Текст книги "За наших воюют не только люди (СИ)"

Автор книги: Александр Санфиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Ну, что сынку, – с отеческими интонациями обратился Горелов к Ивашову, – не получится теперь на фронт попасть, будешь вместе с нами в мастерских работать. Вот завтра эмку полкана пригоню, будем мотор перебирать. А чего ты такой смурной, сидишь, тебе же нравится слесарная работа?

– Я должен попасть на фронт,– упрямо мотнул головой Игорь, – да, мне нравится здесь, но мое место в бою.

– Послушай Игорек,– вновь обратился к нему Горелов,– ты ведь уже знаешь, что такое воинская дисциплина?

Ивашов мрачно кивнул головой.

– Наверно ты уже понял, что, мы в армии себе не принадлежим, и живем по приказу вышестоящего начальника, так, что чего хочешь ты или не хочешь, никого не интересует. Я ведь тоже думал, что поеду на фронт, а вот видишь, сглупил, надо было в анкете написать мое первое место работы, а не "почтовый ящик" и видишь, где оказался.

На этом разговор оборвался, до конца дня Ивашов оставался молчаливым и задумчивым, глядя на него, оба приятеля тоже большей частью молчали, но когда перед ужином Игорь ушел в роту, они оба, всласть поговорили про странного человека, с которым им довелось работать.

– Ничего,– сказал Горелов,– парень с головой, перебесится, все равно ничего сделать нельзя

– Не знаю,– покачал головой Ашот,– мнэ кажэтся, что этот сделает.

Но, увы, ночью учебный полк подняли по тревоге и заспанные красноармейцы одевались, пытаясь понять, что случилось.

Но тут в роту ворвался озабоченный Сидоров, и с ходу с криком:

– А, бля, что это за чмо рыжее по койке ползает!!! – и метнул в ползающее чмо табуретку. Чмо моментально нырнуло под койку, а табуретка попало в то место, где это чмо только что было. Очевидцы этого события дико заржали, и сборы приняли еще более быстрый характер. (реальный факт моей службы)

По торопливости лейтенанта все окончательно решили, что пришел тот момент, когда они отправятся на фронт

И действительно, когда началась раздача сухого пайка, у самых неверующих исчезли последние сомнения. На улице уже слышались крики и команды, подразделения строились в походные колонны и медленно исчезали, двигаясь в сторону железнодорожной станции.

В штабе, тем временем также царила суета.

Сегодня ночью пришел приказ, и по этому приказу, учебная часть переформировалась в отдельную стрелковую бригаду, к которой придавался артиллерийский дивизион. И через две недели новая бригада должна была быть на фронте. Но полковник Гаврилов, которого в последние два дня совершенно не беспокоил внезапно прошедший геморрой, тяжести новой задачи не испугался и бодро восседал в штабе, поливал матом всех подряд. В своих мыслях он был уже, там, на фронте, шел в наступление, и конечно в итоге получал воинское звание, более соответствующее командиру бригады.

Его мысли прервал, так не вовремя появившийся, комиссар полка. У подполковника Наума Соломоновича Берлинера было такое свойство, появляться тогда, когда его никто не ждал, и влезать во все дела со своими советами.

Вот и сейчас он не к месту, стал сыпать лозунгами и что, как здорово, что они понесут "смерть фашистской гадине".

И поэтому интеллигентный Гаврилов думал следующее:

– Вот козел! Уебать бы тебя по еблищу, чтобы не путался под ногами, так ведь хер знает, что из этого получится, да еще и в звании понизят. А этот сучара все еще себя ведет, так как будто он теперь не мой замполит, а хуй знает кто.

Но вслух он вежливо предложил:

– Товарищ полковой комиссар, Наум Соломонович, может, вы проверите, как проходят сборы в подразделениях, где, что-то не так, надавите своим авторитетом. Пройдитесь, будьте добры.

Лицо Берлинера скривилось, в теплом штабе было гораздо удобней произносить лозунги, но повода к отказу у него не нашлось, и он еще раз сообщив о готовности отдать жизнь за Родину и Сталина, вышел из кабинета командира части.

Полковник облегченно вздохнул, и почувствовал некую неловкость перед командирами подразделений, к которым заявится полковой комиссар.

Ивашов лежал на втором ярусе нар и под монотонный стук колес, разглядывал однотонный степной пейзаж, припорошенные снегом поля и редкие перелески. Видно было плохо, потому, что, облокотившись на брус шедший поперек открытых дверей, без конца стояли красноармейцы и смолили самокрутки. Фома Веревкин, достав свою драгоценную тальянку, сидел на нарах и писклявым голосом копировал Клавдию Шульженко.

Но неизбалованным слушателям, казалось, что Фома поет очень хорошо.

На круглой чугунной печке стоял почерневший чайник, из его носика шел пар, чайник кипел почти все время, потому, что пили чай постоянно. Перепившие чаю, удалялись за занавеску, где была пропилена дырка в полу вагона, и, удалив лишнюю жидкость, вновь цедили в алюминиевые кружки жидкую заварку.

Фоме надоело играть и он, отложив гармонь, начал сплетничать. Он кинул взгляд на нары, Ивашов вроде бы спал, накрывшись шинелью с головой. Сапоги были подложены под голову вместе с остальными вещами. Но портянки оставались намотанными на ногах.

Фома, мотнул головой в сторону портянок.

– Мужики, вы внимание обращали на портянки Ивашова?

Сразу же на ноги Ивашова устремили взгляды все, кто услыхал Фому.

– Ну и че ты там углядел,– спросил Серега Федоров, здоровый парень, призванный из Череповца, – ты рыжий смотри, на земелю моего лишнего не говори, а то пизды быстро схлопочешь, Игорь свой пацан в доску, мы с ним в одной команде прибыли.

Фома слегка прибздел, но также бойко продолжил:

– Так я чо ребята, я ни чо, только вы гляньте, у нас у всех портянки от пота грязные с пятнами, а у Ивашова вон почти белые, я давно это заметил.

– Ну, и че с этого, – вновь вступился за земляка Федоров, – может он не потеет, это ты ссыкун и брехло вонючее лишнего пиздишь. Но тут в беседу вступил сержант, замкомвзвода, который громко подал команду

– Прекратить пиздеж! Так, красноармеец Веревкин на следующей станции за углем, красноармеец Федоров за водой, вам блядь, завтра в бой идти, а вы тут мозги всем ебете, всякой хуйней! Эх, плохо оружия у нас нет, сейчас бы вы у меня делом занялись,– закончил он с тоской в голосе, – раз бы двадцать собрали, разобрали, да еще и почистили, мозги то прояснели.

Неожиданно залязгали тормоза и состав начал замедлять ход, вот появились рельсы второго пути, и поезд остановился. Небольшой полустанок в степи, кроме двух небольших домиков ничего не было. Несколько минут все ожидали, что состав тронется, но вскоре по вагонам пронеслось, "встречный пропускаем". И тут из всех теплушек хором повалили бойцы, большая часть дружно начали обссывать вагонные колеса, другие трепались о жизни, и только на двух платформах сразу после локомотива и в конце состава, расчеты зенитных пушек зорко смотрели в голубое небо.

Ивашов тоже, как и все не удержался и выпрыгнул с вагона, Он наклонился и хотел взять снег в руки, но снег, запорошенный паровозным дымом, был грязен до невозможности.

Он выпрямился и глубоко вдохнул морозный воздух.

С юго-запада послышался гудок паровоза, и вскоре стал слышен шум идущего эшелона. Встречный состав тоже замедлял ход. Когда он остановился, из домика дежурного вышло несколько человек.

И тут из вагонов поезда начали подавать носилки с непонятным грузом. Но вскоре все, с замиранием, поняли, что это такое. Несколько санитаров и санитарок выносили трупы умерших бойцов из санитарного поезда. Из вагона, который остановился напротив Ивашова, выглянула пожилая женщина и закричала:

– Солдатики, помогите ради бога. Тут один раненый богу душу отдал, никак не можем вынести, очень тяжелый.

Только, что оживленно шумевшие парни, бодро курившие самокрутки, торопливо прятали глаза, а Фома, стал белым, как снег.

И только Ивашов без раздумья шагнул вперед и без разговоров полез в вагон.

Выносили умерших на другую сторону состава, поэтому увидели это только любопытные, которые присели, чтобы посмотреть на это зрелище под вагоном, Но и они не поняли, что за жест сделал Ивашов, когда один вынес умершего солдата и положил в ряд с остальными. А его тихий возглас при этом "Хазад галл" услышала только пожилая санитарка, которая медленно шла вдоль умерших и усердно крестила каждого.

Подполковник Берлинер, который, как всегда оказался в ненужное время в ненужном месте, сделал вид, что этого не замечает.

После нее вдоль ряда трупов прошло поездное начальство и прибывшие военные, трупы были приняты по описи, их документы отданы, и все живые начали разбегаться по вагонам.

Ловко запрыгнув в теплушку, Ивашов уселся на нары рядом с печкой и, скрутив себе огромную козью ножку, прикурил ее от раскаленной дверцы и запыхтел, выпуская в воздух большие кольца дыма. Окружающие с сочувствием смотрели на него.

– Переживает парень,– думали они,– ведь единственный из нас не испугался труп на руки взять.

Веревкин все же не смог удержать язык:

– Слышь, Ивашов, если такие самокрутки будешь крутить, никакой махры не хватит.

И тут же заткнулся, получив изрядного "леща" от Федорова, да такого, что лязгнули зубы.

– Серега, ты чего, я же, чуть язык себе не откусил! – завопил он, и с надеждой посмотрел на сержанта. Но тот равнодушно отвернулся в сторону. Федоров, увидев, куда поглядел Веревкин, злорадно улыбнулся и пару раз стукнул кулаком в свою открытую левую ладонь.

А Ивашов даже головы не повернул в ту сторону. Он был отстранен и задумчив. И еще долго сидел перед печкой, с потухшей самокруткой, и все держал слегка трясущиеся ладони почти у самой дверцы, которая светилась темно-вишневым светом от жара последних подброшенных кусков антрацита. Фома, внимательно наблюдающий за ним, хотел что-то сказать, но вдруг увидел внимательный взгляд Федорова и его немалый кулак, и слова, уже готовые необдуманно покинуть его рот, так и не были высказаны.

А на безымянном полустанке, который они покинули, царил переполох. Когда к лежащим на земле трупам красноармейцев подъехала полуторка с десятком кое-как сколоченных из горбыля гробов и похоронная команда начала свое печальное дело, самый огромный из лежащих мертвецов вдруг закашлял и сел, недоуменно оглядываясь по сторонам, и гулким басом сообщил окружающим:

– Ни хуя себе, а где это я? Эй, сынок, быстро ко мне, доложи командиру, что тут за блядство происходит!

Посидев около печки, Ивашов перебрался на нары, и ушел в свои мысли, в которых он вспоминал совсем недавние события

Конец октября для севера Вологодской области это уже серьезно, ночные заморозки, улетевшие перелетные птицы, облетевший голый лес. И только хмурые ели стоят в своем зеленом уборе, дожидаясь первого снега. В такую погоду на берег озера Воже, ближе к вечеру, вышел невысокий, очень плотный парень. Если бы его кто увидел сейчас из городских жителей, да и деревенских, то они подумали, перед ними ряженый. И действительно, путник был одет в офицерские галифе и длинную плотную свитку, перепоясанную толстой льняной веревкой, На свитку была накинута безрукавка из волчьей шкуры без пуговиц. За плечами у него на палке болтался небольшой, чем-то наполненный мешок. И самое главное на ногах у него были лапти.

И только большой нож в кожаном чехле давал понять, что парень не просто так вышел погулять. Он, выйдя на берег, уселся на, когда-то вывороченный корень сосны, отглаженный прибоем, и долго смотрел на теряющийся вдали берег и узенькие полоски дыма над далекими деревнями. Затем встал, достал из мешка небольшой топор вырубил несколько жердей, немного наклонно вбил их в мягкую почву и затем переплел еловыми ветками, с удовлетворением посмотрел на свою работу, приволок две упавшие лесины, между которыми запалил небольшой костерок. Разжег костер он огнивом, хотя коробок спичек, залитый воском, у него имелся. Хлопнув себя по лбу, вытащил из мешка несколько кистей калины, рябины и плетеную тонкую веревочку. Метрах в ста от места ночлега настроил несколько ловушек.

Вскоре над костерком висел небольшой котелок, в котором варился рябчик, несколько лисичек, которые еще попадались ему кое-где по дороге, и пригорошня муки.

Когда немудреная еда была съедена и даже птичьи косточки сгрызены крепкими зубами, котелок был вылизан дочиста и наполненный вновь поставлен на огонь. После того, как вода закипела, в ней был заварен высушенный иван-чай, горячий отвар крепыш отпивал мелкими глотками, перекатывая во рту кусочек пчелиного сота.

Пока шел ужин костерок понемногу распространялся по двум стволам, и когда он собрался спать, то нодья уже горела неярким пламенем, обещая тепло до полночи, а на следующую половину парень притащил еще два ствола, которые обычный человек вряд ли смог даже приподнять.

Закончив ужин, он сполоснул руки в ручейке, который, тихо журча, протекал рядом, через несколько метров встречаясь с озером. От костра шла волна тепла и отражалась от стенки из еловых веток, парню стало жарко, он снял безрукавку и уселся на нее. Он положил руки огромными натруженными кистями вверх на коленях и сосредоточился. На обеих ладонях начали появляться бледные светящиеся шарики, неожиданно они оба лопнули и парень шумно выдохнул и громко выругался с типичным вологодским оканием. После чего вытащил из мешка еще одну волчью шкуру, которая занимала большую его часть, и улегся спать.

Когда стало светать, место ночлега было очень хорошо заметно, к утру подморозило, и на траве и мхе лежал толстый слой инея. И только в круге радиусом метров пять инея не было. Дымились два догорающих бревна, и вдоль них на расстоянии около метра спокойно дрых наш герой. Но вот он проснулся, с недоумением осмотрелся, но тут же пришел в себя и встал. Первым делом он накинул безрукавку, с утра было достаточно холодно. А потом отправился смотреть ловушки.

К сожалению, на его калину и рябину не польстился ни один рябчик. Но зато в ременной петле, пристроенной на ветке ивы, болтался уже начинающий белеть заяц.

Заяц был тут же выпотрошен и зажарен. Притом парень даже не потрудился вновь разжечь костер, он провел рукой над покрытыми серым пеплом углями и они вспыхнули ярким пламенем, в которое он немедленно кинул несколько сучков. Вскоре зайчик, пахнущий костром, был почти полностью съеден, а юноша был готов к дальнейшему путешествию.

Он шел без остановки почти до полудня, утренние тучи разошлись, появилось солнце, немного потеплело. Постепенно лес редел и неожиданно оборвался, впереди до самого берега простирались многочисленные пожни, за которыми виднелись десяток почерневших домов. На самом берегу росли несколько высоких сосен, и проглядывала острая маковка деревянной колокольни. По натоптанной тропке скорость ходьбы сразу прибавилась, и через полчаса парень шел по грязной дороге с многочисленными лужами и глубокими колеями от тележных колес.

Увидев движение около одного из домиков, он подошел туда.

Рядом с домом суетилась пожилая женщина, платок на ее голове оставлял открытыми только глаза.

– Бабушка, позволь с твоего колодца воды попить,– попросил парень.

– Ой, сердешный, испей, испей, у меня водица чистая, сладкая. Дед мой еще колодец энтот копал. Откуда же ты идешь малый, да еще в лаптях, я ныне молодых в лаптях и не припомню, когда видела.

Парень вздохнул и сказал:

– Да сын я Вахромея кузнеца из Янчево, может, слыхала про него.

Бабка выпучила глаза:

– Да ты, что, ведь не было у него никакого сына! И жены не было, что ты паря плетешь!

– А вот и была, – непреклонно заявил хмурый крепыш, – она вроде даже с этой деревни, Мария Волкова это.

Бабка охнула:

– Так это же моя племянница, Катькина дочка была, она уж, двадцать лет тому, как пропала, то ли утопла, толи медведь задрал.

–А вот и не утопла,– мрачно сообщил парень, мать это моя была, отец ее в лесу нашел, она уже две недели бродила, изнемогла. Она с ним зиму зимовала в лесу, полюбились они, а когда я родился, в родах и умерла, меня батя один поднимал, и не показывал никому.

Бабка села на бревно и заплакала:

– Так, ты вроде бы мой племяш внучатый получается, кровиночка родная. А изверг то этот, отец твой, лесовик проклятый, что делает, пошто тебя одного отпустил, ты же не знаешь ничего, не понимаешь.

– Так бабушка, помер мой батя, вот под осень и помер. А что мне там, в лесу делать, весь инструмент я прикопал, да и пошел, он ведь перед смертью сказал сюда идти.

– Как хоть тебя назвал отец твой?– спросила, быстро приходящая в себя бабка

– Игорем меня кличут, бабушка.

– Что же ты Игорек делать ноне собираешься, время то сейчас тяжелое.

– Узнали мы с отцом только в этом году, что война с германцем вновь идет, и решил я, что должен идти на войну эту. Отец сказал, что мыслю я правильно. Хотя потом добавил, что лучше бы в лесу сидел, и нос не высовывал.

– Ох, что я же старая дура тебя в дверях держу. Проходи в избу, сейчас я олашки сгоношу, колхоз то у нас бедноватый, но молоко на ферме есть, потому, что увозить некуда. Пока везем, так скиснет все. А ты, значит, будешь Игорь Вахрамеевич Ивашов теперь

Они прошли в темную избу, в маленькие тусклые окошки дневной свет попадал с трудом. Но Ивашову темнота нисколько не мешала, он легко нашел лавку и уселся на нее, положив рядом свой мешок.

Бабка копошилась около плиты, стараясь ее быстрей растопить, но от волнения ломала спички одну, за одной.

– Бабушка, позволь я разожгу, а то ты все спички переломаешь,– подал голос нежданный гость. Встрепанная бабка, молча отошла, предоставив гостю это дело, не успела она моргнуть глазом, а в топке вспыхнуло пламя, а в трубе послышался неясный гул.

Старуха понятливо покачала головой, ей все стало ясно, не соврал парень, в точности Вахрамеевский сынок, недаром его отец вынужден был из деревни уйти, очень уж часто горели копушки сена у его недругов, и никто никогда не видел, чтобы он их поджигал.

– Унаследовал порчу Ивашевскую мой племяш,– подумала она с огорчением.

Но вслух только и сказала:

– Ой, милок, спасибо, а то бы последний коробок извела. А лавка у нас теперь не приезжает вообще. Надо в район за всем ехать.

Не прошло и полчаса, как на плите скворчали аппетитные блинчики.

– Нужно мучку пшеничную подобрать,– говорила словоохотливая бабка,– у меня, ее с прошлого года совсем мизер остался, так и в том червяк завелся. А теперь только ржаная мука, остается, да овес мы этим летом сажали, вот только медведи много его подъели. Но пока все же ничего, сосновую кору еще не едим, не знаю, правда, что Господь нам дальше пошлет. Рыбалят наши старики понемногу, рыбку подъедаем.

– Бабушка, а как тебя зовут?– спросил Игорь.

– Так,– Лизавета Петровна я, только ты меня бабушкой зови, какая я тебе Лизавета Петровна, считай бабка я твоя по матери. Катька то преставилась в прошлом году. Ты ешь, ешь, не дичись, отдохнешь, я тебе байну истоплю, ты наверно и не был никогда в байне то настоящей.

– Почему это не был,– оскорбился Игорь,– была у нас баня, да и сейчас стоит.

– Вот и ладненько, значит, и объяснять тебе ничего не надо, воды наносишь, протопишь, мыться будешь. Ежели ты воевать собрался тебе в район попадать надо, так хоть мытым поедешь, а то от тебя лешим прет. Через два дня к нам Прохор Палыч приедет, участковый наш, с ним и доберешься туда, на полуторке, – расписала все действия бабуля.

Действительно через день в деревню въехала уделанная в хлам полуторка, от которой неизвестным образом еще не отлетели колеса, исторгая клубы синего дыма, она остановилась у самого большого дома в деревне.

– Поп у нас там раньше жил, еще до революции, – пояснила Лизавета Петровна, – а потом молодежь клуб там сделала, но сейчас он не работает, некому туда ходить. Сейчас Прохор Палыч там прием вести будет, вот к нему пойдем с тобой и поклонимся.

Два дня, бабка не давала своему новоявленному родственнику покоя, выспрашивая все новые подробности его жизни в лесу. Она вполне уже поверила в то, о чем рассказывал Игорь, но когда слушала его слова, ей все время казалось, что разговаривает она не с молодым парнем, не видевшим ничего кроме леса, а с пожившим опытным человеком. О чем она не преминула сказать.

– Ты Игорек, что-то мудрено говоришь, я Вахромея то с восемнадцатого году не видала, как он с войны пришел, так в леса и подался. Его иначе, чем бирюком и не называли. Но мнится мне, в парнях он так заковыристо не говорил. Ты, когда с Палычем беседовать будешь, язык то свой укороти.

Бабка была подслеповата, и поэтому не заметила легкую краску смущения на лице коротыша, как она начала называть его про себя.

Когда они вдвоем прошли в накуренную комнату, на них с хитрецой уставился пожилой толстый милиционер.

Он конечно уже знал все, пришедшие раньше односельчане с удовольствием рассказали ему свежие новости, а какая новость интересней, чем эта? И к тому же была она рассказана в десятке вариантов. Поэтому Прохор Павлович с нетерпением ждал Лизавету Петровну с племянником, чтобы выслушать наиболее приближенный к правде вариант.

Бабушка с удовольствием взяла на себя обязанность доложить все самой. И вскоре участковый Кремнев чесал затылок, думая, что делать с парнем, вышедшим из леса, не имевшим ни документов, ни образования.

Он сразу откинул все другие варианты появления Игоря в деревне, потому, что такую историю мог рассказать только человек, хорошо знающий кузнеца и место где он жил. Но все равно что-то ему не нравилось в рассказе, и он задавал новые и новые вопросы, стараясь подловить паренька на чем-нибудь.

Неожиданно он подумал:

– Да что я пристал к человеку, все у него нормально, вон воевать хочет, пусть служит, справку ему напишу, что метрика утеряна. Отвезу сегодня с двумя призывниками в район, а там уж, как получится.

Так он и сказал Ивашову и тот с бабкой торопливо пошли домой собирать вещички.

Ближе ко второй половине дня к дому, где сидел участковый начал стекаться пожилой деревенский народ. Двух молодых парней провожало все село. Их матери стояли с мокрыми глазами и старались не плакать, отцы, уже слегка принявшие местного самогона, также старались за бравадой скрыть свое горе. И Лизавета Петровна в этом не отставала, уже наверно всем она на десятый раз рассказала, что провожает на войну своего племяша Игоря, внука умершей сестры Катьки.

Прощание было недолгим, Палыч вышел на крыльцо, произнес с него краткую речь из десяти слов, что надо бить фашистов, наше дело правое мы победим, и на этом прощание закончилось. И машина, стреляя холостыми выхлопами, медленно закачалась на колдобинах вологодской дороги. Бабка Лизавета долго махала платочком вслед машине, потом, убедившись, что все заметили ее старание, медленно ушла в дом

Игорь сидел в кузове, вместе с двумя парнями которым исполнилось восемнадцать лет. Но разговор у них не клеился, после пары вопросов, парни начали общаться между собой, полностью забыв про Ивашова. Тот такому повороту событий нисколько не огорчился и лежал на мягком сене, еще не потерявшем аромат лета и, не обращая внимания на окружающее и на подбрасывание машины на особо больших ухабах сельской дороги, спал сном младенца.

Поездка заняла неожиданно много времени. Пару раз машина останавливалась и водитель, под маты участкового копался под капотом. А потом с ведром безуспешно пытался найти какую-нибудь лужу.

Наконец, участковому это надоело, и он обратился к Ивашову.

–Эй, парень, ты же жизнь в лесу провел, может, ты воду отыщешь, а то Леха до вечера ее будет искать.

Игорь послушно взял ведро из рук вспотевшего грязного водителя и исчез в лесу.

–Хер он воду найдет, – пробурчал уставший шофер, – тут на три километра грива песчаная идет, одни сосняки растут.

–Ладно, не суетись, – сказал участковый,– может и найдет, все-таки лесовик природный.

И действительно через двадцать минут появился Ивашов, он нес в руке полное ведро чистой воды, и если не запах солярки, ее можно было бы вполне пить.

– Нашел! Ты подумай, – восхитился Леха, – я тут всю жизнь, сорок лет езжу, сначала на телеге, потом на машине, а про воду здесь и не знал. Покажешь парень, где родник то?

– Отвянь Алексей Иваныч от парня, – раздраженно сказал участковый, – давай поехали, потом будешь искать, мы и так к темноте приедем.

Приехали они в райцентр все-таки до закрытия военкомата и сборного пункта. Прохор Павлович привел трех будущих воинов на сборный пункт и, пообещав, что завтра принесет справку Ивашову, попытался уйти домой, но был перехвачен пожилой медсестрой, которая сразу завопила:

Прохор Палыч, ты чего, привел парней этих, и думаешь, все. Нет уж быстро рассказывай, что там у них в деревне карантина какого нету? Здоровы ли ребята?

Палыч растерялся,

– Так навроде, нет там болящих, да и парни здоровые все, не кашляют. Вот держи Галина Николаевна бумагу на них, а завтра я тому невысокому еще справку принесу.

– Ну, ладно,– снизошла медсестра,– все едино, я их в блок для дожидающихся санобработки, определю. Там сегодня никого нет. Вчера последних мобилизованных в Вологду отправили.

Она привела троицу к длинному бараку, и завела в него с дальней стороны. Внутри было две комнаты, в которых стояли железные кровати со старыми матрацами и желтыми старыми подушками, в воздухе стоял резкий запах карболки, от которого у парней выступили слезы.

– А вы, что думали,– сказала Галина Николаевна, увидев их реакцию, тут каждый день вшивых да чесоточных привозят, поэтому и белья нет. И так матрацы да подушки каждый день прожариваем.

– Мы не чесоточные!– возмутился один из парней, второй его поддержал, и только Ивашов с любопытством оглядывал окружающее.

Галина Николаевна, не слушая возражений, продолжила:

– Ну-ка быстро раздевайтесь, и одежку не разбрасывайте, а вон на те табуретки складывайте. И побыстрей шевелитесь мне домой еще идти.

Парни начали раздеваться. Игорь последовал их примеру, и вскоре они стояли в одних сатиновых трусах. Больше всего они были у Игоря, Лизавета Петровна выдала ему после бани трусы своего покойного мужа, которые были ему очень велики.

– Я же сказала,– прошипела медсестра, совсем раздевайтесь!

Парни, залившись краской, нехотя начали стягивать трусы.

Галина Николаевна, равнодушно смотрела, на покрывшихся гусиной кожей мальчишек, они все сливались у нее в одну большую толпу, прошедшую за последний год.

Два парня стояли и робко пытались прикрыть свой пах, а третий на голову ниже их и чуть ли не полтора раза шире, стоял, опустив руки с непропорционально большими кистями, и спокойно смотрел на нее.

Она опустила глаза ниже и непроизвольно вздрогнула и почувствовала, что краснеет.

– Вот это елда!– подумала она.

И пока она машинально осматривала призывников, ее мысли непроизвольно крутились вокруг зрелища, которое она увидела.

После осмотра она скомандовала,

– Все кожных заболеваний нет, в изолятор не отправлю, одевайтесь. Вон там умывальник, можете помыться, ужина сегодня нет. Никто не знал, что вы появитесь. Завтрак с утра, потом медкомиссия, потом если признают годными санобработка, форма, и будете ждать, уже в казарме, пока команду не соберется, все понятно?

Услышав нестройное " понятно", она повернулась и вышла из комнаты.

Пока она шла домой в свою пустую комнату, перед ее глазами все вставала картина обнаженного парня и она успокаивала свое разошедшееся воображение словами:

–Да перестань Галька думать, таким хером разорвет только все, и больше ничего.

Но, тем не менее, почти до полночи она крутилась в постели, и только после порции брома ей удалось уснуть.

Утром заспавших призывников разбудил дежурный по военкомату.

– Паадъем! Быстро, одеваться умываться и на завтрак, из-за вас пришлось повариху вызвать. Ну, Палыч, вечно что-нибудь сотворит.

После скудного завтрака из овсянки и жидкого чая с куском черного хлеба, парней, появившийся сердитый старшина, с нашивками о ранениях, прихрамывая, отвел на комиссию. Там уже сидели несколько призывников, спутники Ивашова, быстро нашли с ними общих знакомых и начали болтать. Игорь сидел немного поодаль и только поглядывал на проходивших мимо врачей и сотрудников военкомата.

И тут из ближайшей двери высунулся какой-то старичок в белом халате и скомандовал:

– Молодой человек! Да, да именно ты давай заходи, начнем с тебя.

В комнате ему вновь пришлось раздеться и снять трусы, после того, как записали его данные, начался осмотр. Он быстро прошел врача ухогорлонос, и окулиста, Но потом он попал к старичку, который вызывал его в кабинет.

Тот разглядывая его, громко сказал:

– Товарищи доктора, обратите внимание, какой интересный тип телосложения. Я могу сказать, что до сегодняшнего дня такого не видел. Выраженный до безобразия гиперстеничный тип.

Молодой человек, возьмите силомер, вот так, правильно, а теперь сожмите.

Ивашов осторожно сжал блестящую штучку.

Старичок побагровел:

–Ты что придуряешься, жми как следует! Тоже мне симулянт нашелся!

Игорь тихо сказал:

– Я просто боюсь сломать этот механизм.

Окружающие засмеялись

– Давай, жми, тут таких осторожных много было, а силомер до сих пор целый.

Ивашов вздохнул и сжал силомер, который утонул в его ладони. Там что-то заскрежетало. Когда он разжал руку, то в ладони лежал исковерканный прибор.

– Ты зачем силомер сломал! – закричал врач.

– Так вы сами сказали, что можно,– извиняющимся тоном сказал Игорь.

– Ну, и дела, богатырь у нас сегодня на комиссии, воскликнул доктор,– так, становую силу проверять не будем, а то ты, пожалуй, силомер из пола выдернешь.

Дальше все прошло без проблем, и вскоре Игорь сидел в компании своих сверстников и ожидал вызова на комиссию. Когда он вошел в трусах в большую комнату, там сидело несколько человек. Среди них единственными, кого он знал, был участковый Прохор Павлович, и доктор старичок, у которого он сломал силомер.

Сидевший в центре военный воскликнул:

– Это ты, что ли силомер сломал, силен, парень! Такие богатыри нашей армии нужны. Скажи ты комсомолец?

Ивашов немного замешкался, потом, спросил

– А кто такой комсомолец?

Наступила тишина, которая прервалась вопросом военного

– Парень, ты из какого медвежьего угла вылез, ты откуда будешь?

Тут в беседу вступил участковый, который стал объяснять членам комиссии сложившуюся ситуацию.

– Игорь, Игорь, – разочарованно сказал военный, -у тебя даже четырех классов образования нет, а я то хотел тебя на флот определить. Ты хоть писать умеешь.

– Да, – сказал Ивашов, – только очень плохо, но я быстро учусь.

Другой военный с гладко зачесанными назад волосами и нехорошим прищуром сказал:

– Товарищи, считаю, что этот призывник нуждается в дополнительной проверке. Предлагаю его пока оставить на сборном пункте и собрать всю информацию о нем.

Участковый сидел и злился:

– Вот блядь, как всегда начальство, встревает. Интересно где и у кого он информацию соберет. До жилья Вахрамея неделю по лесам добираться, и что там, мертвеца допрашивать?