Текст книги "Старые годы"
Автор книги: Александр Пушкин
Соавторы: Нестор Кукольник,Александр Корнилович,Егор Аладьин,Петр Фурман,Константин Масальский,Александр Башуцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
III
Наступила ночь. Небо обложилось дождевыми тучами. Месяц выглядывал по временам из-за них и опять прятался за черный их занавес. В одной из избушек светился еще огонь. Лучи его падали полосою на речку и слабо освещали на противоположном берегу кустарники и нижние ветви деревьев. Безмолвие леса было нарушаемо протяжным воем волков.
– Тьфу, как они развылись сегодня, окаянные! Видно, чуют войну и добычу, – сказал Илья Сергеевич своему сыну. – Ну так что же ты скажешь, Вася? Я тебе все открыл, покаялся я перед моим сыном во всем, что у меня лежит на совести. Теперь подумай хорошенько. Не лучше ли тебе здесь остаться? Тебе русских нечего бояться, коли они эту сторону завоюют: ты ни в чем не виноват. Что тебе со мной по белу свету без пристанища, как нищему, таскаться. Останься, Вася, а я уйду один.
– Нет, батюшка, ни за что! – воскликнул сын, вскочив в сильном волнении со скамейки. – Если придется тебе уйти отсюда, и я пойду с тобой. Ты уже стар. Кто тебя будет кормить без меня, кто будет ухаживать за тобой, если ты неравно занеможешь. Нет! нет! Не говори, не убеждай! Не останусь, ни за что не останусь!
Старик схватился за голову обеими руками, зарыдал и бросился обнимать сына. Слезы умиления, сладостные слезы, давно уже стариком забытые, полились из глаз его.
– Вижу, Господи, – говорил старик, всхлипывая. и прижимая сына к груди своей, – что ты еще не оставил грешника. Благодарю Тебя, из глубины души благодарю, что Ты даровал мне такого сына. О! как я счастлив!
– Пусть придут сюда русские! – сказал с жаром Василий. – Неужели они так злопамятны, что вспомнят теперь то, что было с тобою в старые годы, и станут мстить тебе? Я уверен, что тебя оставят в покое. Неужели в русском царе нет милосердия? Пусть придут русские! И если бы они не постыдились тебя преследовать, то первому, кто на тебя наложит руку, я прострелю сердце.
– Не говори так, Вася! Грешно так говорить! Не забудь, что русские – наши земляки, наши единокровные. Меня осудили на казнь справедливо, за мое преступление. Русские не виноваты, Вася, что отец твой был преступник, что он беглец… изменник!..
Старик схватился за голову и начал быстро ходить по комнате.
– Что это, батюшка, такое? – воскликнул вдруг сын. – Чу! Слышишь ли? Слышишь ли, какая вдали пальба?
Старик подошел к окошку, раскрыл его и стал прислушиваться.
Пальба усиливалась. Гул пушечных выстрелов перекатывался отдаленным громом и смешивался с беглым ружейным огнем.
– А! это, верно, они! – сказал старик и сел на скамейку, отирая выступивший на лице холодный пот.
– Кто – они?
– Русские.
– Почему знать. Может быть, шведские корабли идут сюда и подают сигналы крепости.
– Нет, нет, это русские! Мне совесть сказала.
Через четверть часа постучались в дверь избы. Василий отворил ее. Вошел торопливо Густав, совсем одетый, с ружьем в руке. За ним явился следом Карл Карлович в колпаке и в холстяной фуфайке. Его вела дочь под руку. Старик совсем запыхался от торопливости и от переполоха. Он только что начал засыпать, как дети, услышав пушечные выстрелы, его разбудили.
– Слышите пальбу? – спросил Густав.
– Как не слыхать, – отвечал Василий.
– Что же бы это значило?
– Батюшка думает, что русские подступают.
– Как русские! – воскликнул Карл Карлович и снял колпак с головы от испуга.
– Не думаю, – сказал Густав, – однако же не мешало бы удостовериться.
– Да, да, не мешало бы! – повторил Карл Карлович, махая на себя колпаком, потому что его бросило в жар.
– Не хочешь ли ехать со мною в лодке? – спросил Густав. – Мы выехали бы на Неву и взглянули бы, что там делается.
– Что за Нева такая? – заметил Карл Карлович. – Сколько раз твержу я, что надобно говорить Ниен. Ах, как мне жарко!
– Ехать мне с ним? – спросил Василий отца своего, который сидел неподвижно у окна и в глубоком молчании слушал гремевшую вдали пальбу.
– Поезжай, мой сын, если хочешь, – ответил мрачно Илья Сергеевич. – Ах, если б это были не русские!
Василий взял ружье свое, зарядил его патроном, который дал ему Густав, и вышел с ним вместе. Они сели в лодку и поплыли.
– Братец, братец! – раздался голос Христины, которой головка появилась в растворенном окошке. – Батюшка велит тебе сказать, чтобы ты не ездил в такие места, где есть опасность. Слышишь ли?
– Слышу! – крикнул Густав в ответ и начал сильнее грести веслами. Они выплыли на Большую Неву и увидели вдали, что со стен и земляных валов Ниеншанца сверкали беспрерывно пушечные выстрелы. Прерывчатый блеск их освещал облака белого дыма, которые клубами громоздились над всею крепостью и ярко обрисовывались на небе, покрытом черными тучами.
– Что это значит? – воскликнул Густав. – Неужели в самом деле русские?
– Очень может быть! – сказал Василий. – Подплывем ближе к крепости и посмотрим.
– А ты не боишься? – спросил Густав.
– Чего же бояться? На реку даром стрелять не станут. Если нападают на крепость, то, конечно, с сухого пути.
Они поплыли далее. По мере движения лодки крепость все явственнее и явственнее обрисовывалась. Видно было, что ее окружили нападающие. Наши пловцы уже начали различать солдат, суетившихся на стенах, и канонеров, которые то прочищали орудия, то заряжали их, то наносили фитили на затравки. Пальба рокотала, как гром.
– Посмотри, посмотри! – вскричал Василий. – Что это за огненные змеи на небе? Видишь ли, как извиваются снизу, летят дугой и падают в крепость!
– Это, без сомнения, бомбы. Поплывем еще подалее и посмотрим: откуда они летают?
Они поравнялись наконец с батареей, на которой увидели Преображенских солдат, и насчитали на ней двенадцать мортир. Из всех этих мортир стреляли залпами, и двенадцать огненных змей разом взвивались с батареи в воздух при оглушительном громе. Батарея стояла боком к Неве, почти на самом берегу. Вдруг несколько брандскугелей, брошенных из мортир, разлили ослепительный блеск на всю батарею. Стало светло, как днем, или, лучше сказать, как при неперестающей молнии. Густав и Василий ясно рассмотрели тогда капитана, который стоял на краю батареи, со шпагой в руке, и командовал солдатами. Подле него виден был другой офицер, который, почтительно выслушивая приказания капитана, подходил то к одной мортире, то к другой и потом опять возвращался к капитану. Оба они были высокого роста, но капитан был выше офицера. Черные волосы развевались из-под его невысокой треугольной шляпы. Того же цвета усы и густые брови придавали ему вид несколько суровый, но вместе с тем на всем лице его было разлито какое-то необыкновенное величие. Ни Василью, ни Густаву, конечно, не могло никак прийти в голову, что они видят капитана и поручика бомбардирской роты Преображенского полка: Петра Великого и Меншикова.
С неизобразимым любопытством и с тайным каким-то приятным страхом смотрели они на грозное и величественное зрелище. Кровь их сильно волновалась. Они совершенно забылись. С берега никто их не замечал, потому что глаза всех обращены были на крепость; да если б и заметил кто, то два человека, сидевшие неподвижно в лодке, не обратили бы на себя никакого внимания. Наконец довольно близко от них прожужжало ядро. Вслед за ним другое взбрызнуло высоким столбом вспененную воду саженях в четырех от их лодки.
– Не пора ли нам назад? – сказал Густав.
– Да кажется, что пора. Ведь перед нами не потешное сражение, а настоящий приступ.
Густав круто поворотил лодку, удалился к другому берегу и быстро понлыл вниз по Неве.
– Как бы желал я быть на той батарее, – сказал Василий, – под командой этого высокого офицера, который стоял на крае так спокойно, как будто бы из крепости стреляли холостыми зарядами. Он должен быть очень храбрый человек.
– А я очень желал бы быть теперь на стене Ниеншанца, – сказал Густав.
– Для чего так?
– Для того, чтобы отражать русских. Ах, если бы их порядком разбили!
– Ну посмотри, что они возьмут Ниеншанц!
– Не бывать этому!.. Сто чертей!.. [71]71
Шведское народное восклицание.
[Закрыть]
– А вот увидишь.
– Не спорь со мной, Василий! Мы поссоримся. Ты забыл, кажется, что во мне шведская кровь?.. Тысяча бочек чертей!.. [72]72
Шведское же народное восклицание, следующее по порядку и по силе его вслед за первым, которое приведено выше.
[Закрыть]
– А ты, Густав, забыл, что во мне русская?
– Ты подданный нашего короля.
– Не присягал я вашему королю!
– А отец твой?
Этот вопрос облил холодом сердце Василья. Разгоряченный зрелищем битвы, подавленный сильными впечатлениями, он позабыл все на свете, позабыл даже об участи, ожидающей его отца в случае победы русских. Он задумался. Молча приплыли они домой.
– Ну что? – спросили в один голос старики – отцы их и Христина, когда Густав и Василий вошли в комнату.
– Русские! – сказал Василий.
– Русские!.. Боже мой! – воскликнул Илья Сергеевич.
– Неужели русские в самом деле, Густав? – спросила Христина, устремив умоляющий взор на брата, как будто его упрашивая, чтобы он отвечал противное.
– Ну да, конечно, русские! Надеюсь, впрочем, что их отобьют. Из крепости пальба такая, что небу жарко.
– Да, да, жарко! – повторил расслышавший только последнее слово Карл Карлович, дрожа и махая на себя колпаком. – Мне очень жарко! Русские! Ах, боже мой! Да это ужасно и даже, можно сказать, чрезвычайно плохо! Сущая гибель и беда!
Всю ночь не смыкали они глаз, потому что пальба продолжалась до рассвета. В пятом часу утра (это было 1-го мая 1703 года) крепость Ниеншанц сдалась Петру Великому. По подписании капитуляции фельдмаршалом графом Шереметевым Преображенский полк занял город, а Семеновский введен был в контр-эскарп. Победителям достались восемьдесят две пушки, несколько мортир и множество разных военных припасов.
IV
Когда оба старика, утомленные тревожною, бессонною ночью, легли наконец и уснули, когда Христина, сидя у стола и протянув на нем свою белую ручку, прилегла на это мягкое изголовье разгоревшеюся от тревоги щекой и погрузилась в сон, Василий и Густав вышли тихонько на берег, снова сели в лодку и отправились по речке на Неву. Солнце уже поднялось из-за леса и осыпало рябевшую от утреннего ветерка речку дождем ослепительно блестящих искр. Воздух был напоен весеннею свежестию; птички громко пели, в лесу, нисколько не заботясь, что война нагрянула на пустынную, спокойную сторону, где они вили свои гнезда.
– Позавидуешь птицам! – сказал Василий. – Вечно веселы, вечно поют. Не то что мы, бедные люди. Как бы эти певуньи могли понять, что у меня и у тебя теперь на сердце, то наверное перестали бы петь.
– Да, признаюсь! – сказал Густав. – В сердце у меня такая теперь тревога и тоска, что в воду готов прыгнуть. Что-то, отстояли ли Ниеншанц?
– А вот увидим, – продолжал Василий. – Не знаю, что делается со мною! Боюсь, чтобы русские не взяли крепости, и желаю, чтобы они ушли отсюда, а сердце вот так и дрожит от радости при мысли, что мы, может быть, увидим теперь на стенах Ниеншанца русское знамя.
Густав нахмурился и проворчал сквозь зубы:
– Будь спокоен, не увидим!
Они выехали на Неву и поплыли к Ниеншанцу, чтобы взглянуть, что там делается.
– Смотри, смотри, Густав! – вскричал вдруг Василий радостно. – Какой на крепости-то флаг? Ведь белый, с двуглавым орлом.
– Ты ошибаешься, – возразил тот, напрягая вдаль зрение.
– Да уж не ошибаюсь! Крепость взята! Ай да наши!
– Послушай! Ты лодку опрокинешь. Ну для чего ты вскочил? Я с тобой поссорюсь, если ты будешь так глупо радоваться, как будто помешанный.
– Ах, Густав, не сердись! Я в самом деле боюсь помешаться. Как подумаю о русском царе, о котором чудеса рассказывают; как подумаю, что я русский; как подумаю потом об отце, что он шведский подданный, то, признаюсь, сердце разрывается на части, и хоть стыдно, а вот так и хочется заплакать.
В это время, заметив, что их догоняют две шестивесельные лодки, они принялись грести из всех сил, но лодки, их преследовавшие, были гораздо быстрее на ходу. Вот они все ближе и ближе к ним, с каждою минутой! Василий и Густав рассмотрели в обоих лодках каких-то офицеров; вместо гребцов сидели на скамейках солдаты в зеленых мундирах, с красными воротниками и, положив подле себя ружья, дружно взмахивали веслами, а на корме каждой лодки стоял усач-капрал и правил рулем.
– Кажется, они прямо едут на нас? – сказал Василий.
– Кажется, так, – отвечал Густав. – Чего они хотят? Не взяться ли нам за ружья? Уйти от них, я вижу, невозможно.
– За ружья? Что ты! Можно ли нам двум защищаться от стольких.
В это время одна лодка обогнала их, перерезала им дорогу, и кто-то закричал по-шведски: «Стой! Причаливай сюда!»
Густав взял в руки ружье, а Василий, правя веслом, подъехал к лодке.
– Что вам угодно? – спросил он офицера, который рассматривал их внимательно.
– Ах, ты русский? – сказал офицер.
– Русский.
– И ты также? – продолжал офицер, обратись к Густаву.
– Нет, я швед.
– Швед, а между тем говоришь так чисто на нашем языке.
– С детства все жил вместе с русскими, так и научился их языку.
– Что вы за люди?
– Здешние жители, – отвечал Василий.
– Давно ли вы в этой стороне живете?
– Я вырос в здешней стороне. Вероятно, дед мой или прадед был в числе тех русских, которые уступлены Швеции по Столбовскому миру.
– А зачем у вас ружья?
– Мы охотники.
– Вот что! Ну слушайте, любезные! Вы, конечно, очень хорошо знаете здешнюю сторону, все тропинки в лесах, все острова и островки, все реки и речки. Поэтому один из вас сядет ко мне в лодку, а другой – вот в ту, которая теперь подъезжает к нам. Нам нужно подробно осмотреть все здешние места. Вы будете нашими языками. Ну, перелезай же хоть ты, русский, ко мне. Вот, подполковник! – продолжал он, обращаясь к Преображенскому офицеру, сидевшему в другой лодке, – я и нужных для нас языков достал. Бери к себе этого шведа.
– А если я не позволю, чтобы меня взяли, – сказал гордо Густав.
– Ну так тебя сейчас же убьют, любезный, если станешь противиться. Вы теперь оба мои пленные, так уж поневоле надо меня слушаться. Я шлюссельбургский губернатор Меншиков. Если исполните ваше дело хорошо и будете верными языками, то я через несколько дней отпущу вас. Если же как-нибудь измените, нас обманете или наведете на неприятельскую засаду, то сейчас же велю вас расстрелять. Впрочем, вы, кажется, оба добрые малые. Надеюсь, что мы с вами не поссоримся.
Василий весело прыгнул в лодку Меншикова, а Густав, надувшись, пересел в другую лодку, которою командовал Преображенский подполковник Карпов, тот самый, который за полгода перед тем, бывши еще майором, отличился при взятии Шлиссельбурга и был тогда тяжело ранен. По приказанию Меншикова у Василья и Густава отобрали ружья и положили их в лодку, которую привязали к корме лодки Карпова. Поплыли. При истоке Большой Невки из Невы Меншиков и Карпов расстались. Первый продолжал путь прямо, а второй поворотил в Большую Невку. Перед подполковником лежала на маленьком низком столике доска с наклеенною на ней бумагою; тут же был компас, карандаш и несколько математических инструментов.
– Послушай, любезный! – сказал Карпов Густаву, чертя что-то карандашом на бумаге. – Какой это остров от нас влево?
– У него нет никакого имени. Остров, да и только…
– Смотри не лгать у меня!
– Я не лгу.
– Да что ты так надулся, приятель! Гляди повеселее. Не советую со мною ссориться. Не то из плена совсем не выпустят. Говори же правду: как название этого острова?
– Я вам сказал уже, что он безымянный.
– А велик ли он?
– Версты три с лишком в длину и более двух в ширину.
– Нам надобно его объехать кругом. Указывай гребцам, куда плыть.
У Густава лицо немного прояснилось. «Нам придется плыть мимо нашего дома, – подумал он, – без сомнения, увижу отца и сестру, успею сказать им несколько слов, чтобы их успокоить. Что-то с ними теперь делается?»
– Налево, – Сказал он гребцам, когда они доплыли до того места, где вытекала из Большой Невки речка, на берегу которой стояло жилище Густава.
Между тем Христина, которая, как было сказано, уснула, сидя у стола, раскрыла глаза, осмотрелась, вспомнила всю ночную тревогу и вскочила с беспокойством. Карл Карлович еще спал. Девушка вышла из хижины, боязливо посмотрела во все стороны. Ни души! «Куда брат Густав девался? – подумала она, едва удерживая слезы. – Оставил нас одних, когда мы в такой опасности, когда, того и смотри, придут сюда русские».
– Брат! Брат! – закричала она. – Где ты? Поди сюда! Мне страшно.
Нет ответа. Везде глубокое молчание, только ворон каркал на ближней сосне. Сердце у нее сжалось от страха и печальных предчувствий. Ей казалось, что вот сейчас же выскочат из-за деревьев русские солдаты и ее схватят. В это время Илья Сергеевич вышел из своей избы.
– Ах, Илья Сергеевич! – воскликнула девушка. – Как рада я, что вы вышли. Ищу брата. Ушел куда-то, бросил нас, и в какое время!
– И моего сына нет нигде. Куда это они в самом деле ушли? Ба! Да вот и лодки нашей нет. Верно, они уехали опять на Неву.
Голова Карла Карловича в колпаке высунулась из окошка.
– Доброе утро, сосед любезный! Ну что? Русских еще не видно? Помилуй, Господи, всех нас, грешных!
– Авось в такую глушь не скоро еще придут русские, если б даже и успели они взять Ниеншанц. Что-то там делается? Пальбы давно уж не слышно.
Карл Карлович, в синем немецком кафтане, с медными большими пуговицами и с зелеными заплатами на локтях, вышел из своей хижины.
– А где Густав? – спросил он у Христины.
– Не знаю, батюшка! – отвечала та печально.
– Как – не знаю! Ты должна знать, когда я тебя спрашиваю.
– Вероятно, наши сыновья поехали опять на Неву, – сказал Илья Сергеевич.
– Как на Неву! – воскликнул Карл Карлович и сильно зажевал от беспокойства. – Что им далась эта Нева! Такое ли теперь время, чтобы по ней кататься. Во-первых, надобно заметить, что Невы не существует, а есть река Ниен, как я говорил тысячу раз, а во-вторых, теперь на Ниене, когда там сражаются, это слишком опасно, смело, безумно и даже, можно сказать, глупо. Я скорее думаю, что мой Густав и твой сын ушли на охоту.
– А вот я, Карл Карлович, проберусь через остров, сквозь лес, до берега Невы, и взгляну сам, что там делается. Может быть, и встречу наших сыновей.
Он вошел в свою избу, надел через плечо кожаную перевязь со старою заржавевшею саблею, нахлобучил шляпу, сел в челнок, переправился на другой берег речки и скрылся в чаще леса.
– Батюшка, батюшка! – закричала вдруг Христина. – Сюда плывут в лодке солдаты. Убежим!
– Где, где они?
– Вот, вот, уж близко! Видите ли, выезжают из-за леса. Убежим, убежим скорее!
– Ты знаешь, любезная дочь, что я бегать не могу. Они уж близко, конечно, видели нас, и так я полагаю, что бежать уж поздно. Предадим себя на волю Провидения. Неужели ж эти русские не пощадят моих седин и твоей молодости, неужели убьют безоружного старика и невинную девушку. Не бойся, дочь моя, не бойся!
Говоря это, Карл Карлович сильно жевал и дрожал, обнял одной рукой дочь, нагнул ее голову к плечу своему и смотрел на приближающуюся лодку с солдатами.
– Батюшка! – вскрикнула Христина. – Ах, Боже мой! Брат в этой лодке! Верно, русские схватили его.
– Быть не может! Где ты видишь Густава?
– В лодке, в лодке! Видите ли, офицер с ним разговаривает.
– Да, да, это правда! Это Густав! Ах, бедный мой сын! Что будет с ним!
Лодка приблизилась и пристала к берегу. Подполковник Карпов и Густав вышли из лодки.
– Здравствуй, почтенный старик! – сказал Карпов, ударив слегка по плечу Карла Карловича. – Что ты дрожишь? Не бойся нас! Ведь русские не людоеды. Вот сын твой просил меня остановиться здесь на минутку, чтобы сказать тебе несколько слов и тебя успокоить. Видишь ли, ему поручено мною некоторое дело. Если он исполнит его честно и исправно, то через несколько дней я его отпущу к тебе. А это дочь твоя? Какая красавица!
Говоря это, Карпов взял Христину двумя пальцами за подбородок и поднял ее головку, которую она потупила.
– Да, господин офицер, это дочь моя.
– Да взгляни мне прямо в лицо, красавица! Опустила ресницы, уставила глаза в землю и стоит, как приговоренная к смерти. Не бойся нас. Мы народ добрый. Не обидим.
Христина подняла глаза и робко взглянула на подполковника. При всей быстроте взгляда она успела заметить, что подполковник был молод и статен, что у него лицо мужественно и очень приятно, что глаза у него голубые, зубы ровные, белые, а усы и волосы темно-русые.
– Ну, какие глаза! – продолжал Карпов. – Поздравляю, старик! У тебя дочь редкая красавица!
– Красота, господин офицер, – сказал Карл Карлович, – наружная красота без душевной есть непрочный, ничего не значащий цветок и даже, можно сказать, пустяк.
– Да разве у дочери твоей душа нехорошая? Я уверен, что она умница, добренькая, что она вообще душенька.
– Она, конечно, имеет очень доброе сердце, и можно сказать, что она довольно умна, хотя и бывает иногда ветрена, неосновательна и даже, можно сказать, глупа, как все молодые люди.
– Поэтому и я глуп?
– Я не говорю этого, господин офицер.
– Ну прощай, старик! Нам пора уж ехать. О сыне твоем не беспокойся. Только скажи ему, чтобы он исполнил хорошенько то, что поручено ему.
– Да, да, Густав, – сказал Карл Карлович. – Исполни все как можно лучше.
– А если, батюшка, это будет несогласно с присягой нашему королю?
– Как несогласно с присягой? Это пустое! Этого ты никогда не сделаешь!
– Да если велят, принудят.
– Ну, когда велят, особенно когда велят старшие, то приказание их должно непременно исполнить, но исполнить так, чтобы все это было присяге непротивно и даже с нею сообразно во всей точности. Ну прощай! Ступай с Богом!
Густав простился с отцом и сестрою, сел с Карповым в лодку, и они вскоре скрылись из вида.
– Послушай, любезный, – сказал Меншиков Василию. – Скажи ты мне, сколько здесь всех островов при устье Невы?
– Да Бог их знает! Я никогда их не считал.
– Ну так теперь сосчитай. Они, верно, все тебе известны.
Подумав немного, Василий сказал:
– Кажется, четырнадцать или пятнадцать, если считать, и все маленькие.
– Направо от нас все острова?
– Точно так.
– А налево?
– Налево – материк. А вот эта речка, которая вытекает из Невы, отделяет от материка большой остров.
Говоря это, Василий указал на Фонтанку.
– А как эта речка называется?
– Она безымянная.
– Куда течет?
– Также в залив, как и Нева. Близ ее устья стоит на взморье чухонская деревня.
– Налево, в речку! – скомандовал Мешпиков гребцам.
Лодка вплыла в Фонтанку, которая тогда была совсем не похожа на нынешнюю. Она пробиралась к взморью между двумя необитаемыми, лесистыми берегами. По местам нагнувшиеся ивы купали в ней свои ветви.
У Меншикова, так же, как и у Карпова, был компас и другие математические инструменты. Плывя по Фонтанке, он чертил карандашом на бумаге ее направление. Наконец лодка выехала на взморье. Меншиков велел поворотить налево и вскоре увидел на берегу чухонскую деревню, о которой говорил Василий. Вышли на берег, на котором стояло несколько часовых, семеновских солдат, в известном расстоянии друг от друга. Они скрывались за деревьями, кустарниками. Из одной хижины вышел офицер со зрительною трубою в руке. Меншиков подозвал его к себе.
– Нет ли чего нового?
– А вот сейчас известил меня часовой, который поставлен там, у взморья, что вдали появились какие-то паруса.
– Пойдем вместе и посмотрим, – сказал Меншиков.
С офицером подошел он к месту, откуда видно было взморье, взял зрительную трубу и начал смотреть вдаль.
– Идет несколько кораблей, – сказал Меншиков, – без сомнения, шведских. Но они дойдут сюда еще не скоро, потому что ветер слишком слаб. Отправьте сейчас же к его величеству донесение.
– Я уже отправил.
– Сколько у вас здесь солдат?
– Три роты, которые оставлены здесь его величеством, двадцать осьмого минувшего апреля, вечером.
– То есть тогда, когда мы приезжали сюда на лодках, с семью ротами, еще прежде взятия Ниеншанца?
– Точно так.
– Подтвердите приказание солдатам, чтобы они были как можно осторожнее и не показывались прежде времени приближающемуся неприятелю. Наблюдайте строго за жителями, чтобы кто-нибудь из них на лодке или челноке не передал известия на шведские корабли, что мы здесь и что Ниеншанц уже взят.
Довольно долго еще разговаривал Меншиков с офицером. Тем временем в деревне, где остались гребцы Меншикова и Василий, происходил такой разговор.
– Куда это пошел командир-то наш? – спросил один из гребцов, Преображенский усач, другого.
– А вишь ты, он пошел туда с офицером, ко взморью, – отвечал другой.
– Это я сам вижу, без тебя. Я хотел сказать: для чего он пошел туда?
– Для чего? Вишь ты, скажи ему еще: для чего! А тебе что за дело?
– Ну, так. Неужто нельзя спросить: для чего?
– Можно, да не должно! – сказал третий солдат, разглаживая усы.
– А что так?
– Да то, что не наше солдатское дело рассуждать, для чего да почему. Про все то уж командиры знают. Они за все и отвечают. А нам что! Скомандуют: заряжай! – так заряди. Закричат: пали! – так и стреляй. Крикнут: вперед! – так и затягивай: ура! да ломи вперед, хотя бы сами черти перед тобой стояли с раскаленными рогатинами.
– Дело говоришь, дядя! – заметил четвертый солдат. – Был я под Нарвой. Вот этак же многие не слушали хорошенько команды, а, видно, смекали: для чего и почему, – так швед нам и задал такого трезвону, что и теперь еще затылок чешется.
– Вот тебе и «для чего»! – сказал второй солдат, ударив первого по плечу. – Вперед не спрашивай: для чего? Много будешь знать, скоро состареешься. Сам безграмотный, а хочешь есть пряники писаные!
Солдаты захохотали. Первый солдат надулся, оправил усы и сказал:
– Ну что ж вы расхохотались, словно русалки какие! Невелика беда, что я теперь спросил неладно. А вот посмотрим, как дойдет до баталии, увидим еще, кто кого перещеголяет. Не спрошу, не бойсь, тогда: для чего, – а так отличусь важно, что сами скажете: «Ну, Савельич, собачий сын, всех за пояс заткнул!»
– Не заткнешь! – возразил второй солдат. – Все не ударим в грязь лицом. Опростоволосился, так уж молчи, не виляй!
– Да я не виляю, дядя! Что ты льнешь ко мне, как сера горючая. Отстань!
Сказав это и желая отвратить от себя дальнейшие насмешки, солдат обратился вдруг к Василью и спросил его:
– Ну что ты, язык, не говоришь ничего? Смотришь только на нас да глазами похлопываешь.
– Что ж мне говорить? – сказал Василий.
– Как что? Ведь ты язык, а у языка только и службы, что говорить. За что же он казенную квартиру во рту занимает? Даром, что ли? Вон его, коли он службы своей не справляет!
Солдаты опять засмеялись. Товарищ их был рад, что отвел от себя на другого дождь насмешек.
– А кто ты, любезный? – продолжал солдат. – Русский или швед?
– Русский.
– Коли русский, то какими судьбами ты попал сюда, в шведскую сторону? Беглый, что ли?
– Нет, не беглый.
– Коли не беглый, так что ж ты за птица залетная?
– Тебе дела нет до этого.
– Вот что! Дела нет! Видно по всему, что ты птица-то не простая. Признайся, что ты какой-нибудь перебежчик или изменник. Впрочем, мне нет до тебя дела. Моя изба с краю, ничего не знаю.
Солдаты снова засмеялись. Насмешки их совершенно вывели Ваеияья из себя. В это время возвратился Меншиков с офицером.
– Нет, я не изменник! – вскричал Василий. – Не изменник, а такой же русский, как и вы! Господин губернатор! – продолжал он, бросаясь к ногам Меншикова, – меня называют напрасно беглецом, изменником, а я, клянусь вам, не беглец, не изменник, а ничем не виноватый перед нашим царем. Возьмите меня в службу, прикажите дать мне ружье и тесак, и, когда придут шведы, я покажу всем: русский ли я.
Меншиков взял его ласково за руки и поднял.
– Кто называл тебя изменником?
– Они! – отвечал Василий, указывая на солдат.
– За что? – продолжал Меншиков.
– Никак нет, Александр Данилович! – отвечал один из преображенцев, – мы не называли его вправду изменником, а так только болтали да трунили над ним.
– Не надобно никого напрасно обижать! – сказал Мешпиков строго. – Грешно!
– Слушаем, отец наш Александр Данилович! – гаркнули солдаты.
– Послушай, любезный! – сказал Меншиков, от ведя Василья в сторону. – Когда приходят сюда шведские корабли, то какие подают они сигналы крепости? Ты, наверное, заметил это, потому что давно уже живешь в здешней стороне.
– Когда корабли приходят сюда, на взморье, – отвечал Василий, – то они всегда стреляют два раза из пушки, и с крепости им отвечают также двумя выстрелами.
– Ты это наверное знаешь?
– Наверное.
Меншиков подошел к толстому пню, вынул из кармана листок бумаги и карандаш, записал то, что узнал от Василья, и велел офицеру запечатать и тотчас же отослать в Ниеншанц, к фельдмаршалу графу Шереметеву.
Ветер совсем стих. Меншиков увидел в зрительную трубу, что шведские корабли стали вдали на якорь. Поэтому он решился провести ночь в деревне и дождаться другого дня. Назавтра, второго мая, пользуясь поднявшимся, хотя и слабым ветром, корабли приблизились к невскому устью и остановились от него в полуверсте. Из-за кустарника Меншиков наблюдал за неприятелем. Вот с борта одного корабля сверкнула красная огненная струя; белый густой дым покатился клубами по морю, и эхо понесло вдаль выстрел. Когда дым, редея, начал подниматься и растягиваться в воздухе легким: облачком, грянула вторая пушка. Вскоре затем раздались в отдалении два ответных выстрела со стены Ниеншанца, и тогда с адмиральского корабля послали бот в деревню, чтобы взять лоцманов для ввода прибывшей эскадры в Неву. Но едва бот успел пристать к берегу и едва вышли из него четверо шведских матросов, несколько семеновских солдат выскочили из-за кустарника, овладели ботом и одного матроса схватили. Товарищи его убежали. С эскадры этого ничего не видали, потому что деревню заслонял со стороны моря лесистый остров (нынешний Гутуевский). От схваченного матроса узнали, что эскадрою командует вице-адмирал Нуммерс и что она прислана для защиты Ниеншанца. К вечеру два корабля отделились от эскадры и стали на якорь перед самым устьем Невы. В реку не вошли они, потому что стемнело. Между тем ветер снова стих совершенно. Эскадра простояла шесть дней на якоре со второго до седьмого мая в совершенном бездействии за безветрием.
В ночь с шестого на седьмое мая тридцать ботов, наполненных Преображенскими и семеновскими солдатами, плыли по Неве от Ниеншанца. Половина из них отделилась и въехала в Фонтанку, другая поплыла далее и пристала к лесистому берегу Васильевского острова. Солдаты остались в ботах, а Меншиков и подполковник Карпов вышли на берег.
– Какая холодная ночь! – заметил Карпов.
– А вот скоро будет очень жарко, – сказал Меншиков. – Его величество, я думаю, уже проехал половину Фонтанки. Что бы нам не прозевать сигнальной ракеты! Надобно так рассчитать, чтобы мы могли в одно время напасть на шведские корабли: его величество от деревни, которая на взморье, а мы – отсюда.
– Не прикажете ли отпустить теперь наших двух языков? Теперь уж они, кажется, нам более не нужны. Все острова уже осмотрены и сняты на карту.
