Текст книги "Жизнь только начинается"

Автор книги: Александр Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Глава девятая
РАНО УТРОМ

«Выпей еще какао». «Не хочу, мама». «Ну будь умницей – выпей. Пока не выпьешь, гулять не пойдешь». Юрка с отвращением подносит стакан к губам, но вдруг с силой бросает его на пол и… просыпается. Где же стакан? На полу нет даже осколков. И нет матери. Юрка облегченно вздыхает: хорошо, что он не дома. Свесив с кровати ноги, он улыбается. В распахнутые окна смотрят цветы. Стоит протянуть руку – и можно достать красный канн. Юрка прикладывает к щеке прохладные лепестки с росинками. Но мечтательная улыбка вдруг исчезает с лица Юрки. Озираясь на спящих, он торопливо одевается.

Юрка берет с тумбочки узелок и взбирается на подоконник. Румяное лицо Юрки бледнеет, и в глазах отражается испуг. Но ребята спят. Прыжок. Юрка крадется по цветнику, перебегает от дерева к дереву. «Если увидят, отведут к директору. А Васька отколотит, тут и сомневаться нечего», – думает Юрка. Возле ограды он садится отдохнуть. Сейчас он перемахнет последнее препятствие – и снова он свободный путешественник. Теперь – на вокзал!..

Юрка ухватился за холодные влажные прутья ограды, За оградой дорога, за дорогой в зеленых туманных садах белеют дома. А дальше, за белыми домами, – горы! Голубые, зубчатые, таинственные горы! Может, не ехать в Сталинабад? Горы близко – километров двадцать. Но в Сталинабаде горы выше. Там Памир и граница близко. Только одному Юрке скучно… Если бы вдвоем…

Юрка сидит возле ограды, лучи солнца робко касаются его лица, затем все настойчивей заглядывают в глаза. Он щурится, сладко потягивается. «Отложу до завтра, план получше составлю, все продумаю», – вдруг решает Юрка и зачарованно смотрит в голубую даль.

…Вася через силу открывает глаза и видит: Юркина кровать пустая! В одних трусах он выбегает в коридор. Дежурный сонно провожает глазами паренька.

За воротами Вася долго с сожалением смотрит на дорогу. «Нет Юрки! Ну не балда ли! Семилетка несчастная!» Возвратившись, он одевается. Невозможно больше спать, невозможно находиться в тихой комнате, когда в саду загорается рассвет и туман розовеет от солнца. Вася снова бежит в сад и забирается на самую макушку орешины. Легкий ветерочек, щекоча, теребит волосы.

Юрка! Он сидит на мостике согнувшись, смотрит в воду арыка. Как кошка, метнулся Вася по ветвям вниз. Подкравшись, Вася закрывает ладонями глаза Юрки.

– Пусти, рыбу спугнешь! – протестует Юрка.

– Где рыба?

Юрка указывает на снующих в воде мальков.

– Ну и рыба! Рыбешка! Рыбачить умеешь?

– Не знаю, не пускали на речку.

– И плавать не умеешь? – поражается Вася.

– В ванной плавал.

Вася присвистывает.

– Скоро урок, идем.

– Опять командуешь? Не пойду!

Вася озадаченно качает головой, потом решительно приподнимает Юрку за плечи.

– Брось дурака валять! Ты мой товарищ навсегда, дай пять.

Юрка вяло подает руку.

– Товарищ, а в горы со мной не хочешь.

– Опять за свое. Обожди, мы уже знаем, из каких узлов трактор состоит. Год пролетит незаметно, будет специальность в руках. Тогда мы возьмем отпуск и поедем в горы. Ружье купим, пороху… Ладно?

Глава десятая
В КЛАССЕ

Перед началом урока всегда шумно. Может, так должно быть, только шум у них в классе особенный. Создают его двое: Костя и Сашка. Сказал бы Вася Яркову пару слов, но Ярков ведь такой, словами на него не подействуешь. Неуклюжий, здоровенный Костя пытается догнать Сашку, но тот ловко увертывается. Когда Ярков скачет по партам, Оля, чуть не плача, кричит:

– Сломаешь!

– Починят! – отрезает Костя, даже не взглянув на девушку. Оля вздыхает и поджимает губы.

Девушки, сидящие на первых партах, шушукаются. Ребята над чем-то смеются, как будто ничего особенного не происходит. Иван Сергеевич пожимает плечами и отворачивается. Но Вася не отводит своих глаз от Оли. «Почему все ребята молчат? Между собой осуждают Яркова, а в глаза никто не осмелится…» – с удивлением думает он.

Когда входит, чуть прихрамывая, мастер Петр Александрович, Костя с Сашкой не спеша садятся за парту. Ярков, выпучив глаза, смотрит в одну точку, лицо у негр невозмутимое. Воспитанники прыскают.

– Посмейтесь, я обожду, – спокойно говорит мастер и подходит к окну. Он пытливо оглядывает класс. – Я могу с уверенностью сказать: Косте Яркову да и Корнакову неясно, зачем они здесь сидят. Ярков – горожанин, он не все еще понимает. А ты, Корнаков, из деревни. Тебя колхоз послал к нам учиться.

Лицо Корнакова заливается краской стыда, он опускает голову.

– Сегодня мы получили из колхоза письмо, – продолжает мастер. Колхозники спрашивают, как учится их посланец. Посоветуй, Корнаков, что им написать. Написать, как вместе с Ярковым вы яблоню сломали? Или как в орла играешь, дурачишься на уроках? Не хочется, Корнаков, позорить тебя перед колхозниками.

– И чего это вы на меня?.. – бормочет Саша.

– Ты комсомолец, – сурово говорит мастер. – С тебя бы Косте пример брать, а ты из кожи лезешь, чтобы угодить плохому другу.

Петр Александрович с минуту молча ходит но классу.

– Ребята, вы все, кроме Яркова и Новосельцева, хорошо знаете, каким уважением пользуются механизаторы. Хочу напомнить вам, что нет такой работы в колхозе, на которой можно обойтись без механизатора. Вас ждут колхозники. Мы должны жить хорошо, жить так, чтобы всего у нас было в достатке. Для этого надо, чтобы сельское хозяйство намного больше, чем сейчас, давало зерна, молока, мяса…

Иван Сергеевич с Олей развешивают плакаты. Ими украшены все стены. Но принесенные мастером плакаты другие. Объясняет мастер хорошо, а все-таки запомнить названия деталей трактора очень трудно. «Неужели я бестолковый?» – с тревогой думает Вася. Даже выводы он не успевает записывать, хотя Петр Александрович нарочно диктует медленно, повторяя каждое слово.

– Все записали? – обращается он к ребятам.

– Все!

Один Вася отстал, а признаться ему неудобно. Не хочется ему весь класс задерживать.

«Подробно записывай, – шепчет он Юрке, – потом у тебя перепишу».

Но Юрка пишет мало, начинает зевать.

Глава одиннадцатая
СОБРАНИЕ, КОТОРОЕ СОРВАЛОСЬ

Оля решила на последнем уроке поговорить откровенно о дружбе. Почему все ребята ходят на поводу у Яркова и Саши? Почему девушки словно воды в рот набрали? А тетя Ксения каждый день ей говорит: «Хуже вашей группы нет. Подумать только: одни идут, как суворовцы, подтянутые, гордые – любо смотреть! Старушку встретят – дорогу дают… И вдруг летит ватага из третьей группы. Батюшки мои!.. Кричат, шумят, толкают друг друга, того и гляди с ног сшибут… Вот, Оленька, твоя группа какая». Оля секретарь комитета, и ей стыдно.

Когда раздался звонок, Оля встала к двери, едва успев опередить Костю.

– Сейчас будет собрание, сидите на местах, – предупреждает она.

– Я напиться, – тоном, не допускающим возражения, говорит Костя.

Оля знает, что значит у Яркова «напиться». Под таким предлогом он дважды уходил с урока и не возвращался до звонка.

– Садись на место!

Костя вызывающе усмехается, пристукивает каблуками, отдает честь, военным шагом направляется к своей парте.

Иван Сергеевич удивлен и категорически возражает. Собрания без подготовки никто не проводит. Это же общественное мероприятие! Необходимо согласовать с замполитом или директором.

– Лично я выступать не намерен, – заявляет он.

– Тебя никто и не просит… – сердито обрывает его Оля. – Ребята выступят, да и мне надо сказать…

Иван Сергеевич пожимает плечами и садится за учительский стол, рядом с Олей.

– Собрание группы считаю открытым, – объявляет Иван Сергеевич. – На повестке дня один вопрос: о состоянии дисциплины на сегодняшний день в третьей группе. Основной докладчик: секретарь комитета комсомола училища механизаторов товарищ Снежникова Оля.

Оля ждет тишины. Ярков напрашивается на замечание, но Оля молчит, со злостью вглядываясь в его светло-серые ехидные глаза. И вдруг становится тихо. Оле кажется, что никогда не было такой тишины.

– Ребята! – говорит она и замолкает.

О чем говорить? Ой, сейчас будет кричать на Яркова, на Сашку, на Ивана Сергеевича, на себя. Не то, совсем не то! Это уже было! Оля в отчаянии, с тоской оглядывает класс, недоумевающие, удивленные лица.

– Ребята! – повторяет Оля, опускаясь на стул и закрывая ладонями пылающее лицо. Да, такой тишины не было еще в классе. Что же делать? Никто не знает, что теперь делать. Воспитанники поворачивают головы в сторону последней парты.

– Опять я виноват? – иронически произносит Ярков. – Ребята, ребята, а сама молчит… – Но голос у Кости дрожит, в глазах потухли насмешливые искорки.

Иван Сергеевич теребит свой аккуратный льняной чубик, ему ясно: собрание сорвалось.

– Собрание считаю законченным… то есть закрытым. Товарищи, то есть ребята! Просьба всем уйти из класса, кроме комсомольцев.

Глава двенадцатая
ОЛЯ

Бывает иногда так тяжело на душе, что места себе не найдешь. И жизнь кажется неинтересной и трудной.

Когда Оля была маленькой девочкой, она думала: «Наступит семнадцать лет – и я буду умная и важная». И вот уже идет семнадцатый, а ничего особенного не произошло. Все смотрят на нее как на взрослую, а она словно не изменилась. Только поняла, что она не такая уж умная и смелая, какой себя считала. Даже выступить как следует не умеет!

Может быть, случайно, незаслуженно выбрали ее секретарем комитета? Когда инструктор райкома комсомола спросила ребят, кого они хотят выбрать секретарем, все задумались. За десять дней не очень-то узнаешь, кто какой. И вдруг Галина Афанасьевна порекомендовала Олю.

От неожиданности Оля растерялась, не могла вымолвить слова, только улыбалась. Надо было сказать, что лучше выбрать Ивана Сергеевича, но Оля растерянно молчала, а ребята переговаривались между собой.

– Она ничего…

– Можно…

– Но только… – замялся Иван Сергеевич.

– Говори, говори, – подбадривала инструктор. – Как тебя звать?

– Целинцев… Иван Сергеевич Целинцев.

Ребята засмеялись.

– А что, мы теперь взрослые, – слегка смутившись, сказал Целинцев. Повернувшись к Оле, он продолжал: – Она ничего, только тихая очень. Все-таки парня бы надо… Может, у нее организаторского таланта нет…

– «Может» не считается, это пальцем в небо, – заметил Корнаков.

– Ты факты давай.

– Фактов нет. Я не против, только пусть оперативно руководит.

Так Олю выбрали секретарем.

Как руководить комсомольской организацией? С чего начинать? В беседе с инструктором райкома Оля ничего толком не поняла, слишком была взволнована. Она всегда считала, что комсорг – это особенный человек: он все знает, все может. И вдруг она сама теперь вожак молодежи. Вожак! Вот Галина Афанасьевна – действительно вожак. Она выступает без всякого конспекта, у нее такие понятные, верные слова, как будто она угадывает, что у ребят на душе.

Оля сидит в комнате тети Ксении у окна. Но Иван Сергеевич находит ее и здесь.

– Чего кукуешь? Идем на свежий воздух, – приглашает он.

Над ними шелестят сухие желтые стручки акации.

– Ой, не знаю, что теперь делать. И зачем только выбрали меня секретарем? – тихо произносит Оля. – Ты не смейся. Как подумаю, что опять надо выступать, – голова кружится.

– Это от страха, – авторитетно определяет Иван Сергеевич. – Ты не бойся, говори и говори. Мне, например, только для начала одно слово надо найти, а как найду подходящее – и пошел, и пошел. Меня всегда останавливают: хватит, говорят, закругляй. А я как будто главного еще и не сказал. – Иван Сергеевич поднимает упавший лист с земли. – Теперь начнут сыпаться… Уже осень… Люблю осень. Она такая грустная, тихая… – Он вглядывается в опечаленное лицо девушки. – Знаешь, Оля… Ты хвалила своего комсорга, который в вашей МТС был, а я прямо скажу: шляпа он, и ваши комсомольцы шляпы.

– Не говори так! Не знаешь – не говори.

– А чего знать? Только не сердись, послушай. Ты, небось, ни разу не выступала на собраниях, сидела куклой и хлопала глазами. Это твоя личная пассивность, ладно. А куда смотрели другие комсомольцы и ваш комсорг? Привлечь тебя надо было к работе. Приучить. Выходит, тюха ваш комсорг.

– Не комсорг виноват, а я сама! – возражает Оля. Иван Сергеевич угадал, на собраниях она выступала очень редко. В МТС было много боевых комсомольцев, а она оставалась в стороне. Она думала, что главнее для комсомольца – хорошо работать, а выступать необязательно.

– Я сама виновата, – повторяет с ожесточением Оля.

Иван Сергеевич озабоченно приглаживает свой чуб, долго шагает молча. Они кружат по саду.

– Ну ладно, что было, то было. Надо решить, что дальше делать. Во-первых, не унывать, ни в коем случае не унывать. Увидят ребята, что комсорг нос повесил, – совсем разболтаются. А дела только начинаются. Посади нас сейчас на трактор – не поведем мы его. А научимся – и еще как пахать будем! – успокаивает Олю Иван Сергеевич.

Оля согласна, а Иван Сергеевич опять поучает: «Надо было посоветоваться с директором, с заместителем…»

Оля с досадой разводит руками.

– Не так, не так надо… У тебя пустые слова и как будто не твои, честное слово, Ваня, не твои.

Иван Сергеевич не обижается, но он уверен: собрание сорвалось потому, что оно не было запланировано, подготовлено.

– Глупо! Глупо! – кричит Оля. – Сорвалось потому, что я никудышный комсорг. И ты тоже хорош! Попробуй, запиши в план, когда Ярков сорвет урок. Иногда нужно обсуждать вопросы «по горячим следам».

– Учти, это вопрос принципиальный… – угрожающе предупреждает Иван Сергеевич. – Ты отрицаешь план вообще.

– Не вообще, а глупый план отрицаю.

– Это демагогия… Учти, мы продолжим разговор у Галины Афанасьевны, а может быть, в райкоме.

– Хоть в ЦК пойдем!

– Умная нашлась!..

Оля с горечью провожает глазами Ивана Сергеевича. Сколько в нем странностей!

На дорожку выходят Вася с Юркой и вопросительно смотрят на Олю.

– Гуляете? – спрашивает Оля.

Друзья молчат.

– Странные вы ребята.

– Вы больше всех странная! – говорит Юрка, а Вася дергает товарища за рукав.

– Нам поговорить с вами надо. – Вася сразу выпаливает самое главное. – Вы не обращайте внимание на Костю. Мы когда-нибудь доберемся до него… Мы уже говорили ему, по-свойски.

– Ну, а он что? – с живостью спрашивает Оля.

– Ничего… – Вася мрачнеет. – Ему на кулаках объяснять надо.

– Думаешь, поможет?

– Поможет.

Оля предлагает ребятам сесть на скамейку.

– Правоту кулаками не докажешь, Вася! Дело не только в Яркове, но и во всех нас.

Оля пытливо смотрит на ребят. Вася опускает глаза, он не согласен с Олей: если хорошенько отлупить Яркова, шелковым станет. Не поможет выгнать… Хотя нет, выгонять жалко…

– Разнобой у нас в классе, – задумчиво говорит Оля.

– Ну и что же, – Юрка не видит в этом ничего страшного. – Даже в книгах бывает, вначале ребята недружные, а потом все хорошо получается.

– В книгах, в книгах, – печально произносит Оля. – В жизни почему-то все труднее.

«А если пригласить Олю в кино?» У Васьки даже екает сердце от такого небывало-смелого решения. Он не замечает, что смотрит на Олины губы: они пухлые и все время движутся.

– Понимаю, понимаю, – говорит восторженно Юрка. – Я тоже о жизни думаю, только у меня наоборот все получается…

Вася решается, наконец, пригласить Олю в кино. Девушка с досадой и удивлением смотрит на него. Она бы с удовольствием пошла, но сейчас не до кино, много забот.

– Почему вы не запишетесь в вечернюю школу? – спрашивает Оля.

– Зачем?

– Сколько окончил классов?

Вася не отвечает. Оля повторяет вопрос.

– Все мои.

– Умный ответ! – В голосе Оли звучит ирония.

Вася молчит, а Юрка торопливо, волнуясь, рассказывает Оле, как он утерял табель-семилетку, как учился на «отлично».

– Идем, с замполитом поговорим. Запрос пошлем, – говорит Оля.

– Куда запрос? – пугается Юрка.

– В твою школу. Не беспокойся. На одну парту сядем, я тебе помогать буду.

Юрка и Оля уходят.

Юрка то и дело оглядывается и призывно машет Васе рукой. Но тот отворачивается. Если бы Оля его позвала!.. Теперь Юрка за одной партой с Олей будет сидеть. Эх!..

Глава тринадцатая
ВЕСЕЛАЯ ТРОЙКА

Конец октября в южном городе – чудесная пора. Днем не жарко, а вечерами вслед за уплывающим солнцем на широкие, ярко освещенные улицы опускается прохладная ночь. От множества деревьев, от бесчисленных газонов исходят ароматные запахи. Ну как в такую приветливую пору не выйти в сад училища и не посидеть на лавочке, не поговорить? От матовых электрических шаров в саду светло и уютно.

Из общежития школы вышли трое ребят. Впереди, обхватив обеими руками гармошку, шел Костя, за ним шагали Саша Корнаков с Васей.

– Сейчас только на гармошке и играть, – убеждал Костя Сашу.

– Попадет мне как миленькому, – глухо ворчал Корнаков. – На бюро поручили проверить успеваемость ребят, а я четвертый день в школе не появляюсь.

– Тогда забирай свою гармошку и отчаливай в школу, – не выдержал Вася. – Нечего хныкать.

– Все равно сегодня опоздал, – обреченно вздохнул Саша.

Трое приятелей облюбовали скамейку рядом с клумбой. Костя нажал на лады. Гармонь несуразно запищала, забасила.

– Эх, не умею! – Он нехотя передал гармонь Корнакову. – Играй, чтоб весь город слышал. Рассуди, Васек, Саша гармонист мировой, а играть не хочет.

Да разве Саша не хочет играть? Но не выходят из головы слова отца. Провожая сына на станцию, он наказывал: «Музыка – дело хорошее, но как бы она тебя в тупик не завела. Знаю тебя, схватишь гармонь и целый день будешь пиликать. В первую очередь учись. Приедешь домой неучем – стыдно будет. Лучше всего, пока учишься, сдай гармонь в школьный склад». Месяц Саша крепился. Но каждую ночь во сне играл на гармошке и пел деревенские частушки.

 
…Ночь хороша и тиха;
У развернутой гармошки
Васильковые меха…
 

Иногда Саша бренчал на гитаре. Но разве можно сравнить гитару с гармошкой? Не выполнил Саша наказ отца.

Саша бережно поставил гармонь на колени. Костя, воровато оглянувшись по сторонам, вдруг прыгнул как кошка на середину газона и сорвал цветок. Корнаков даже привскочил.

– Зачем? – замахал юн руками. – Тетя Ксения увидит – задаст жару.

– Ее нету, – успокоил Вася. – Она по вечерам на какие-то курсы цветоводов ходит. А цветы когда-нибудь все равно пропадут.

Пальцы Саши пробегают по поющим ладам гармони, лицо его проясняется и становится беззаботным. Соскучился по гармошке. Удивительные звуки издает она, если долго не играешь. Как будто не гармонь, а душа поет. Саша ободряюще кивает Васе, и тот запевает.

 
На закате ходит парень
Возле дома моего,
Поморгает он глазами
И не скажет ничего.
 

Вася вспомнил, как в деревне он с Панькой Рогачевым и целой ватагой озорников поздними вечерами распевал под чужими окнами:

 
Во саду ли, в огороде
Били черта палкой…
 

Дурачились до тех пор, пока рассердившийся хозяин не вскакивал с кровати и не хватал ремень или вожжи. Тогда что есть духу с криками, визгом, хохотом бежали балагурить на другую улицу.

Костя, оказывается, совсем не умеет петь, ни одной песни не знает. Он самозабвенно и долго тянет «а-а-а» или «о-о-о». Вася поет басом, а Саша легонько подхватывает тенорком. До чего славно поет Саша!

– Здорово, как хор Пятницкого! – восторженно восклицает Костя.

В совхозе «Мир» почти каждый вечер разносились по улицам нежные переливы Сашиной гармошки. Поначалу Саша неизвестно почему любил грустные песни, вроде «Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет». Песня нисколько не соответствовала Сашиной жизни. Были у него мать и отец и целая орава братьев и сестер. Отец, бывало, слушает, слушает заунывные песни сына да и скажет сердито: «И чего заладил? Давай «русскую» или «гопака». Отец выходил на середину комнаты и тихонько притопывал ногами. Самый младший трехлетний братишка, подняв над головой руки, в одной рубашонке сосредоточенно прыгал вокруг отца. Вступали в круг другие братья. Тогда отец садился, с любовью оглядывал отбивающих чечетку сыновей и говорил: «Погляди, мать, как пионерия пляшет». Кончалось домашнее веселье пением. Эх, и любили петь Корнаковы! Недаром вся семья участвовала в колхозной самодеятельности.

Вася с Костей сразу замолкли в изумлении, когда Саша вдруг запел во весь голос:

 
Его не раз встречали вы
Заветною порой
С гармошкой над причалами
Над светлою Невой.
 
 
Ходил в рубашке шелковой
Веселый гармонист
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».
 

Вася смотрел Корнакову в рот, словно хотел увидеть, откуда берется такой сильный, приятный голос.

 
Пел песенки задорные,
В работе первым был.
Любил цеха просторные
И город свой любил.
 

– Ты артист! – закричал Вася, готовый обнять товарища. – Ты заслуженным артистом будешь! Вот посмотришь!

– И нечего смотреть, – сердито отозвался Коржаков. – Хочу быть трактористом-механизатором.

– Чудак, у тебя три специальности в руках! – Вася загнул пальцы. Тракторист – раз. Слесарь – два. И заслуженный артист республики – три.

– Подумаешь, заслуженный артист без публики, – скривил губы Костя. Деньги надо зарабатывать.

– Сначала поучиться надо, а потом зарабатывать, – возразил Вася.

Костя помолчал, потом заговорщически оглядел товарищей.

– У меня есть план, только никому ни слова, – понизив голос, сказал Ярков. – На базаре один слепой на баяне жарит… Деньжищ уйму загребает: за пять минут дураки полную банку набрасывают, даже рубли кладут. Вот бы нам…

«Ну и голова! – поразился Вася. – Попрошайничать?! Да я скорее с голоду пропаду, но руку не протяну! Эх ты, попрошайка несчастный!»

А Саша, слушая Яркова, вначале улыбался и думал: «Шутит. Не может же Костя всерьез предлагать стать попрошайками!» Но Костя так горячо убеждал друзей «подзаработать», что Саша побледнел. С кем он завел дружбу? С жуликом, лодырем?!

Между тем Костя продолжал развивать свой план. Завтра же они купят темные очки и все притворятся слепыми. Костя будет за поводыря. Оденутся они в рванье. Надо разучить самые жалостные песни. Одну песню Костя переписал у слепого: про матроса, который Сталинград защищал, восемнадцать ранений получил и умер.

– Женщины слушали и плакали, слезы у них кап-кап… – рассказывал Ярков.

– Эх ты, кап-кап, – глухо, с дрожью в голосе перебил товарища Саша. На гибели матроса деньги хочешь заработать… Подлый ты человек все-таки…

– Ладно, хватит, не на собрании выступаешь, – Костя усмехнулся. Может, замполиту стукнешь? Иди.

– Повторяю, подлый ты. Если надо будет, все расскажу.

– Ох, боюсь! – с деланым испугом воскликнул Костя.

Вася первым заметил Галину Афанасьевну. Она быстро направлялась к ребятам.

– Добрый вечер, Галина Афанасьевна! – весело и старательно, как ни в чем не бывало, гаркнули воспитанники.

– Добрый, ребята, добрый… Слышу, поют, дай, думаю, узнаю, кто поет. – Галина Афанасьевна присела на краешек скамьи.

– Саша как соловей поет, – восторженно похвалил товарища Вася. – Надо его отправить учиться в Москву.

– Зачем в Москву? Нам тоже нужны солисты. Давайте вместе споем?

Ребята смущенно переглянулись.

– Мы репетицию проводили, – заюлил Костя.

– Надо бы еще ребят пригласить.

– Позвать, Галина Афанасьевна? – Вася с готовностью соскочил со скамьи, сделал шаг и остановился, махнув рукой. – Ладно, вчетвером лучше споем, – сконфуженно протянул он и сел на свое место, с хитрецой посмотрев на замполита. – Все ребята в школе.

– А вы?

– А мы ничего… – Костя вдруг громко рассмеялся. – Мы поем.

– Вам некогда учиться? – уже серьезно спросила Галина Афанасьевна.

– Совсем некогда, – без улыбки подтвердил Костя. – То да се, туда-сюда – и уже ночь… И вообще учиться надоело. Вы только не сердитесь, Галина Афанасьевна, так и быть, на следующий год пойдем.

– А ты что молчишь? – обратилась Галина Афанасьевна к Васе. Дружок-то твой учится.

– Он в восьмой пошел… – вздохнул Вася. – А я? Мне уже семнадцатый, в шестой класс стыдно идти.

– Стыдно тем, кто совсем не учится. Петру Александровичу сорок лет, а он поступил на первый курс университета марксизма-ленинизма.

– Гм, сравнили, – хмыкнул Вася. – Он в университет, а я должен идти в шестой класс. Большая разница.

– Если будешь учиться, в двадцать шесть лет закончишь институт и станешь инженером.

– Балда я.

Костя хихикнул.

– Не смейся, – вспыхнул Вася, – и ты балда! Уже «дядя, достань воробушка», а наверно в третьем классе на третий год остался.

– Пять закончил, – гордо заявил Костя, – и месяц в шестом учился.

– Эх, ребята, ребята, – вздохнула Галина Афанасьевна. – Сейчас даже квалифицированные землекопы должны быть с высшим образованием. На шагающем экскаваторе, например, работают десять инженеров и пять техников.

Друзья в напряженном молчании проводили глазами замполита.

– Все настроение испортила, – проворчал Костя. – Выдумает всякую ерунду. Давайте споем.

– А ну тебя, – отмахнулся Саша. – Подумаешь, певцы нашлись. – Он поспешно застегнул гармошку и мрачно добавил: – Хорошо петь, когда на душе весело.

Закинув на плечо ремень гармошки, он быстро направился в общежитие.

– Подумаешь, испугался замполита. А еще певец! На него всякая мораль моментально действует. – Костя плутовато усмехнулся, вытащил из кармана пятак и подкинул его. – Метнем?