Текст книги "Православная цивилизация"

Автор книги: Александр Панарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

Состоялось бы это новое открытие Запада как антихристианской силы, воплощающей ненасытную глобальную личность и расистское презрение ко всем слабым и беззащитным, если бы второй мир как "сила удерживающая" ненароком не рухнул?

Состояние современного массового сознания свидетельствует, что нет. Вероятно, онтологическая структура человеческого бытия такова, что материальное и духовное выступают как взаимно отталкивающие.

РОЖДЕНИЕ АЛЬТЕРНАТИВНОЙ

СИСТЕМЫ ЦЕННОСТЕЙ

Пока второй мир выступал как чисто материальная преграда, встающая на пути Запада, душа христианского Востока оставалась ленивой, не готовой задействовать свои альтернативные ценности перед лицом западной экспансии. Даже напротив – она доверчиво стремилась навстречу Западу, полагая, что только эти внешние искусственные барьеры мешают воссоединению людей на базе "общечеловеческих ценностей".

И лишь сегодня, когда внешние преграды,– сначала воспринимаемые большинством как помеха, а теперь уже, скорее, как защита – рухнули, второй мир оказался заново подготовленным для рождения альтернативной системы ценностей. Вот парадокс: выступая в роли сильного и надежно защищенного, он был духовно крайне слаб, зависим и податлив – подвизался в незавидной роли эпигона Запада. Теперь, когда его оставила материальная сила и победители уготовили ему участь униженного, претерпевающего крайние лишения и узурпации, на дне отчаяния, к нему приходит настоящее прозрение и способность воспринимать мир во втором, провиденциальном измерении.

Казалось бы, сам второй мир раскололся на множество государств и утратил единое измерение: значительная часть его устремилась на Запад, другая – на мусульманский Восток; бывший его центр – Россия – претерпевает национальное унижение, тогда как национальная периферия празднует независимость и демонстрирует национальное возрождение. Но все эти различия на самом деле – вымученная пропагандистская уловка сегодняшних устроителей однополярного мира и их подручных на местах.

На уровне масс, в толпе народной жизни никаких качественных различий во всем пространстве бывшего второго мира (за исключением, может быть, Прибалтики) не ощущается. Здесь, напротив, с непривычной ясностью и жестокостью проступают ранее скрытые и спрятанные универсалии.

Во-первых, они определяются той самой дихотомической парой "идентификации – оппозиции", посредством которой победоносный Запад самоопределяется в мире. Ни одну из новообразованных стран бывшего второго мира он в свою цивилизационную систему не принял – это факт, который даже лукавые компродорские элиты при всем старании уже не могут скрыть от своих народов. Непринятые или отверженные – таково первое самоопределение, навязываемое народам бывшего второго мира жесткой постсоветской действительностью.

Во-вторых, весь бывший второй мир охвачен явно навязанным и поощряемым извне процессом деиндустриализации. Деиндустриализация есть насильственное расставание с прогрессом – с его идеологией, с его секулярной системой ценностей и гордыней самоутверждения. Этот прогресс изначально содержал некую изнанку – потенциальную экологическую, моральную и культурную тупиковость, связанную с прометеевой гордыней западного человека, с его проектом покорения мира.

Но на эту изнанку прежде не хотели обращать внимание; критика прогресса была монополией консервативных романтиков или политических реакционеров, словом – маргиналов современного духа. Теперь, когда прогресс заново превращается в монополию западного меньшинства, обретает зримые расовые черты, перед изгнанными и отверженными со всей остротой предстала дилемма: либо отдаться патологии убийственного мазохизма и поверить тем, кто навязывает им образ рабов, недостойных "цивилизованного существования", либо заново пересмотреть весь идейный арсенал западного прогрессизма с позиций какой-то качественно иной перспективы, иного горизонта.

Вопрос в том, позволим ли мы право господам мира сего давать нам имена – клички, оправдывающие их человеконенавистное высокомерие, или нам предстоит обрести новое имя в процессе напряженной творческой работы по переосмыслению всего багажа западной цивилизации как цивилизации меньшинства.

Еще вчера второмировское большинство носило имя трудящихся кормильцев общества и одновременно строителей светлого будущего всего человечества. В одних чертах такой тип идентичности воспроизводил, в превращенных формах, древнюю хилиастическую установку, в других – воплощал черты мещанского "материализма" и позитивизма.

И вот теперь носители новой идеологии заявили этому большинству, что созданная его руками и его жертвенностью индустриальная система является неправильной, неконкурентоспособной и должна быть "демонтирована". Причем, как вскоре обнаружилось, не для того, чтобы руками этого же большинства и к его земной выгоде построить новую, более совершенную, а для того, чтобы это "слишком сложное для некоторых" задание вообще передать другим – более умелым и достойным. То есть речь идет уже не о том, чтобы повысить бывших "совков" в их социальном, профессиональном и человеческом статусе, что обещалось в начале "реформ", а в том, чтобы объявить их людьми второго сорта, для которых европейский прогресс – заведомо недоступное, господское дело.

Сначала некоторые из нас даже обрадовались: промышленный труд и дисциплина – нелегкое дело, и объявленная индустриальная демобилизация, к тому же сопровождаемая обещаниями "гуманитарной помощи" и всяческими индивидуальными экономическими и внеэкономическими вольностями, была воспринята с тайным облегчением. Но затем, когда во всей своей жесткости обнажился тот факт, что обещанное экономическое самоутверждение в основном является монополией бывшей номенклатуры или наследников торговой мафии, а перед остальными вместо вольных перспектив открываются только перспектива превращение в новое мировое гетто, отгороженное от благополучного мира невидимыми дискриминационными цензами, наступило время отрезвления.

Как характерно, что "демократическая элита", вместо того чтобы разоблачать явно дискриминационные правила игры, навязанные прежней номенклатурой, взялась разоблачать народ как якобы не способный ни к экономической самодеятельности, ни к правовому состоянию. У народа хранились на сберкнижках сбережения на сумму в 500 млрд. дореформенных полновесных рублей – вполне достаточно, чтобы участвовать в приватизации предприятий и создать систему массового народного капитализма. Вместо этого его сначала лишили всех этих сбережений в результате запланированной гиперинфляции и только затем объявили приватизацию закрытого типа для бывших "товарищей по партии" и их тайных партнеров – торговой мафии.

Почему же демократическая интеллигенция предпочитает говорить не об этой бессовестной узурпации, а дискредитировать народ, применяя к нему эпитеты новой расистской идеологии?

Разумеется, многое объясняется и банальной трусостью интеллигенции, и ее приспособленчеством, и ее продажностью. Но главное, кажется, все же ни в этом.

Бывшая партноменклатура с ее циничным "господским" сознанием ближе современной секуляризированной морали успеха, ближе прогрессу, избавившемуся от следов христианского обетования и милосердия, чем народ с его негасимым христианским эросом, максималистскими оценками и чаяниями правды и справедливости. Интеллигенция возомнила себя участницей некоего глобального клуба, типа Давосского, где товарищи по новому мироустройству, подобно прежним товарищам по партии, свободно, без традиционных предубеждений и ложной стеснительности обсуждают деликатные проблемы современности за спиной великого профана – народа.

В этих дискриминационных условиях и народному молчаливому большинству пора, наконец, серьезно самоопределиться. По всей видимости, эти неизменные неудачи и срывы прогресса, неудачи революций, перестроек и реформ, отдающих свои плоды не лучшим, а худшим, не тем, кто трудолюбивее, совестливее и даже не тем, кто умнее и талантливее, а тем, кто меньше стесняется и больше пользуется незаконными подстраховками со стороны организованных "своих", следует в конце концов признать не досадными случайностями, а внутренними закономерностями и даже правилами игры.

Как уже отмечалось, даже по очевидным социологическим критериям в результате постсоветских реформ во всем втором мире в целом выиграли не лучшие, а худшие. Деморализован и рассеян наиболее дисциплинированный костяк промышленной системы, квалифицированные, профессионально устойчивые кадры, воплотившие в своих знаниях и навыках новые достижения научно-технического прогресса, фундаментальной и прикладной науки, сферы общего и специального образования. Из всех пор и щелей разбалансированного второго мира внезапно вылезли те, кто по всем критериям явно не мог украшать цивилизованное общество: дельцы теневой экономики, "цеховики" и фарцовщики, а также демобилизованные активы спецслужб, вооруженные своим тайным знанием, которое теперь стало приносить колоссальные дивиденды.

Весь стиль общественной жизни – личного и делового поведения, бытовой и публичной лексики, нравов – все изобличает стремительное падение вниз, поражение цивилизации, эффекты всеобщей игры на понижение. Все высокое, сложное, рафинированное, готовое стесняться и соблюдать правила отступает и терпит поражение; все примитивное, гнилое, не стесненное никакими нормами наступает, отвоевывает все новые позиции, диктует свой стиль. Но разве не вел себя прогресс подобным образом и прежде?

Разве наступление буржуазного общества на Западе не сопровождалось чудовищными поражениями общественной и личной нравственности и повсеместной игрой на понижение? И разве последующее преодоление этих проявлений нового варварства и дикости произошло на собственно буржуазной основе, а не посредством выстраивания некой системы сдержек и противовесов, связанной с самозащитой тех, кому поднявшееся племя нуворишей не оставляло никаких шансов на нормальную жизнь и достоинство?

И в бывшем Советском Союзе разве коллективизация как война прогрессивного города с реакционной деревней не сопровождалась поражением лучшей части крестьянства – самых трудолюбивых, сметливых, хозяйственно ответственных?

И, наконец, разве сегодняшний глобальный сдвиг не сопровождается переходом от продуктивной экономики, социальной базой которой являются лучшие, самые трудолюбивые, образованные, социально и морально ответственные,– к паразитарной, спекулятивно-ростовщической экономике, привлекающей активистов теневых практик – тех, кто честный труд и социально ответственное поведение считает уделом туземных простаков, цепляющихся за традиционные нормы и кодексы?

Так неужто затем, чтобы эти беззастенчивые господа чувствовали себя комфортабельно, мы и в самом деле откажемся от нормальных критериев морали и культуры и объявим честных и трудолюбивых "неадаптированными", а паразитирующих дельцов – монополистами современности, которым надлежит уступить и время и пространство?

К тому же как не заметить, что в роли изгоняемой беглянки оказалась не только мораль с ее очевидными заповедями, но и наука, и просвещение, и настоящее большое искусство. Новые хозяева мира демонстрируют откровенную культурофобию и извращенное стремление к примитиву. В стане всего духовного подлинного и высокого у них нет никакой опоры, никаких союзников. Вот почему они с таким ожесточением преследуют все духовное и всеми силами насаждают культуру примитива.

ПРОТИВОСТОЯНИЕ СКОРБНОГО ДУХА

И БЕЗДУХОВНОЙ МАТЕРИИ

Поэтому вопрос вовсе не стоит так, как стремятся подать его либеральные пособники постмодернистского обвала. Не темный традиционализм является истинной мишенью реформаторов глобализма, а мораль и культура, справедливо заподозренные в своей неистребимой оппозиционности "новому мировому порядку".

Итак, народные низы, второго мира, оказавшиеся жертвами глобальной узурпации, с одной стороны, великая духовная традиция, ведущая свое начало от монотеистического переворота, от "осевого времени", с другой – вот истинные оппоненты нынешнего глобализма, ведущего свою планетарную игру на понижение. Никогда еще так не расходились в стороны, не противостояли с такой остротой друг другу материальное и духовное измерения: материя богатства, избавленная от всяких нематериальных примесей, от всего того, что могло служить ей социальным и моральным оправданием, в чистом виде – в лице спекулятивно-ростовщического капитала – противостоит духу, вновь принявшему христианский сиротский облик – облик земной отверженности.

В других частях ойкумены это противостояние скорбного духа и бездуховной материи не выступает так обнаженно. На Западе вполне сохранились и продолжают оказывать влияние на социальную жизнь "пережитки" старой продуктивной экономики, связанной с традициями протестантской и, шире, религиозной этики, прилежания и ответственности. Действует там еще и доставшаяся от прежнего времени система социальной защиты, сдержек и противовесов, с которой заправилы бизнеса обязаны считаться.

Во втором мире нет ни того ни другого. С одной стороны, сюда пришел капитализм новейшей глобальной формации, связанный с виртуальной экономикой и спекулятивными играми; с другой – произошло полное крушение всех систем социальной защиты, ликвидированных под предлогом их причастности коммунистическому патернализму и тоталитаризму.

Это означает, что гражданам бывшего второго мира предстоит первыми дать ответ на новый вызов человечеству; у других еще есть резервы и время, другие еще пользуются пережитками старой, смешанной системы, тогда как здесь новый расовый порядок предстал во всей непримиримой "чистоте" и обнаженности.

Ответ состоит не столько в том, чтобы назвать по имени силы зла – это самая легкая часть духовной работы,– сколько в том, чтобы самим определиться в неком положительном значении: получить свое имя в истории, одновременно и достаточно адекватное и достаточно обязывающее.

Здесь важнейший методологический и моральный вопрос состоит в том, что определить в качестве критерия. Светская традиция требует доверять только тем нашим самоназваниям, которые мы способны оправдать по критериям успеха,– только тем свойством, которые конвертируются в эффективные социальные практики.

Истинно, потому что успешно,– таков вывод господствующей прагматики.

Но если следовать этому пути, тогда придется всю истину целиком отдать гениям глобального махинаторства – ведь по части практического успеха они явно превосходят всех остальных. Следовательно, требуются совсем иные критерии подлинности, более близкие установкам христианского сознания.

"Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?" – ехидно спрашивают прагматики новой американской выучки. "Если бедность является единственным шансом остаться честным, то я выбираю бедность", – должен последовать ответ.

Иными словами, бедность, которая постигла жителей второго мира жертв глобальных огораживаний, должна быть воспринята ими в ином модусе: как то, что не только досталось в удел, но было бы и свободно избрано перед лицом таких порядков и таких правил игры, которые обеспечивают непременное торжество негодяев.

Но чтобы иметь мужество думать и утверждать это, необходимо иметь особый институт – видимую или невидимую церковь, освящающую именно такой статус и такую позицию. Почему церковь и почему, скорее всего, невидимая?

Дело в том, что в заинтересованных кругах, заполучивших всю народную собственность, уже появилось абсолютное убеждение в том, что российское государство в случае своего возрождения непременно станет пересматривать результаты приватизации и восстанавливать, с опорой на недовольные низы, свой традиционный статус в общественной жизни. Вот почему эти круги преисполнены решимости ни в коем случае не допустить возрождение российской государственности.

Одновременно с этим у всех компрадорских правительств ближнего зарубежья и их могущественных покровителей из зарубежья дальнего есть абсолютное убеждение в том, что Россия, в случае своего государственного возрождения, непременно пересмотрит свой статус в постсоветском пространстве и с опорой на недовольные низы новоиспеченных "суверенных государств" станет поощрять процессы реинтеграции и восстановление единого экономического и культурного пространства в Евразии. По этой причине уже сложился консенсус между США, Западной Европой и другими центрами силы, с одной стороны, компрадорскими элитами, приватизировавшими власть и собственность, с другой, по поводу того чтобы абсолютно любыми способами воспрепятствовать восстановлению статуса России как мощного интегрирующего центра Евразии.

Наконец, эволюция современного светского сознания в самой России политического, экономического, бытового – ведет в сторону банальной идеи государства-нации, не имеющей никаких миссианских заданий и обязательств перед бывшими братьями.

Словом, в светской логике, принимающей во внимание "реальное соотношение сил" и "реальные тенденции и процессы", ни о какой настоящей интеграции Евразии говорить не приходится. Все законы и принципы "реальной политики" – против этого.

И в то же время нельзя отрицать очевидное: если Западная Европа интегрируется и преимущества интеграции давно доказаны, почему же нам, уже натерпевшимся от последствий дезинтеграции, это запрещено? Если интеграция – это единственное условие восстановления реальной силы, то почему же нам, уже уставшим от бесцеремонности чужой силы, нагло злоупотребляющей нашей незащищенностью, запрещено такую силу иметь?

Итак, с одной стороны, интеграция невозможна, с другой – без нее нельзя выжить в этом новом мире. Такого рода антиномии в принципе не разрешимы для сугубо светского сознания, не способного трансцендировать в потаенную сверхреальность и из нее черпать новую энергию. К тому же светский тип сознания, располагающийся на просматриваемой и аналитически рассчитываемой земной плоскости, заранее учитывает свою реальную конъюнктуру и мыслит "применительно к возможностям", а иногда и "применительно к подлости" (Салтыков-Щедрин).

Механизмы психологической защиты данного типа сознание таковы, что оно и себе не смеет признаться в возможностях другого измерения, если прорыв в это измерение грозит ему отлучением и остракизмом. Вот почему реинтеграционные импульсы могут пробиваться из какого-то таинственного подполья, в котором скрыты возможности внеинституционального воздействия на умы и сердца людей.

НЕРАЗГАДАННАЯ ТАЙНА

ГЛОБАЛЬНОГО МИРА

Сегодня мы имеем может быть беспрецедентную в истории разорванность полюсов крикливого меньшинства, представленного интеллектуальной, политической, экономической элитой, и молчаливого меньшинства, которое находится в подлинно исихастической ситуации: оно чувствует сердцем то, о чем оно само не может думать, ибо уже сам мыслительный процесс, его процедуры и термины, заданы господскими правилами игры. Вопреки Декарту, здесь получается: "пока я мыслю, я не существую" – таким, каков есть по своей сути, я существую лишь по велениям своего христианского сердца, вопреки опасливому и прагматическому разуму.

Но это означает, что подлинная энергетика души ушла не только из привычных форм мышления, она ушла и из общественных практик, подчиняющихся требованиям земной конъюнктуры. Вся христианская душа, с ее мольбами и страстями, с ее верой и чаяниями, уходит в подполье, ибо в обществе, организованном по существующим "законам", ей нет места, нет прибежища. Можно ли предполагать, что эта потаенная энергия так навсегда и останется в плену, в подполье, а сцену, где развертываются реальные общественные практики безраздельно станут занимать циничные игроки, махинаторы и манипуляторы?

Если мы допустим это, нам предстоит допустить и то, что в мире навсегда исчезнут не только мораль, но и литература, искусство, сфера подлинных чувств. В этом случае в мире утвердился бы такой человеческий тип, который в перспективе в самом деле подлежит замене компьютерной машиной, ибо там, где погасли импульсы христианской энергетийности, машина бесспорно "лучше". совершеннее человека.

Впрочем, не нужно ждать столь отдаленной научно-технической перспективы. Достаточно сполна учесть более близкую, социально-политическую. И тогда обнаружится, что весьма значительная часть тех, кто уже определил свою причастность к кругу господ мира сего, вскорости тоже подвергнутся социал-дарвинистской выбраковке. Ибо нет консолидированной общности хозяев мира, а есть некие сужающие концентрированные круги.

И настоящая тайна глобального мира состоит в том, что эти круги господства сужаются. Еще недавно правящим "демократам" и "приватизаторам" казалось, что они являются неким "внутренним Западом" и в этом качестве уже вошли в круг посвященных и привилегированных. Прошло совсем немного времени и вот уже некоторые из них объявлены на Западе в розыск.

Это не случайность, не досадное недоразумение. Таковы законы сжимающихся концентрических кругов: они ведут в такое пространство, в котором многие, уже возомнившие себя сверхчеловеками, будут обречены. Судьба Павла Бородина, оказавшегося вместо Овального кабинета в Белом доме презренным тюремным узником, симптоматична. Не так уже невероятно, что многие компрадоры, посидевшие в западных тюрьмах, станут, в случае своего счастливого возвращения, весьма запальчивыми патриотами.

Мне уже приходилось писать о том, что красные комиссары-интернационалисты, третировавшие Россию и русский патриотизм в ожидании мировой пролетарской революции, лидерами которой они рассчитывали стать, затем, когда Запад обманул их революционные ожидания и объявил находящимися в розыске террористами-подпольщиками, превратились в проповедников советского патриотизма и защитников "социалистического отечества".

Сегодня единый мировой "европейский дом" так же не состоялся для российских либералов, как некогда не состоялась европейская "мировая революция" для красных комиссаров. Поэтому соответствующие инверсии и метаморфозы вполне возможны. Но все-таки не в них суть.

МЕТАМОРФОЗЫ СВЕТСКОГО

И РЕЛИГИОЗНОГО СОЗНАНИЯ

Нам сегодня интересно не столько то, почему Россия в лице Советского Союза возродилась как сверхдержава, сколько то, почему она снова погибла, лишенная подлинной церкви. Поэтому не метаморфозы конъюнктурного светского сознания нам следует сегодня исследовать, а законы того сознания, которое в принципе не конъюнктурно, ибо живет импульсами не земного, а трансцендентного.

В ответ на это некоторые, пожалуй скажут, что автор этих строк какой-то странный архаист, в лучшем случае – консервативный романтик, надеющийся на возрождение того типа сознания, которое безвозвратно ушло в прошлое. Не правильнее было бы ожидать появления какой-то новой светской идеологии, в чем-то наследующей социалистическую и призванной скорректировать нынешние тенденции экономического тоталитаризма, не признающего никаких социально-политических сдержек и противовесов? В ответ на это надо четко определиться относительно двух обстоятельств.

Первое состоит в том, что монополия на создание и распространение мировых идеологий принадлежит Западу. Идеологии – продукт светского сознания, ориентированный не на потустороннее воздаяние, а на реальное достижение. Светское сознание со времен переворота XV-XVI веков, создавшего посттрадиционный мир модерна, и вчера и сегодня видит в Западе референтную группу, которая задает тон в мире и с которой мир так или иначе стремится равняться.

В данном случае речь не идет о законах империалистического господства и насилия; речь идет о законах светской культуры, которая неизменно берет себе в пример тех, кто олицетворяет продвижение, успех и эффективность. Даже коммунистическая идеология, оказавшаяся ближе других древнему религиозно-эсхатологическому максимализму, подчиняется законам успеха и ориентируется на эффективность. Коммунисты в России оказались эффективнее других партий, в том числе и буржуазных, в политическом отношении; они затем рассчитывали доказать, в соревновании с Западом, и свою экономическую эффективность.

Но эффективность и успех – категории западной культуры, и в рамках того, что определено и очерчено ими, Запад всегда будет сохранять монополию. Идеологии – это тип сознания, ориентированного на прогресс, а прогресс – это западный способ существования, который сохраняется лишь постольку, поскольку в мире существует Запад.

В то же время – и здесь мы видим один из парадоксов современности Запад более не в состоянии порождать новые идеологии. В целиком нормализованном обществе, где исчезло политическое или моральное подполье, темперамент еретиков, тираноборцев, правдоискателей, новые идеологии невозможны – общественная температура слишком остыла, чтобы рождать подобного рода плазму. К тому же внутренняя консолидированность Запада необычайно возросла в ходе холодной войны и в особенности после ее победы, когда Запад осознал себя новой господствующей расой, противостоящей незападному большинству человечества. Поэтому если он и способен формировать какие-то новые идейно-политические движения, они никогда уже не смогут получить статуса мировых – подобно тому как иудаистская установка "избранного народа" помешала иудаизму стать мировой религией.

Что касается современной светской интеллигенции стран не-Запада, то она по определению является эпигоном западной мысли; самое большее, на что она способна,– переносить западную идейную моду на почву других культур. Но ситуация не-западного большинства, не принадлежащего к золотому миллиарду, такова, что к ней прилагать плоско-благополучные штампы "демократии и правового государства", а также рассчитывать посредством рецептов западной политической технологии решить проблемы колоссального масштаба и мощности, значит, предаваться злонамеренному благодушию. (Оно касается тех случаев, когда свидетель трагедии, для оправдания своего невмешательства, объявляет, что трагедии он не заметил, приняв ее за что-то другое).

В самом деле, полагать, что все эти заимствованные рецепты западного либерализма, республиканизма, федерализма, социал-демократизма адекватны характеру и масштабу проблем мира, большинство которого погружается в палеонтологическую тьму, во времена нового массового голода, нового рабства и работорговли, глобальных пандемий, отрицания самих прав на жизнь, прав детства, прав женщин, стариков и других незащищенных групп – значит игнорировать реальность во имя правил либеральной благопристойности. Отрицать все это – значит на деле давать лишнее историческое время и лишние шансы тем, кто решил прибрать планету к рукам и очистить ее от "человеческого балласта" числом в 4-5 млрд.

Час наступает решительный, но выродившиеся западные идеологии уже окончательно закрыты для этой реальности по причине своей принципиальной "внеэсхатологичности".

Но я уверен, что дух культуры сохраняет свою духовную бдительность, свою законную суровую мстительность. Он мстит всякой непомерной гордыне и самоутверждению, всякой преждевременной "окончательности" (сформулированной в парадигме "полной и окончательной победы"), всяким решающим превосходством. Однако при этом надо осознать, что этот дух не ироничен, как понимает традиция европейского скептицизма и вольнодумия, а эсхатологичен. Прежние советские условия благоприятствовали развитию просвещенческой иронии; можно даже сказать, что типичный советский городской человек был ироником. С одной стороны это определялось отмеченным выше дистанцированием от официальной талмудистики, провоциирующим вольнодумную иронию, выражаемую в политических анекдотах и эзоповом языке популярного идеологического озорства.

С другой стороны, дух советской повседневности позволял себе быть ироническим, так как серьезную служилую заботу, равно как и функции социальной защиты и обеспечения необходимых гарантий жизни брало на себя государство. Государство выступало бронированной оболочкой, в которой прятался рыхлый, отвыкший от борьбы, декадентствующий социум. И вот эта оболочка распалась, а непривычный к испытаниям социум столкнулся с самым жестким давлением извне и самыми беззастенчивыми посягательствами и узурпациями изнутри.

Здесь-то и наметилась новая духовная поляризация общества. Те его группы, которые утратили всякую духовную связь с большой культурно-религиозной традицией православия и не готовы расстаться с мифом прогресса, все свои прогрессистские упования возложили на Запад и его освободительную миссию. Наши либералы – это старые носители советского патерналистского сознания, отныне возлагающего надежды уже не на партию, а на передовой Запад.

Это особая тепличная среда, которая изначально более всего опасалась и трудностей евразийского бытия, с его жесткими природными и геополитическими условиями, и гуляющих в Евразии загадочных стихий, периодически прорывающихся в истории.

В глубине души партия и партийный порядок ей всегда был ближе, чем чаяния и страсти "этого" народа. И когда защитная оболочка "коммунистического тоталитаризма" рухнула, эта среда срочно стала искать такую на стороне. Американский мировой порядок приветствуется ею как единственная оставшаяся в мире альтернатива непредсказуемости "этой" среды и "этого" народа.

Что касается народного большинства, то оно, утратив прежние государственные и социальные гарантии, не может полагаться ни на новые "демократические" порядки внутри страны, ни на новых хозяев мира.

ЖЕСТОКОСЕРДИЕ ДЕМОКРАТИИ

Народу предстоит осваивать новые условия жизни, уже ничего общего не имеющие с привычным патернализмом. Но это вовсе не означает правоты так называемой либеральной парадигмы, для которой крушение патернализма означает торжество рыночной альтернативы и "расчет на самого себя".

Во-первых, пора, наконец, понять, что рынок не является культурно самодостаточным, не заменяет мировоззрение. Мировоззренческие пустоты рынка только потому не так заметны в Европе, что рыночная система окружена культурной системой нерыночного происхождения. Рынок и культуру связывают не детерминистская зависимость базисно-надстроечного типа, как думают вслед за марксистами современные либералы, а, скорее, принцип компенсации: все то, что человека лишает рынок, дает ему культурная традиция. На этом балансе строилась вся система внутреннего "европейского равновесия".

Во-вторых, надо иметь в виду статус и интенции рынка постсоветского типа. Когда современная экономическая теория (в том числе чикагская) говорит о рынке, она имеет в виду некую неформальную систему, альтернативную всему тому, что организовано по рационально-бюрократическому и технократическому принципу.