? Я нравлюсь ему, я это чувствую. Он говорил, что я красивая… Но, нужна ли я ему? Он говорил, что не хочет впутывать меня в свою жизнь. Но почему впутывать… Его жизнь – это теперь моя жизнь. Но меня он все – таки, наверное, не любит. Ох, не везет мне в любви! Но, по крайней мере, я ему нравлюсь…. А теперь он один, совсем один, он болен… Нет, я должна разыскать его и помочь ему. Хоть как-то его поддержать… Сам он не придет, он гордый. Я должна ему помочь, сделать шаг навстречу!»

Полная решимости Таня подхватилась, включив настольную лампу, записала для памяти телефон 68-11-06.

В ту ночь она долго смотрела, как дождь махал своими мокрыми рукавами в стекло, и заснула довольно поздно.

***

Неделю Таня ждала, что Антон все же передумает и объявится; может ему будет нужна ее помощь? Она специально ходила по тем местам, где он бывал, была возле старой его квартиры, на той остановке, где обычно он садился в трамвай, в кафетерии, даже сходила к овощной базе, надеясь встретить его идущего с работы. Но Антон исчез.

В середине второй недели после их знаменательной встречи, Таня решилась робко набрать номер телефона. Ей пришлось обстоятельно объяснять, кто она и зачем.

– Но он давно уже не живет здесь, дорогая мадемуазель, – говорил чей-то несколько выспренный, подчеркнуто вежливый голос. – Но он изволил предупредить, что могут позвонить. Вам нужна помощь?

– Нет…, – Таня растерялась. – Мне нужно только увидеть его. Вы не знаете его нового адреса?

– Но он просил его не тревожить и вообще – никого не хотел видеть…

– Но мне очень нужно…

– Адрес его мне неизвестен…

Таня извинилась и положила трубку.

Но день спустя она вновь набрала 68-11-06. Теперь она решила быть понастойчивее.

– И все – таки, где его квартира? Вы должны мне сказать, мне это очень нужно.

– Мадемуазель, я вам ничего не должен.

– Пожалуйста, я вас очень прошу.

На том конце провода вздохнули.

– Да не знаю я, честное слово.

– Ну, хоть примерно, пожалуйста!

– Ох, вы меня утомили. Сейчас, подумаю. Ну, когда мы последний раз виделись с ним, то он говорил что-то о комнате где-то на Овражьей улице. Это возле Первомайской, знаете? Он живет у какой-то старушки. А конкретно, что, где, милая и настойчивая мадемуазель, хоть убейте, не знаю!

– Ну и на том спасибо.

– Если что нужно, звоните…

– Нет, нет, спасибо.

Это было уже хоть что-то.

Ближайшее воскресенье выдалось свободным, и Таня отправилась бродить по городу. С трудом отыскала Овражью улицу. Она действительно располагалась на склоне оврага, а сам овраг, глубокий, как брюхо сказочного чудовища, был усыпан домиками с заборами и собаками. Ходить по нему было нелегко. Дул пронизывающий ветер, под ногами хрустел ледок, морозец покусывал щеки и щипал руки…

Таня ходила от дома к дому (часто, в сопровождении лая собак) и спрашивала, кто сдавал или сдает квартиру. Дважды пришлось идти по ложному адресу. И вот, когда уже зажглись ранние желтые огни, она, наконец, нашла дом, примыкающий к оврагу, почти у самого обрыва. Постучала, подергала калитку, вошла. У будки бесновалась, неистово лая, рыжая дворняжка.

На лай вышла ветхая старуха.

– Не боись, проходи, – сказала она равнодушно и глухо. – Да замолкни ты, оглашенная, кость тебе в горло, – крикнула она на собаку.

– У вас не проживает Антон Иванович Терехов?

– Кто, кто?

– Да такой бледный, худой, с бородой…

– А, квартирант? Ну, есть такой житель.

У Тани отлегло от сердца.

– А где он?

– А он во флигельке у меня живет…Живет и денег никак не плотит. Может, ты уговоришь его, милая, – затараторила старуха. – Ступай вон по дорожке.

И старуха махнула рукой вглубь двора, где темнело какое-то строение.

Это был совсем маленький домик с черепичной слегка развалившейся крышей. Таня с волнением постучала в слабо горевшее окошко.

В голове роились мысли: «Как он встретит? Ведь он не хотел меня видеть, запрещал искать его».

Ответа не было. Таня долго стучала в окно и в дверь, думая, не ошиблась ли старая, направляя ее сюда. Она уже хотела было идти к ней за советом, но толкнула тяжелую дверь, и та медленно отворилась. В маленькой темной прихожей Таня натолкнулась на табуретку, на которой стояло ведро с водой, наступила на какую-то обувь. Она постучала в следующую дверь и тут же робко открыла ее. В комнате пахло электричеством, свечой, сыростью, глиной и мышами. Грызуны видимо водились в маленьком, покосившемся от времени шкафчике, дверца которого была открыта. На столике стояла горкой посуда, в кастрюле без крышки плавала какая-то еда. Тут же была высыпана картошка, в банке стояли ложка и вилка, раскладной карманный ножик, градусник. На краешке стола виднелись пузырьки с лекарствами и разорванные пачки таблеток, груда пыльных книг. Все это мгновенно охваченное взором Тани пространство тускло освещала настольная лампа, рядом с которой на подставке стоял знакомый Тане портрет женщины. Комната казалась сырой и холодной. Из щелей окна дул ветер, печки не было, только маленький электрокамин едва обогревал это пространство.

Сначала Таня подумала, что в комнате никого нет, и, лишь приглядевшись, заметила в коричневом сумраке кровать.

На кровати лежал завернутый во что-то темное человек. Он не двигался. Таня подошла ближе, узнав Антона, стала звать его, говорить с ним, но он лишь только посмотрел на нее невидящими глазами и что-то прошептал.

Она подвинула лампу. Лицо Антона было в липком поту, лоб был горяч, как печка. Он что-то говорил, но она не разобрала слов. Ясно было только, что он не узнавал ее и принимал за доктора. Видимо болезнь одолевала его, он был в горячке…

«Он так может умереть, – тревожно подумала Таня. – «Разве можно жить в такой обстановке! Не за горами зима, он просто здесь околеет, замерзнет».

Таня заметалась, нашла вафельное полотенце, отерла его лоб, стала перебирать лекарства, путаясь в сложных названиях…

«Стоп!» – сказала она себе. – «Надо принимать серьезное решение!».

Таня бросилась вон из дома, долго стучала в бабкину дверь, не обращая внимания на неистовый лай собаки.

– Что же вы тут сидите, а у вас там человек помирает! – огорошила она бабку.

– Да ты что, милая! – перекрестилась бабка. – Господь с тобой, разве ж я знала.

– Живете тут, только о себе думаете! Сколько он должен вам за квартиру?

И вынув кошелек, отдала все деньги, которые у нее были.

– Это вам как задаток! Остальное привезу позже! Ждите сегодня, обязательно сегодня!

И метнулась со двора.

Она быстро шла по переулкам, забыв о холоде, темноте и собаках. В груди била крыльями, рвалась наружу невидимая тревога. Такси в эту пору и в этих местах найти было сложно. Поехала на трамвае, но ей казалось, что он, как назло, переполненный, ползет очень медленно, время уплывает безвозвратно, а она так ничего и не сделала.

Как вихрь ворвалась Таня в свой дом.

Мирная мама, сидевшая в халате с вязанием в руках, воскликнула:

– Где ты ходишь? Уже так поздно. Я ужин два раза грела. Господи, растрепанная вся… На тебе же лица нет.

Но Таня смотрела на нее каким-то полубезумным, остановившимся взглядом.

Присела рядом и вдруг заговорила нервным и изломанным голосом:

– Мама, ради бога, выслушай меня внимательно.

Мама привстала в удивлении:

– Что с тобой, Танюша? Что-то случилось?

– Случилось… Мама, ты любишь меня?! Ты хочешь, чтобы я была счастлива?! Я тебя прошу, сделай для меня одно важное дело, оно всей жизни стоит…

– Да что случилось, говори скорее.

– Мама, не волнуйся, я в своем уме…. Мама, там, в холодном ужасном грязном доме, где полно крыс и тараканов, умирает человек… Человек, который мне очень дорог. Мама, он тяжело болен. Денег у него нет на лечение, ни на что нет… Есть нечего. Он нуждается в помощи, мама. Мама, я, конечно, понимаю, что я сейчас странно выгляжу…. Но я заявляю решительно: когда-то, много лет назад, этот человек спас мою честь, а может даже и жизнь! И вот теперь он сам нуждается в помощи, как никогда, и я ничем не могу ему помочь… Только не отказывай, мама!

– Таня, что ты говоришь, какой человек? Какую честь, когда он тебя спас?!

– Мама, сейчас не время объяснений, а время решительных действий. Я обещаю, что все объясню потом.

– Что я должна делать?

– Нужно ехать, мама, пожалуйста. Возьми все деньги, какие есть. Нужно взять такси и привезти его к нам домой, иначе он может погибнуть.

– Таня, – сказала багровеющая изумленная мама – ты меня в гроб вгонишь…

– Мама, нужно спешить…

***

Антон лежал в самой теплой комнате. Таня уже приучила себя долгими ночами время от времени просыпаться, чтобы давать лекарство, изучила его бледную, худую, но красивую голову с рубцом на щеке. Ту сумасшедшую ночь, когда они с мамой звонили другу Антона, ловили такси, везли Антона домой, вызывали врача, Таня не забудет никогда. Теперь ему уже лучше. Через пару дней он уже узнавал Таню, и, к ее большой радости, улыбался. Из того, что случилось, как он здесь оказался, он ничего не помнил.

Температура держалась по – прежнему, он был еще слишком слаб, почти не вставал. В наиболее сложные ночные часы, когда совсем было плохо, Таня дежурила у его постели, клала ему компрессы на лоб, кормила порошками, микстурами, таблетками и шептала: «Выздоравливай, выздоравливай, милый». Потом, полусонная, бежала на уроки, а ее сменяла мама, взявшая отгулы и несколько дней за свой счет. Поведение дочери, ее энергия, смелость оказали на нее неизгладимое впечатление, а к Антону она пока еще чувствовала лишь сочувствие, как к больному, не зная его еще как человека.

Таня приходила с работы без задних ног, нагруженная продуктами, лекарствами, спала пару часов и вновь шла к Антону. И вновь проходила ночь, с беспокойным сном, с бессловесными разговорами душой. Таня была неустанна, ибо любовь двигала ею.

Антон, придя в себя, категорически запрещал подолгу сидеть с ним. Он не раз говорил, что не хочет обременять их семью и скоро уйдет, а потом как-то отплатит за их доброту, но Таня и слышать не хотела – он будет свободен лишь тогда, когда полностью будет здоров.

Как-то ночью он спросил Таню:

– Зачем ты это сделала?

– Потому, что мне было жаль тебя. Потому, что я очень ценю тебя, – говорила Таня, и хрустальным горшком сыпались слезы из глаз ее.

Он брал ее руки, гладил их и смотрел на нее льдистыми глазами.

– Господи, за что ты меня наградил такой любовью. Благодарю тебя, господи.

И он целовал нательный крестик.

Он гладил ее руки, целуя их, и говорил:

– Милые, неутомимые труженицы, сколько добра они сделали. Богом созданы эти пальчики, которые я так люблю…. Господи, до чего же ты хороша, Таня. Ты – ангел, спустившийся с небес!

После таких слов, Таня, окрыленная, с утроенными силами, шла на занятия. Она верила и одновременно не верила в свое счастье! Все под ее руками расцветало, все становилось волшебным. Любая работа спорилась. Она вновь стала летать – высоко, над зимними парками, над городом, над блестящими на солнце белоснежными крышами. Во сне она летала вместе с ним, пламенная и счастливая.

***

Как-то ночью, уже сидя на кровати, Антон поведал Тане о своих горестях и бедах. Рассказал о позорном судилище, которое устроили над ним, художником, обвинив его в нелепых преступлениях. Как приписывали и тунеядство, и спекуляцию и даже растление молодежи… Как он пытался сопротивляться, доказывая свою правоту, но его не слушали, над ним издевались… Как его, уже зэка, везли в тюрьму в вагоне, рассчитанном на семь человек, но куда вогнали тринадцать. Как он не мог заснуть двое суток из-за истеричных воплей блатных, требующих чая и от холода, так как в вагоне не было стекол. Как они летели в неизвестность на поезде, припав к решеткам, и орали как звери, а люди шарахались от этого поезда….

Вскоре показались полукруглые, серые вершины уральских гор, а затем голые равнины, кое-где покрытые перелесками. Вот пересыльный пункт. Холод, голод. Здесь почему-то в вагон забрались люди в бронежилетах, раздели и разули всех новоприбывших и зверски, до потери сознания, избили. Он пытался сопротивляться, но где ему, одному… Заковали в наручники и бросили под дождь в грязную канаву. Все дорогие сердцу вещи, фотографии родных, продукты остались здесь. До следующей станции ковыляли босиком, по страшному холоду. Здесь он простудился и заболел, но на его болезнь никто серьезного внимания не обратил, считая ее обычными «соплями». Когда поезд прибыл в Соликамск, здесь их уже ждали «воронки». Загрузили, как скот, и куда-то повезли, никто им ничего не объявлял, не объяснял, а спрашивать было рискованно. Оказывается, привезли их в «Лебедь» («ну и подходящее же название для тюрьмы!»). Солдаты подгоняли их матерными криками.

«Только упадешь случайно, или от усталости, тут же орут и бьют прикладами и дубинками. Еле успеваешь уворачиваться от ударов. Прямо фашисты какие-то! Забегаем в здание, а тут прапорщик – руки за спину и ногой в живот… И все это – под звуки музыки из репродуктора. Переоделись в ихнее, тюремное и повели кормить. Обычная каша, после долгой голодовки казалась очень вкусной. Но ложек, почему-то, не дали. Как звери, честное слово! Так и ели – руками. Выходит начальник – в отглаженной форме, с толстым животом:

– Приветствую вас, орлы! Хорошо полетали? Жизнь медом не показалась? А сколько в больнице? Что, только шестеро? Маловато!

А дальше? Дальше – много работали. Положено по восемь часов, но фактически пахали по десять – двенадцать. Личного времени было мало. Если случался выходной в воскресенье – то это было счастьем!»

Антон в свободное время предпочитал книги, хотя, для общей разминки, мог, и мяч на поле погонять. Спасало еще и то, что рисовать умел. А оформлять наглядной агитации надо было много. Вспоминал агитационное искусство «Окон Роста» и Маяковского. Пригодилось. Все на работе, а он буквы пишет – срочно плакат нужен! Все же отдых!

Среди зэков не уронил своего достоинства. Все видел – и издевательства исподтишка, и обман, и воровство, и наглость… Дрался, если нужно было отстоять свою честь, но не сломался, не попал в число «опущенных». Как-то все терпение иссякло, и он решился на побег с сообщником. Был пойман, дали еще срок.

«Всего не расскажешь, да и вспоминать тяжело. Но, знаешь, что интересно. Осмысляешь и начинаешь лучше ценить жизнь, это да! Дружбу ценишь, не обращаешь внимания на мелочные дрязги».

За хорошую работу и в целом примерное поведение был досрочно освобожден, какое-то время жил у родственников, но, почувствовав, что его нахождение там в тягость, вернулся сюда. Нравятся ему эти места, здесь прошли лучшие годы, здесь был творческий подъем. Но приехал, а друзья растерялись… Кроме того, старая, запущенная болезнь дала о себе знать…

Закончил он свою речь такими словами:

– Одного я не понимал – откуда столько жестокости и зла, первобытного и страшного зла появляется у человека к человеку. И это становится будничным, обычным. Кругом одна звериная злость! Да неужели и вправду мы – бездумные животные и в нас погасла искра божья? Ведь с жестокостью мы сталкиваемся не только в тюрьме, но и везде – на улицах, в столпотворении у магазинов, в темных подворотнях и даже нашем разлюбезном парламенте. Ведь даже самый страшный, закоренелый грешник, который, безусловно, должен быть наказан по заслугам, достоин, конечно, сурового, но, все – таки, не скотского к себе отношения. Ведь жестокость больше свойственна зверю, а человек все же должен отличаться от зверя свои умом, милосердием, любовью к ближнему. Вспомни, что проповедовали все религии мира. Гуманистические идеи пронизывают творчество многих писателей, художников, музыкантов. А жестокость, особенно чрезмерная жестокость – она может породить только жестокость. Но, не нужно путать жестокость с жесткостью. Никто не ратует быть добренькими к злодею. Жесткими, строгими, но, при этом, человечными!

За этими разговорами застала их холодная утренняя заря.

***

Болезнь понемногу уходила. Антон уже вставал и ходил по комнате, но был еще слаб. Теперь он мог беседовать и с мамой, и Таня заметила, что уважение мамы к Антону увеличилось.

Пришли знакомые Антона, принесли его мольберт, краски (все это хранилось в их мастерских). Тане было немного обидно за Антона, ведь в несчастье все они его забыли, и только она, Таня, пришла к нему на помощь. Недаром Антон говорил, что друзей своих он растерял.

Временами Антон делал кое-какие наброски, «тренировал руку», рисуя очертания комнаты, предметы. Таня помогала ему, как могла, носилась с ним, как с маленьким, предупреждала любое его желание. Он совсем не был похож на Валерия – холодного, язвительного, жесткого. С Антоном было интересно, он озарял ее жизнь необыкновенным светом, ибо мог видеть мир по – своему, замечать то, что не видели другие.

Но общая эйфория от выздоровления Антона продолжалась недолго. Вскоре ему вновь стало хуже. Он жаловался на головокружение, тошноту, жгучие, порою сверлящие боли в желудке. Он признался, что эти боли посещали его еще в лагере, где питание было никудышным, а главное – хватало нервных потрясений.

Таня запретила визиты знакомых, свела круг общения Антона до минимума, мотивируя это необходимостью создания спокойной обстановки. Вычитала где-то про особую диету: пюре из овощей, каши, кисели, не давала ничего мясного, тяжелого, острого.

Но остановить болезнь оказалось уже не под силу. Антон исхудал, лицо пожелтело, щеки ввалились, как-то ночью он встал и пошел на кухню. Потом послышался звук падения большого тела. Мама вызвала «скорую». Врачи диагностировали язву двенадцатиперстной кишки, но уже в крайней степени. Нужна была срочная операция, иначе больной мог умереть…

Эти сутки, проведенные в больнице, стоили Тане многих лет жизни… Антона удалось спасти. Больше месяца он провел в больнице, куда она носила передачи.

После выписки она его не узнала. Он вошел в комнату – высокий, худой. Сбрив бороду, он помолодел лет на десять. Держался он хорошо, стойко сопротивляясь темным силам, пытавшимся его забрать. Он будто прошел круги ада, только Вергилия, в качестве проводника, с ним не было.