Текст книги " Месть нерукотворная"

Автор книги: Александр Сапсай

Соавторы: Елена Зевелева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Алексей продолжал ходить взад-вперед по чистенькой уютной комнате с побеленной печкой в углу, красивым, старинной работы резным буфетом с резными же, причудливыми дверцами. За стеклом стояли хрустальные рюмки, подставки для столовых приборов, небольшие вазочки, графинчики, лафитнички и внушительного вида фужеры ручной работы, тарелки, супницы, крюшонницы китайского и кузнецовского фарфора. Были здесь и несколько небольших, вырезанных из почти прозрачного камня – нефрита – фигурок-нецке, которые Надежда Васильевна просто обожала и которые зримо напоминали ей о прежней оренбургской жизни. В комнате стоял также классического вида книжный шкаф с ее постоянными спутниками – старинными фолиантами в кожаных переплетах с золотым обрезом – «История искусств», «Пушкин», издания середины XIX века, «Жизнь животных», Байрон на английском языке, Гете, Гейне и Шиллер на немецком, и целый ряд других ценных книг, также привезенных из Оренбурга, которыми они особо дорожили и которые берегли пуще всего остального, как и врученный ей по окончании Оренбургской частной женской гимназии М. Д. Комаровой-Калмаковой 3 июня 1914 года в знак высокого уважения «Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа и Псалтирь» в темно-зеленом переплете, с золотым крестом на обложке, изданный синодальной типографией Санкт-Петербурга в 1912 году. Каллиграфическим почерком выведена была дарственная надпись начальницы гимназии, законоучителя и настоятеля. Надежда Васильевна обычно, смеясь, все это называла остатками богатого оренбургского прошлого.

– Что это ты распереживался, Алексей? – спросила она мужа. – Тебя что, мои рассуждения так задели или Соломонов своими рассказами взволновал?

– В общем-то и то и другое. Я думаю, что рассуждать, как ты, на эту тему не только бесполезно, но и вредно. От наших рассуждений ничего не зависит, а вред – не дай Бог, кто услышит – может быть такой, что мы себе даже не представляем. Уверяю тебя. Слава тебе, Господи, за все это время никто нас пока не трогал. Ни за твое и твоих сестер дворянское происхождение, ни за мое купеческое. Да и детей тоже: дочка спокойно учится в университете, внук подрастает. Ты что думаешь, у тебя в инязе никто не знает, кто мы и откуда взялись здесь? Знают, еще как знают. Я в последнее время стал даже наших замечательных соседей подозревать в наушничестве и стукачестве. Это хорошо, что в Ташкенте люди добродушные да и ленивые малость от жары. К тому же стукачество здесь общественным мнением воспринимается крайне негативно, хуже воровства, за которое раньше, при эмире Бухарском да при Хивинском хане, пока их Фрунзе с Куйбышевым не изгнали за рубеж, руки рубили да уши отрезали, клеймили еще. Но сейчас, Наденька, времена очень и очень тяжелые. Поэтому заклинаю тебя, будь поосторожнее. Не говори ничего лишнего и никому. Не гневи Бога, дорогая! У нас с тобой жизнь, если хорошо приглядеться, по сравнению со многими другими людьми, которых я, например, знаю – просто сладкая. Запомни мои слова. Не раз потом вспоминать будешь не злым, тихим словом.

Я слышал, что в связи с новыми процессами в стране над космополитами сюда целая бригада чекистов с Урала приехала – из Свердловска, Челябинска, Перми. Не доверяют, видать, партийцы из центра местным большевикам. Считают, что успокоились, зажирели, продажными стали. Потому и меняют их на наиболее ортодоксальных ленинцев. Помяни меня, уральцы уж покажут всем здесь, и богатым, и бедным, почем фунт прованского масла. Так что будь осторожнее. Может, не так долго и терпеть осталось. А может, наоборот, еще хуже будет. Кто знает?

А что касается твоего проректора Владимира Зиновьевича, то я, например, слышал, что он совсем бдительность потерял из-за своих связей. Ташкент же совсем небольшой город, все всех здесь знают. Так вот, говорят, якобы он как-то остался в женском общежитии, угощал студенток вином, фруктами, а под занавес, пытаясь произвести на них, видно, особое впечатление, рассказал анекдот примерно такого содержания: «Входит после победы Черчилль в кабинет Сталина, держа в руках отлитую из золота фигурку богини Ники.

– Это вам, Иосиф Виссарионович! – говорит он. – Такую великую победу вы одержали. Это наш маленький, скромный подарок.

Иосиф, не глядя на фигурку, открывает правый ящик огромного письменного стола, за которым сидит, и бросает золотую Нику туда. Удивленный Черчилль перегибается своей здоровенной фигурой через стол, положа на него огромный живот, и заглядывает в ящик. Видит там россыпи бриллиантов, сапфиров, изумрудов и, в ошеломлении от всего увиденного, говорит:

– Ну, Иосиф Виссарионович, здесь у вас ценности такие, что дух захватывает. У нас бы такие, заверяю вас, за семью замками были.

На что Иосиф, покуривая свою непременную трубку, набитую табаком из папирос со странным названием „Герцеговина флор“, невозмутимо отвечает англичанину:

– Самая большая ценность у нас – человек».

Вот такой анекдот поведал твой проректор студенткам, одна из которых однозначно была стукачкой НКВД. Все, что произошло дальше, ты прекрасно и без меня знаешь. Но за него, Наденька, я совершенно спокоен. С его связями, я думаю, он долго сидеть не будет. Хотя уверен, что не будет больше и проректором. Но им такие люди, как он, очень нужны. Поэтому в данном случае давай лучше думать о себе. С нами бы в подобной ситуации не возились вообще. А потом представь себе, насколько этот человек распустился и что он себе позволяет, раз даже я рассказанный им анекдот знаю. А может, он вообще специально его рассказал? Может, он просто профессиональный провокатор, поп Гапон современный? Может такое быть? Конечно, может, Надюша. Поэтому будь осторожней.

Алексей опять вышел на крыльцо, спустился неспешно по ступенькам во двор, и, спокойно убрав посуду со стола, вымыл ее с мылом под рукомойником, забрал чайник с пиалами и занес все в дом, аккуратно поставил в буфет. А потом, окончательно закончив уборку, присел рядом с женой на стул. Обнял ее нежно за плечи и продолжил свой рассказ про Соломонова:

– Как рассказал Генрих, Надюша, наш Спас не принес, видно, зажиточному баварскому бюргеру счастья никакого. Усадьба, на которой он как муравей трудился не покладая рук, находилась почти в горах, невдалеке от дачи фюрера близ границы с нынешней Австрией. Когда в конце войны это место в предгорьях баварских Альп бомбила авиация союзников, один из фугасов попал в дом бюргера. Усадьба его сгорела дотла. Ценности вместе со Спасом неведомо куда неожиданно исчезли. Самого немца зарезали то ли пленные, как ишаки трудившиеся на него даже и после войны, подобно Соломонову, и вскоре разъехавшиеся по всему свету, то ли наши или американские солдаты, болтавшиеся тогда в этих местах. Потом, когда Баварию полностью оккупировали американские войска, то и их официальные представители, как слышал Генрих, активно интересовались художественной коллекцией его хозяина. Проводили даже специальное дознание, особо расспрашивая при этом соседей и бывших работников бюргера, тех, которых смогли найти, об иконе Спаса Нерукотворного. Но с той поры Соломонов об этой иконе ничего не слышал, да и не до того ему было, сама понимаешь. Позже его все же сдали советской военной администрации. Изъяли у него накопленные за время работы на бюргера – а он проработал на него немало лет – 2000 марок, дав расписку в том, что потом, после выяснения, все вернут с процентами на месте, то есть в Союзе. Расписка осталась в Германии у любовницы Генриха, а проценты вместе с деньгами, видимо, не понадобятся Соломонову вплоть до коренного изменения строя в СССР. Тем более что после фашистского ада, включая и каторжную работу на бюргера, Генрих чуть ли не до сегодняшнего дня отбарабанил и в нашем, советском, лагере, я тебе говорил. Совсем доходягой, оказывается, вернулся. Но сейчас уже выглядит заметно лучше, хоть и худой, и запуганный до невероятности. Что называется, глаза бегают, руки – потные. Благо что живой остался. Счастье-то какое, если вдуматься, что не убили, не расстреляли, не зарезали, не искалечили. Ни там. Ни здесь. А ведь могли бы. Причем запросто. Как говорил Танюшкин учитель русского языка в школе по кличке Тарзан: «Мы тебя повесим, зарежем, убьем, расстреляем и больше никогда, никогда не будем тебе подсказывать на контрольных по математике». Удивительно, Надюша, но его сын также русский язык в школе преподает в Ташкенте. И, представляешь, кличка у него, мне рассказывали, та же, что и у отца. Подумай только, что происходит, целая семья тарзанов! – улыбаясь уже, добавил Алексей.

– Сердцем чувствую, всем нутром своим, – проговорила Надежда Васильевна, выслушав внимательно рассказ мужа, – наш это Спас в Баварии был.

И уже почти осевшим от волнения голосом, приблизившись вплотную к мужу, добавила:

– Точно наш. Это он мне сегодня во сне весточку подал, знак, а может, и голос, что, мол, не печалься, найдусь я. Не зря же мне как-то приснилось, будто он мне прямо устами своими господними так и сказал: «Если не ты, то внуки твои обязательно меня найдут, да и Патриарху Всея Руси вручат». Так прямо и сказал, а то я разве знала бы, что патриаршество на Руси только лишь в 1918 году восстановили. Ни сном ни духом не ведала бы никогда. Об этом же никто ничего не знает и сейчас. Все в один день атеистами у нас стали рьяными. Безбожниками. Так же, наверное, как в одночасье идолов в Днепр при крещении побросали. Все о нем знают, помнят, вспоминают, особенно в самые тяжелые дни. А сказать не могут, да и не хотят. Добра от всего этого – ни в самое ближайшее время, ни потом – не жди. Если только опять все верующими вдруг станут. Тогда, может, и благодать вернется. Но на это разве можно надеяться?

А кстати, Алексей, Борька Шпунт, приятель Соломонова, это не тот ли сын Абрама Захаровича – военного прокурора, полковника – и Анны Григорьевны, который мальчишкой совсем огромные надежды подавал как невероятно талантливый шахматист. Его чуть ли не первоклассником возили показывать первым шахматистам страны, а потом и Ботвиннику Михаилу – великому шахматисту современности, как Чигорин когда-то или Алехин. Талантливый парень был, да и математик редкий с самого детства. Сейчас не знаю, и чем занимается – тоже не ведаю. Его мать удивительно добрая, отзывчивая женщина, языки знает. Хотя ее сестра с мужем в годы войны, когда все наши арестованные ныне педагоги стаптывали свои сапоги, пешком шагая до Берлина, достали липовую справку о болезни и спокойно-преспокойно меняли продукты на золотишко на том самом Туркменском рынке, куда я каждое утро хожу за продуктами. Уж это-то золотишко им потом ох как пригодилось. Да и живут они, сам знаешь, не чета нам с тобой.

– Еще тот гусь этот Абрам Захарович, – добавил Алексей. – От страха, что ли, или должность у него такая. Он-то, несомненно, все знал о художествах сестры жены и ее мужа. А может, и ему что перепадало от них. Не исключено. Он, кстати, сам тоже не воевал ни дня. А теперь вот фронтовиков с удовольствием судит, на Колыму да в Магадан их отправляет с радостью. А может, действительно у него по определению такая холопская должность, что хочешь – не хочешь, а обязан, несмотря ни на что, выполнять волю партийцев, а на людей никакого внимания не обращать. Поступать, как и велел великий вождь всех времен и народов. То есть был бы человек, а дело на него всегда завести можно.

– У нас, правда, в Оренбурге, помнишь, в отличие от Абрама Захаровича, прокурор самостоятельный мужик был и свой собственный голос обязательно имел. А как же без этого, упаси Господь. Обвиняемых мог своей властью миловать даже из оппозиции царской, тех же народников, да и большевиков, если адвокат, конечно, хороший, и соответствующие доказательства предъявил. Прощал, конечно, их суд. Но прокурорское слово много значило, дорогого стоило. А Абрам Захарович из разряда тех, которым что скажут, то и будут делать. Как называют в народе, «господин чего изволите». Хотя сам по себе человек вроде бы мягкий, не злой, но уж слишком боязливый, бесхребетный даже. На работе, говорят, деспот настоящий, а дома – тихий, культурный, интеллигентный семьянин. Добрый сказочник. Потом, как я понимаю, Шпунт и наша икона – понятия взаимоисключающие. Я бы на месте Соломонова, тем более с его прошлым, не очень бы Борьке Шпунту доверяла. Заложит отцу, расскажет все, что слышал – и крышка. Или опять за рассказы о жизни в сталинских лагерях туда же и загремит твой Соломонов, где был. Мы с тобой и такие случаи знаем. Ты уж предупреди Генриха, Алексей, раз меня-то предупреждаешь. Да и нам так спокойнее будет, если он один придет. И расспросить поподробнее сможем. Он, я думаю, нам расскажет, не так ли?

– Так ты, Надюша, считаешь, что Спаса все равно вернут? И даже непременно самому Патриарху Всея Руси?

– Конечно, уверена. Знаю, что этой иконе место не у каких-то там бюргеров, а в самом главном храме России. Удастся нам это увидеть или нет, но так будет, должно быть обязательно! Ты знаешь, Алексей, вспомнила я на днях предсказание старой орской цыганки, – продолжала Надя. – Столько раз я о нем вспоминала, столько раз думала. Об этом я от мамы своей слышала. Цыганка к ней на вокзале неожиданно пристала: «Дай денежку, всю правду скажу». Мама и дала ей целый рубль. Так вот, цыганка, старая такая, вся в морщинах глубоких, с монисто на груди и громадными золотыми кольцами в ушах, в бесчисленных цветастых, длинных до пят юбках и таком же цветастом большом платке на голове, представляешь, да? Вот она взяла мамину руку в свою, посмотрела внимательно линии на ее ладони и говорит: «Запомни, красавица. Пока в твоей семье икона, все у вас будет в порядке, спокойно, мирно, в любви и согласии жить будете, да и не бедно… Но попала икона в ваш дом с кровью и пропадет так же. А уж тогда бед много будет… Но когда вернете ее на место, в церковь святую, хоть и не скоро это случится, благодать опять вернется. Поверь мне, красавица. Но это потом будет, не сейчас…» Мама хотела ее остановить, отыскать в толпе, расспросить. «Кто ты? Скажи! Обернись! Остановись!» – кричала громко ей вслед. Но цыганку как ветром сдуло. Прорицательница была, видно, невеста дьявола.

Все, что сказала, сбылось. Я часто вспоминаю ее слова. Даже представляю во сне все в глубоких морщинах смуглое лицо гадалки, хоть и не видела ее никогда. Аж оторопь берет.

– М-да, – подтвердил задумчиво Алексей, – я ведь тоже помню прекрасно, что когда умирала Ольга Петровна, царствие ей небесное, то в бреду все икону эту вспоминала. Хотя истории с цыганкой никогда, признаться, не слышал.

И тут в соседней комнате громко заплакал проснувшийся внук. Надежда Васильевна помчалась к нему. Алексей неспешно последовал туда же за женой.

ГЛАВА 9
Подарок Грозного царя

В этот день, как часто бывало в последние годы, Олег встал рано, часов в пять утра. Нельзя сказать, что он не любил поспать, особенно в субботний или воскресный день. Но многолетняя привычка, привитая им самому себе, особенно за немалый период работы в центральных партийных органах, приучила его к суровой самодисциплине. Если надо – значит надо, и все тут. Поэтому когда требовалось написать что-либо серьезное или, что называется, для души, он всегда вскакивал с постели без всякого будильника именно в пять. «У меня будильник в голове, как и компас», – любил он отвечать на вопросы друзей о том, как ему удается совершать такие, с их точки зрения, героические поступки, да еще чуть ли не два-три раза в неделю. Единственным неудобством Олег считал то, что после таких ранних пробуждений ему все же обязательно требовалось хотя бы раз в неделю основательно выспаться. То есть уснуть как минимум часов в семь вечера, а проснуться не раньше десяти утра.

Вчера был именно такой день. Поэтому он сегодня легко вскочил с постели даже раньше пяти утра. Решил наконец-то дописать давно начатую главу остросюжетного романа, который по их совместному с приятелем Андреем Анисимовым замыслу давал возможность проследить историю водки и винокуренного промысла на Руси с их появления по нынешние дни. Бросалось в глаза, например, что, несмотря на смены эпох, формаций и в России, и в Советском Союзе, и сейчас, отношение властей к этому изобретению арабских лекарей, которое в Средние века через Италию попало в нашу страну, по большому счету было одинаковым. С одной стороны, насаждалось и поощрялось производство водки, с другой, – велась активная борьба с последствиями этого – пьянством. Попытки же властей покончить с таким двойственным подходом, проявить принципиальность всегда заканчивались крахом, причем вселенского масштаба.

– Многие специалисты и политики вообще уверены, – не раз отмечал Олег, в том числе в своих публичных и печатных выступлениях, – что не введи Николай II сухой закон на водку после начала Первой мировой войны, не было бы в России никакой революции.

Не начни Горбачев с Лигачевым борьбу с пьянством и алкоголизмом – Советский Союз не развалился бы никогда.

Он считал, что получившая распространение на Руси во времена правления Ивана Грозного водка стала для нашей страны поистине подарком дьявола, поэтому и задумали они с Андреем именно так или похоже назвать свое остросюжетное произведение.

Ко всем своим выводам, относящимся к проблеме производства и потребления спиртного на Руси, Олег пришел в общем-то довольно случайно, занимаясь журналистским расследованием состояния алкогольной промышленности в России и изучением последствий тех незаконных, громких, а зачастую просто бандитских действий, которые в 90-е годы сопровождали передел собственности в этой отрасли. Толчком для его работы стали проверки, проведенные аудиторами Счетной палаты, в том числе и процесса приватизации в алкогольной отрасли. Показал он затем материал своему давнишнему другу-писателю, тиражи детективных книг которого к тому времени давно перевалили за миллион. Идея тому понравилась. Привыкать друг к другу им не потребовалось, они и так понимали все с полуслова. Вместе решили написать роман с элементами фэнтези. Определили порядок совместной деятельности. Все это заняло какое-то время. Сама же работа пошла довольно быстро. А делать ее Олегу, с одной стороны, было не привыкать, а с другой – он мог писать такого рода труды только в полной тишине, когда даже жена не отвлекала его мысли от главного своими бесконечными вопросами или рассказами о жизни института, кафедры, подруг. Максимально используя такой утренний шанс, он тем не менее не сразу бросался к компьютеру. Вначале пил кофе с бутербродами или с хлебцами, намазанными любимым им плавленым сыром «Виола». Потом курил, выйдя в длинный коридор подъезда. Потом опять пил кофе. Потом вновь курил. И так несколько раз кряду, пока не преодолевал в своей голове сопротивление материала. То есть пока не рождалась у него самая первая фраза, с которой он начинал повествование или заголовок статьи. Этому священнодействию он придавал огромное значение, считая, что в противном случае нужно было быть холодным ремесленником, а не творческим человеком.

Созрев к началу работы, он, как правило, хватал со стола всегда заправленную ручку с золотым пером фирмы «Кросс», которая, по его словам, плохо писать не могла, складывал перед собой солидную стопку бумаги и начинал аккуратно выводить и выписывать слова, иногда комкая и раздирая на мелкие кусочки белые листы и вновь возвращаясь к уже рожденным фразам и предложениям.

Написав до девяти часов, когда просыпалась жена, страниц десять, а то и пятнадцать, Олег затем спокойно переходил в свой кабинет, включал старый, подаренный ему еще тестем на день рождения компьютер, перепечатывал с небольшими редакторскими исправлениями написанное ручкой, а все остальное уже шло как по маслу. Многие друзья критиковали его за такой метод работы. Говорили, что не нужно морочить себе голову старинными способами, а нужно сразу, без промежуточного труда, набирать текст на экране. Один его старинный товарищ, Паша Ощипко, довольно крупный чиновник, не лишенный творческого дара, даже повторял всегда со смешком: «Ты бы еще гусиное перо себе достал, как у Пушкина, и строгал бы по утрам свои „нетленки“ с еще большим кайфом, чем авторучкой». Но Олег лучше знал, как ему быть в таких случаях, и к тому же был уверен, что именно таким, дедовским способом можно создать что-либо достойное и серьезное. Одевался он обычно легко, чтобы одежда не сковывала движения и не мешала мыслить. Предпочитал чаще всего шелковый китайский халат с павлинами на светло-голубом фоне, с широченными до локтя рукавами. В нем Олег чувствовал себя просто превосходно.

В этот день Олег поступил именно так. Промчался в трусах на кухню. Включил электрочайник. Потом проскочил в ванную и, набросив на себя китайский халат, босиком вновь забежал на кухню. Насыпал из здоровенной банки «Нескафе», купленной по случаю в «Дьюти фри» в Шереметьево, пару чайных ложек кофе да пару ложек сахара, залил все это кипятком, тщательно размешал, а уж потом, забежав в спальню, сунул ноги в теплые, без задников тапочки и спокойно побрел пить свой ежеутренний напиток, сопровождаемый после полного опорожнения большой кружки обязательной сигаретой «Кэмэл». Повторив эту процедуру раза два-три, он разложил на кухонном столе бумаги, заглянул в ежедневник, крестиками пометив самое важное из того, что в этот день намеревался сделать, и приступил с огромным удовольствием к вождению перышком по бумажке.

Предстояло сделать совсем немного. Внести, можно сказать, последние штрихи и детали. Дело в том, что, работая над детективом и осознав все бытовое, экономическое и философское значение самого обожаемого напитка в русской жизни, они с Андреем глубоко залезли в историю. Вначале – в то время, когда еще Иван Грозный ввел водочную монополию на Руси, и он же, кстати, начал бороться с пьянством. Нашли, что первый кабак по приказу грозного царя был открыт на берегу Москвы-реки, именно на том самом месте, где в нынешнее время стоит пятизвездочная гостиница «Балчуг-Кемпинский». С этого кабака и началась сеть государственных кабаков по всей стране, которые существенно пополняли казну. Шутка ли, но почти половина российской армии содержалась за счет акцизов с известной всем и каждому «Смирновки». А вообще-то долгие столетия водка была если не основным, то самым надежным источником пополнения бюджета государства российского.

Потом были беседы с архивистами, историками. Один из них, известный ученый, доктор исторических наук, профессор историко-архивного института, рассказал неожиданно Олегу о своем родном дяде – создателе спиртовой промышленности СССР Исааке Зевелеве – руководителе Главспирта страны довоенных и первых военных лет. Факт заинтересовал, и очень. Посоветовались с Анисимовым. И хотя роман к этому времени был практически готов, решили все-таки ввести в него и этого героя, сделав его в результате одним из главных. С этой целью Олег в свободное от работы время носился, выискивая все возможные детали и подробности, связанные с этим человеком. Встретился с его сыном – слепым, но по-прежнему сохраняющим здравый ум человеком, полковником милиции в отставке. Читал архивные дела. В результате со страниц романа читателям предстала очень интересная и трагическая судьба. Совершенно реальный образ человека, который Олег с Андреем решили оставить под именем и фамилией, лишь немного видоизменными. Сегодня Олег дописывал последние штрихи, как раз касающиеся первого начальника Главспирта, заместителя народного комиссара пищевой промышленности и внешней торговли Анастаса Микояна. Он все отдал своей стране, а получил за это десять лет лагерей, Зевелев проходил по так называемому «делу десяти». В разгар Отечественной войны «лубянские сказочники» Лаврентия Берии обвинили десять замнаркомов в том, что они договорились заранее в условленный день и час убить своих непосредственных начальников. Исаак Зевелев был одним из них. Его взяли прямо на передовой в 1943 году, когда он был членом Военного совета одного из фронтов, и после многочисленных допросов и пыток сослали в Карлаг, в Казахстан. Вернулся он в Москву где-то году в 1956-м. Уже после того, как вождь всех времен и народов почил в бозе. Анастас Микоян предложил Зевелеву, которого знал еще со времен Гражданской войны, вновь стать своим заместителем, но тот отказался. Вновь уехал в Казахстан, где до самой смерти возглавлял спиртовое производство республики. Все эти детали сегодня рано утром и должен был внести в роман Олег. В голове все сложилось достаточно давно. Оставалось перенести мысли на бумагу и дискету. Сроки сильно поджимали. Поэтому дней на раскачку не осталось совсем.

Около девяти он завершил свой труд. С чувством исполненного долга поставил жирную точку в конце последнего, как ему казалось, ударного предложения, завершившего повествование, отнес листы в кабинет и решил немедленно искупаться. Выкурив последнюю утреннюю сигарету, сбросил халат на кухонный стул, потом, не торопясь, разложил на столе очки, крестик с цепочкой, часы, снял трусы и майку и юркнул в ванную, врубив душ в кабине на полную мощь. Холодной водой, как некоторые, окатываться по утрам он просто не терпел. Любил температуру погорячее, при которой сама мысль о холодной воде казалась ему отвратительной.

Забравшись в кабину и врубив душ на полную мощь, Олег вдруг ощутил полное согласие с самим собой. Мысли, не дававшие ему покоя ни днем ни ночью, отлетели, как только твердые струйки горячей воды обдали его со всех сторон. А уж когда он намылил голову шампунем, и вовсе оставили его в покое. Потом он включил попеременно другие режимы в душе, вплоть до массажа ступней. Потом, брызнув дезодорантом «Адидас», который по неизвестной причине предпочитал всем остальным, свеженький выскочил в комнату. Теперь он в глубине души понимал, что же, спрятанное глубоко внутри, не давало ему покоя все эти дни, в которые, наступив на горло собственной песне, он продолжал яростно работать по утрам и вечерам, даже не вспоминая о сне. Ему безумно хотелось своей жены. Причем до такой степени, что буквально бросало в дрожь. Сейчас, освободившись от дела, которое сегодня ему, кровь из носа, нужно было закончить, Олег ощутил это особенно остро и явно.

На улице было солнечно. В чем мать родила Олег подошел к двери спальни. По идее, Ольга должна была бы еще, как всегда, спать. Осторожно нажав на большую медную ручку, он слегка приоткрыл дверь спальни и, к своему великому удивлению, увидел жену совершенно нагой, разглядывающей себя в зеркале шкафа.

«Есть же Бог на небе!» – подумал Олег, через минуту прижавшись к Ольге, весь буквально дрожа от желания и с нетерпением обхватив ее сзади за пышные груди своими большими ладонями.

– Ты опять так рано встал? – только и успела спросить она, когда он тут же, необычно грубо и с силой, стоя овладел ею. Потом, не выходя из жены, продолжая долго и жадно сжимать ее груди, повалил ее на кровать и продолжил свое любовное занятие.

– Как же, моя дорогая девочка, я соскучился. Ты даже себе не представляешь, – продолжал лепетать он, как в бреду. – Какая же ты сладкая, какая мяконькая, какая ласковая, – шептал и шептал он, все глубже входя в бившуюся уже в экстазе под ним Ольгу. Потом долго и нежно водил языком по ее стоявшим торчком соскам. Затем свел обе груди вместе, впившись в них своим дышащим жаром ртом, и долго сосал их, никак не умея и не желая остановиться. Мощные оргазмы буквально сотрясали стройное тело Ольги, изощренно извивавшееся под непрерывным натиском мужа. Устали и закончили они одновременно, оба синхронно отвалившись на спину.

– Вот теперь, дорогой мой, я действительно верю, что ты соскучился, – тихо проворковала Ольга, при этом добавив: – Удивительно даже, но твоя изнурительная работа над книгой тебе явно на пользу. Не зря же друзья говорят, что ты, когда увлекся романом, стал выглядеть намного лучше, одухотворенный какой-то, да и только. Прямо нимб над головой светится, хоть икону с тебя пиши.

– Да и ты, моя милая, признайся честно, заждалась меня? Вот ведь феномен какой – никаким сексологам и сексопатологам не разобраться, думаю, без рюмашки. Больше двадцати лет мы живем вместе, а пыл и желание у меня ничуть не меньше, чем двадцать лет назад. Даже в детско-отроческие годы таких желаний не возникало. Надо же, что делается. Чем дальше, тем больше я тебя хочу.

– А по-моему, сейчас даже лучше у тебя все получается, чем двадцать лет назад. Так ведь? А? Или я не права? Может быть, ты по-другому думаешь? – вновь сладко и чуть слышно проворковала Ольга, перевернувшись к Олегу и жарко обняв его.

Олег мигом потянулся к ней опять, не пытаясь даже скрыть вновь возникшего желания, но Ольга проворно соскочила с постели и побежала на кухню.

– Ты даже не знаешь, что пока ты там мылся и что-то напевал в душе, я отличный завтрак тебе сделала, дорогой мой. Так что мне нужно проследить, небось, все уже давно готово.

Олег помчался за ней и, увидев жену, склонившуюся у плиты, обхватил сзади ее бедра, плотно прижавшись к ним.

– На сегодня, я уверена, хватит. А то ты будешь напоминать мне героя старого анекдота, который, если помнишь, еще в студенческие времена многие просто взахлеб рассказывали. Особенно твой друг Сашка Меламед в универе. Называли его, если память не изменяет, письмо в редакцию. А звучал он примерно так: «Дорогая редакция радиостанции „Юность“. Пишет тебе Людмила Фокина из города Таганрог. Хочу тебя спросить, как мне быть? Посоветуй! Я замужем вот уже десять лет. Но проблема не в этом. А в том, что мой муж постоянно меня хочет. Причем в самое неподходящее время. Например, когда начинаю мыть посуду, он тут как тут. Или, скажем, мою полы. Стоит только подойти к духовке и нагнуться, его не оттащишь и трактором.

И вот теперь, дорогая редакция, когда я пишу тебе это письмо… Извини за неровный почерк».

– Ну это уж ты слишком, Ольга, – слегка обидевшись и начиная по очереди надевать скинутую перед душем одежду, пробурчал Олег.

– Ладно, не дуйся, лучше вечером будь в форме, а то засыпаешь, как сурок, в десять часов. Поэтому и утром в пять вскакиваешь спокойно. Я тебе обещаю, вечером продолжим, если ты так уж хочешь. А сейчас, мой господин и повелитель, слушай мою команду: пятнадцать минут тебе на все про все, а потом прошу в комнату. Завтрак будет, что надо, сам увидишь и удивишься. Форма одежды – свободная; – И, послав мужу воздушный поцелуй, Ольга набросила на себя легкий прозрачный пеньюар и вновь побежала в спальню.

«До чего же здорово, до чего же хорошо», – подумал Олег, надев свои золотые часы швейцарской фирмы «Раймонд Велл», толстую золотую цепочку с золотым крестиком, давнишним подарком матери и сестры, и австрийские позолоченные очки с «хамелеонами» широко известной в мире фирмы «Силуэт», приобретенные во время одной из недавних поездок в Вену. Потом накинул любимый китайский халат с павлинами на голубом фоне и босиком стал прогуливаться по квартире с каким-то непонятным осознанием чувства своего утреннего величия.