Текст книги "Загадки старых мастеров (СИ)"

Автор книги: Александр Шапиро

Глава 8
Флора и фауна

В викторианской Англии одно время давали детям второе имя для того, чтобы подросток мог использовать второе имя, если будет недоволен первым. Британцы хорошо разбирались в психологии подростков, и поэтому девочкам давали редкое первое и распространенное второе имена, а мальчикам – наоборот. Например: Чарльз Лютвидж Доджсон, Джером Клапка Джером, Джозеф Редьярд Киплинг, Уильям Мэйкпис Теккерей и т. п.

В 1863 году в английском графстве Страффордшир возле небольшого очаровательного озера под названием Редьярд повстречались и полюбили друг друга молодой человек и девушка. Вскоре они поженились и у них родился сын. Эта пара назвала своего сына в память о красивых местах, где они встретились. Так появился на свет Джозеф Редьярд Киплинг.

Вскоре Киплинги уехали в Индию, где и вырос Джозеф Редьярд. Он хорошо знал хинди, и это отразилось в именах его персонажей. Так, на хинди слово «хатхи» означает «слон», слово «балу» – «медведь-губач», а слово «багира» – «леопард».

По какому-то забавному совпадению, при переводе книг Киплинга на русский язык, представителям семейства кошачьих меняли пол. В оригинале леопард Багира мужского рода. И если в рассказах о Маугли такая неточность перевода не имеет особого значения, то в сказке «Кот, который гулял сам по себе» это уже критично. Ведь, взаимоотношения независимого кота и Женщины становятся гораздо более нетривиальными.

Единственный из кошачьих, кто сохранил в переводе мужской род, это тигр Шер-Хан. Возможно, это связано с тем, что Шер-Хан носит человеческое имя. Во время своего визита в Афганистан Киплинг встретился с правителем провинции афганской Кундуз. Звали правителя Шер хан Нашер и был он человеком жестким и властным.

В русской поэзии самая известная операция по перемене пола была сделана Лермонтовым.

 
На cевере диком cтоит одиноко
На голой вершине cоcна,
И дремлет, качаяcь, и cнегом cыпучим
Одета как ризой она.
 
 
И cнитcя ей вcё, что в пуcтыне далёкой —
В том крае, где cолнца воcход,
Одна и груcтна на утёcе горючем
Прекраcная пальма раcтёт.
 

Это перевод стихотворения Гейне, в оригинале которого пальма снится дереву под названием ein Fichtenbaum.

 
Ein Fichtenbaum steht einsam
Im Norden auf kahler Höh’.
Ihn schläfert; mit weisser Decke
Umhüllen ihn Eis und Schnee.
 
 
Er träumt von einer Palme,
Die, fern im Morgenland,
Einsam und schweigend trauert
Auf brennender Felsenwand.
 

В немецком языке это слово означает «сосна» и оно мужского рода. А в данном случае грамматический род гораздо важнее биологического вида. Причина проста: у Гейне все стихотворение представляет собой одну большую метафору любви и разлуки. А перевод Лермонтова при всём изяществе формы к содержанию оригинала имеет весьма отдаленное отношение, поскольку ein Fichtenbaum у Михаила Юрьевича сменил пол и превратился в сосну.

Естественно, для точного перевода стихотворения Гейне нужно сохранить мужской род первого дерева, даже если для этого и придется изменить его биологический вид и назвать, скажем, кедром, дубом или любым другим северным деревом мужского рода.

Похожую ошибку допустили абсолютно все переводчики «Ромео и Джульетты». У Шекспира сцена прощания начинается, когда Джульетта говорит Ромео, что еще не утро, а его разбудил nightingale (в дословном переводе – соловей), а не lark – жаворонок. Но в текстах Шекспира nightingale (соловей) женского рода, а lark (жаворонок) – мужского. В этой сцене род птиц не случайно соответствует мужскому и женскому полу персонажей. Поэтому будет правильнее в переводе поменять соловья на какую-нибудь небольшую птицу женского рода, которая поет в садах вечером или ночью. К примеру, на иволгу.

 
Сцена 5
Сад Капулетти.
Наверху, в окне, видны Ромео и Джульетта
 
 
        Джульетта
 
 
Уходишь ты? но день еще далёк:
Не жаворонок, иволга пронзила
Ложбинный трепет уха твоего;
В ночи она поёт с того граната:
Любимый, верь, то иволга была.
 
 
        Ромео
 
 
То жаворонок был – глашатай утра.
Не иволга.
 

(перевод Александра Шапиро)

 
Scene V
Capulet’s orchard
Enter Romeo and Juliet aloft at the window
 
 
        Juliet
 
 
Wilt thou be gone? it is not yet near day:
It was the nightingale, and not the lark,
That pierced the fearful hollow of thine ear;
Nightly she sings on yon pomegranate-tree:
Believe me, love, it was the nightingale.
 
 
        Romeo
It was the lark, the herald of the morn,
No nightingale.
 

Мы видим, что для правильного перевода стихотворения Гейне нужно поменять сосну на дерево мужского рода, а для правильного перевода сцены прощания следует поменять соловья на другую птицу. Вообще, в поэзии не всегда нужно строго следить за биологическими нюансами. Около тысячи лет назад Испания несколько веков находилась под властью Арабского Халифата. И владычество просвещенного Арабского Халифата оказало положительное влияние на полудикую Испанию: в Испании появились развитые науки и искусства, в том числе и поэзия. Но поэты, жившие в Испании, должны были придерживаться классических канонов арабской поэзии. Например, воспевать красоту верблюда, которого ни сами поэты, ни их читатели не видели. Естественно, в какой-то момент испанская поэзия отошла от канонов, стала ближе к европейским реалиям и оказала большое влияние на появление творчества трубадуров.

Нечто подобное случилось и в американской поэзии. Образ соловья достался американским поэтам по наследству от великой британской литературы. Некоторое время в американских стихах упоминались соловьи, которые в Новом Свете не обитают. И отказ от британских канонов ускорил развитие американской поэзии.

Глава 9
Игра слов

Что общего между изогнутой слоеной булочкой и нарастанием звука в музыке? Оказывается, слова, которыми мы их называем – однокоренные. Французское слово «круассан» и итальянское слово «крещендо» происходят от латинского глагола «crescere», означающего «расти», «увеличиваться». Сперва от этого глагола произошло название растущей луны, потом так стали называть не только увеличивающийся, но и уменьшающийся месяц, а затем и булочку, выпеченную в форме месяца.

В английском языке слово «crescent» не только обозначает полумесяц, но еще имеет архаичное значение «расти». Двойное значение слова «crescent» Шекспир обыгрывает два раза. Первый раз – в трагедии «Антоний и Клеопатра», когда Помпей говорит о своих растущих силах. К сожалению, это место невозможно перевести, сохранив игру слов. Второй раз эта игра слов встречается в «Гамлете» в монологе Лаэрта.

 
        Лаэрт
 
 
Полна с ущерба не одна природа
В статях и в силе: как растёт сей храм,
Так вместе служба сердца и ума
В нём ширятся. Пусть, любит он сейчас.
Сейчас ни грязь, ни лживость не пятнают
Его достойной воли, но страшись —
Величье тяжко, он не властен волей,
Зане вассал он роду своему.
 

(перевод Александра Шапиро)

 
        Laertes
 
 
For nature crescent does not grow alone
In thews and bulk; but as this temple waxes,
The inward service of the mind and soul
Grows wide withal. Perhaps he loves you now,
And now no soil nor cautel doth besmirch
The virtue of his will; but you must fear,
His greatness weigh’d, his will is not his own;
For he himself is subject to his birth.
 

Астрология была популярна в елизаветинские времена. В 37 пьесах Шекспира есть более ста аллюзий на разные астрологические темы. В те времена уже было хорошо известно, что луна вызывает приливы и отливы. Вот так Шекспир описывает лунное затмение:

 
                                     влажная звезда,
В чьей области Нептунова держава,
Болела тьмой, почти как в судный день;
 

(перевод Михаила Лозинского)

Игра слов в пьесах Шекспира встречается сплошь и рядом. Она есть даже в названии одной из пьес. Каждый, кто читал или смотрел «Много шума из ничего», вероятно, замечал, что название пьесы несколько странно. Как правило, названия пьес Шекспира просты, понятны и связаны с происходящим. А тут – Много шума из ничего, Much Ado About Nothing…

Мы знаем, что во времена Шекспира произношение слов отличалось от современного. Поэтому игру слов, основанную на старинном произношении, мы не замечаем. Слово nothing в те времена произносилось практически, так же, как и слово noting, означающее «подслушивать», «подсматривать», «подмечать». А именно этим весьма часто и занимаются персонажи пьесы. Более того, сцена признания в любви Бенедикта и Беатриче построена на этой игре слов.

 
        Benedick
 
 
I do love nothing in the world so well as you: is
not that strange?
 
 
        Beatrice
 
 
As strange as the thing I know not. It were as
possible for me to say I loved nothing so well as
you: but believe me not; and yet I lie not; I
confess nothing, nor I deny nothing.
 

Здесь каламбур nothing/noting обыгрывается один раз Бенедиктом и трижды – Беатриче. Чего только стоит ее фраза I confess nothing, nor I deny nothing»!! У нее могут быть четыре различных значения:» (Я не признаюсь ни в чем) / (я признаюсь в подслушивании), (но и не отрицаю ничего) / (но и не отрицаю подслушивания)». Ещё одна любопытная и тоже непереводимая игра слов встречается в этой пьесе в словах Бенедикта, когда он говорит о том, какой должна быть девушка, чтобы он на ней женился.

 
        Бенедикт
 
 
Богатой должна быть, это непременно; умной —
или ну её; добродетельной – иначе и не ввяжусь;
красивой – а не то, даже не взгляну; кроткой – или держись
от меня подальше; знатной – иначе не возьму,
будь у нее золотой характер; разумной в речах,
искусной в музыке, а ее волосы пусть будут
такого цвета, как богу угодно.
 
 
       Benedick
 
 
Rich she shall be, that’s certain; wise,
or I’ll none; virtuous, or I’ll never cheapen her;
fair, or I’ll never look on her; mild, or come not
near me; noble, or not I for an angel; of good
discourse, an excellent musician, and her hair shall
be of what colour it please God.
 

В этом монологе есть фраза «noble, or not I for an angel». Достловно она означает: «благородной, или не (женюсь), будь она ангелом». Это один из бесчисленых каламбуров Шекспира. Дело в том, что словами noble и angel называли в те времена золотые монеты, причем ангелы ценились чуть выше ноблей. А название «ангел» возникло оттого, что на монете был изображен архангел Михаил, убивающий дракона.

Золотой ангел (корабельник), Англия, XV век

На обратной стороне у нобля и у ангела был изображен корабль. Поэтому в России эти монеты называли «корабельниками», а стоили они в два раза дороже золотого червонца. Например, у Карамзина в «Истории Государства Российского» читаем: «… в 1486 году Иоанн послал царю три шубы ― рысью, кунью и беличью, ― три соболя и корабельник, жене его и брату, калге Ямгурчею, по корабельнику, а детям по червонцу».

Ещё одну интересную игру слов можно увидеть в диалоге между Макбетом и леди Макбет. Этот диалог происходит в тот момент, когда два убийства уже совершены, а третье – запланировано.

 
        Macbeth
 
 
It will have blood; they say, blood will have blood.
Stones have been known to move and trees to speak;
Augurs and understood relations have
By maggot-pies and choughs and rooks brought forth
The secret’st man of blood. What is the night?
 
 
        Lady Macbeth
 
 
Almost at odds with morning, which is which.
 

На первый взгляд, единственная особенность этого отрывка – четырехкратное упоминание слова «кровь» (blood). Начатая здесь тема крови продолжится позже, когда Леди Макбет будет пытаться отмыть кровь с рук. Но в этом отрывке есть еще две нетривиальные игры слов.

В конце этого отрывка Макбет спрашивает «What is the night?» С одной стороны, он спрашивает: «Что с ночью?», то есть хочет узнать время. С другой стороны, слова «ночь» (night) и «рыцарь» (knight) по-английски звучат одинаково. И Макбет, которого в данный момент тревожит не то совесть, не то – страх перед будущим, интересуется: «Кто это – рыцарь?» То есть, Макбет мысленно сравнивает свои действия с рыцарским кодексом поведения.

Леди Макбет отвечает на вопрос мужа и говорит, что не отличить ночь от утра. При этом она использует выражение «which is which», что в переводе означает приблизительно «что есть что». Это одно из очень многих выражений, которые придумал Шекспир и которые вошли в английский язык. В данном случае использование этого выражения особенно примечательно, поскольку практически сразу же после этих слов начинается сцена с тремя ведьмами. А слова «ведьма» (witch) и «что»/«которое» (which) звучат по-английски одинаково.

Примечания переводчика

К счастью, русский язык настолько богат и гибок, что позволяет сделать адекватный перевод этого отрывка с помощью каламбуров «просторы царь – просто рыцарь» и «ведь мы – ведьмы».

 
        Макбет
 
 
Быть крови; говорят: за кровью – кровь.
Деревьев речь, надгробий шевеленья;
Кудесники, гадая по грачам,
По воронам и галкам, уличали
Тишком пустивших кровь. В ночи как видит
Просторы царь?.. Уже как поздно?
 
 
        Леди Макбет
 
 
Ночь с утром ссорится – ведь мы давно здесь.
 

(перевод Александра Шапиро)

Часть 3
Примечания переводчика

Глава 1
Узнать цитату

В 1918 году британские войска воевали с турками в Палестине. На 14 февраля была запланирована атака на арабскую деревню Михмас. В ночь перед атакой майор Вивиан Джильберт читал Библию. Прочитав 14-ю главу Первой Книги Царств, майор бросился к командиру полка, тот созвал экстренное совещание и план атаки был полностью изменен. О чем же говорится в 14-й главе? Там идет речь об отважном Ионафане, который во главе небольшого отряда евреев сражался против филистимлян. И однажды Ионафан хитростью захватил деревню филистимлян. А называлась деревня… Михмас.

14: Между переходами, по которым Ионафан искал пробраться к отряду Филистимскому, была острая скала с одной стороны и острая скала с другой: имя одной Боцец, а имя другой Сене; одна скала выдавалась с севера к Михмасу, другая с юга к Гиве… И сказал Ионафан: вот, мы перейдем к этим людям и станем на виду у них… Когда… они стали на виду у отряда Филистимского, то Филистимляне сказали: вот, Евреи выходят из ущелий, в которых попрятались они…

Англичане с успехом повторили хитрость Ионафана: небольшой отряд пехоты прошёл по ущелью между скалами Боцец и Сене, а турки, как когда-то филистимляне, решили, что они окружены и поспешили сдаться в плен.

«В ту ночь в Михмасе мы убили или взяли в плен всех турок и таким образом, спустя тысячи лет, британские войска успешно применили военные хитрости Саула и Ионафана…» – так спустя 5 лет написал в своей книге майор Вивиан Джильберт.

Узнавание цитат редко помогает в военных операциях, но для переводчика это умение часто может оказаться необходимым.

Известная библейская фраза «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» впервые встречается в Ветхом Завете в 13-й главе книги пророка Осии. Этими словами Всевышний призывает кару:

14: От власти ада Я искуплю их, от смерти избавлю их. Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? Раскаяния в том не будет у Меня.

Второй раз в точности эта же фраза встречается в Новом Завете в Первом послании к Коринфянам. Но там ее смысл полностью противоположный – это насмешка над бессильными смертью и адом:

54: Когда же тленное это облечется в нетление и смертное это облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победой».

55: Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?

Кор. 15:54—55

И если в первом случае пунктуация соответствует смыслу, то во втором – конечно же, нет. Точнее было бы записать так: «Смерть! где твое жало?! ад! где твоя победа?!» В этом варианте дополнительная пара восклицательных знаков помогает выразить характерный для Нового Завета пафос торжества над смертью. Эту особенность пунктуации обязательно надо учитывать при переводе аллюзий на библейский текст. Например, в известном стихотворении английского поэта Алескандра Поупа две последние строчки очень близки к библейской фразе.

 
Александр Поуп
Умирающий христианин к своей душе
 
 
Искра Божья, покидай
Остов смертный и взлетай!
Дрожь, надежда, угасанье,
Боль и нега умиранья!
Спор, Природа, прекрати,
И в жизнь позволь мне перейти.
 
 
Шепчут ангелы: «Пора!
Отходи, душа-сестра.»
Чем я буду скоро взят?
Ум уводит, застит взгляд,
Глушит дыханье, мысли кружит —
Это ли смерть? – душа, расскажи.
 
 
Тускнеет мир; теперь в глазах
Небес просторы, а в ушах —
Звук ангельский. Сначала
Дай мне крыла! Взлетаю я!
О, ад! Победа где твоя?!
О, смерть! Твое где жало?!
 

(перевод Александра Шапиро)

 
Alexander Pope
The Dying Christian to his Soul
 
 
Vital spark of heav’nly flame!
Quit, O quit this mortal frame:
Trembling, hoping, ling’ring, flying,
O the pain, the bliss of dying!
Cease, fond Nature, cease thy strife,
And let me languish into life.
 
 
Hark! they whisper; angels say,
Sister Spirit, come away!
What is this absorbs me quite?
Steals my senses, shuts my sight,
Drowns my spirits, draws my breath?
Tell me, my soul, can this be death?
 
 
The world recedes; it disappears!
Heav’n opens on my eyes! my ears
With sounds seraphic ring!
Lend, lend your wings! I mount! I fly!
O Grave! where is thy victory?
O Death! where is thy sting?
 

В 1921 году Альберт Эйнштейн впервые посетил США. Эйнштейн был сионистом и его визит был туром в поддержку образования Израиля. Впрочем, великий учёный дал несколько лекций в Принстонском университете, где был награждён почётной степенью. Эйнштейн со школьной скамьи был с языками не в ладах, поэтому читал лекции на родном немецком.

На церемонии награждения президент Принстонского университета произнес такие слова: «Мы приветствуем нового Колумба науки, который в одиночку плывет сквозь мысли странные моря». Вряд ли Эйнштейн узнал эту цитату из Вордсворта. А ведь ему сделали самый серьезный комплимент, который может получить ученый в англоязычном мире – Эйнштейна сравнили не только с Колумбом, но и с Ньютоном.

Статуя Ньютона в Кембридже

В конце XVIII века Уильям Вордсворт учился в Кембридже. Из окна своей комнаты он видел статую Ньютона. Позже в ставшей классической поэме «Прелюдия» Вордсворт написал:

 
С моей подушки, освещенный светом
Луны и добрых звезд, я видеть мог
На постаменте статую Ньютона.
Он держит призму. Тихое лицо
Как циферблат ума, что в одиночку
Плывет сквозь Мысли странные моря.
 

(перевод Александра Шапиро)

 
And from my pillow, looking forth by light
Of moon or favouring stars, I could behold
The antechapel where the statue stood
Of Newton with his prism and silent face,
The marble index of a mind for ever
Voyaging through strange seas of Thought, alone.
 

Поэтические цитаты встречаются на каждом шагу, нужно только присмотреться. Взглянем, например, на подсластитель Sweet’n Low.

Подсластитель Sweet’n Low

Скрипичный ключ и нотный стан напоминают об английской колыбельной XIX века на слова Альфреда Теннисона.

 
Сладкий и легкий, сладкий и легкий,
Ветер западного моря,
Легкий, легкий, вдохни и подуй,
Ветер западного моря!
Над набегающими волнами пойди,
Приди от угасающей луны, и подуй,
Придуй его снова ко мне;
Пока мой малыш, пока мой милый малыш уснул.
 

(перевод Александра Шапиро)

 
Sweet and low, sweet and low,
Wind of the western sea,
Low, low, breathe and blow,
Wind of the western sea!
Over the rolling waters go,
Come from the dying moon, and blow,
Blow him again to me;
While my little one, while my pretty one, sleeps.
 

Если мы посмотрим на известную картину Караваджо «Лютнист», то увидим, что перед лютнистом на столе лежат ноты. Исследователи выяснили, что изображенные на картине ноты – музыка де Лайоля к 11-му сонету Петрарки.

 
Петрарка
Сонет XI
 
 
На солнце ли, в тени, но Вы вуали
с тех самых пор,
как сердца моего большой раздор
стал ясен Вам, не поднимали.
 
 
Пока я мысли нежные таил,
И к гибели рассудок мой стремился,
Был жалостью Ваш облик облечён;
Но лишь мой пыл Амуром Вам открылся,
 
 
Как золото волос покров сокрыл,
И мир от взглядов милых ограждён.
Я самого желанного лишён:
 
 
мной властвует вуаль
до смертной мглы, июль или февраль —
огни прекрасных глаз видны едва ли.
 

(перевод Александра Шапиро)

 
Petrarca
Sonetto XI
 
 
Lassare il velo o per sole o per ombra,
donna, non vi vid’io
poi che in me conosceste il gran desio
ch’ogni altra voglia d’entr’al cor mi sgombra.
 
 
Mentr’io portava i be’ pensier’ celati,
ch’ànno la mente desïando morta,
vidivi di pietate ornare il volto;
ma poi ch’Amor di me vi fece accorta,
 
 
fuor i biondi capelli allor velati,
et l’amoroso sguardo in sé raccolto.
Quel ch’i’ piú desiava in voi m’è tolto:
 
 
sí mi governa il velo
che per mia morte, et al caldo et al gielo,
de’ be’ vostr’occhi il dolce lume adombra.
 

Караваджо, «Лютнист»

Глава 2
Фига в кармане

В 1638 году английский политик и поэт Джон Мильтон побывал в Тоскане. Там он посетил находящегося под домашним арестом Галилео Галилея. Вернувшись в Англию, в поэме «Потерянный рай» Мильтон написал о Галилее.

 
…круглый диск,
Огромный и похожий на луну,
Когда ее в оптическом стекле,
С Вальдарно или Фьезольских высот,
Мудрец Тосканский ночью созерцал,
Стремясь на шаре пестром различить
Материки, потоки и хребты.
 

(перевод Аркадия Штейнберга)

В Британском музее есть картина «Мильтон, посещающий заточенного инквизицией Галилея». Ее написал в 1847 году британский художник Соломон Харт.

На первый взгляд ничего загадочного в картине Харта нет. Справа сидит Галилей, слева входит Мильтон, в центре расположен телескоп. Можно предположить, что контраст яркого света снаружи и полумрака комнаты намекает на то, что в старости и Галилей, и Мильтон потеряют зрение. В целом, нейтральная атмосфера. Но это только на первый взгляд. Если мы обратим внимание на картину на стене, над телескопом, то увидим, что это картина Тициана «Убийство Петра Веронского».

Эта картина переносит нас в 1252 год. В этом году было совершено убийство святого Петра Веронского, инквизитора Ломбардии и ярого борца с ересями. Убийца раскроил ему череп тесаком, поэтому на картинах Петра Веронского изображают либо в момент убийства, либо с кинжалом или тесаком в голове. (Соответственно, молятся Петру Веронскому с просьбами исцелить от мигрени.)

Соломон Харт, «Мильтон, посещающий заточённого инквизицией Галилея»

Убийцей инквизитора был Карино Бальзамо, который позже постригся в монахи, а много лет спустя после смерти был признан блаженным. И теперь на картине Харта вместо нейтральной атмосферы мы видим конфликт между Галилеем и Инквизицией, а также догадываемся, на чьей стороне в этом конфликте художник.

Тициан, «Убийство Петра Веронского»

Конечно же, в поэзии тоже встречаются фиги в кармане. Байрон начинает девятую песню поэмы «Дон Жуан» обращением к Веллингтону. В этом обращении Байрон двумя каламбурами намекает на казнь легендарного маршала Нея, который был осуждён в результате политического процесса.

 
О, Веллингтон! (иль «Villainton» – двояко
Звучит для Славы сей геройский звук.
Французы даже с именем вояки
Не справились, но шутят без натуг:
Смех битых и побивших – одинаков.)
Ты получил признание заслуг.
Посмей кто твой триумф не чтить вполне —
Восстанут люди, осуждая: «Нет!»
 

(перевод Александра Шапиро)

 
Oh, Wellington! (or «Villainton» – for Fame
Sounds the heroic syllables both ways;
France could not even conquer your great name,
But punn’d it down to this facetious phrase —
Beating or beaten she will laugh the same),
You have obtain’d great pensions and much praise:
Glory like yours should any dare gainsay,
Humanity would rise, and thunder «Nay!»
 

Первая игра слов основана на шутке тех времен. После наполеоновских войн Веллингтон получил должность английского посланника в Париже. Этим англичане лишний раз напомнили французам о поражении, что было несколько бестактно. В ответ остроумные французы прозвали Веллингтона «Villainton», что звучит похоже на фамилию английского полководца, но по-французски означает «дурной тон».

Вторая игра слов посторена на том, что последнее слово этой строфы можно заменить на фамилию маршала. По легенде (вероятно, придуманной самим Байроном) наборщик спросил поэта, как писать последнюю строчку:

Восстанут люди, осуждая: «Нет!»

или

Восстанут люди, осуждая: «Ней!»

В оригинале Байрон обыгрывает английское отрицание «nay» и фамилию маршала Ney.

Одна из самых изящных поэтических эскапад принадлежит перу Артура О’Коннора. Ирландец-националист Артур О’Коннор участвовал в борьбе за независимость от Англии. В 1796 году он отправился в Париж и там уговорил французское революционное правительство помочь войсками ирландским борцам за независимость. Французы отправили на помощь ирландцам флот из 35 кораблей. Но этот флот попал в шторм и не смог высадить десант в Ирландии. Британские власти узнали об этом и в 1798 году арестовали О’Коннора. В тюрьме он написал покаянное стихотворение.

 
Красу дворцов и королей
Ценю я выше всех вещей.
Страну люблю, а мой король
Важнейшую играет роль.
Британский королевский стяг
Здесь ждет торжественных присяг.
 
 
Хотел бы я изгнать сперва
И Здравый Смысл и Права.
Ничтожен будет и презрен
Чума дворянства – Томас Пейн.
Давно пора спровадить вон
Свободной Франции закон.
 

(перевод Александра Шапиро)

 
The pomp of courts, and pride of kings,
I prize above all earthly things;
I love my country, but my king,
Above all men his praise I’ll sing.
The royal banners are display’d,
And may success the standard aid:
 
 
I fain would banish far from hence
The Rights of Man and Common Sense.
Destruction to that odious name,
The plague of princes, Thomas Paine,
Defeat and ruin seize the cause
Of France, her liberty, and laws.
 

Это стихотворение было опубликовано в местной ирландской газете. Во многом благодаря этим двум строфам суд вынес О’Коннору оправдательный приговор.

Но хитрый ирландец обвел англичан вокруг пальца. Дело в том, что по его просьбе стихотворение было напечатано в газете в два столбца.

Красу дворцов и королей Хотел бы я изгнать сперва

Ценю я выше всех вещей. И Здравый Смысл и Права.

Страну люблю, а мой король Ничтожен будет и презрен

Важнейшую играет роль. Чума дворянства – Томас Пейн.

Британский королевский стяг Давно пора спровадить вон

Здесь ждет торжественных присяг. Свободной Франции закон.

Ирландцы знали, что покаянным это стихотворение кажется только на первый взгляд. Его подлинный смысл открывается, если вторую строфу записать справа от первой и читать подряд всё, что написано в каждой строке.

Вскоре О’Коннора арестовали снова. Он провёл в тюрьме несколько лет, а потом был депортирован во Францию. Там он начал службу в армии Наполеона, быстро дослужился до генеральского звания, женился на дочери маркиза де Кондорсе и вел активную литературную жизнь.

В стихотворении упоминается американец Томас Пейн – один из выдающихся гуманистов девятнадцатого века, а также два произведения Пейна: памфлет «Здравый смысл» и трактат «Права человека». Эти работы оказали значительное влияние на развитие как ирландской, так и американской борьбы за независимость от Англии. Идеи Пейна нашли отражение в Декларации Независимости и заложили основы либерализма.

Но не у всех заговорщиков против английской короны была такая удача, как у О’Коннора. Одному из них особенно не везло. Он жил в Англии в конце XVI века и исповедовал католицизм. Но ему не повезло – эту религию запретила королева Елизавета. Тогда Тичборн примкнул к заговору против Елизаветы в надежде посадить на престол католичку Марию Стюарт. Но Тичборну не повезло – заговор раскрыли. Многие заговорщики, спасаясь, бежали из Лондона. Но Тичборну опять не повезло – он повредил ногу и не мог сбежать. Его схватили и судили. Ему не повезло в последний раз: его и нескольких других заговорщиков приговорили к самой мучительной казни – четвертованию. Казнь была настолько ужасной, что зрители прониклись сочувствием к заговорщикам. Узнав об этом, власти заменили остальным заговорщикам четвертование на повешение.

За день до казни Чиддэк Тичборн написал стихотворение – элегию из трех строф. Он передал это стихотворение жене вместе с прощальным письмом. Это одна из лучших элегий, когда-либо написанных на английском языке.

 
Чиддэк Тичборн
Элегия
 
 
Мой цвет весны – лишь изморозь хлопот,
Мой пир услад – лишь немощи еда,
Мой сноп зерна – лишь плевел обмолот,
И все блага – лишь тщетная нужда.
Был ярким день, но не распалась мгла,
Вот я живу, вот жизнь моя прошла.
 
 
Мой смолк рассказ, хоть не прочитан вслух,
Мой плод упал, хоть листья зелены.
Мой сник задор, хоть не состарен дух,
И мир – в глазах, что миру не видны.
Порвалась нить, хоть пряха не пряла,
Вот я живу, вот жизнь моя прошла.
 
 
Я смерть искал – она в утробе ждёт,
Я жить хотел – жизнь это тени след,
Я брел в пыли – в прах лягу в свой черёд,
И вот я мертв, а вот – рождён на свет.
Мой кубок полн, вот – влага истекла,
Вот я живу, вот жизнь моя прошла.
 

(перевод Александра Шапиро)

 
Chidiock Tichborne
Elegy
 
 
My prime of youth is but a frost of cares,
My feast of joy is but a dish of pain,
My crop of corn is but a field of tares,
And all my good is but vain hope of gain.
The day is past, and yet I saw no sun,
And now I live, and now my life is done.
 
 
My tale was heard and yet it was not told,
My fruit is fallen, and yet my leaves are green,
My youth is spent and yet I am not old,
I saw the world and yet I was not seen.
My thread is cut and yet it is not spun,
And now I live, and now my life is done.
 
 
I sought my death and found it in my womb,
I looked for life and saw it was a shade,
I trod the earth and knew it was my tomb,
And now I die, and now I was but made.
My glass is full, and now my glass is run,
And now I live, and now my life is done.