Текст книги "Старые годы"
Автор книги: Александр Пушкин
Соавторы: Нестор Кукольник,Александр Корнилович,Егор Аладьин,Петр Фурман,Константин Масальский,Александр Башуцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА VII
Где сердце любит, где страдает,
И милосердный Бог наш там;
Он крест дает и Он же нам
В кресте надежду посылает.
Сладкий сон беспечности чуждается злодея, прошедшее и будущее, как змеи, сосут его сердце! Злодей Мазепа не спал, хотя и царедворцы великого Петра усыпляли его на розах милости, одевая щитом своего предстательства и дружбы. Это были Шафиров и граф Головкин; пронырливый льстец успел выслужить их внимание, расточительными подарками выиграть привязанность и благодарность; одним словом, он назывался их другом – и почему не так! Мазепа был князь, действительный тайный советник, кавалер, правитель целого народа! Вельможи русского царя любили и почитали Мазепу – сам Петр благоволил коварному гетману, обольщенный наружною его преданностию. До престола его не доходил голос утесненной правды – среди бурь военных, среди всеобщего потрясения государства очи его были устремлены на великий план преобразования; ему недоставало и минуты заглянуть в темное сердце скрытного злодея. Тогда как Кочубей истощал последние силы в неусыпном труде в должности генерального судьи и с верою в Бога не сторожил от клеветы своей славы, тогда непримиримый и низкий враг его, гетман, ковал на него втайне стрелы неприязненной мести: в письмах своих к Шафирову и Головкину он выставлял его горделивым завистником, наветчиком, душою бунтов неспокойного народа. Ему верили слепо – и славное имя добродетельного затвердилось в их памяти как имя человека опасного. Они советовали гетману удалить его от дел правительства, но, отдавая должную справедливость образованному уму и неусыпной деятельности Кочубея, Мазепа отклонял их предложение, уверяя, что не хочет быть виновником его падения, его горестей! Так клеветал порочный на добродетельного – и казался великодушным.
Время проходило, как сон. Дни, месяцы, годы сливались с вечностью, как светлые воды Сейма с быстрою Десною. Вера и верная Любовь врачевали сердце Кочубея, он позабывал Марию, но не забыл священного долга к отечеству; тайно и терпеливо проникал он в дебристую душу изверга – и все, что узнал он от испытанных друзей, что изведал сам, обнажило перед ним в гетмане изменника. Он содрогнулся; воображение его мгновенно обрисовало ужасную картину бедствий милой родины. Как отпадение Аввадоны от Бога сил, так казалось ему отложение Мазепы от Петра Великого! Кочубей видел всеобщую битву двух народов, трупы человеков, кровь собратий, пламень пожаров, бесчисленные сонмы вдов и сирот – и плач их, как вой осенней бури, раздавался в ушах его! Он вознес громящую руку казни над главою злодея, и чернец Никанор был его помощником. Сей последний, прибыв из Севска от Спасского архимандрита Игнатия с просвирами к набожным почитателям его мирной обители, радушно был принят и угощаем в доме Василия Леонтьевича. Сладка и поучительна была беседа отшельника, святая вера и небесная надежда говорили его устами – и Кочубей решился раскрыть перед ним свою душу.
– Слушай, святой отец, – говорил он. – Душа моя пред тобою, как лице мое! Слушай, язык мой неложен, как слово евангелиста. Но прежде поклянись мне, что сохранишь тайну. Не обвиняй меня в сей мере недоверчивости – друг и дочь обманули меня!
В это время подошла Любовь с распятием Искупителя и, отдавая оное Никанору, говорила торжественным голосом:
– Как Спаситель пострадал за нас, так и нам должно умереть за великого государя!
Пред священным изображением благочестивый инок преклонил колена и клялся не изменять тайне.
Кочубей открыл грудь, на ней сиял крест в алмазах.
– Здесь мои горести! – и Никанор приложился к кресту. – Теперь выслушай, – продолжал страдалец. – Не было человека счастливее меня: суетные желания мои я поверял Богу – и Бог милостиво внимал молитвам раба своего! Уже прихоти сердца моего истощились, но щедроты Его, как нагорный ключ, наполняли чашу жизни моей! В суде своем положил Он испытать меня, как Иова… нет!.. еще ужаснее! Храмина задавила непорочных детей многострадального – родной злодей обольстил дочь мою, наплевал на мои слезы!И это Мазепа, наш гетман! Близко завершение его замыслов: он отлагается к ляхам, грозит оковать рабством Украину и потрясти престол великого Петра! Не требуй от меня доказательств, я объявлю их только тогда, когда увижу очи монарха! Теперь иди, передай слова мои боярину Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину.
Никанор, напутствованный золотом и богатою хлебом-солью, прибыл в Москву, свято исполнил данную Кочубею клятву; но за отсутствием государя дело таилось в молчании до его возвращения и было представлено ему руками вельмож – покровителей Мазепы как донос мстительного и беспокойного человека, донос ложный. Оно предано забвению до времени. Петр летел тогда поднять упавшего с престола союзника своего Августа и с поля смерти приглядеться к страшному Карлу.
С горькою досадой смотрел Кочубей на первую неудачу и безопасное счастие изменника. Он знал его душу и, как жала Найи, остерегался его мщения. Между тем время текло быстро, обстоятельства становились важнее и медленность грозила неминуемою гибелью всему отечеству. «Что я успею один против сильного врага, друга вельмож, любимца самого государя? – думал он. – Мне нужны товарищи, нужны друзья и предстатели!»
Скоро соединились с ним Искра, сотник Полтавского полка Кованько, духовный отец Святайло и другие верные сыны Малороссии – они видели гибель под ногами и с общего согласия в начале января 1708 года отправили в Москву новый донос.
И в сей раз не сбылись надежды Кочубея: война обуревала душу самодержца – Петра не было в столице. Он повелел министрам рассмотреть новый донос. Он вверил друзьям Мазепы его тайну, его участь – и участь беспомощного Кочубея. Кто не угадает последствий?
ГЛАВА VIII
Жалей меня! оплачь мою судьбу!
Малороссийские войска двинулись к Польше, их предводил Мазепа; с ним была и несчастная Мария. Красота ее поблекла от слез и вздохов – и пресыщенный наслаждениями изверг ругался горестию своей жертвы: не ласки и угождения, не льстивые похвалы ее прелестям, но холодное презрение и убийственные насмешки были уделом виновной дочери Кочубея. На справедливые упреки страдалицы, невольно вырывающиеся иногда из уст ее, злодей отвечал всегда одними словами: «Потерпи, – говорил он с адскою улыбкою, – потерпи, неоцененная Мария, дочь благородного, великого Кочубея! Скоро настанет время, когда я вознагражу тебя за верную любовь, твоего отца за его преданность к родине. Я устрою для тебя торжество неслыханное, возведу генерального судью на такую степень, о которой ему и во сне не грезилось! О, скоро, скоро увидишь ты, как добр, как благороден Мазепа!»
В сие-то время гетман увидел нависшую над ним тучу, услышал близкий гром внезапной кары. Быстро помчались гонцы его к благодетелям-царедворцам и к самому монарху. Он напоминал им долговременную свою верную службу, умолял о присылке врагов его к нему для розыска, умолял о заступлении – и вместе с ними, казалось, умолил небо помедлить его казнию! Государь спешил уверить Мазепу в непременной своей благосклонности, обнадеживал в продолжении милостей, обещал не верить ложным на него доносам и грозил клеветникам строгим наказанием. Так писал Петр к лицемеру; что же могли писать Шафиров и Головкин, рабы корыстной приязни к гетману, рабы предубеждения к несчастному Кочубею? Уверяя Мазепу в своей дружбе, они требовали к себе доносителей. Головкин льстивым письмом обнадеживал Кочубея в безопасности, в милости к нему монарха, в собственном уважении и просил поспешить приездом будто бы для совещания о делах открывающейся измены и об избрании нового гетмана.
Простись, несчастный Кочубей, простись с милою Любовью! Поблагодари ее за все райские дни, которыми ты насладился в этом мире; благослови твоих детей, приложись к родительским иконам, скорее наглядись на красоту родины, на высокий дом твой, где весело протекли игры младенчества, мечты юности, где ты пировал с избранными друзьями! Надышись воздухом родины, родных полей, простись со всеми – ты их более не увидишь, и черный ворон не занесет туда костей твоих!
Кочубей, Искра и прочие участники доноса отправились в дорогу и 18 апреля прибыли в Витебск, главную квартиру государя.
ГЛАВА IX
И здесь ли, друг, всему конец?
Взгляни; над нашими главами
Есть небо с вечными звездами,
А над звездами их Творец!..
На другой день собралось судилище – в нем заседали Шафиров и Головкин. Пред них предстали Искра и Кочубей со своими товарищами,
– На чем основали вы донос свой? Что побудило вас к нему? – были первые сделанные им вопросы.
Кочубей бодро выступил вперед и произнес твердым голосом речь, приготовленную им монарху: [9]9
См. Историю Малой России Бантыша-Каменского. (Здесь и далее примеч. авторские, кроме перевода иностранных слов.)
[Закрыть]
«Пресветлейший, державнейший царь, государь всемилостивейший! В правление блаженный памяти родителя твоего Алексея Михайловича, самодержца всея России, была измена гетмана Брюховецкого – войски и города отпали с ним от его владычества – темницы наполнились верными рабами. И когда снова потоками крови потушены пожары, мечом рассеяны толпы грабителей и весь край подпал его скипетру – судья Забела и другие старшины войска понесли праведный гнев его величества за то, что не открыли зла в надлежащее время! Ныне правитель наш, покушаясь даже на священную жизнь твою, хочет предать весь край неприязненным ляхам – он склонял нас к соучастию, но, исполняя долг верности и веры, мы дерзаем объявить о сем пред тобою, дабы упредить и начало смятения Богохранимой твоей державы! Мы уповаем на милосердие Бога и твое правосудие, что не погибнут за правду наши головы, наши жены, дети и наше имущество не будет предано разорению! Мы не ищем наград за усердие, единственно желая: да наслаждаются под твоим благословенным скипетром бесчисленные твои народы сладким миром, Господний церкви непоколебимым благосостоянием!»
Так говорил верный сын отечества и подал министрам извет свой, состоявший из двадцати шести статей. Статьи сии громко говорили против Мазепы, открывали его коварство, замышляемую измену… но им не хотели верить и вопрошали доносителей порознь; ответы всех согласовались в смысле, но разнились в словах. Пользуясь этим разноречием, вельможные друзья предателя смешали их еще более на очной ставке… и слово пытка,как гром, оглушило несчастных.
Екатерина! Да будет благословенно имя твое, как имя матери человечества, как ограда угнетенного бессилия! Ты истребила в высоком языке россов позорные слова раби пытка– их нет более между нами; есть подданые-дети царя-отца, есть суд по совести и правде! Самые законы о злодеях дышат человеколюбием и надеждою на их исправление!
Приказали пытать первого Искру, кнут разрезывал обнаженные рамена несчастного – он отрекся от своего показания, проклинал своего друга.
Кочубей, великий духом Кочубей был поражен воплями и кровию родного, был поражен несправедливостию суда! Геройская мысль мелькнула в голове его: он решился снять на себя всю вину и, обрекшись на смерть мучеников, объявил, что гетман прав, что весь донос его был вымысел злобы и коварства.
Наконец произнесен приговор несчастным: Святайло и Никанор осуждены на заточение в Соловецкий монастырь; Кованько, два писаря Кочубея, слуги его и полковника Искры в Архангельск для поверстания в солдаты или куда будут годны; сами же Искра и Кочубей приговорены к смерти.
– Губитель мой! – говорил Искра Кочубею. – Где твои гордые надежды? Где замыслы? Все рушилось – и я умираю за тебя!
– Не ропщи, друг мой, – отвечал Кочубей, – мы обречены небом в жертву сильному коварству! Не здесь наша отчизна – там, отколе вняли мы неведомый голос: «Приидите ко мне труждающиеся и обремененные – и аз успокою вы!», там готовы венцы нашему страдальчеству. Один удар топора – и мы станем пред судьею нелицемерным! – так утешал Кочубей слабеющего друга в сыром подземелье темницы. – Не ропщи на Бога, – продолжал он, – Бог непостижим и правосуден! Не ропщи на меня, Бог свидетель – я люблю тебя, как брата! – и тронутый Искра плакал.
Но чаша бедствий еще не исполнилась: Мазепа громко роптал на какое-то излишнее человеколюбие суда Искры и Кочубея. «Мало их карали, – говорил он, – новыми муками можно вырвать у них сознание, кем подучены они к ложному доносу». Так смело твердил о своей невинности презреннейший из человеков – и судьи повелели снова пытать несчастных. В сей раз Кочубей под ударами палача объявил, что в селе его Диканьке зарыты в землю четыре тысячи червонных и две тысячи талеров – плод долголетнего труда и бережливости – какая находка для корыстолюбивого Мазепы!
Государь утвердил приговор суда: Искра и Кочубей отправлены к Мазепе, в местечко Борщаговку.
ГЛАВА X
Здесь радости – не наше обладанье!
Пролетные пленители земли,
Лишь по пути заносят к нам преданье
О благах, нам обещанных вдали!
Земли жилец безвыходный страданье!
Ему на часть судьбы нас обрекли!
Блаженством нам по слуху лишь знакомец!
Земная жизнь – страдания питомец!
Тускло дымная лучина освещала хижину – два живые мертвеца безмолвно сидели на лавке, повеся головы, сложив крестообразно на персях закованные руки. Статный казак с острою пикой стоял у дверей на стороже. Шумная Борщаговка уже засыпала, изредка лай бессонного пса или жалобный крик сверчка, или тяжелый вздох печального казака нарушали мертвое молчание.
«О чем вздыхаешь ты, дикий питомец Днепра? Не угнал ли хищный крымец твоего любимого коня? не увез ли твою верную жену, не изрубил ли твоего первенца-сына? Что ты не сводишь черных глаз твоих с этих преступников? Их дела должны быть ужасны – мне не поднять их тяжелых цепей; их заключение должно быть долговременно – рубища на них сгнили от сырости темницы? Кто сей старец, кто сей муж? Казак, добрый казак, о чем ты плачешь? Но ты молчишь, ты уходишь. Иди, я узнаю все от этого юноши, пришедшего тебе на смену». С каким трепетом стал он у дверей, какие дикие взоры бросает он на седого узника? Он вне себя, бледнеет, дрожит, как убийца пред вечным судиею; страшно смотрит седой на часового, уста его, запекшиеся от жажды, отворились, волосы стали горою, он трогает товарища и иссохшим перстом указывает на пришельца.
– Какое ужасное сходство! – говорит старец задыхающимся голосом.
– Ты узнал меня! – вскричал юный казак и пал к ногам помертвелого узника – высокая шапка слетела с головы его, и волнистые локоны рассыпались до пояса. – Отец, – продолжал он, объемля закованные ноги старика, – отец! не отвергай меня, не кляни! Моя совесть уже прокляла меня.
– Встань, встань, наложница моего убийцы! Не прикасайся ко мне, не отравляй последних минут моей жизни твоим присутствием, не наводи на простившуюся с миром душу мою тоски воспоминания о твоем позоре!
Это Кочубей, у ног его виновная дочь, другой узник Искра.
– Мне оставить тебя, родитель мой? Мне, убийце твоих радостей? Знаешь ли ты свой жребий?
– Смерть прекратит мои страдания!
– Нет, ты будешь спасен! Совесть, как перун Божий, пробудила мою душу, и черная змея раскаяния впилася в сердце! Сегодня один престарелый казак, свидетель твоих ратных подвигов, свидетель твоей правды в суде, прокрался в мою комнату, открыл мне все! Он дал мне это платье, поставил меня к тебе на стражу. Беги, спасайся, спасай своего друга! Тридцать верных сынов, Украины и я последуют за тобой!
– Василий, – сказал Искра, – примирись с нею, благослови ее – она достойна титла твоей дочери. Трудно уцелеть среди мора, трудно спастись из объятого пожаром терема – но в объятиях порока любить добродетель, разорвать золотые сети железным крестом терпения и раскаяния – то же, что воскреснуть из мертвых!
– Встань, – сказал Кочубей, – я предаю прошлое забвению. Именем родительницы твоей и моим именем возвращаю тебе название дочери, именем братьев возвращаю тебе название сестры, именем Бога вседержителя благословляю тебя! Бедная ветка, оторванная вихрем страстей от родного дерева, как увяла ты – тебя иссушил зной неумолимой совести, но да падет на тебя роса небесной благодати, да расцветешь ты снова и да не отвергнет плодов твоих: молитв и добрых дел, рука небесного вертоградаря!
Тихо отозвался в хижине торжественный поцелуй примирения, и, звякнув цепями, Искра поднял руку отереть слезу душевного умиления.
– Зачем я переживаю сии минуты? – говорила, всхлипывая, Мария. – Но время дорого, бежим! Острая пила разрежет ваши оковы, теперь все спят, никто не заметит следов наших!
– Нет, друг мой, нет, не предлагай мне побега – суд царя наложил на меня оковы, приговорил к смерти – знаю, что невинно, но я не хочу быть виновным, нарушив его священную волю! Пылкий, юный друг мой, ты стремилась к добру, но, к сожалению, к добру мнимому! Ты говоришь: тридцать человек будут охранять нас, но что эта горсть людей против многочисленной погони? Они или падут жертвою отчаянного мужества, или, подобно мне, закуются в цепи, повлекутся на казнь, и тогда их кровь, слезы жен и детей их возопиют против меня на Страшном суде Бога!
Мария обнимала колена старца, и слезы градом катились по бледным щекам ее.
– Не забудь твою родительницу, не забудь братьев и сестер, – продолжал Кочубей, – отнеси им мое благословение, мой прощальный поцелуй. Скажи им, чтобы они не плакали обо мне; скажи им, что я, как о первом дне моего брака, говорил с тобою о близкой казни!
Вдруг скрыпнула дверь – и служитель веры вошел в дымную хижину.
– Нет, ты не умрешь! – вскричала Мария в исступлении и скрылась, как привидение.
Часто, очень часто слезы сожаления прерывали тихие молитвы доброго священника; тайною исповедью и святыми дарами очистил он души страдальцев от всего земного.
Скоро стало все тихо в хижине; на голых досках Искра и Кочубей наслаждались сладким сном.
ГЛАВА XI
Мыслью бродил он в минувшем:
грозно вдали перед взором
Смутным, потухшим от тяжкия,
тайныя скорби, являлись
Мука на муке, темная вечности бездна.
– Кто там? – воскликнул Мазепа, услышав сильный стук у дверей своей спальни. Ответа не было, но двери снова потряслись от удара.
– Заленский! – продолжал гетман с беспокойством, – не подслушал ли нас какой-нибудь тайный враг? не открылась ли истина монарху? не от него ли это посол смерти? А я так неосторожен, что позволил разойтись моим верным сердюкам.
– Гетман! – возразил Заленский. – Стыдитесь своего малодушия. Пусть придет и сам Петр! что он сделает? Не везде и не всякого оглушит он громовым голосом, не везде и не всякого заставит трепетать орлиным взором. В своем гнезде и ворон выклюет глаза соколу! Посмотрим, – продолжал он, улыбаясь, – кто этот гений страха, кто этот загадочный пришлец?
– Не отворяй – я безоружен.
– Тогда-то злодей и не опасен, – вскричала Мария, ворвавшись силою в комнату.
– Что я вижу? Мария, в полночь… в одежде казака? – говорил коснеющим языком Мазепа.
– Губитель Самойловича! Бродяга, найденный на хребте издохшего коня! Я не дивлюсь, что полукафтанье казака наводит на тебя трепет. Но эзуит, – продолжала она, обращаясь к Заленскому, – вон! Я хочу говорить с гетманом; мне не нужен такой свидетель!
И Заленский, как червь, выполз из комнаты.
– Я видела его, Мазепа! Я видела его, изверг, не на высокой степени, на голой лавке дымной хижины; не в богатой парче, в полуистлевшем рубище; не в орденской ленте, в цепях!
– Мария!.. ты его видела?.. где?.. когда?
– Там, где бы должно погибать злодеям! Я видела еще более – его эшафот! Так на сию-то высокую степень ты обещал возвести отца моего? Сею-то двусмысленностию слов радовал ты мою легковерную душу? Иван! Я не царь, чтобы низвергнуть тебя в прах прежнего ничтожества; я не Бог, чтобы отравить тебя ядом совести, но я дочь Кочубея! Всмотрись в мои глаза, некогда пылавшие к тебе порочною страстию, – они горят теперь ненавистью и мщением! Слушай гром уст моих: они твердили тебе люблю!– теперь изрыгают проклятия! Взгляни на эту руку, некогда прижимавшую тебя к обвороженному сердцу, – взгляни, что сверкает в ней? Дамасский кинжал!
Как хищный коршун бессильного цыпленка, так схватила исступленная Мария трепещущего Мазепу и приставила кинжал к оледеневшей груди его.
– Будут ли живы мой отец и полковник Искра? – спросила она страшным голосом.
– Будут, будут! – отвечал, задыхаясь, Мазепа.
– Поклянись!
– Клянусь тебе всем священным, клянусь Творцом-мстителем! Но я задыхаюсь, пусти меня.
– Творец небесный! Ты слышишь вопль рождающегося червя – внемли же хоть раз клятве злодея!
– Успокойся, милый друг, – говорил ей Мазепа, – ты еще не знаешь меня, ты не знаешь, какое торжество готовил я в награду любви твоей?
– Лицемер, – прервала его Мария, – ты хочешь усыпить мои подозрения, хочешь снова обмануть меня притворством? Говори, какую высокую степень готовил ты моему родителю?
– Ты не поверишь словам моим, но я должен открыть тебе тайну: завтра у ступеней эшафота хотел я броситься к ногам твоего отца, вымолить его согласие на брак наш – хотел пред очами всего народа разорвать несправедливый приговор царя Московского, провозгласить свободу Малороссии, возложить на себя княжеский венец, короновать тебя, мою верную подругу – и наследство престола передать в род благородного Кочубея! Нет, я не избрал бы ни Трощинского, ни Войнаровского – первый везде ничто, другой велик делами только в диванных – он камень за зерцалом суда и вихор на пиршествах!
– Гетман! Исполни мою просьбу: спаси родителя, спаси друзей его! Не льсти мне княжеским венцом, Петр – государь наш! Не говори о браке – ты мне отец, руки наши разлучены купелию святого крещения!
– Мария! Завтра я превзойду твои ожидания. Будь пышно одета, почетная стража окружит тебя – ты удивишься великодушию Мазепы! – он напечатлел поцелуй на руке легковерной и ласково проводил ее до дверей комнаты.
Свободнее дышал гетман, оставшись наедине сам с собою; невольно погрузился он в мечты: как в зеркале, в светлом воспоминании он видел свою милую юность; пылкое, наклонное к добру и ко всему великому сердце! Верная память прочла душе его историю жизни, безошибочно сосчитала его проступки, намерения и самые мысли.
«Если не все умирает с бренным телом человека, если есть суд Божий, суд строгий и казнь вечная – горе мне! Куда скрылись вы, мечты счастливой юности? Где затихли вы, порывы чистого сердца? Добро! Я любил тебя от всей души – как разлюбил тебя, как разбил твои скрыжали на скользком пути почестей – не помню, не знаю!»
– Но Заленский!.. Аа-а, ты здесь, – продолжал он, увидя тихо вошедшего эзуита, – садись, – меня растрогала, удивила дочь Кочубея. Я предчувствую что-то ужасное, предчувствую, что земля и небо в один голос проклянут мое имя! Молись за меня, Заленский! Молись! Я заплачу тебе щедро.
– Браво, гетман! Вы проповедуете на славу, поздравляю. О, слушайтесь женщины, идите по следам ее, и со временем, уверяю вас, гетман, вы будете великая женщина!
– Заленский!
– Но нет! Я не оставлю вас на краю бездны. В последний раз простираю вам руку помощи – выбирайте любое. Но как бы нас не подслушали, здесь и стены с ушами. Пойдемте далее, станем говорить тише.
