Текст книги " Месть нерукотворная"

Автор книги: Александр Сапсай

Соавторы: Елена Зевелева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Александр Сапсай, Елена Зевелева
СЕМЕЙНАЯ РЕЛИКВИЯ:
Месть Нерукотворная

ГЛАВА 1
Пророчество Максима Хвана

– И как же ты, Ольга, будешь дальше решать? Как жить дальше будешь, я говорю? Смотри, бестолковая, здесь у тебя ошибка, здесь неточность, а здесь вообще неправильно с доски списала. Куда поехала, спрашиваю? – отвратительно громко, заглядывая через плечо в тетрадку, произнес Хван.

Максим Петрович Хван – гроза всех учеников школы с первого по десятый класс, один вид которого внушал страх и ужас даже случайным посетителям престижного учебного заведения города Ташкента, впервые увидевшим известного преподавателя математики, сегодня торжествовал больше, чем когда-либо. Еще бы, ему удалось наконец-то подловить и прилюдно прищучить одну из лучших учениц, которая, несмотря на все его хитромудрые и, можно сказать, даже в чем-то иезуитские педагогические приемы, продолжала держаться независимо и смело. А тут вдруг такой случай. Да еще на контрольной работе – в силу своего зловредного характера Хван просто не имел морального права не воспользоваться такой возможностью.

Максим Петрович, нужно сказать, в принципе не переваривал тех, кто никак не реагировал на его маленькие и большие «шпионские», как он говорил, фокусы. А их в учительской обойме «корейца», как только и звали его между собой практически все школьники и их родители, за долгие годы его послевоенной преподавательской деятельности накопилось совсем немало. Он мог, например, запросто в течение двух уроков кряду и не обращая ни малейшего внимания на переменку, высунувшись по пояс в окно, курить одну за другой любимые им папиросы «Беломор». При этом держал в постоянном напряжении застывших в ожидании чего-то непредвиденного всех учеников класса, а то и двух классов школы, сидевших все эти полтора часа за партами смирно, не шевельнувшись, положа правую руку на левую.

Обожал Хван, особенно когда был совсем в плохом настроении, что случалось достаточно часто, например, если проигрывала его любимая команда «Пахтакор», читать свои противные нравоучения всем и каждому и в любом случае поставить в журнал жирную двойку, а иной раз и единицу, вызванному к доске. Чаще всего это был один и тот же ученик – один из лучших по математике в школе, просто лузгавший, как семечки, наитруднейшие задачки даже из «Науки и жизни», Сашка Петушков, отличавшийся к тому же немалыми успехами в нелюбимом Хваном виде спорта – большом теннисе. «Для острастки», – любил говорить он. Острастка довела теннисиста в конце концов до того, что, забросив спортивное увлечение, тот всерьез увлекся математикой. А его родители, поощряя такую страсть сына к точной науке, наняли ему очень дорогого по тем временам репетитора – профессора местного университета.

Иногда Хван применял и такой прием. Заранее надрезал ножницами уголок на сгибе полос газеты «Правда». Затем на уроке, раскрыв газету во всю ширину, делал вид, что читает ее. А сам втягивал языком внутрь надрезанный наискосок маленький кусочек и в образовавшуюся щелку внимательно следил за поведением школьников, наивно думавших, что педагог увлечен чтением заинтересовавшего его материала. Оценки за проведенную таким образом во всех смыслах контрольную работу Максим Петрович выставлял исключительно по результатам своих наблюдений через газету, но никогда по степени владения темой или предметом.

В потрепанном кожаном портфеле учителя математики таились и многие другие «корейские» педагогические приемы устрашения, приучения к порядку, дисциплине, смирению, терпению, повиновению и уважению к старшим. Все это он считал наиважнейшим в учебном процессе. И потому накопленные «корейцем» за многолетнее учительство педагогические приемы, естественно, наизусть знали как все ученики, так и их родители. Хотя толку от такого знания было, в общем-то, мало. Возмущались все, конечно, и не один раз, прежде всего на родительских собраниях, но Хван продолжал из года в год настойчиво действовать по своей излюбленной методе. Но то, что он применит один из своих излюбленных финтов к Ольге, стало для нее полной неожиданностью.

– Вот здесь ты вообще неправильно написала и все сделала. Решать, понимаешь, оказывается, совсем не умеешь. Будем продолжать, поедем дальше или сразу двойку поставить, а? – совсем прищурив и без того узкие азиатские глаза, наполовину затянутые от голых бровей, как пленкой, желтоватыми веками, продолжал свирепствовать Максим Петрович. Его непроницаемое, смуглое, крупное широкоскулое лицо, по которому практически невозможно было определить реальный возраст педагога, существовало как бы отдельно от его субтильной фигуры, тщедушного маленького тела, скрипучего, все пронизывающего голоса и свисавших набок копной толстых черных волос.

– Вот я и говорю: двойка. Все слышали: двойка. И медали тебе не видать как своих ушей, – продолжал изгаляться Хван.

«Неваляшка прям какой-то, – подумала Ольга, прямо глядя перед собой в слегка замутненные карие глаза Максима Петровича. – А еще лучше: „ванька-встанька“ – вот кто он, а не педагог, не учитель».

Скрипучий, до ужаса противный голос Хвана становился все громче и невыносимей, сдавливая виски и заметно усиливая шум в ушах. Злость, не свойственная ей, заполняла все тело, всю душу. Кровь приливала к голове. Воздуха катастрофически не хватало. Ольга почувствовала, как краска начала заливать лицо:

«Что делать? – подумала она. – Встать и выйти из класса, хлопнув дверью? Или влепить мерзавцу пощечину и навсегда распрощаться со школой?»

Ни то ни другое в ее планы не вписывалось. А Хван тем временем продолжал торжествовать, глумиться. В самом конце его гадкой тирады Ольга уже просто не могла ручаться за себя и за свои дальнейшие поступки. Просто не выдерживала, не могла даже вздохнуть. Давление резко подскочило. Горло сдавило клещами, накатывала тошнота…

В эту минуту от приступа, казалось бы, неминуемой истерики ее спасла неожиданно прервавшая удушье трель новомодного будильника «Филипс» явно китайского производства, подаренного мужем недавно по случаю какого-то праздника. Как всегда, ровно в 7.30 из его нутра раздалась изрядно поднадоевшая за несколько месяцев мелодия «Полюшко-поле», через некоторое время плавно перешедшая в полюбившийся россиянам шлягер Олега Газманова: «Ты морячка, я моряк», не отвязывавшийся обычно чуть ли не весь день. Что в плохом настроении, что в хорошем – без разницы.

«Боже мой!» – открыв глаза, подумала Ольга, поняв наконец, что этот кошмар был всего лишь сном, да и только. Сном, который на удивление в последнее время она видела довольно часто. Сколько лет прошло… Школа. Математика. Хван. А до сих пор все это не выходит из головы.

Протерев руками глаза, Ольга мигом вскочила с постели, резко откинув теплое одеяло, спать под которым она любила даже жарким летом. Помчалась в ванную. Времени на сборы было не так уж много.

«Да, Максим Петрович, а медаль назло тебе я все-таки получила, – вспоминая ужасное сновидение и как бы убеждая саму себя, продолжала думать об этом Ольга. – Серебряную медаль. В аттестате всего одна четверка, и конечно же по математике».

С того времени много воды утекло. Много всякого было. Жизнь поворачивалась то темной стороной, то светлой, как в общем-то и у всех. Немало страшного и тяжелого пришлось за эти годы пережить. Но тот школьный страх и ужас перед математикой как был, так и остался неистребим в ее снах. И что самое необъяснимое: явление учителя Хвана с непроницаемым лицом, вибрирующим жестким голосом и свисавшей набок косой прядью жестких черных волос всегда повторялось накануне серьезных потрясений или изменений в ее жизни. Как будто Максим Петрович, как дьявол, язвительно улыбаясь одними уголками своего синегубого рта, готовил Ольге очередную гадость.

Резко сбросив с себя шелковую ночную рубашку, Ольга промчалась в столовую в чем мать родила и остановилась перед большим, чуть ли не в рост, зеркалом, висевшим напротив подаренной мужу картины, изображавшей большой букет полевых цветов, которая ей безумно нравилась. Как, впрочем, и ее зеркальное отражение.

«А что, для своих сорока четырех лет я девушка хоть куда! – внимательно оглядывая себя со всех сторон, подумала она. – Стройна. Высока. Красива. Румяна. Подтянута. Зря, что ль, гимнастикой каждое утро занимаюсь. Грудь пышная и высокая, как у совсем молодой девушки. То, что надо. Да и попка – любая двадцатилетняя позавидует».

На такой замечательно оптимистической ноте Ольга решила продержаться весь сегодняшний день. Однако уже стоя под сильными струйками душа в недавно приобретенной итальянской душевой кабине фирмы «Аристон», она вдруг вновь вспомнила Хвана. Последний раз она слышала о нем совсем недавно, когда принимала у себя в гостях двух школьных подруг: Галку Самсонову и Ирку Сапильникову. Сапильникова молчала, как всегда. А вот Галка, вспоминая школьные годы, неожиданно рассказала об одном эпизоде, о котором Ольга даже не догадывалась. Собирательница различных историй и сплетен обо всех, кого знала, Галка как раз и напомнила о Максиме Петровиче Хване, будь он неладен. Оказывается, «серебро» из-за него получила не только Ольга. Лучшие же ученики по математике в их школе – Райкин, Александров и тот же Сашка Петушков вообще лишились медалей, на которые претендовали больше других. Но Ольга восприняла подарок корейца как само собой разумеющийся и неизбежный факт. А вот тройка отважных не хотела смириться с совсем не понравившимся им результатом. К тому же их активно поддерживала директор школы, подсказавшая лучшим ученикам и их родителям, что и как нужно сделать, чтобы все-таки выбить по праву положенное им «серебро» или «золото». Это «выбивание» заняло достаточно много времени, большая часть которого ушла на поиски самого Хвана. Закатив всей троице в журнал четверки по всем математическим предметам, он скрылся в неизвестном даже его многочисленной семье месте. Поэтому ученикам и их родителям пришлось проявить немало талантов, чтобы отыскать хотя бы адрес удалившегося с глаз общественности на летний отдых и лечение учителя.

Скрывался он, как им удалось в результате неимоверных поисков выяснить, далеко за городом, где в одном из корейских колхозов-миллионеров лечил одолевший его радикулит народными средствами.

Для такой крупномасштабной акции – поездки в сельскую местность – родители пострадавших от педагога учеников наняли «ЗИМ», ибо все вместиться они могли лишь в такую огромную машину.

Вскоре, обсудив детали и тщательно подготовившись, родительски-ученический коллектив отправился в путешествие. Максима Петровича, как ни странно, они нашли быстро: данный им адрес, к великой радости путешественников, был точен. Без труда нашли и небольшую глинобитную избушку. Зашли все вместе в крестьянскую избу, где в темной прохладной комнате с окнами во двор, за старым деревянным, покрытым белыми пятнами от горячей посуды столом (в комнате, кроме стола и двух стульев, не было ничего) в одних длинных сатиновых трусах с наколенниками и поясом из собачьей шерсти собственной персоной восседал Максим Петрович Хван, куривший, как всегда, одну за другой папиросы «Беломор».

Со школьным журналом в руках первым взял слово отец Сашки Петушкова, выступивший вперед из столпившихся у беленой известью стенки халупы учеников и их родных.

– Максим Петрович, дорогой! – радостно, как будто поздравляя того с днем рождения, воскликнул он. – Извините нас всех, пожалуйста, за беспокойство, но мы вынуждены были приехать к вам сюда, ибо только вы один можете исправить в журнале оценки нашим детям. От вас одного зависит сегодня их судьба. Вы понимаете, Максим Петрович, о чем я говорю? Отличная оценка, что вы-то прекрасно знаете – это всего лишь один экзамен в вуз. Можно даже сказать, выигрышный лотерейный билет, который наши дети заслужили. Не будете же вы портить им все лето, а может быть, и жизнь. Тем более вы и без нас прекрасно знаете, все они это заслужили своим упорным, многолетним трудом. А мой сын вообще, и думаю, вам небезразлично, собирается поступать на математический факультет университета. Как фронтовик фронтовика прошу вас, дорогой, от имени всех родителей. Директор школы, как вы понимаете или догадываетесь, целиком и полностью «за», и обещала нам, если вы согласитесь, исправить все в журнале. Все свидетели этого, чтобы вы не подумали ненароком, что мы все по своей инициативе предприняли ваш поиск и решили оторвать вас от летнего отдыха, – произнес он глубоко торжественно, тряся перед совсем сузившимися от такой пламенной речи глазами Максима Петровича толстенной амбарной книгой, запечатлевшей в цифрах, аккуратно выписанных из школьного журнала, огромный труд последнего, одиннадцатого года учеников и педагогов по овладению математическими знаниями. Остальные родители, преданно и даже заискивающе глядя в глаза Хвана, молчали. А что им было говорить, если на фоне отца Петушкова они выглядели, мягко говоря, не на самом высоком уровне. Мать Райкина, например, работала парикмахершей, отец Александрова – тренером спортивного общества «Спартак», руководителем популярной секции байдарки и каноэ. А старший Петушков, не в пример им всем, был все-таки известным ученым, доктором физико-математических наук. Причем то ли завотделом, то ли завсектором научно-исследовательского института Академии наук республики. В общем, не чета ни им, ни корейцу. Так что, по общему мнению собравшихся в тот день в глинобитном домике за городом, выступил он правильно, да и тон разговора выбрал верный. И логикой отличался безупречной. Вдобавок ко всему в самом конце своей не совсем обычной просьбы уважаемый в республике человек предложил учителю математики, если он сомневается в знаниях троих школьников, устроить им тут же на месте экзамен. Своего рода «проверку на вшивость».

Хван исключительно внимательно выслушал речь известного ученого, выкурив за это время как минимум три, а то и четыре папироски, которые он с особым азартом тушил в банке из-под консервированной кильки, усиленно разминая пальцами аккуратно загнутый предварительно бумажный папиросный мундштук и постучав им по столу, чтобы табак не попадал в рот вместе с табачным дымом. Задумался на минуту-две, не больше, а потом очень тихо своим скрипучим противным голосом неожиданно проговорил:

– Как вы меня нашли?

– Сейчас, дорогой вы наш, это уже не имеет никакого значения, – ответил на его вопрос Петушков-старший. – Главное, что все мы здесь и дети наши тоже здесь. И вы – здесь. От вас, Максим Петрович, теперь зависит их дальнейшая судьба. Только от вас и больше ни от кого.

– Ну как же вы меня все-таки нашли? – настойчиво и подчеркнуто спокойно вновь промолвил Максим Петрович. – Даже жена моя не знает, где я сейчас нахожусь.

– Знает или не знает, какая разница? Нашли же, и это самое главное. Вот мы. Вы можете исправить оценки нашим детям, заниженные вами из каких-то там непонятных нашему разуму соображений, – не унимался отец Петушкова. – Вы же прекрасно знаете, Максим Петрович, что наши дети заслуживают большего. Мой сын, например, готов без всякой подготовки ответить на все ваши вопросы. Да и остальные ребята, уверен, готовы немедленно поступить так. Можете сами убедиться в этом прямо сейчас.

Да вы и без моих слов все прекрасно знаете. Так ведь? Не упорствуйте, Максим Петрович, прошу вас. Будьте снисходительны в конце-то концов. Убедительно прошу, даже умоляю вас.

– Но как же вы меня нашли? – продолжая курить вонючий «Беломорканал», опять задал свой единственный вопрос Хван.

– Ну какое, по существу, это имеет сейчас значение, а? – проговорил в ответ уже достаточно раздраженно Петушков-старший. – Мы здесь, Максим Петрович. Вот они, мы. Не кто-нибудь другой, а мы. Мы перед вами. А вот наши дети. Что вам еще нужно? Хотите, если здесь вам неудобно, то мы отвезем прямо сейчас вас домой или в школу. А потом сразу же привезем обратно. Может быть, так вам будет лучше. Здесь рядом «ЗИМ» стоит около вашего дома. Все поместимся, – сказал он, показывая рукой за стенку, где действительно давно заждался водитель машины, отпугивающий от нее толпу корейских детей, скорее всего, ни разу наяву не видевших блестевшей черным лаком большой представительской машины, на которой обычно ездили самые высокие руководители республики.

– Как вы меня нашли? – в который уже раз занудно повторил свой вопрос школьный учитель.

Когда невозмутимый Хван задал его в десятый раз, спокойный и всегда в жизни выдержанный и даже чересчур уравновешенный старший Петушков вдруг на глазах всех собравшихся в маленькой, душной, насквозь прокуренной комнатке буквально взорвался. Он налился краской, воздуха ему не хватало, тем более в задымленной атмосфере халупы с крошечным, с трудом пропускающим солнечный свет и плотно закрытым окном, выходящим во двор. Начав бешено жестикулировать, не обращая уже никакого внимания ни на Хвана, ни на других родителей, испуганно прижавшихся кучкой к побеленной известью стене, он яростно прокричал в лицо «корейцу», видимо, никогда до этого не произносимые им слова:

– Болван ты, Максим Петрович! Настоящий болван! Делай что хочешь. Я с тобой больше разговаривать, хоть застрелись, не буду. Настоящий болван. Вот кто ты. Думай что хочешь обо мне, но ты болван. Не нужны мне твои отметки. Подавись! Себе их поставь. Лечи и дальше собачатиной свой паршивый радикулит. Можешь даже совсем голым ходить. Что хочешь, то и делай. Подавись своими четверками. Я пошел. А ты пошел, подлец, сам знаешь куда. Не будь здесь женщины, я бы тебе сказал еще много чего, о чем ты не догадываешься.

С этими словами старший Петушков вышел на улицу. Тяжело вздохнул и мигом скрылся в машине, со страшной силой хлопнув при этом тяжелой задней дверцей. Вся компания, понурив головы, без звука проследовала за ним. Единственное, что все они услышали в открытую во двор скрипучую дверь комнатенки корейца в воцарившейся вдруг полной тишине, так это в очередной раз произнесенный абсолютно спокойным, как и прежде, Хваном вопрос:

– Как же вы меня нашли?

Все было кончено. Все трое, как были, так и остались с четверками по математике. О «серебре», а тем более о «золоте» они прекратили даже думать. Лето пошло насмарку. Пришлось вместо предполагаемого одного сдавать по полной программе все экзамены в вузы. Райкин, по словам Ольгиной подруги Самсоновой, и без медали поступил туда, куда и хотел – в мединститут в Новосибирске, стал известным хирургом, доктором медицинских наук, профессором, автором многих книг и учебников. Александров подался на стройфак в политехнический и к моменту встречи подруг возглавлял строительство реформированной Чубайсом ГЭС на Дальнем Востоке. Сашка же Петушков вынужден был навсегда зарыть в землю свой спортивный талант, став довольно посредственным математиком после окончания физмата университета.

Вот такая история вспомнилась Ольге сегодня утром, после ее жутковато-кошмарного цветного сновидения о Максиме Петровиче, ходящем с линейкой в руке по классу, а потом, как дьявол, сидящем на старом колченогом стуле в крошечной глинобитной мазанке, обмотанным радикулитным поясом из собачьей шерсти.

«Такого бы, конечно, ни я, ни мои родители, – подумала она, стоя под душем, – не позволили бы себе никогда даже в ужасном сне. Надо же. Перед кем унижаться? И за что, за несчастные отметки? Кого просить надумали? Хвана. Это же немыслимо. О таком нельзя даже без отвращения подумать».

Она воочию представила себе маленькую глиняную комнатку с побеленными известью стенами с одиноким столом посередине, где на качающемся, когда-то называемом венском стуле с изогнутой спинкой и твердым фанерным сиденьем одиноко сидел Максим Петрович в длинных, до колена, черных сатиновых трусах, опоясанный широченным бинтом из натуральной собачьей шерсти. Разминая скрюченными пальцами табак папироски «Беломор» и постукивая бумажным мундштуком по ничем не покрытому в пятнах столу, он как бы обращался к ней со своим единственным вопросом из совсем уж далекого времени. При этом, прямо глядя в Ольгино лицо своими узкими, затуманенными, слегка насмешливыми с поволокой глазами, предвещавшими какие-то очередные неприятности и гадости.

День предстоял ей сегодня-совсем непростой, а даже чрезмерно насыщенный многими серьезными событиями. Она это давно знала, заранее готовясь ко всему, что должно было произойти. А предстояло довольно многое. И не зря поэтому Хван со своей большой головой и свисавшей набок копной прямых, черных и всегда жирных волос, чуть ли не закрывавших его правый красноватый глаз, к этому времени давно покойный, явился сегодня ночью ей во сне. Так всегда у нее бывало. Сегодня не было исключением. В десять нужно было быть в МГУ. В альма-матер, на родном истфаке, Ольгу пригласили прочесть спецкурс выпускникам университета по современной историографии становления сталинского тоталитаризма в СССР. Днем – занятия со студентами в давным-давно ставшем своим техническом университете. А вечером – несколько чересчур ответственных встреч, от которых довольно многое зависело в дальнейшем.

Шум воды и жесткая, специально купленная в Германии для утренних обтираний светло-зеленоватая рукавичка-мочалка легко отбросили воспоминания и заставили Ольгу достаточно быстро вернуться к прозе жизни. В результате появившегося минут через пятнадцать протирающего глаза мужа на кухне уже давно ждали стакан свежевыжатого морковно-яблочного сока, пышный омлет из трех яиц с ветчиной и зеленью и большая чашка дымящегося кофе «Нескафе голд», который он любил.

– Оля! Ты не забыла, что завтра мы идем в гости к Иноземцевым? – сказал он с утренней хрипотцой в голосе, усаживаясь за стол и включив пультом телевизор. – Прошу тебя, не опаздывай, как всегда, приди, пожалуйста, пораньше. Я заеду за тобой домой, заодно и переоденусь. Будь к этому времени готова, ради Бога. Забыл, кстати, тебе сказать. Вчера на несколько дней по своим делам из Таллина приехал Стас. Имей в виду. Мы договорились, что он забежит к нам на пару минут сегодня вечером. Ты же знаешь, что такое у него пара минут. Наверняка будет голодным как волк. Сметет, как всегда, все, что ты приготовишь. Я куплю по дороге бутылку водки фирмы «Немиров», причем «На березовых бруньках». Ему это безумно нравится, хотя для приличия непременно отказывается и сам к тому же забывает что-либо принести. У него, кстати, с понедельника по телевидению, ты же знаешь, пойдет сериал про героя всех его книг – следователя со странной фамилией то ли Рожин, то ли Нерожин, которого играет приятный актер Андрей Соколов. Наверняка принесет кассеты с этим фильмом. Шестнадцать серий – тебе не фунт изюма. Серьезное дело. Я думаю, он сам обо всем расскажет со своим непременным матерком. Знаешь, ему, на мой взгляд, даже идет материться. Как-то и не представляю его без ненормативной лексики. Я тебе сказал, что он кассеты принесет с фильмом? Да, совсем забыл. Конечно, сказал…

Не договорив до конца и, видимо, забыв сказать еще что-то важное, Олег ухватил вилкой большой кусок омлета и положил его весь сразу в рот. Потом, уже не торопясь, отхлебнул глоток – горячего кофе из своей здоровенной английской чашки-кружки, запил половиной стакана сока и сделал громче звук телевизора.

– Вчера днем на десятом километре Московской кольцевой автодороги, – чересчур напряженным голосом с пафосом вещал комментатор программы «ЧП», – в перестрелке с неизвестными в камуфляже и в масках в кафе «Кольцо» был убит криминальный авторитет Вогез Хачатрян, больше известный в определенных кругах под кличкой Дед. Оперативники проверяют несколько версий происшедшего, в том числе связанную с предпринимательской деятельностью покойного, который, как известно, владел сетью ресторанов, рынков и магазинов в городе. По мнению следствия, это заказное убийство. Исполнители скрылись в неизвестном направлении. В столице введен план «перехват». Мы внимательно следим за событием. Обо всем, что станет известно дополнительно, будет сообщено в очередных выпусках программы «Чрезвычайное происшествие». Будьте с нами у экрана каждый час, за пятнадцать минут до новостей на канале НТВ.

– Олег! – еле слышно, прослушав это сообщение, проговорила Ольга. – Ты все понял? Тебе все ясно?

– Что все-то? – промямлил, слегка испугавшись, тот. – Что слышал, то и понял, – отхлебывая очередной глоток кофе, уже более уверенно сказал Олег. – Ясно мне все, как никогда. А что, собственно, как ты думаешь, мне должно быть ясно?

– А то, во всяком случае, что это, уверяю тебя, нам Спас сигнал подает. Обманул меня все-таки этот Вогез. Я так и думала, так и знала. Спас у него конечно же был. А ведь я почти поверила его вранью. Знал, подлец, где. Знал, у кого он все время был. Все знал от начала и до конца, негодяй. А бубнил, что еще, мол, нужно работать над этим вопросом. Всем нам сообща, и моя помощь ему, негодяю, в этой связи, дескать, очень и очень нужна. А без этого он якобы даже не готов еще принять окончательное решение. Ведь так именно все и говорил, веришь, всего лишь несколько дней назад. А я-то, дура, и впрямь поверила. И кому поверила? Бандиту. Уголовнику отпетому. Он тень на плетень наводил, врал безбожно, а я слушала, идиотка, уши распустив. Действительно, бестолковая я, прав был Хван, – вдруг вновь вспомнив школьного математика, проговорила в сердцах Ольга, зримо представив одиноко сидящего в темной комнатке на колченогом стуле и смотрящего в никуда своими узкими, замутненными карими глазами с красной поволокой Максима Петровича с его непременной «Беломориной» в уголке рта.

– Да какой там Спас? Ты, дорогая моя, думаешь, что говоришь? – довольно громко и раздраженно сказал Олег. – Причем здесь, задумайся, поразмысли головкой, Спас? И почему все время Спас да Спас? Надоело, ей-богу. Как что, так Спас. Как будто у нас с тобой, кроме этой иконы, и дел нет своих никаких и заняться совсем нечем. Только и живем тем, что ищем черную кошку в темной комнате, заведомо зная, что ее там нет, – неожиданно вспомнил он часто повторяемое высказывание китайского мудреца. – Поверь мне, что наверняка не из-за Спаса расстреляли этого бедолагу. Здесь, думаю, замешаны, как всегда, деньги. Большие деньги. Ведь этот Дед, ты не хуже меня знаешь, и даже диктор об этом сказал, который на все сто процентов никогда Вогеза в глаза не видел и не слышал даже о существовании такого криминального авторитета, был значительным воротилой отечественного бизнеса. Понимаешь, поверь мне, обыкновенная криминальная разборка. Очередной передел собственности. А возможно, это менты его шлепнули. ОМОН какой-нибудь или СОБР. Сама знаешь, такое сейчас тоже часто бывает. Отстреливают бандюганов, как волков охотники. И правильно делают, надоел людям беспредел многолетний. Хватит. Так что помяни мое слово: обыкновенная криминальная разборка, а возможно, и с участием милиции или фээсбэшников. Ты что, думаешь, среди них мало народа «крышует», что ли?

– Понимаешь, моя дорогая, – продолжал Олег, сам заводясь от своих слов, как многие известные ораторы – популисты или лидеры партий, привыкшие общаться с большой аудиторией слушателей и пытающиеся к тому же произвести на людей одновременно сильное впечатление и оказать соответствующее влияние. Но, в отличие от такой категории людей, Олега больше всего заводило отсутствие понимания, казалось бы, самых простых и общеизвестных тезисов и фактов. Что касается большой аудитории, то, в отличие от жены, он терпеть не мог чтения лекций или выступлений с трибуны. К тому же Олег органически не переваривал театральных эффектов, жестов и присущей актерам манеры пускать людям пыль в глаза. Считал, что в жизни все актеры, но только худшие из них попадают на сцену.

– Ты и сама не хуже меня знаешь, – допив свой утренний сок, дальше разглагольствовал он, – что сейчас весь криминалитет страны, который, как раньше говорили, в Отечественную войну сдал Одессу и оккупировал Ташкент, не только за деньгами устремился в Москву, но и во власть решил рвануть изо всех сил. А это ни для кого хорошо не кончится. Для них, помянешь меня, тем более. Перестреляют всех, кто на эту дорогу встал и встанет. Пострадают и правые и виноватые, и добрые и злые, и молодые и старые. Все, уверен, пострадают от этой необъявленной гражданской войны за власть и деньги. Еще как уверен. Так всегда было и так будет. И не только в нашей стране, объявившей себя частью цивилизованного мирового и европейского пространства, но и везде. Вспомни историю. Сталина, которого в последнее время люди неспроста стали так часто поминать незлым, тихим словом. Когда после войны у людей на руках море оружия скопилось, разные там «черные кошки» развелись, работать за четыре года многие фронтовики отучились вовсе, а другие, молодыми на передовую ушедшие, вообще, кроме как в атаку ходить, ничего и не умели, да и не могли уметь… Что он сделал тогда, а? Как поступил с бесчисленными ворами в законе? Не знаешь? А неплохо было бы знать, особенно тебе – историку, профессору, завкафедрой. Ведь, надо прямо сказать, обстановочка в стране в тот замечательный период была не чета нашей сегодняшней…

Олег бы продолжал философствовать на эту тему и дальше, но Ольга, почти не слушавшая мужа и думавшая все время исключительно о своих проблемах, оборвала его на полуслове.

– Да нет же, подожди ты! Я же не просто так говорю, не понимаешь, что ль? Уверена, что это Спас. Вспомнишь мою правоту. Мне поактивней нужно было отстаивать свою позицию, понимаешь? Надавить на его психику, в конце концов.

Нейролингвистические приемы, которым меня Люська Тулепбаева долго учила, применить, что ли? Но не слушать просто так бредни этого человека. Не идти у него на поводу. А я-то, дура, боялась палку перегнуть. А все, видишь, как вышло. А теперь уж и его нет, да и спросить уже совсем некого. Но это точно Спас. Мы на верном пути, Олег. И раз он дал о себе знать, должен совсем скоро объявиться, – как бы убеждая самое себя, монотонным, но твердым голосом, глядя куда-то далеко в одну точку, проговорила Ольга.

– А он все о душе мне говорил, – продолжила она, немного подумав. – Твердил, что искупит так грех свой многолетний. Что именно ему выпала миссия вернуть на место священную реликвию. И что именно на меня как помощницу указал ему перст божий. А я-то уши развесила, прониклась его болтовней о том, что, вернув нам Спаса, он душу свою спасет и очистит от всякой скверны. Вот что молол, негодяй. Бога не боялся. Но чувствовал, мерзавец, что недолго ему осталось ходить по земле. Это ведь у него я была, Олег, позавчера, когда ты меня заждался. У Деда в офисе на Рублевке. С ним, проходимцем, встречалась, – покаянно посмотрев на мужа, выговорила, покраснев, Ольга.