Текст книги "Жизнь только начинается"

Автор книги: Александр Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава восемнадцатая
ПИСЬМО

Разве можно сидеть в субботний вечер в комнате? Сидеть и ничего не делать? Даже читать нельзя, быстро устает один глаз, слезится, как будто Вася лук режет. Посмотрит Вася на себя в зеркало и отстранится: полголовы забинтовано. Нет уж, сиди и не высовывайся. Вечер хмурый, осенний. Вот она, осень! А дома, наверно, уже снег выпал. Ветер срывает листья в саду. «Время идет, а я еще с Олей по-настоящему не поговорил… Не получается. До чего же не везет мне в жизни! Не одно, так другое, – уныло размышляет Вася. – Во всем Ярков виноват, надо было ему сунуться со своим карбидом! О чем сейчас Юра говорит с Олей? – Вася спрыгивает с подоконника, быстро раздевается и ничком ложится в кровать. Нет, он не может так жить! Сказать надо Оле… А что оказать?»

Вася услышал шорох и поднял голову. В окно влез Костя, он тяжело дышал, испуганно глядя на Васю.

– Двери, что ли, нет? – пробурчал Вася.

Костя сел на стул, зажал колено ладонями.

– Житуха, – морщась сказал он. Потом снял измазанные в глине брюки. Иголка есть?

– У Ивана Сергеевича в тумбочке.

Бормоча, Костя вдел нитку в ушко иголки и начал старательно зашивать разорванную штанину.

– Ну и портной! Кто же снаружи шов делает?

Вася отнял брюки у Кости, принялся зашивать их как следует. Костя, прихрамывая, ходил по комнате.

– Ты с этим Федькой достукаешься!..

– Помалкивай, без тебя тошно, – уныло отозвался Костя.

– У тебя есть отец? – спросил Вася.

Костя долго не отвечал.

– Был, – наконец произнес он глухо. – Знаешь, кем был? Герой Советского Союза. На фронте погиб…

«И почему он ни разу никому об этом не говорил?» – пытался догадаться Вася.

– Опять тебя мать искала, – вспомнил он. – Мать у тебя хорошая, заботливая, только старенькая.

– Постареешь, – мрачно отозвался Костя. – Двух сестренок и братишку гитлеровцы в Майданеке сожгли. Вдвоем мы остались.

– Почему же ты домой не ходишь?

– А ну их всех! У нас такие соседи, лучше на глаза не показываться.

Вася вспомнил, как в выходной день мать Кости – худенькая, сгорбленная – пришла в училище. Всех спрашивала: не видели ли Костеньку? Потом села на лавочку и стала ждать. До обеда прождала. Вася дважды обошел весь сад. Ему было так жалко мать Кости, что он все время мысленно повторял гневные слова, какими обругает Костю.

Вася проводил старушку до трамвайной остановки. Она передала ему кошелку и сказала: «Кушайте вместе с Костенькой». Трамвай ушел и увез с собой Васин покой. Неужели и Вася когда-нибудь вот так бросит мать, и она будет разыскивать его? Нет, он не Костя. Эх, мама, так бы и улетел к ней.

Много ли дней прошло с тех пор, как Вася неожиданно покинул родительский кров? Он не хотел признаваться себе в том, как его тянуло увидеть мать, отца, Гришу… Может он не так уж и соскучился – не на век же уехал, – только мучила совесть: «Уехал, не сказал куда. Убежал! Чем все это кончится?» Тревожно на душе. Кажется, кто-то неотступно следит за ним и ждет, ждет, когда он признается во всем. Не рассказать ли Галине Афанасьевне, что он самовольно ушел из школы ФЗО и убежал из дома?.. Да, обманывать не легко, совсем не легко…

Вася открыл глаза – темно. Оказывается, он уснул и не слышал, как пришли ребята. Вася включил настольную лампу. Юра спит. Разбудить, что ли? В нерешительности постоял возле Юриной кровати. Вздохнул и сел за стол. Три часа ночи… Теперь уже не заснуть – голова свежая, как днем. Что делать?

На столе лежали в беспорядке книги, тетради. «Сразу видно, что за ученики, – усмехнулся Вася. – Клеенка вся а чернильных пятнах. А какая красивая была». В этот ночной тихий час он вдруг решил написать письмо Оле. Вася вытащил из тумбочки новую тетрадь, вырвал из середины два листа. «Эх, почерк – дрянь, – вздохнул он. – Да и к тому же не обойтись без грамматических ошибок».

Никогда в жизни Вася не писал письма девушкам. Как начинать? Вася вывел несколько слов и в отчаянии бросил на стол ручку. «Не годится. А если Ивана Сергеевича попросить? Он в восьмом классе учится, стенгазету оформляет. Придется ему признаться…» Это несколько озадачило Васю. «Ну и пусть! Любовь в мешке не утаишь», – вспомнил он чьи-то слова.

Иван Сергеевич спит, подложив ладонь под щеку. Губы его чуть-чуть шевелятся. Видно, даже во сне ему кажется, что он выступает на каком-то собрании.

– Вань, вставай! – Вася долго тормошит спящего товарища за плечо.

– А? Что? – Иван Сергеевич открыл глаза. Узнав, в чем дело, он сердито натянул одеяло на голову.

– Какой дурак ночью пишет? Спи. Завтра напишу.

– Сегодня надо… Мысли пришли, записать надо.

– Ну и записывай.

Иван Сергеевич решительно сунул голову под подушку.

– Бюрократ, трудно ему написать! – обиделся Вяся. Кого еще разбудить? Юрку? А если Яркова? Как-то Костя вечером писал письмо, заглядывал в потрепанный альбомчик и что-то выписывал.

– Кому пишешь? – полюбопытствовал Вася.

– Одной Маруське, – ответил небрежно Ярков. – Влюбилась в меня, никак не отвяжусь.

Костина лихость Васе не понравилась.

Едва Вася дотронулся до Кости, тот вскочил, отбросив одеяло.

– Играть? – шепнул он обрадованно.

– Есть дело, – коротко ответил Вася.

– Говори.

– Только между нами.

– Не знаешь, что ли, меня? То, что сюда вошло, – Костя постукал себя по лбу, – отсюда ни-ни, ни под какими пытками.

Вася коротко объяснил суть дела.

Ярков вначале рассердился, но когда Вася намекнул, что письмо надо написать девушке, усмехнулся.

– Втюрился? Любовное послание? Я спец, многим нашим ребятам накатал. Я своей Марусе такое письмо написал, что она теперь ночами не спит. Она меня крепко любит, только виду не подает. Девчонка, а молодец, токарь шестого разряда. Знаешь, она делегатом была на всесоюзной технической конференции. Ее детали на выставке были! Хочешь, сходим?.. Ее все уважают, а я, что ни скажу, – все делает. Скажу: идем завтра в кино – без звуку соглашается. Только она вредная, курить не разрешает, вчера целую пачку у меня порвала. – Костя оборвал болтовню и сказал, принимая серьезный вид: Ладно, для друга всегда готов.

Костя сел на стул.

– Только ты это… знаешь… – смущенно начал было Вася, но запнулся.

– Не робей. За одну минуту состряпаем.

– Не надо стряпать. Постарайся, Костя.

Ярков на секунду задумался. Потом вскочил и полез в тумбочку Ивана Сергеевича. Из спичечной коробочки он взял перо.

– Это перо не годится. Девушкам надо писать «лодочкой». Почерк получается самостоятельный. – Костя деловито попробовал перо на обложке тетради. – Гебе чего нужно? Чтоб она всю ночь не спала, о тебе думала? А может, пусть поплачет немного?

Но Васе было не до шуток. Он морщил лоб и усиленно соображал: с чего начать?

Ярков уже вытащил из-под матраца знакомый Васе альбом и сказал:

– Разные стихотворения здесь, подберем. А начнем так: «Привет из училища механизаторов от незнакомого вам Васи».

– Что ты, с ума сошел! – замахал руками Вася. – Имя писать не надо, зачеркни.

– Значит, инкогнито, – усмехнулся Костя. – Тогда я точки поставлю. Первую букву и точки. Ладно? Вот так: «В…»

– А вдруг догадается?

– Чудак, почерк-то мой, а не твой. Не мешай, – деловито заметил Костя и начал писать.

«…Добрый день, веселый час, пишу письмо и жду от вас.

 
Пишу письмо насчет любви,
Прошу читать его, не рвать,
А если ты меня не любишь,
То возврати его назад.
Люблю сирень, люблю я розу,
Люблю я всякие цветы…
 

– Как звать-то ее? – спросил Ярков.

Вася пытливо посмотрел на Костю.

– Только ни-ни…

– Ладно. И чего ты трясешься, как будто в курятник лезешь?

– О.

– Не ври, не бывает О.

– Пиши О. Я потом сам допишу.

Ярков выразительно покачал головой.

– Эх ты, мне не доверяешь…

И снова заскрипело перо.

 
А лучше всех люблю я О…
За то, что глазки хороши.
 

Костя писал и тихонько, с чувством перечитывал. Вася морщился: что-то ему не очень нравилось письмо.

 
Любовь – это бурное море.
Любовь – это злой ураган.
Любовь – это радость и горе.
Любовь – это вечный обман.
 

– А почему «обман»? – спросил Вася.

– Не знаю, это стихотворение такое.

– Зачеркни «обман».

– Тогда будет нескладно.

И Костя продолжал:

 
Я вас люблю, сказать не смею,
В глаза глядеть вам не могу,
Как погляжу, так покраснею
Лишь потому, что вас люблю.
 

– Насчет «любви» писать не надо. Поставь точки, пусть догадывается.

Костя посоветовал нарисовать сердце, пронзенное стрелой.

«Жду ответа, как соловей лета», – закончил он послание.

Костя взял с тумбочки Ивана Сергеевича флакон. Иван Сергеевич дорожил одеколоном, пользовался им чрезвычайно экономно. Зажмет пальцем горлышко, перевернет, подержит, потом поводит пальцем по щекам, лбу, носу. Зато Костя не поскупился: щедро налил одеколона в конверт.

Успокоенный Вася забрался в постель, положил письмо под подушку.

– Ты море видел? – спросил Костя, усаживаясь на кровать Васи.

– Не видел, – признался Вася.

– Поедем в Одессу и поступим матросами.

– А дорогу знаешь?

Костя почему-то отчетливо вспомнил о своем первом появлении в училище. Привела его мать. Она оставила сына в коридоре, а сама вошла к замполиту.

– Нет больше сил моих, – говорила устало, со слезами на глазах старая женщина. – Вы поймите: до чего мой сын докатился. Нашел себе какого-то товарища; целый день в «орлянку» играют… А учиться не хочет. По верите из дома тащить стал. Заборы ломают и продают доски на базаре. – Женщина всхлипнула. – В тюрьму могут посадить. Возьмите его на воспитание.

Виновник слёз матери, приложив к замочной скважине ухо, открыв рот, с улыбкой слушал разговор. Нет, не тревожили его материнские слёзы.

Мать открыла дверь и позвала сына. Костя постоял в нерешительности, почесал шею, затем сел на край дивана.

Кто бы мог подумать, что этот высокий, на первый взгляд застенчивый, юноша, едва начавший жить, принес уже и матери и всем соседям столько огорчений, неприятностей.

– Не буду у вас учиться, – категорически отказался Костя, – я матросом поступлю.

Галина Афанасьевна подала ему указку.

– Покажи мне Астрахань.

физическая карта Советского Союза висела над диваном, занимая полстены. Костя долго блуждал указкой по берегу Черного моря.

– Где-нибудь рядом с Одессой, наверно, – бормотал он. Галина Афанасьевна покачала головой.

– Не родишься ты в моряки. Моряк должен знать географию, физику как свои пять пальцев. Мой совет: учись пока на тракториста, занимайся в вечерней школе. Придет время – пойдешь служить во флот грамотным. Замполит ласково улыбнулась ему. – Рост у тебя для моряка подходит, флотский.

– В том-то и дело – флотский.

И вот сейчас Костя предложил Васе бежать в Одессу.

Вася молчал. Что сказать Косте? Мол, не побегу из училища и тебе не советую? Не то.

– Я бы поехал с тобой в Одессу, но не знаю, зачем. Ну скажи, зачем мы поедем? – Вася спрашивал искренне. – Мы же маленькие. В училище мне неплохо. Какой расчет туда-сюда болтаться? Посуди сам: здесь я получу специальность, начну самостоятельную жизнь, буду деньги зарабатывать. Вася искоса взглянул в насмешливое лицо Кости. – Ты – другое дело. Тебе терять ничего, – продолжал он. – В вечерней школе, можно сказать, не учишься, значит все равно год пропал. – Вася старательно загнул один палец. – Специальность тебя тоже не интересует, – загнул другой, – с ребятами ты в «контрах», – загнул третий палец. – Тебе можно, беги…

Ярков соскочил с кровати. Кулаки у него по привычке сжались.

– Ну и побегу, – злобно шепнул он, – а ты крыса трусливая.

– Почему? – Вася поднял на Костю удивленные глаза.

Но Костя не ответил, на цыпочках перебежал к своей постели.

Глава девятнадцатая
…«НА ПОЕЗД – ДА ПОМИНАЙ, КАК ЗВАЛИ»

Утром за час до начала занятий в кабинет замполита сбежал запыхавшийся Иван Сергеевич.

– Не буду я больше возиться с Ярковым, – не успев отдышаться, выпалил он. – Категорически не хочу! Что я с ним, драться буду? Я хотел сесть, а он стул убрал, я чуть голову не разбил. И каждое утро дымит, дышать невозможно, хоть противогаз надевай. Выйди в коридор, говорю, а ему что горох об стену, посмеивается. Я категорически заявил, а он соскочил с кровати и на меня с кулаками бросился. Не стану я больше с ним нянчиться, – твердо закончил Иван Сергеевич.

Лицо у Галины Афанасьевны потемнело.

– Устал с одним нянчиться? Знаешь, как твое поведение называется? Трусостью. С Ярковым не справляешься? А коллектив где? Вот я приду в райком партии и скажу: есть у нас Ярков и еще несколько человек, которые не слушаются меня, хулиганят. Не могу из-за них работать, устала, поставьте на мое место другого человека. Что мне ответят?

– Вы не можете сказать так, Галина Афанасьевна, вы же коммунист!

– А комсомольцу скидка делается? Не делается! Через несколько лет и ты будешь вступать в партию… Об этом уже сейчас думать надо. А ты Яркова испугался! Кто же, как не вы, комсомольцы, должны выправить его? В конце концов, что это такое? У кого-нибудь пуговица оторвется – сразу же ко мне, – мол пришейте. Так ведь получается?

Иван Сергеевич постоял, почесал лоб, вздохнул, потом тихо вышел из комнаты. Галина Афанасьевна видела в окно, как он остановил Корнакова и, жестикулируя, что-то говорил ему.

…Ярков вошел в кабинет настороженный. Глядя в угол, хрипло спросил:

– Звали меня?

Галина Афанасьевна указала ему на свое кресло.

– Садись, Ярков.

– Что вы, я постою, не беспокойтесь.

– Ах, какой вежливый: «не беспокойтесь». Неужели это тот Костя Ярков, который играет в орлянку, дерется, кидает соль пригоршнями в суп? – Галина Афанасьевна неожиданно резко приказала: – Садись, посиди на моем месте.

Костя покорно опустился на краешек кресла.

– Как думаешь, Костя, легко быть замполитом?

Ярков поднял голову.

– А чего вам?.. Вызовете одного, другого, поругаете – и все; обедать пора.

Галина Афанасьевна улыбнулась.

– Ну и умная у тебя голова. Я сегодня только к утру уснула, о делах училища думала. Многое еще не налажено… И о тебе думала.

– А чего про меня думать? – удивился Костя.

– Не могу понять, чем ты недоволен, чего тебе не хватает. Долго ли ты будешь хулиганить и разлагать коллектив? Посоветуй, как быть.

– А что я делаю? Я ничего не делаю. – Костя с усмешкой пожал плечами. – Это вам, наверно, Полев или Иван Сергеевич пожаловались. Капают день и ночь на мозги.

– «Капают на мозги»… Откуда у тебя такие нехорошие выражения? Тебе, видно, все равно, будет ли в комнате чисто или намусорено. Ваня по-товарищески тебя предупреждает, а ты драться лезешь.

Ярков усмехнулся.

– Сорвалось.

– Слишком часто срываешься. Плохи твои дела, Костя. Восстановил против себя коллектив. Трудно тебе придется. Отец твой жизнь отдал за то, чтобы ты спокойно учился, стал настоящим человеком, а ты…

Костя закрыл на секунду глаза, сжал губы.

– Вы бы лучше избили меня!

А на другой день случилось собыгие, взволновавшее всю первую группу. Виновником этого события снова оказался Ярков.

Костя давно заметил, что Митя Полев собирает обмылки. «Зачем они ему?» – удивился Костя. А сегодня утром Митя долго возился под матрацем у изголовья. Когда ребята отправились на занятия, Костя отвернул матрац Мити. Там лежал аккуратный сверток. В нем оказались слепленные в комок кусочки мыла. Костя брезгливо поморщился: «Вот, святоша, до чего мелочный. Ну постой же, я отучу тебя от жадности», – решил Костя.

Вот-вот должен был начаться урок. Ярков подошел к Мите, сидевшему на задней парте среднего ряда.

– Тебе старьевщиком работать, – зычно, на весь класс сказал Костя, а не на тракториста учиться.

Митя озадаченно взглянул на Костю и отвернулся.

– Ты не отворачивайся. Зачем тебе мыло?

Но Митя упорно отмалчивался.

– Не приставай к нему, – заступился Вася.

Вошел Петр Александрович, и начался урок.

Яркову не сиделось. Поглядывая на Полева, он нажевал бумаги, вытащил из сумки камышовую трубку и стал выжидать. Вот мастер повернулся к плакату, висевшему на стене.

– Одна неисправная деталь выводит из строя весь трактор. Поэтому заботливый, хороший тракторист ежедневно после работы осматривает машину, заменяет негодные части…

Костя прицелился трубкой в лицо Мите и резко дунул. Полев вскрикнул, зажав обеими руками глаз. Ребята повскакивали с мест, окружили Полева. Мастер отстранил Митину руку от глаза.

– Ничего особенного, – успокоил он воспитанников. – Садитесь по местам. Кто это сделал? – строго спросил мастер.

Ребята молчали.

– Никто не знает? И ты, Митя, не заметил?

Полев отрицательно покачал головой.

Мастер молча ходил по классу.

– Плохи, ребята, наши дела. Знаем и молчим. Кто?

– Если он не трус, пусть сам окажет, – произнес Вася.

Петр Александрович подошел к Васе и требовательно сказал:

– Но и тот трус, кто скрывает. Боитесь хулигана? Эх, вы… солдаты будущие.

Вася опустил голову. Юра, зажимая рот ладонью, словно у него болели зубы, не мигая, смотрел на мастера. Иван Сергеевич сердито оглядывался на Яркова: «Если ты, признайся», – моргал он Косте.

– Мы не продолжим урока, пока не найдем виновника, – категорически заявил мастер и взглянул на часы.

Конечно, мастер уже знал виновника. Слишком выразительно смотрели ребята на Яркова. И даже кое-кто украдкой, как бы нечаянно, указывал глазами или кивком головы на Костю. Но мастеру нужно было признание открытое, во всеуслышание.

– Ребята, что за безобразие, из-за одного человека урок срывается! с возмущением воскликнула Оля.

Ярков, сидевший вначале невозмутимо, постепенно менялся в лице. Уши у него начали багроветь. Испытание было трудным даже для Яркова. Если бы кто-нибудь сказал, наверное, легче было бы.

– Ну, чего ты сидишь? – вытянув обе руки в сторону Кости, вскочил с места Вася. – Почему ты молчишь?

Ребята зашумели. Ярков покраснел и уцепился за парту, словно кто-то собрался его стащить.

Мастер, прихрамывая сильнее обычного, подошел к Косте.

– Встань! – сдерживая гнев, сказал он.

Ярков усмехнулся, привстал, но вновь опустился.

Мастер почувствовал, как кровь приливает у него к лицу. Костя поежился, ожидая сердитого окрика.

– Встать надо, Костя, – тихо сказал мастер.

Ярков поколебался и медленно поднялся.

– Ты мешаешь нам заниматься, – так же тихо продолжал мастер. – Выйди из класса и доложи замполиту, что тебя выгнали.

Костя обвел глазами притихший класс, пожал плечами и опустился на парту.

– Ребята, что мы будем делать? – обратился мастер к группе. – Он отнимает у нас золотое время.

Иван Сергеевич мелким быстрым шагом подошел к Яркову.

– Надоел ты нам, Ярков, со своими фокусами. Выйди, тебе говорят!

Костя не тронулся с места. Корнаков осторожно тронул товарища за рукав.

– Удались, Костя, удались. Я бы сразу выскочил.

– Не так надо! – Вася рывком соскочил с места, легонько оттолкнул Ивана Сергеевича и цепко ухватил Яркова одной рукой за шею, другой за ремень гимнастерки. Не успели ребята опомниться, как он выволок сопротивляющегося Костю за дверь и с видом победителя вернулся на свое место.

– Выйди, Бугрин, из класса, – сказал Васе мастер. – Силой не переубедишь. Я бы тоже так мог, силы хватило бы: за ворот – да на солнышко.

Вася насупился, вздохнул и торопливо, ни на кого не глядя, вышел в коридор. Ярков, как ни в чем не бывало, сидел на подоконнике. Щелкая семечки, он сплевывал их в открытое окно. Вася решительно подошел к Яркову. Зажав двумя пальцами пуговицу на его гимнастерке, он пригрозил:

– Предупреждаю: по улице хоть на голове ходи, мне наплевать, а на уроке не мешай. А то по-настоящему получишь.

Ярков злобно сморщился, отстранил Васину руку.

– Я получу? Да я тебя в порошок… – Он ожесточенно потер ладони, показывая, что сделает с Васей. – А за то, что продал меня, отомщу.

Вася покачал головой.

– Дождешься, выгонят тебя из училища.

– Ой, ой, – с деланым испугом завопил Костя. – Пропаду я без училища! Да я хоть сейчас… – Костя присвистнул, – на поезд – да поминай, как звали!

Глава двадцатая
«КАК БУДТО Я ХУЖЕ ВСЕХ»

– Да не так, тяни в себя… затягивайся, не бойся… В себя, в себя…

Два друга сидят на мягких листьях, поджав под себя ноги в укромном уголке школьного сада. Иногда они воровато оглядываются. Юра держит двумя вытянутыми пальцами дымящуюся папиросу. Рука его дрожит, глаза постепенно влажнеют. Он кашляет, смешно и беспомощно вытягивает шею, жалобно смотрит на Костю.

– Меня тошнит… Голова кружится…

– Еще разок… Так и за год не научишься.

Юра отчаянно морщится, с отвращением косится то на папироску, то на Костю, подносит к вытянутым вздрагивающим пухлым губам папиросу и вдруг откидывает ее. Из груди вырывается кашель. Слезинки торопливо, словно стыдясь, сбегают по щекам.

– Перерыв сделаем, отдохни пока.

Костя ложится спиной на чуть влажные листья, с удовольствием затягивается, выпускает колечки дыма; они поднимаются вверх, медленно расползаются.

– Едешь в поезде и покуриваешь, покуриваешь… Иначе пропадешь от скуки.

– Давно научился?

– С малых лет.

– А зачем все-таки люди курят? Я вот, например, нисколько не хочу курить.

– Чудак, привыкнешь.

– А зачем привыкать?

– Научишься – узнаешь.

Костя щелчком отбрасывает папиросу, переворачивается на живот.

– Бежать надо, Юрка. И чего ты не видел здесь?

– Я согласен, я давно хочу…

– Уедем на Черное море! Не хочу я клапаны изучать.

– Лучше в горы! Там приключения всякие…

– Эх, ты! А на море нет приключений? Утонуть можно. Шторм как закатит на двадцать баллов…

– Сказанул! Самое большее бывает тайфун в тринадцать баллов.

– Не придирайся, я к примеру. Красивее моря ничего нет. А на лето поедем в горы. Ладно?

– Ладно, – быстро соглашается Юрка.

– Надо бежать сейчас, – соображает Костя, – потому что через час начнется групповое собрание. Опять жевать мою фамилию начнут. – Костя встает. – Решено – сделано!

– С ума ты сошел, что ли? Надо маршрут обдумать. – Юра вынимает из кармана сложенную вчетверо карту. – Изучим маршрут. Садись.

Костя смеется.

– Чего изучать-то? Поезд довезет.

– Думаешь, Миклухо-Маклай или Пржевальский глупее тебя были? Однако без карты и компаса они никуда не ездили.

– Дурак твой Маклай! Поезд куда хочешь довезет.

– Он в Новую Гвинею ездил.

– Где это Гвинея, зачем он туда убегал?

Юра безнадежно вздыхает. Плохо человеку, если он совсем не читает книг. И все-таки с Костей ехать веселее. Только не сегодня и не завтра. Надо поговорить с Олей. Почему она перестала заниматься с ним? Хочет, чтобы он учился самостоятельно? Оля не понимает, что ему с ней легко домашние задания выполнять и учиться… Надо было все сказать ей, когда были вдвоем в кино. Она ведь ни за что не догадается, что он ее любит. Если Оля не станет с ним готовить уроки, тогда прости-прощай… Узнает, какой он, Юрка.

– Ты смотри, не выступай против меня, без тебя найдутся, – перебивает Костя мысли Юрки.

Да, Юра совсем забыл про собрание. Юра вообще никого не любит обижать. Он может даже похвалить, если Костя захочет.

– Хвалить не надо, не поверят тебе. Не вмешивайся, сиди и молчи, как рыба. А с побегом, действительно, придется обождать, – решает Костя. Надо получше приготовиться, выждать удобный момент.

На собрание Ярков явился, когда все уже собрались. Вошел он с привычной независимой усмешечкой. Хотел сесть на заднюю парту, но Оля указала на первую.

– Поближе садись, – сказала она официальным тоном.

Иван Сергеевич несколько раз выглядывал в окно: не идет ли Галина Афанасьевна? Но вместо замполита пришла вдруг тетя Ксения. Она уселась на задней скамейке рядом с Полевым, сложила на парте свои морщинистые загорелые руки и сказала:

– Можно мне, товарищи, так сказать, вне очереди? Я коротко.

– Выступайте, тетя Ксения, – наперебой закричали воспитанники.

Тетя Ксения встала, прошла за учительский стол. Словно разыскивая кого-то, внимательно оглядела учащихся.

– Труд надо уважать, – строго начала она. – Будь то труд уборщицы или инженера, кастелянши или токаря. Это вы не раз слышали. Мне стыдно об этом вам напоминать, честное слово, стыдно! А приходится… Ведь рядом урна, ну брось папироску туда. Так нет же, закидывают окурки под кровать, под тумбочку или растопчут на полу. – Тетя Ксения шумно вздохнула и повернулась к Яркову. – Рядом стул, а он сидит или, еще хуже, лежит в одежде на кровати, да еще книжечку в руках держит. Книгу читает культурным хочет быть, а на постель одевши валится. Говорю ему, а он хоть бы шевельнулся, ровно стенке говорю. «Ты что, глухой? – кричу. – Ведь постель грязнишь!» «А чего ей сделается», – отвечает. Такой вредный – пока меня не рассердит, не уйдет с кровати.

Ярков слушает внимательно, нет-нет да усмехнется.

– Так вот, я надеюсь на вас, ребята, и прежде всего на комсомольцев. Возьмите его в руки. Он портит культурный вид комнаты.

Тетя Ксения, пытливо посмотрев на Костю, прошла на свое место.

– У тебя мать есть? – с места спросил Иван Сергеевич. – Помнишь, как она после стирки не могла спину разогнуть?

– У нас машина стирает, – вставил Саша.

– А снимать белье с постелей, относить, вынимать из машины, гладить кто должен? Не все машина делает. Я, например, на одни брюки полчаса ухлопаю… Кто-нибудь видел, хоть раз, чтобы я бухнулся в одежде на постель? – Иван Сергеевич выждал. Ребята молчали. – Не видели. Потому что, кроме всего прочего, я не хочу спать на грязной постели.

– Ну хватит, – замахал руками Костя. – Я ведь не нарочно. Сяду невзначай, а вставать неохота. – И, повернувшись к кастелянше, сказал: Не волнуйтесь, тетя Ксения, больше не буду. Слово даю.

Оля, сидевшая за учительским столом, нетерпеливо поглядывала в окно. Увидев Петра Александровича, она обрадованно застучала карандашом по столу.

– Начнем. Вопрос один: о возмутительном поведении Яркова.

В класс вошел мастер, сел на свободную парту.

– Товарищи воспитанники, мы собрались, чтобы обсудить поведение Яркова… – чересчур громко начала Оля. Она прижала ладони к столу. – Все мы приехали в школу для того, чтобы выучиться и стать хорошими трактористами. А некоторые товарищи мешают нам учиться, как например Костя. – Оля указала на Яркова карандашом. – Он хочет быть героем, а не понимает, в чем заключается геройство. На уроках он хулиганит. Разве это геройство? В комнате он курит. Разве это геройство? В «орлянку» он играет, обижает товарищей, которые послабее. Ну какое же это геройство!? Я сейчас читаю книгу о Ким Ир Сене. В наши годы он уже командовал армией. Вот это герой!

Ребята ахнули и недоверчиво переглянулись.

– Ему было семнадцать? – не поверил Вася.

– После собрания вместе почитаем, – предложила Оля.

– А может, командовать армией легче, чем учиться? – осторожно заметил Митя.

– Не говори чепухи, – возмутился Иван Сергеевич.

Вытянув под партой ноги, Костя сидел в непринужденной позе. Только на Васю он украдкой бросал тревожные взгляды и старался догадаться: «Скажет про Федьку или нет?»

И когда Вася поднялся с места. Костя чуть побледнел, прикусил нижнюю губу и заерзал.

– Сколько мы еще будем о ним канителиться? – мрачно спросил Вася. Мы ему и то и се, а он хоть бы хны. Смотри, Костя, выгоним тебя из школы, тогда будешь знать…

– Ну и уйду, подумаешь, запугал, хоть сейчас уйду! – Ярков заморгал и вскочил.

– Сядь, Ярков, – Петр Александрович подошел к Косте и положил ему руку на плечо. – Сядь.

Ребята взволнованно перешептывались. Мастер обождал, пока вновь наступила тишина.

– Так-то тебе училище дорого? А куда ты пойдешь? Люди у нас везде одинаковые – советские, везде от тебя потребуют дисциплины. Мы вот стареем. Не вечно же мы будем управлять государством. Вам управление передадим. Но как можно доверить советскую власть таким, как Ярков?

Ребята переглянулись.

– Может ли Ярков стать хорошим трактористом? Может. Потом, если захочет, закончит институт, замечательно будет работать – и, пожалуйста, назначат его министром, скажем, сельского хозяйства.

Ребята рассмеялись: «Какой же из него министр?» Но Ярков не смеялся. Опустив голову, он задумался.

– Это, конечно, мечта, – продолжал мастер, – и хорошо было бы, если бы за Костю не я мечтал, а он сам. Но я уверен, что он никогда об этом не мечтает.

– И что вы на меня все набросились? – вдруг закричал Костя. – Как будто я хуже всех. У меня отец и братья на войне погибли. Я, может быть, больше вас натерпелся всякого. Уйду я, уйду из вашей школы! Не могу больше!

Закрыв ладонями лицо, Костя вдруг всхлипнул. Потом выпрямился, зло оглядел изумленных товарищей и выбежал из класса.