Текст книги "Старые годы"
Автор книги: Александр Пушкин
Соавторы: Нестор Кукольник,Александр Корнилович,Егор Аладьин,Петр Фурман,Константин Масальский,Александр Башуцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА V
ВИЛЬГЕЛЬМ
Когда не стало больше слышно шагов удалявшегося с Михайловым Гаардена, Вильгельм высунул голову из-под кровати.
– Маменька, – сказал он, – слышали вы, как русский назвал папеньку упрямым!
– Слышала.
– Значит, я прав.
– Вылезай скорее, Вильгельм, – сказала мать, – покушай чего-нибудь да потом уйди; отец твой сейчас вернется.
Вильгельм стал вылезать на четвереньках из-под кровати, как вдруг дверь отворилась, и в комнату поспешно вошел русский плотник. Увидав молодого человека, выползающего из-под кровати, Михайлов невольно остановился и спросил с изумлением:
– Это что значит?
Никто не заметил входа Михайлова, а потому все вскрикнули от испуга, а Вильгельм хотел было опять спрятаться, но не успел, стукнувшись головою о край кровати.
– Ах! Это вы, Михайлов! – вскрикнула Марта. – Как вы перепугали нас!
– Но что это значит? – повторил русский, указав на Вильгельма, который был еще вполовину под кроватью.
—Это наш старший сын.
– Зачем же он прячется?
– Ах, герр Михайлов! Если бы вы знали, как часто я горюю и плачу о том, что мой муж так упрям.
– Да-да! – сказал Михайлов. – Муж ваш честный человек, но ужасно упрям.
– Представьте же себе, герр Михайлов, что Гаарден непременно хочет, чтобы старший сын его был плотником, а Вильгельм не чувствует ни малейшей охоты к этому ремеслу. Не хочу хвалить Вильгельма в глаза, но могу сказать, что он добрый малый.
– Кем же он хочет быть?
– Моряком! – с жаром вскричал Вильгельм, поднявшись наконец на ноги. – Море – вот моя стихия, моя отчизна! Со слезами умолял я отца не противиться моему призванию, но он не хотел меня слушать.
– И вследствие этого, – продолжала Марта, – раздор вкрался в нашу смиренную хижину. Каждый почти день Гаарден бранил Вильгельма так, что последний решился наконец покинуть родительский дом и, против воли отца, поступил на службу к одному из наших моряков. С тех пор отец знать его не хочет и даже нам запретил видеться с ним. Вот почему Вильгельм, услышав давеча голос отца и страшась гнева его, спрятался под кровать.
Михайлов серьезно смотрел в открытое, умное и смелое лицо молодого человека.
– Знаешь ли ты, – сказал он наконец строго, – что повиновение родителям есть первый священнейший долг детей?
– Знаю, – отвечал Вильгельм, смутившись и стараясь удержать слезы, выступившие на глазах его. – Знаю. Я долго молился и просил Господа, чтобы Он даровал мне силу исполнить волю моего отца… Потом я принимался за топор и работал прилежно, ревностно на верфи; но один случайный взгляд на море, на весело скользившие на нем суда внезапно разрушал все мои намерения, обращал мою решимость в ничто! Как полусонный, глядел я тогда на работу, лениво действовал топором или портил порученную мне работу. Что-то непреодолимое, необъяснимое влечет меня к морю, и не должен ли я думать после этого, что Господь Сам указывает мне путь, по которому мне должно идти?
Молодой человек замолчал и печально опустил голову на грудь.
Пока он говорил, Михайлов смотрел на него с участием, но, как бы желая скрыть это участие, он возразил прежним строгим голосом:
– Но разве ты не знаешь, что Господь даровал нам силу побеждать наклонности, препятствующие нам исполнять наш долг? Что такое добродетель, достигаемая без труда, без усилий?.. Я не говорю, что отец имеет право принуждать сына избрать род жизни, противный его призванию, нет! Я хочу только сказать, что часто одну прихоть мы принимаем за призвание или отвращение к чему-либо и что от многого можно отвыкнуть, ко многому привыкнуть, стоит только захотеть. Я, например, с самого детства чувствовал непобедимую боязнь при виде воды; ни за что в мире не сел бы я на лодку; но твердостью воли мне удалось победить эту слабость, и надеюсь, что вскоре я буду так же неустрашим на воде, как старый моряк. Попробуй, Вильгельм, может быть, и тебе удастся преодолеть свое отвращение к плотничному ремеслу.
– Ах, герр Михайлов! – отвечал Вильгельм. – Вам хорошо говорить, вы занимаетесь ремеслом, к которому чувствуете охоту… Я сам, пожалуй, готов выучиться плотничному мастерству, но с таким условием, чтобы отец позволил мне после вступить в морскую службу.
– Добрый герр Михайлов, – сказала Марта. – Теперь вы помирились с моим мужем; постарайтесь уговорить его, чтобы он не противился склонности моего бедного Вильгельма.
– Постараюсь, – возразил Михайлов, – когда представится удобный случай. Теперь пока прощайте, я не хочу, чтобы Гаарден застал меня здесь.
С этими словами он положил что-то на стол и пошел к двери.
– Ах, герр Михайлов! – вскричала ему вслед хозяйка. – Не оставляйте ваших денег, вы знаете, что муж мой не хотел брать их.
– Упрямство его не заставит меня изменить данному слову, – отвечал Михайлов.
– Но он рассердится, если узнает…
– Я дарю эти деньги тебе и твоим детям.
Марта с признательностью смотрела ему вслед.
– Если все русские таковы, – сказала она наконец, – то я охотно переехала бы жить к ним,
Она тщательно спрятала деньги.
ГЛАВА VI
ПОКУПЩИК
Время проходило. Петр Михайлов продолжал прилежно работать и все более заслуживал привязанность и уважение своих товарищей. Корабль, при заложении которого он находился, быстро приближался к окончанию. Палуба была готова, и с высоты ее плотники глядели на обширное море, на котором должно было очутиться новое судно.
Однажды мейстер Блундвик пришел на верфь осмотреть работы. В сопровождении подмастерьев и старших плотников обошел он все нижние части корабля, рассматривал все подробности с видом человека, знающего свое дело, и остался совершенно доволен. Но этим осмотр его не кончился. Оставалось труднейшее, особенно для толстого Блундвика, – а именно осмотр верхних частей корабля. Несмотря на опасность, угрожающую мейстеру, он решился взобраться наверх по узенькой лестнице, но так как тучность препятствовала ему всходить обыкновенным образом, то он должен был обернуться спиною к ступеням. Хотя один из здоровейших плотников поддерживал Блундвика, уже на пятой или шестой ступени тонкая перекладина переломилась под тяжестью широкой ноги корабельного мастера, который должен был удержаться на одной ноге, точно журавль.
– Помогите, помогите! – кричал Блундвик бычачьим голосом. – Снимите меня, а не то я сверну шею! Ай-ай-ай! Другая ступенька тоже трещит! Братцы! Неужели вам не жаль вашего мастера?
Двадцать сильных рук счастливо сняли толстяка с тоненькой жердочки и опустили его на твердую землю.
Блундвик вздохнул свободнее и отер крупный пот, выступивший на лбу его во время опасности.
– Мейстер, – сказал один из старшин, – вы, должно быть, еще более растолстели с тех пор, как мы кончили последний корабль. Тогда вы взбирались еще по этой лестнице.
– Или ваша лестница похудела, – сердито возразил Блундвик. – Вы, чего доброго, сами подпилили ее, чтобы я не мог видеть того, что вы там, наверху, наделали.
– Мейстер! – вскричал сверху звучный, громкий голос, – ты нас обидел, и мы требуем удовлетворения. Ты подозреваешь нас в бесчестной проделке, а потому я от имени всех моих товарищей требую, чтобы ты поднялся наверх.
– Ах ты, московский выскочка! Ты больно громко заговорил! – отвечал Блундвик.
– Я говорю дело! – возразил Михайлов. – Как хочешь, мейстер, а ты должен прийти сюда.
– Благодари Бога, что ты наверху, – вскричал Блундвик, – а не то я заставил бы тебя раскаяться в своей дерзости!
– Братцы, – сказал Михайлов, – мы должны оправдаться во что бы то ни стало, а потому принесите живее широкое, прочное кресло; мы усадим в него хозяина и на веревке встащим его наверх!
– Ура! – весело закричали плотники. – Спасибо Михайлову! Он вечно выпутается из затруднительного положения.
Даже сам минхер Блундвик одобрил предложение, которое немедленно было приведено в исполнение.
Осмотрев все наверху, корабельный мастер остался совершенно доволен и изъявил всем работникам свое удовольствие.
– Хозяин, – сказал ему Михайлов, – сегодня 11-е июня.
– Знаю.
– А у нас, в России, 30-е мая.
– Так что же?
– Это день моего рождения, – отвечал молодой человек.
– Ага! Поздравляю, поздравляю! – сказал Блундвик и хотел уже идти далее, но Михайлов остановил его.
– Я хочу просить тебя, мейстер… – сказал он.
– А, понимаю! Ты хочешь, вероятно, погулять сегодня; ну, изволь, изволь.
– Этого мало, мейстер. Я хочу просить тебя, чтобы ты освободил сегодня всех нас от работы.
Блундвик с крайним изумлением посмотрел на смелого просителя.
– Мейстер, – продолжал последний, – все скажут, что ты мне обязан тем, что мы так скоро кончили корпус корабля. Я обещал всем работникам, что если они кончат сегодня, ко дню моего рождения, то я угощу их на палубе. Это обещание произвело, как ты видишь, чудеса!
– Вижу, вижу… но, – возразил мейстер, почесывая за ухом.
– Помилуй, хозяин, при благополучном окончании дела работникам позволено повеселиться.
– Конечно, конечно, но день-то сегодня рабочий.
– На один раз можно сделать исключение, в честь дня моего рождения. Слушай, хозяин, ты не откажешь мне, когда я сообщу тебе радостную весть.
– Радостную весть? – спросил Блундвик, устремив свои маленькие серые глаза на Михайлова.
– Да, весьма радостную для тебя.
– Ну, ну, говори.
– Я нашел покупщика, – сказал Михайлов, значительно улыбнувшись.
– Покупщика? Какого покупщика?
– Такого, который купит твой корабль, если ты запросишь не слишком дорого.
– А кто этот покупщик? – спросил хозяин, недоверчиво смотря на молодого человека.
– Мой добрый приятель.
– Пошел ты! – вскричал Блундвик, отвернувшись. – Я вижу, ты с утра уж подгулял на радости! Что же будет еще после обеда, если я дам тебе позволенье? Теперь ты торгуешь корабль, который стоит около полумиллиона гульденов, а после обеда, пожалуй, захочешь купить целый флот!
– Тебе же лучше будет, – отвечал Михайлов, улыбаясь, – ибо, уверяю тебя, мой покупщик верный плательщик. Итак, ты просишь около полумиллиона гульденов за этот корабль, когда он будет совершенно готов и освящен.
– Да, да, около полумиллиона! – насмешливо отвечал Блундвик.
– Хорошо, я подумаю, соображу, и, если требования твои благоразумны, то мы сделаемся.
– Экой шутник! – воскликнул хозяин, громко захохотав. – Уж ты, любезнейший, не переодетый ли принц какой?
– Нет! – отвечал молодой плотник. – Я твой послушный работник, просящий у тебя позволения угостить сегодня здесь, на палубе, моих товарищей.
– Ну ладно, ладно, – отвечал Блундвик, продолжая смеяться. – Да только смотрите, не слишком кутите, так чтобы завтра вы опять могли приняться за работу.
– Ура! – закричали все плотники. – Виват нашему мейстеру! Виват Михайлову!
В то самое время, как Блундвик, спокойно усевшись в кресло, опускался вниз, он встретился на полпути с бочкой пива, подымавшейся вверх и нимало не уступавшей в объеме почтенному корабельному мастеру.
ГЛАВА VII
ЗУБНОЙ ВРАЧ
В тот же день вечером дети Гаардена Фриц и Анна подошли к хижине, в которой жил русский плотник. Огонек светился в окне, но, против обыкновения, дверь была плотно заперта. Фриц, державший в руке блюдо, накрытое тарелкой, постучался сперва тихо, потом крепче, но так как Михайлов не отворял, то он подошел к окну и, поднявшись на цыпочки, заглянул в него.
Михайлов сидел у стола, на котором лежали разные бумаги, которые он рассматривал с большим вниманием. Возле него стоял мужчина высокого роста, закутанный в плаще и почтительно отвечавший на вопросы молодого плотника, который, прочитывая бумаги, делал заметки на полях.
Фриц постучал в окно и закричал:
– Отворите, герр Михайлов, отворите!
Михайлов поспешно вскочил, отворил дверь и спросил сердитым голосом:
– Что вам надо?
– Маменька приказала вам кланяться, – отвечал мальчик, оторопев, – и поздравить с днем рождения. Она вспомнила, что последний раз, когда вы у нас обедали, вам очень понравились блины, а потому напекла вам их сегодня.
С этими словами он подал Михайлову блюдо, накрытое тарелкой.
Лицо молодого плотника прояснилось.
– Войдите, – сказал он детям, взяв у Фрица блюдо. Он показал незнакомцу горячие еще блины и сказал:
– Видишь ли, у меня и здесь есть друзья, заботящиеся обо мне. Отведай со мною: блины эти превкусные. Спасибо, дети, – продолжал он, обратившись опять к детям, – поблагодарите от меня вашу маменьку и скажите, что я не забуду ее внимательности. Теперь идите с Богом, я занят.
– Ах, герр Михайлов! – сказал Фриц, – у меня есть еще до вас просьба… Извините, пожалуйста!
– Ну, говори, говори!
– Мы знаем, что вы искусны, не хуже самого амстердамского лекаря. Когда вы вынули Якову щепку из глаза, я видел, что у вас есть в кармане коробочка с разными щипчиками, клещами, ложечками, ножницами. Вот у моей бедной сестры Анны крепко ноет зуб, так что она ничего не может есть; посмотрите, пожалуйста, может быть, вы ей поможете.
– Слышишь, Лефорт! – сказал Михайлов незнакомцу, весело улыбнувшись. – Ты видишь, какие чудеса я здесь делаю.
Потом он придвинул лампу на край стола и посадил Анну на деревянный табурет.
– Ну, покажи мне твой больной зуб, – сказал он. Рассмотрев его внимательно, он продолжал:
– Этот зуб надо вырвать. Ты не боишься?
– А очень больно будет? – спросила Анна дрожащим голосом.
– Будет больно, только недолго, – отвечал Михайлов. – Зато после боль совершенно уймется. Лефорт, подержи ей голову, а ты, Фриц, посвети мне.
Михайлов вынул из своей лекарской готовальни зубные клещи, осторожно захватил зуб и проворно выдернул его, так что Анна успела только вскрикнуть.
Вместе с нею вскрикнул Фриц и чуть не уронил подсвечника.
– Что с тобою? – спросил Михайлов.
– Ничего!.. Ничего!.. – отвечал мальчик дрожащим голосом, устремив глаза на незнакомца, закутывающегося опять в плащ, по окончании операции. – Ничего… я испугался… я думал, что Аннушке очень больно…
– Нет, – отвечала девочка, – теперь мне гораздо легче.
Михайлов улыбнулся и, погладив Анну по голове, сказал:
– Ну, теперь ступайте, дети, поблагодарите маменьку.
Дети поблагодарили еще раз доброго и искусного врача-самоучку; потом Фриц поспешно вышел в сопровождении Анны.
Бегом вернулся он домой и, войдя в комнату, бросился к матери.
– Маменька, маменька! – вскричал он. – Что я видел…
– Что такое, дитя мое? – спросила Марта, встревоженная испуганным видом своего сына.
– У Михайлова был господин в мундире, со шпагой и с орденом на груди.
– Неужели? – вскричал в это время голос человека, которого Фриц и не заметил второпях. – Неужели? В мундире? Со шпагой? С орденом?
Человек этот был знакомый уже нам Польдерс, работник мельника Фоэрбука.
– Полно, Фриц! – сказала Марта, обеспокоенная неосторожностью сына. – Тебе показалось.
Фриц замолчал. При виде Польдерса, принесшего куль муки, он сам раскаялся в своей неосторожности.
– У русского был какой-то господин, – сказала Анна. – Я не заметила ни мундира, ни шпаги, ни ордена; он был закутан в плащ.
– Ага! – сказал Польдерс. – Закутан в плащ?
– Полно тебе слушать детей, – сказала Марта. – Как тебе не стыдно! Им померещилось, а ты и уши развесил!
– Да, да, им померещилось! – сказал Польдерс, исподлобья смотря на Марту. – Прощай, хозяйка, прощай! Остальной куль я принесу послезавтра.
– Спасибо, теперь не к спеху! – отвечала Марта, провожая работника. Потом она скоро вернулась в комнату и сказала сыну: – Как ты неосторожен, Фриц! Какой тебе господин в мундире примерещился?
– Право, маменька, – отвечал Фриц, – право, я видел господина в богатом мундире. Михайлов сидел, а он стоял перед ним почтительно.
Марта покачала головой.
– Странное дело! – сказала она. – Но все равно, не рассказывай никому того, что видел.
Польдерс между тем возвращался домой и твердил про себя:
– А! Герр русский плотник! К тебе ходят гости в мундире, со шпагами, в орденах! И гости твои кутаются в плащи! Ага, ага! Увидим!..
ГЛАВА VIII
ПРОГУЛКА ПО МОРЮ
Вы помните, милые друзья мои, что Михайлов обещал постараться уговорить старого Гаардена не противиться природному призванию Вильгельма. Несколько раз заговаривал он со стариком, но тот всегда прерывал разговор об этом предмете.
– Вильгельм – негодяй! – говорил он. – И только одно чудо в его пользу может заставить меня простить ему.
Видя упорство Гаардена, Михайлов не настаивал, хотя и не отказывался от надежды помирить отца с сыном.
Между тем время спуска корабля приближалось. Плотники разбирали мало-помалу огромные леса, служившие подпоркой колоссу, покоившемуся кормой на бревнах, а носом обращенному к морю, на котором он должен был вскоре начать свою деятельную жизнь. Большая часть строителей этого корабля решилась спуститься вместе с ним, собравшись на палубе. Разумеется, что и Михайлов не хотел отстать от других в этом отношении. Товарищи не скрыли от него, что не каждый корабль сходит благополучно со штапеля и что носовую часть, с быстротою погружающуюся в воду, часто покрывают волны.
Это обстоятельство заставило задуматься Михайлова. Несмотря на необыкновенную твердость воли, он не был еще вполне убежден в победе, одержанной над собою относительно врожденного отвращения его к воде.
Итак, не желая показать робость или смущение перед другими, привычными плотниками, он решился испытать себя и велел сказать Вильгельму, что намерен предпринять с ним маленькую поездку в открытое море. Михайлов желал воспользоваться этим же случаем, чтобы ближе познакомиться с молодым человеком и убедиться, достоин ли Вильгельм того участия, которое он принимал в нем.
В условный день у берега покачивалось маленькое судно. Пока Вильгельм приводил в порядок паруса и весла, в чем помогала ему жена моряка, за отсутствием своего мужа, Михайлов внимателно рассматривал судно.
– Не опасно ли пускаться в море на такой маленькой лодке? – спросил он жену моряка.
– Не бойся! У нас все в таком порядке, что опасности быть не может.
– А умеет ли править этот молодой парень?
– Кто, Вильгельм? Во всем Саардаме ты не найдешь более ловкого, проворного и искусного моряка; я: готова ехать с ним хоть в Америку!
Похвала эта вызвала румянец удовольствия на щеках Вильгельма. Он не сказал ни слова, но решился на деле оправдать доброе о нем мнение. Приведя в порядок паруса и руль и взяв с собой на всякий случай весла, он указал Михайлову место и отчалил. Легкий ветер надул паруса, и бот быстро понесся в открытое море.
Михайлов слышал, как быстро рассекаемая вода плескала под килем, и он ощущал нечто подобное тому, что мы ощущаем, подымаясь слишком высоко на качелях или катаясь с горы. Быстрота, с которою неслась лодка, захватывала дух, вид необозримого пространства моря давил ему грудь; чтобы победить это ощущение и вместе с тем скрыть его от Вильгельма, он отвернулся и зажмурил глаза.
Но ощущение это было непродолжительно. Михайлов обладал такою твердою силою воли, что победил невольный и врожденный, так сказать, страх. Минуту спустя он открыл глаза и смело, безбоязненно устремил их на море. Помолчав несколько минут, как бы для того чтобы привыкнуть к величественному, но вместе с тем устрашительному зрелищу моря, он обратил все свое внимание на мачту, парус и руль, которыми Вильгельм управлял твердою, привычною рукою. Вильгельм должен был объяснить молодому русскому плотнику назначение и способ употребления всех принадлежностей маленького судна. Вильгельм рассказывал охотно и с знанием дела. Михайлов слушал внимательно, и каждое слово запечатлевалось в памяти его.
Они отплыли уже на такое расстояние, что могли обозреть весь Саардам, и им представился очаровательный вид. Голландское местечко было окружено возвышенностями, на которых высились сотни ветряных мельниц, длинные крылья которых были теперь в движении. Разительную противоположность с маленькими частными домиками голландцев представляли огромные, мрачные массы строившихся на верфях кораблей.
Небо было светло-голубое, и только кое-где но нем пробегали белые пушистые облака. Волны качали лодку, и Михайлов задумчиво устремил взор вдаль, где по волнам, слившимся в одну синюю полосу, резко отделившуюся от неба, неслись белые паруса, освещенные солнцем.
– Не правда ли, – спросил Вильгельм, – весело и приятно кататься в лодке на парусе, при попутном ветре?
Михайлов улыбнулся.
– Неужели ты думаешь, – возразил он, – что меня забавляет одна прогулка? Неужели ты думаешь, что из одной ничтожной прихоти я вверяю жизнь свою этим сколоченным доскам? Ошибаешься, ребенок! И если тобою при выборе образа жизни не руководила благороднейшая, возвышеннейшая мысль, то я отказываюсь смягчить гнев твоего отца. Неужели ты не познаешь в беспредельном пространстве морей великую связь, сотворенную самим Господом для соединения всех стран в одно целое, общее? Не дав человеку физических средств переступать за эти моря, Всевышний, по неизмеримой премудрости Своей, даровал ему ум, и в этом уме заключаются тысячи сокровищ, которыми человеку предоставлено пользоваться. Таким образом он придумал подвижные жилища, в которых быстро переносишься из края в край, из одной части света в другую. Без мореплавания богатейшие страны походили бы на сокровища, зарытые в землю; без мореплавания свет просвещения не мог бы проникнуть в отдаленнейшие земли. Мореплавание придало торговле обширные размеры, и с помощью мореплавания произведения всего земного шара стекаются вместе на пользу государств и для увеличения благосостояния народов. Мореплавание сближает людей, и чрез это сближение быстро распространяется просвещение, потому что один сообщает свои познания и открытия другому. Чему обязана твоя цветущая отчизна своим богатством и блеском? Мореплаванию и торговле! Без этих двух великих двигателей здесь и поныне были бы одни пустынные, бесплодные болота, на которых вела бы печальную, нищенскую жизнь толпа бедных рыбаков.
Михайлов замолчал и подпер задумчиво голову ладонью. Вильгельм все еще слушал и изумлялся величественному выражению лица простого плотника.
– Да! – продолжал последний после краткого молчания. – Я убедился, что государству необходимо мореплавание, необходимы сношения с отдаленнейшими странами, если оно хочет выйти из китайского застоя. Я убедился в этом, предначертал себе цель и неутомимо стремлюсь к ней! Я предчувствую и знаю, что мне предстоит тяжкий труд, сильная, продолжительная борьба с закоренелыми, вековыми предрассудками, но не унываю! Я сам себе создал людей, – продолжал Михайлов как бы про себя и забыв о присутствии Вильгельма, – я создал себе людей, которые будут в состоянии понимать мои благие намерения и которые будут содействовать приведению их в исполнение! Новый корабль, в постройке которого я сам участвовал, послужит мне ретивым конем, под копытами которого я задавлю змею грубого невежества! Новая эпоха наступает для России! На отдаленных, пустынных болотах, где-нибудь в глуши изберу я выгодное место для сооружения гнезда русскому орлу, положу твердое, непоколебимое основание будущему благосостоянию моей отчизны, и обширнейшая в целом мире держава сделается и могущественнейшею!
Михайлов произнес эти слова восторженным голосом, и самое море утихло, сгладило волны, как бы внимая пророчеству! Вильгельм так заслушался, что невольно опустил руль, и сидел неподвижно, вытаращив глаза на говорившего.
– Герр Михайлов, – спросил он наконец, – долго ли вы еще намерены остаться с нами?
Голос Вильгельма привел плотника в себя. Он поднял голову и пристально посмотрел на молодого человека, который должен был повторить свой вопрос.
– Нет, не долго, – отвечал тогда Михайлов. – Я скоро, быть может, на днях, расстанусь с вами.
Вильгельм задумался, устремив грустный взор в ту сторону, где был дом отца его, и спросил опять: – Говорили вы с моим отцом?
Брови Михайлова насупились.
– Не спрашивай меня теперь об этом! – сказал он повелительно. – Я не хочу отравить высокого наслаждения, которым теперь полна душа моя, воспоминанием о людской жестокости.
Вильгельм печально опустил голову, не смея более спрашивать.
Михайлов молчал несколько минут, но, заметив печаль, выражавшуюся на лице молодого человека, сжалился над ним.
– Зачем ты спрашиваешь меня об этом теперь? – спросил он.
– То, что вы сейчас говорили о будущности, ожидающей Россию, внушило мне охоту отправиться туда с вами, – отвечал Вильгельм.
– Так что же?
– Но я не хочу расставаться с родиной, не примирившись с отцом.
– Какой вздор! – возразил Михайлов, устремив проницательный и испытующий взгляд на молодого человека. – Отец твой упрям и несправедлив, следовательно, ты имеешь полное право бросить его.
– Нет, не говорите этого, герр Михайлов, – отвечал Вильгельм, печально покачав головой. – Без родительского благословения нет счастия на земле! Притом же отец мой стар, придет время, когда ему будет нужна моя помощь, а я знаю его: если я уйду, не примирившись с ним, то он не примет от меня ни малейшей помощи, хотя бы он умирал с голоду и хоть бы у меня были золотые горы! Поверьте, герр Михайлов, и теперь часто мною овладевает такая тоска, что я готов броситься в ноги отцу, просить у него прощения и повиноваться его воле! Я бы сделал это давно, если б тайная надежда, что отец сжалится надо мною, не удерживала меня.
Михайлов пристально смотрел на молодого человека, и по выражению лица его угадывал искренность того, что он говорил.
– Вильгельм, – сказал Михайлов, довольный тем, что молодой человек выдержал испытание. – Ты добрый сын и благородный молодой человек! Надейся на Бога. Он смягчит сердце твоего отца.
Вильгельм хотел отвечать, но глаза его внезапно становились на одной точке моря, где вода сильно волновалась.
– Держитесь крепче! – закричал он внезапно своему товарищу и, сам не теряя присутствия духа, скоро повернул руль в другую сторону.
Едва только Михайлов успел схватиться за борт лодки, как она получила такой сильный удар, что покачнулась набок. Вода хлынула в нее. Сильный удар выбросил Михайлова в другую сторону с такою быстротою, что он около минуты не мог опомниться. Наконец, придя в себя, увидал он Вильгельма, который твердо стоял на своем месте и с редким спокойствием духа управлял одною рукою парусом, а другою – рулем. Лодка приняла прежнее положение, но все еще сильно покачивалась, хотя была в довольно большом расстоянии от того места, где вода продолжала бушевать и волноваться.
– Что зто! – вскричал Михайлов. – Подводный камень или водоворот? Плохой же ты моряк, коли не умел избегнуть этого места. Не слишком ли похвалила тебя твоя хозяйка?
– Нет, герр Михайлов, – спокойно отвечал Вильгельм, – самый опытный моряк пе может избегнуть этого подводного камня, который тем опаснее, что произвольно переменяет место и может очутиться под лодкой совершенно неожиданно. Смотрите, видите ли, как он быстро удаляется? Мы наткнулись на морского великана, акулу или другую какую-нибудь большую рыбу, которая, вероятно, проголодалась и ищет себе добычи. Так как эти чудовища редко довольствуются одним толчком, особенно если он неудачен, то и мы должны ожидать возвращения нашего знакомца; во второй раз труднее будет отделаться от него, а потому я советую направить лодку к берегу и вернуться домой подобру-поздорову.
Так как прогулка продолжалась уже более двух часов, то Михайлов согласился с мнением молодого человека, и они поплыли к берегу, видневшемуся вдали черной полосой.
