Текст книги "А.Беляев Собрание сочинений том 7"

Автор книги: Александр Беляев

К воспоминаниям о молодости отца могу добавить еще один необычный или, вернее, мистический случай. Как-то Саша гостил у своего дяди. По всей вероятности, дядя жил не в самом Смоленске. День был очень жаркий. Решили пойти покататься на лодках. Собрались все братья и сестры, не было с ними только Васи. Перед тем как сесть в лодку, Саша поднял кусок глины и, усевшись на носу лодки, стал лепить из нее голову. Лепил так, сам не зная кого. Но ему казалось, слепок похож на Васю. Вот только выражение лица никак не получалось. Было оно какое-то неживое, застывшее. Недовольный своей работой, Саша бросил слепок в воду и в тот же момент почувствовал беспричинное беспокойство. Он взглянул на часы и заторопился на берег.

– Мне надо домой. С Васей что-то случилось, – сказал он с непонятной уверенностью. Его пробовали разубедить, но он ничего не хотел слушать. Всем расхотелось кататься, и они вернулись домой вместе с Сашей. Около дядиного дома их встретила заплаканная тетя. Она сообщила, что Вася утонул. Как ни странно, произошло это именно тогда, когда Саша бросил слепок головы в реку.

* * *

Не помню, откуда у меня сведения, будто в своем дневнике, о существовании которого мы ничего не слышали, отец писал о своих впечатлениях на баррикадах в Москве, в девятьсот пятом году. Я совершенно ничего не знаю об отцовских политических убеждениях. Не знаю, кому он симпатизировал, монархии или нарождавшейся народной власти. Но уверена, что баррикады были для него лишь очередным приключением.

Закончив Демидовский лицей, отец получил должность частного поверенного в Смоленске. Скоро он стал известен как хороший юрист. У него появилась постоянная клиентура. Отец смог снять большую квартиру, обставить ее. Увлекаясь искусством, он приобрел хорошую коллекцию картин известных художников, собрал большую библиотеку. Закончив какое-нибудь большое дело и получив хороший гонорар, отправлялся путешествовать за границу. Неоднократно бывал во Франции. Ездил в Италию. Поднимался на Везувий и даже заглядывал в кратер вулкана. О Венеции рассказывал восторженно и в то же время с грустью. Говорил, что первое впечатление было прекрасным.

Сказочно красивый город, залитый солнцем. Живописные каналы с отражающимися в них зданиями, медленно плывущие гондолы, песни гондольеров. Окраины же города, где жила беднота, наводили уныние. В узкие улицы-каналы почти не проникало солнце. Дома со следами плесени, запах воды от нечистот, выливаемых в те же каналы. Лишенные солнца, бледные рахитичные дети.

Что рассказывал отец о Франции, в частности о Париже, мама не помнила. В памяти у нее сохранилось лишь то, что отцу очень понравились во Франции обслуживание и пища.

– Все словно для меня было приготовлено! – говорил он.

* * *

Николай Павлович писал, что Александра Романовича всегда окружала интеллигентная молодежь. Они часто собирались у отца на вечеринки. Общение было чисто интеллектуальным. Отец играл на рояле или скрипке, декламировал. Он всегда был душой общества, и люди тянулись к нему. Но была у отца одна, простите, слабость – он любил менять квартиры. Стоило ему узнать, что где-то освободилась хорошая квартира, как он спешил занять ее. Случалось, что друзья приходили к Александру Романовичу и не заставали его на старом месте, приходилось искать его по всему городу.

Не помню, кто кого нашел, мы Елизавету Николаевну Серебрякову, в девичестве Беляеву, Лизоньку, о которой я упоминала, или она нас. Сейчас мне кажется это просто невероятным. Списавшись, встретились. Я поехала в Горький, где тогда жила со своей дочерью Галей Елизавета Николаевна. Она рассказала мне интересный случай из судебной практики отца. Александр Романович был приглашен в качестве защитника по обвинению в преднамеренном убийстве. Весь процесс был копией процесса, описанного Фейхтвангером в романе «Еврей Зюсс». Обвинялся еврей в убийстве русского ребенка, совершенном якобы в целях использования его крови для приготовления мацы. Маца пеклась из пресного теста, большими тонкими листами и употреблялась евреями во время поста, когда по их религии запрещено есть обычный хлеб. Мацу толкли, разводили молоком или водой. Что-то добавляли в нее и уже только после этого пекли из нее различные булочные изделия.

Взявшись вести это дело, отец немало потрудился. Он был уверен, что единственно правильный ответ на вопрос – могло ли быть совершено такое убийство, нужно искать в еврейском писании. Для того чтобы его прочесть, отцу пришлось искать человека, хорошо знавшего древнееврейский язык, который смог бы сделать дословный перевод.

Естественно, не всего писания, а только тех мест, которые могли пролить свет на истину. Досконально изучив материал, отец убедился, что поиски его правильны. В Талмуде ничего не говорилось о том, что мацу следует приготавливать на крови иноверцев – так они называли всех людей неиудейского вероисповедания. Писание гласило, что все люди, кроме евреев, нечестивцы и безбожники. Были и другие доказательства, полностью опровергавшие обвинение в убийстве. К сожалению, подробностей этого дела я не знаю. Одним словом, цитируя выдержки из Священного Писания, отец сумел очень убедительно доказать невиновность подсудимого, и тот был оправдан и освобожден прямо в зале суда.

Этот судебный процесс наделал много шума. Пресса печатала статьи и заметки о нем, признаваясь, что выигран он блестяще. Во время суда зал был настолько переполнен, что мог вместить далеко не всех желающих послушать, и многие были вынуждены стоять на улице, под окнами, стараясь уловить долетавшие до них слова.

После этого процесса, когда отец появлялся на улице, с ним то и дело раскланивались какие-то евреи. Были ли это родственники обвиняемого, знакомые или просто сочувствовавшие, отец не знал. И все ж таки, несмотря на такой успех в юриспруденции, отец все больше увлекался литературой, и, в конце концов, она стала его единственным занятием и средством к существованию. Но до этого были еще годы.

* * *

Казалось, что сведений о жизни Александра Романовича получить не от кого. И вдруг, в 1979 году нам кто-то прислал заметку из журнала «Музыкальная жизнь», № 1 (50) янв., 1979 г., стр. 25.

«Знаете ли вы что…

… 17 февраля 1913 года на сцене Благородного собрания в Смоленске был поставлен любительский спектакль – детская опера-сказка «Спящая царевна». Роль злой волшебницы сыграла гимназистка Маша Гольдина – впоследствии выдающаяся певица Мария Соломоновна Гольдина. Постановщиком оперы был молодой смоленский адвокат Александр Беляев. Несмотря на то что спектакль имел громадный успех, вряд ли кто-нибудь в то время мог предположить, что режиссер-адвокат станет впоследствии замечательным писателем – автором научно-фантастических романов».

А в 1993 году мне прислали выписку из архивов охранки города Смоленска, которая меня просто потрясла. То, что я узнала, совершенно не вязалось с моим представлением о жизни отца.

«Сводка данных наружного наблюдения по группе Партии

Социалистов-революционеров от 1 августа – 1 сентября

1909 года, Смоленск

(среди прочих членов)

кличка «живой» БЕЛЯЕВ АЛЕКСАНДР РОМАНОВИЧ пом. присяж. повер.

проживает по улице Пушкинская д. Ранфта, взят к наблюдению от КОРЕЛИНА В. А. 23 авг. 1909 г. С 1.09.909 проживает в доме Гильмана. Взят под наблюдение по группе эсеров по агентурным сведениям с июля; по наруж. набл. с июля 1909. По сводке наблюдения от 11–30 октября 1909 № 4 – А. Р. Беляев поддерживает активную связь с: № 1. Корелин В. А. № 2. Подвицкий В. В. № 3. Знаменская В. В. № 5. Лиссау А. И. № 6. Станкевич К. И. № 7. Кельм Г.-Э. № 8. Городская библиотека. Из плана наблюдения видно, что сам Беляев А.Р. в октябре 1909 года никого не посещал, но поддерживал отношения с Подвицким В., Корелиным и Знаменской В. Однако уже с ноября 1909 года А. Р. Беляев сам лично посещает выше перечисленных лиц, так к Корелину он отмечен по сводкам семь встреч, к Подвицкому – дважды и на общие встречи группы в городской библиотеке – четыре раза. В ноябре 1909 года жандармским отделением была произведена ликвидация, включая обыски и аресты смоленской группы эсеров, но некоторые из них уцелели. Это прежде всего те лица, у которых по обыску ничего обнаружено не было, в том числе и у А. Р. Беляева. Документов в делах охранного отделения после ноября 1909 года, в которых бы проходил А. Р. Беляев, не обнаружено.

В фонде Канцелярии Смоленского губернатора оп. 8. д. 369 «Об издании в г. Смоленске газеты «Смоленский Вестник», хранится (автограф) заявление на имя губернатора от А. Р. Беляева по поводу разрешения «о приеме на себя в полном объеме ответственное редактирование издаваемой г. С.Г. Пиотровским газеты «Смоленский Вестник», датировано 17 октября 1914 года, заявление удовлетворено 30.10.1914».

К сводке приложен план перемещения перечисленных лиц, из которого действительно видно, что Александр Романович сам ни к кому не ходил. Так что же это было? Был ли он членом этой группировки или это просто случайность? Ведь могли же они быть просто знакомыми отца? И опять нет ответа…

* * *

До женитьбы на моей маме отец был женат дважды. Первая жена Анечка (фамилии ее я не знаю) ушла к его коллеге. Но счастья не нашла. Она часто приходила к своему бывшему мужу и жаловалась. Она говорила: «Ты меня никогда не ругал, а он меня бьет!» В то время развестись было непросто. Надо было хлопотать через консисторию. Александр Романович взял вину на себя.

Вторая жена Александра Романовича, Верочка (фамилии тоже не знаю), была единственной дочерью, избалованной и капризной. У них часто бывали семейные скандалы. Вернее, Верочка была вечно чем-то недовольна. Отец вспоминал, что, когда она начинала кричать, он спокойно напевал:

– А я мальчик бедненький, бедненький, бедненький. Меня любить некому, некому, некому…

Когда отец заболел тяжелым плевритом и лежал с высокой температурой, Верочка оставила его, заявив, что она не для того выходила замуж, чтобы быть сиделкой…

Отцу сделали пункцию, но очень неудачно, возможно, от этого у него отнялись ноги. Смоленские врачи не смогли поставить диагноз. В поисках хорошего врача мать с парализованным сыном объехали несколько городов и наконец добрались до Ялты, где у Александра Романовича признали туберкулез позвоночника и уложили в гипс. По словам папиного друга Николая Павловича, процесс протекал так тяжело, что даже врачи не надеялись на благополучный исход. В Ялту отец приехал не только с матерью, но и со старой прислугой Фимой, прожившей у Беляевых более двадцати лет.

Поселились они на Барятинской улице в одном доме с соученицей маминого брата Левы, Олей Мейнандер. Лева помогал девушке по математике, а она ему по французскому языку. Оля много рассказывала Леве о больном соседе – юристе, который лежал в гипсе. Александру Романовичу в то время было всего тридцать пять лет! Можно представить себе трагедию, когда молодой, здоровый, очень подвижный и энергичный человек вдруг становится лежачим больным, да еще и в гипсе от копчика до ушей. Немудрено было впасть в депрессию. Однако Александр Романович не утратил душевной живости. Он по-прежнему интересовался окружающей жизнью. Был интересным собеседником и хорошим рассказчиком. Он очень увлеченно рассказывал о своих путешествиях, о театре, который не переставал любить.

Чуть-чуть отвлекусь, чтобы хоть немного рассказать о семье моей мамы.

Мой дедушка Константин Антонович Магнушевский еще до революции работал строителем при некотором частном обществе или хозяине. Дома строились в разных городах России, и он со всей семьей много колесил по городам и весям. Где-то жили год, где-то два или три. Моя бабушка Эльвира Юрьевна ужасно не любила переезжать, тем более что делать это ей приходилось одной. Дедушка уезжал на новое строительство один. Устраивался. А через какое-то время к нему приезжала жена со всем выводком. У бабушки было четверо детей, но двое умерли, а двое остались: моя будущая мама Маргарита и ее младший брат Лева. Семья моталась по чужим городам, жили то в меблированных комнатах, а то и просто в гостинице. Так перед самой революцией оказались в Крыму, где и застряли на целых 17 лет! Жили то в Ялте, то в Симферополе, то в Балаклаве.

Как-то в Реальном училище маминого брата решили поставить пьесу «Романтики», и Лева с товарищами зашел к Александру Романовичу с просьбой помочь им поставить спектакль. Отец с удовольствием согласился. С тех пор Лева стал часто заходить к нему и каждый раз, возвращаясь домой, с восторгом рассказывал о прошедшей встрече. Как-то он сообщил, что Александр Романович хочет познакомиться с его сестрой. Магнушевские жили на той же улице, только выше. Моя мама работала в Городской библиотеке. От брата она знала, что Александр Романович сотрудничает в Ялтинской газете, и подумала, что могла бы снабжать его книгами.

Как-то в воскресенье она пришла к Беляевым. Они занимали квартиру из одной темной комнаты. Вход был через веранду, небольшая часть которой была отгорожена для кухни. О первой встрече с Александром Романовичем мама рассказывала следующее:

«Меня встретила высокая, худая, седая женщина в черном платье, с тихим голосом и каким-то мученическим лицом. Это была Надежда Васильевна, мать Александра Романовича. На веранде стоял топчан, на котором лежал полный, загорелый молодой мужчина, совсем не похожий на тяжелобольного. Я услышала его глухой голос. Через очки на меня смотрели внимательные черные глаза. Большой открытый лоб обрамляли черные, очень мягкие волосы. Я принесла каталог и предложила снабжать Александра Романовича книгами. Как-то, придя к Беляевым, я застала Александра Романовича за необычной работой. Он вязал крючком для себя кофту, похожую на детскую распашонку, но без застежек. Так как лежал он на спине, иная одежда ему не подходила.

Иногда я заставала у Александра Романовича посетителей. Это были либо его новые знакомые, либо люди, обращавшиеся к нему за юридической помощью».

Нашлись добрые люди, которые устроили отца в больницу Красного креста. Здесь он лежал в светлой палате один. В ту пору трудно было купить бумагу и карандаши. Друзья, навещая его, приносили огрызки карандашей, листки бумаги и даже старые конторские книги. Александр Романович писал много стихов, некоторые из которых посвящал няням. Одно стихотворение, которое он написал в те тяжелые для него годы, называлось «Звезда мерцает за окном». Через несколько лет он положил его на музыку, и оно было напечатано в Киеве, уже как романс.

 
Звезда мерцает за окном.
Тоскливо, холодно, темно.
И дремлет тишина кругом…
Не жить иль жить, мне все равно…
Устал от муки ожиданья,
Устал гоняться за мечтой,
Устал от счастья и страданья,
Устал я быть самим собой,
Уснуть и спать, не пробуждаясь,
Чтоб о себе самом забыть
И, в сон последний погружаясь,
Не знать, не чувствовать, не быть…
 

Когда на меня порой накатывает тоска и небо кажется с овчинку, я всегда вспоминаю это стихотворение, особенно последнюю строчку: не знать, не чувствовать, не быть… Я никогда не читала стихотворения, которое бы с такой ясностью отражало бы боль и смятение души.

Вскоре семья моей мамы уехала из Ялты, и надолго. Когда они вернулись, Надежды Васильевны уже не было в живых, а Александр Романович работал воспитателем детского дома, в нескольких километрах от Ялты. Мамин брат устроился на работу в милицию, начальником уголовного розыска, а мама регистратором и дактилоскопистом.

Как-то мамин брат навестил Александра Романовича и, вернувшись домой, заявил:

– Александра Романовича надо спасать! Он будет жить у нас, а на работу я устрою его к себе в милицию.

Вся забота была теперь о том, как доставить Александра Романовича в Ялту. Для того чтобы нанять лошадь, не было денег. Надо было добираться пешком. Об этом путешествии мама пишет в своих воспоминаниях:

«К Александру Романовичу я пришла с вечера. А рано утром, как только встало солнце, мы тихо вышли за калитку и зашагали по проселочной дороге, ведущей в Ялту. Имущества у Александра Романовича было немного: небольшой чемоданчик да гипсовая кроватка, в которой он еще был вынужден спать. Хотя он и был на ногах, полностью здоровым его нельзя было назвать. Так что все эти вещи пришлось нести мне, Александр Романович ничего нести не мог. По дороге мы несколько раз останавливались, Александр Романович ложился на траву и отдыхал. Потом я забирала багаж, и мы двигались дальше. Шли очень медленно. Мне казалось, что дороге не будет конца. Но вот появились первые дома ялтинской окраины. Однако нам надо было еще пройти весь город, чтобы добраться до дома. Дорога шла в гору, и отдыхать было негде. Но мой спутник не жаловался, он стойко переносил такую нагрузку. Но вот наконец и наш дом. Нас давно поджидали мои родные. Мы приняли Александра Романовича в свою семью, отдав ему одну из наших комнат. Через несколько дней Лева устроил Александра Романовича на должность инспектора уголовного розыска. Ему выдали спецодежду – черное бобриковое пальто. На службе мы получали, как и все работники милиции, обед и хлеб.

В уголовном розыске не было даже фотографа для регистрации арестованных. Под руководством Александра Романовича была организована фотолаборатория. И он стал по совместительству еще и фотографом. Я помогала ему проявлять и печатать снимки.

Александр Романович проработал в уголовном розыске очень недолго и перешел работать в библиотеку. Вспоминая о том времени, я думаю, что он просто был вынужден сделать это из-за моральной обстановки. Один из сотрудников розыска, бывший матрос, был явным противником интеллигенции. Александра Романовича он тоже невзлюбил. Иногда, не стесняясь его присутствия, а может быть и специально, он с вдохновением и даже восторгом, рассказывал о том времени, когда он ставил «таких», как Александр Романович, к стеночке. Фамилия у него была явно не русского происхождения, если он просто не выдумал ее – Дэламур. А лицом он смахивал на разбойника с большой дороги. Он был всегда вооружен – носил в деревянной кобуре револьвер или маузер. Так что ожидать от него в любую минуту можно было чего угодно. Любимым его выражением было: «Я в корне с вами не согласен!»

Хотя мы работали втроем, жить было трудно, особенно если надо было купить что-то из одежды. Отец мой находился тогда в Симферополе. Причины этого я уже не помню. У нас с мамой были блузы и юбки цвета хаки, а на ногах башмаки на деревянной подошве. Ходить в такой обуви по гористым улицам Ялты было трудно».

По воскресеньям отдыхал только Александр Романович. Дядя работал без выходных, а мама с бабушкой занимались заготовкой дров, уходя для этого в горы. Собирали валежник, сосновые шишки. Иногда попадались от срубленных деревьев огромные, в три-четыре метра длиной, сучья. Чтобы доставить их домой, женщины вбивали гвоздь, привязывали веревку и так волокли вниз с горы. Для городских женщин, не работавших ранее физически, это была нелегкая работа. Из-за нее они вечно ходили в ссадинах и синяках. Но надеяться было не на кого, и они не роптали. Случалось, что у них отнимали и дрова и топоры, и они возвращались с пустыми руками.

В 1922 году, перед Рождественским постом, мои родители венчались. Венчание было скромным. Присутствовали на венчании только свои: мамина мама, брат Лева и его товарищ. Жених был в своем будничном костюме, невеста тоже не отличалась красотой наряда. На ней было повседневное платье. Не было ни фаты, ни цветов. Но, несмотря на такую бедность, свадьба прошла весело. Единственным гостем был все тот же шафер. Александр Романович стал рассказывать с присущим ему юмором, как он при венчании спешил первым ступить на платок, чтобы быть главой дома. И о том, как он собирал оплавившийся воск со свечи и прилеплял его снизу. Существовала примета, что у кого свеча будет гореть дольше, тот дольше и проживет. В эти приметы никто не верил, как и сам отец, и все смеялись. Несостоятельность примет показала жизнь. Главой дома отец никогда не был, так как полностью был поглощен творчеством. И пережила его мама на целых сорок лет!

В 1923 году, 22 мая, мои родители зарегистрировали свой брак в ЗАГСе. Помещался он в крохотной комнатке, в которой одновременно регистрировали браки, новорожденных и покойников. Такое совмещение явно не способствовало радостному настроению. Рядом с людьми, вступавшими в новую жизнь, сидели родственники, оплакивающие близких.

* * *

Не знаю уж, из каких соображений отец решил попытать счастья в Москве. Он пошел на пристань, чтобы узнать расписание пароходов, и случайно встретил там свою старую знакомую из Смоленска, которую знал еще девочкой. Нина Яковлевна Филиппова узнала Александра Романовича и остановила его. Она жила в Москве с семьей. Отец рассказал о себе, о своих планах. Неожиданно Нина Яковлевна предложила отцу поехать к ним, сказав, что они имеют большую квартиру, и обещала отдать моим родителям одну из комнат и помочь устроиться на работу. Отец принял ее предложение и быстро, вместе с Ниной Яковлевной, покинул Ялту. А мама осталась пока с родителями.

В отсутствие Александра Романовича приехал из Смоленска его друг Николай Павлович. Он хотел сделать отцу сюрприз своим приездом и был очень огорчен, что не застал Александра Романовича дома. Всю ночь они проговорили с мамой. Николай Павлович рассказывал о детстве и юности своего друга. Мама слушала его с большим интересом. К сожалению, когда мы собрались писать воспоминания, мама почти ничего не помнила из рассказов Николая Павловича. В потерянном мною письме Николай Павлович писал:

«Александра Романовича всегда интересовали и волновали разные вещи, будь то вопросы науки, литературы или искусства.

Начиная с юных лет, при всех удобных случаях, Саша переодевался, гримировал лицо и придавал ему всевозможные выражения, строил гримасы. Чтобы помочь себе в этих процедурах, он вызывал меня, и уже общими усилиями совершались переодевания и накладывание грима при помощи жженой пробки, а если нужно, то и красок. Удавшиеся «рожи» фотографировались. И таких снимков было очень много. За юношескими склонностями последовало настоящее увлечение драматическим искусством. На чердаке была устроена небольшая сцена с декорациями и занавесом. Разыгрывались небольшие пьесы, а в студенческие годы началось увлечение недавно созданным Художественным театром, и Саша пытался ставить пьесы из его репертуара. Он был и постановщиком-режиссером. Он же оформлял эти спектакли как художник. Значительно позже рисовал декорации для настоящего театра. Расстелив на полу огромное полотнище, после нескольких мазков он забирался под потолок и оттуда смотрел, насколько удачно передана перспектива.

Из изобразительных искусств его особенно привлекала скульптура. Из глины он удачно лепил бюсты выдающихся людей.

Я знал его и как неподражаемого мастера художественного слова. В этом деле он не имел себе равных среди смоленской интеллигентной молодежи. Помню, как увлекательно было его чтение из произведений Чехова, Горького, Блока и других авторов.

Специального музыкального образования он не получил, но играл в Смоленском оркестре. И ноты читал с листа. Охотно играл на рояле в четыре руки с моей сестрой Анной Павловной. И самостоятельно мог играть на рояле сложные пьесы таких авторов, как Скрябин, Мак Доуэль и другие. Писал музыкальные очерки и рецензии. Много занимался журналистикой. Это живое дело всегда увлекало его».

С грустью вспоминал Николай Павлович о начале болезни отца.

«Мне было очень тяжело смотреть на него, уже лишенного возможности двигаться. Поражала его сила воли. Несмотря на сильные страдания, он все время работал. Сотрудничал в местной газете. Буквально вся постель была обложена книгами. Мне кажется, что эта сила и спасла его. (Николай Павлович рассказывал о своем посещении отца в Ялтинской больнице.) Я побывал у профессора, который лечил его, и тот на мой вопрос о состоянии здоровья Саши только руками развел, давая мне понять, что надеяться на хороший исход не приходится. Я уехал с горьким чувством, думая, что это наша последняя встреча. Представьте себе мою радость, когда я получил от него письмо, в котором он писал: поправился, прошел пешком столько-то верст и женился. Очень жаль, что у меня не сохранились его письма. Это были настоящие литературные произведения, полные живых и оригинальных мыслей».

Пока отец устраивался и обживался в Москве, мама жила с родителями в Симферополе. В Москву она переехала только в сентябре месяце. Папина знакомая Нина Яковлевна выполнила свое обещание и отдала моим родителям вместо одной обещанной комнаты даже две. Квартира была чудесная и соседи тоже, но, к сожалению, Филипповых вскоре перевели в Ленинград, вместо них въехали новые жильцы – сотрудники НКВД.

Одну комнату заняли молодые супруги, а во второй поселился одинокий мужчина. Его комната была смежной с комнатой моих родителей. И вот он стал, в буквальном смысле, отравлять жизнь моей мамы. Во-первых, он не разрешал ей пользоваться газовой плитой, а потом вообще запретил выходить на кухню. Свои распоряжения он передавал через жену своего сослуживца, Галю. Чтобы не нарываться на скандалы, мама вынуждена была брать обеды в столовой.

Однажды он заявил маме, чтобы по-хорошему освободили площадь, иначе он заявит куда надо, что у него конспиративная квартира, а они, папа и мама, срывают ему явки.

За все то время, что мои родители прожили с этим соседом, отец ни разу не пытался поговорить с ним. Он избегал конфликтов. В то время придавали большое значение социальному происхождению, а Александр Романович был сыном священника, да еще кончил Лицей, что считалось привилегией дворянства, а стало быть, было враждебным социалистическому сознанию. И все же у меня осталась обида на отца за маму. Он ведь был хорошим юристом и выигрывал казавшиеся безнадежными дела. Так неужели же он не сумел бы как-то убедить соседа в его неправомочных действиях? Мне очень неприятно делать такие выводы по отношению к отцу, но, по всей вероятности, это был страх интеллигента перед «быдлом», к сознанию которого взывать бесполезно.

Однажды сосед привел к себе женщину. Всю ночь, до самого утра, они так бесновались и кричали, что невозможно было сомкнуть глаз. Жить с таким соседом становилось совсем невмоготу. Надо было что-то предпринимать. В первую очередь родители отправили на родину Фиму, которая так и продолжала жить при отце. Через новых знакомых удалось найти пустующую комнату. Остановка была только за ордером. За помощью пришлось обратиться к этому же ненавистному соседу. Через несколько дней ордер был получен.

Мама, измученная издевательствами соседа, не пошла смотреть новое жилье. Она готова была переехать хоть в сарай. То, что они получили, приблизительно и было сараем. Комната служила жильцам этой квартиры кладовкой. А сама квартира находилась в подвальном помещении. Комната, которую получили мои родители, была полутемной, так как окна выходили в простенок. Со стен свисали отставшие обои. Паркет прогибался под ногами. Паровое отопление не работало. Из больших дыр в плинтусах вылезали огромные крысы и, не боясь людей, разгуливали по комнате.

15 марта 1924 года родилась моя сестра Людмила. Мама с ужасом думала о возвращении с маленьким ребенком из больницы в полутемную и сырую комнату. Правда, был сделан ремонт, исправлены батареи. Тем не менее помещение оставалось сырым и неуютным. Уходя из дому, мама всегда таскала с собой ребенка, боясь оставлять его наедине с крысами.

К рождению сестры, на ее приданое, отцу выдали на службе деньги. В то время в ходу были червонцы и совзнаки. Червонцы все время поднимались в цене, и, получив зарплату совзнаками, все старались как можно скорее обменять их на черной бирже на червонцы. Один папин сослуживец в день получки предложил желающим обменять деньги. Несколько человек, в том числе и Александр Романович, доверились ему. На следующий день на работе стало известно, что сослуживец проиграл их деньги в карты…

Александр Романович работал в то время в Наркомпочтеле юрисконсультом. Жизнь понемногу налаживалась, и мои родители смогли приобрести что-то из вещей. Ведь они были голы и босы.

Как-то отец написал письмо одному из своих смоленских знакомых. В ответном письме они сообщили, что, не получая от него никаких вестей, решили, что он умер. Его книги отдали в городскую библиотеку. Ни о квартире, ни о вещах и картинах не упоминалось. Но через некоторое время вдруг прислали кровать, зимнее пальто отца, каракулевую шапку и одеяло. Маме показалось это странным, что у Александра Романовича вдруг появились какие-то вещи.

В молодости отец любил одеваться модно, если не сказать со щегольством. Об этом можно судить по его фотографии тех лет: красивый, хорошо сидящий костюм, крахмальная с высоким воротничком рубашка, элегантная шляпа и тросточка в руках.

У отца было много двоюродных братьев и сестер и, наверное, племянников. Кроме того, были еще друзья и знакомые. Но, уехав, он почему-то писал, да и то изредка, лишь Николаю Павловичу. А мог бы еще давно, в Ялте, кому-то написать и просить переслать что-то из вещей. Мне совершенно непонятно его безразличие к потерянным вещам, а в особенности к книгам и дорогим картинам. Если он интересовался искусством, любил все это и собирал, то странна легкость, с которой он распростился со всем этим. Тем более если учесть, что из дому он уехал с маленьким чемоданчиком. Правда, годы болезни и лишений сделали отца неприхотливым и нетребовательным. Да и обстоятельства были таковы, что о моде как-то и не думалось. Отца даже не смущало то, что он в одном и том же костюме ходит на работу, носит его дома и бывает в театре. Не замечал он и того, в чем ходит мама.

В театре они бывали довольно часто, но ему и в голову не приходило купить ей выходное платье, позаботиться о том, чтобы она была прилично одета. Она же была не из тех женщин, которые требуют что-то от мужа. Но после одного инцидента в театре она не выдержала.

Как-то отец достал билеты в Большой театр. Места были хорошие в первых рядах партера. Мама с увлечением слушала музыку, но вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Повернув голову, она увидела, что на нее смотрит женщина, сидящая рядом с ней. Вернее, не на нее, а на ее платье. Взгляд ее выражал одновременно и удивление, и даже презрение. На ней был вечерний туалет, и мамин наряд так шокировал, что она не могла даже смотреть на сцену. Так и просидела весь спектакль, меряя маму взглядом с ног до головы. Отец же был поглощен музыкой и ничего не заметил. А мама, робея от пристального взгляда, не могла дождаться конца спектакля. После этого она и сказала отцу, что ей надо купить себе что-то на выход. Посмотрев на маму и словно в первый раз увидев ее платье, он сказал: